17 декабря, понедельник.
Кажется, я уже упоминала, что понедельник – день похода по магазинам, но, пока не забыла, хочу рассказать о вчерашнем вечере с Молли Маккарти и Уолтером Лэмбом. Вот как было дело. Уолт предложил нам на время свои карты Норфолка. Решив, что являться за ними без приглашения немного грубо, мы попросили принести их, после чего осознали невыносимость перспективы встречи с ним. Но кого еще позвать в последний момент? Семейство Стрэйчи опустело из-за Тидмарша[473 - Деревня в Западном Беркшире, куда переехал Литтон Стрэйчи.]. Сквайр обручился. В итоге небеса смилостивились, и я вспомнила о Молли. Глухота, кажется, придает ей, подобно заиканию, некую пикантность. Она…
В четверг 20 декабря Вулфы отправились в Эшем на Рождество. Вирджиния сделала одну запись в своем Эшемском дневнике – отчет о погоде, еде и гостях, который она пересказала в следующей записи по возвращении в Хогарт-хаус.
3 января 1918, четверг.
Я забыла, кто именно вошел в тот момент, но у меня есть оправдание, ведь уже четверг, 3 января 1918 года, и мы только вернулись из Эшема. Однако помню, что последние дни были полны людей. Я начала рассказывать про Уолтера и Молли. Она отправила свой роман в «Chatto & Windus», назвав его «Оркестр на причале» или «Кольцевая ограда»[474 - Первый роман Молли Маккарти «Причал и оркестр» был опубликован издательством «Chatto & Windus» в 1918 году.]. Последнее, по-моему, скука. Наряженный Уолтер Лэмб вел себя несколько подозрительно при появлении королевской семьи, а еще он не стал бы снова стрелять в тех кроликов, чтобы развлечь меня. Потом у нас в гостях была Кэ, которая подумывает об отставке, а следующим вечером приезжал Боб[475 - Роберт (Боб) Калверли Тревельян (1872–1951) – английский поэт и переводчик.], чьи карманы набиты георгианской поэзией[476 - Серия антологий, в которой представлены произведения английской поэтической школы, сформировавшейся в первые годы правления короля Георга V.], со своими разговорами о книгах, вопросами о цене печати у нас и продажах; посреди беседы ворвалась Нелли, чтобы сообщить о прозвучавшем сигнале тревоги. Поэтому половину ужина мы провели в подвале, а Боб так тараторил, что к выстрелам приходилось прислушиваться у окна, хотя они были достаточно громкими. Помню, как он налегал на большую тарелку с пудингом из сала[477 - Вареный, приготовленный на пару или запеченный британский пудинг, приготовленный из муки и почечного сала, часто с панировочной крошкой, сухофруктами, консервированными фруктами и специями.], а Л. сидел на деревянном ящике в нише для угля, читая газету, и нашел там одну из моих красных ручек. Отбой тревоги прозвучал около десяти вечера; налет не удался, хотя Барбара и Саксон пострадали сильнее, чем мы в Хампстеде.
Следующим вечером мы отправились на ужин в клуб «1917», где было много еды и 200 человек, сидящих за длинными столами[478 - Ужин членов клуба состоялся после общего собрания в среду, 19 декабря 1917 года. По оценке ЛВ, там было около 120 человек.]. Официанты, стучавшие распашными дверьми, так хорошо имитировали выстрелы, что к нам заходили разные должностные лица и предупреждали о налете. Джоз Веджвуд произнес речь. Я заметила, что бедняжка Марджори [Стрэйчи] слушала его опустив глаза в пол. Она приехала из Дарлингтона[479 - Город в Англии к юго-западу от Мидлсбро.] и, несчастная, была одета в муслин с красными розами и низким вырезом, хотя все остальные пришли в рабочей одежде и меховых накидках. Я попалась в сети Сильвии Уитэм, которая устроила мне допрос по поводу романов ее мужа, и, отчаянно пытаясь не раскрыть свое истинное мнение, я притворилась, будто никогда не читала «Вольфганга[480 - В 1916 году Сильвия Мильман (см. 21 января 1915 г.) вышла замуж за писателя Джона Миллса Уитэма (1883–1956). Его мрачный роман «Вольфганг» был опубликован в начале 1917 года. Кроме того, они с мужем занимались переводами с французского языка.]». Иронично, что из всех наших друзей по соседству именно на нее упала бомба, чему она даже не удивилась. Теперь Сильвия взялась за литературу и начала переводить Флобера[481 - Гюстав Флобер (1821–1880) – французский прозаик-реалист, один из крупнейших европейских писателей XIX века, наиболее известный своим романом «Госпожа Бовари».] – замечательный пример того, как человек, не обладающий никакими талантами, паразитирует на одаренных людях.
На следующий день мы поехали в Эшем, и это была худшая наша поездка за всю историю – 5 часов, проведенных в основном снаружи Клэпхем-Джанкшен[482 - Крупная железнодорожная станция и транспортный узел в лондонском боро Уондсуэрт.] в тумане и на лютом морозе. Движение постоянно останавливалось. Помню, как мы выехали на машине и обнаружили, что дороги занесло снегом, но было очень приятно добраться до гостиной, если не считать отсутствие молока.
Рождество выдалось одним из самых холодных и прекрасных. К нашему облегчению, мы провели его вдвоем: Рэй заболела, Кэ и Несса с детьми приехали только к концу недели. По обыкновению, к нам заходили Мейнард и Клайв, а я, как всегда, не смогла добраться до Чарльстона, что, впрочем, компенсировалось неспособностью Нессы приехать в Эшем. Я провела у них ночь и получила удовольствие, преодолев бестолковую преграду в виде бедного Банни, который в какой-то момент отправился в постель без участия Нессы, которая часто укладывает его спать, как она говорит, без особых на то причин. Дункан вернулся из Лондона со сплетнями для нас – в основном об Аликс, которая на вечеринке во время пьесы сломала перегородку и уронила сигареты, поэтому им пришлось попросить ее уйти[483 - Вероятно, речь идет о рождественской вечеринке в доме 46 по Гордон-сквер, на которой Марджори Стрэйчи представила свою версию комедии австрийского драматурга Артура Шницлера «Хоровод».]. Но больше всего мне нравится в Эшеме то, что там я читаю книги. Это просто божественное удовольствие – приходить с прогулки, пить чай у камина, а потом читать и читать, например «Отелло[484 - Трагедийная пьеса Уильяма Шекспира.]»! Да что угодно – не имеет значения! Сознание так странно проясняется, что страница раскрывается в своем истинном значении и словно светится перед глазами: она видится по-настоящему целостной, а не судорожно читается кусками и урывками, как это часто бывает в Лондоне. Деревья там тонкие и голые; бурые после жатвы холмы и склоны вчера проглядывали сквозь туман, который теперь не осязаем, поскольку исчезают только мертвые детали, тогда как живые становятся все больше и больше, а еще были видны костры. Одиночные спортсмены стреляли уток и куликов на болотах. Окна к утру всегда замерзали и были шершавыми от наледи. Куропатки прилетали и садились в поле – безжизненные комочки, почти полностью, наверное, окоченевшие от холода.
В Чарльстоне привычка вести дневник ожила. В новогоднюю ночь Банни засиделся допоздна, а Дункан вернулся с бухгалтерской книгой, купленной на улице Лэмбс Кондуит[485 - Улица в лондонском районе Блумсбери.]. Печально, что мы не осмеливаемся доверить друг другу чтение своих книг – словно совесть, они спрятаны в самых секретных ящиках. Клайв, кстати, оживил Рождество небольшим сборником стихов[486 - «Семье и друзьям» – 28-страничная брошюра в мягком переплете, выпущенная издательством «Pelican Press» в октябре 1917 года и содержавшая 13 стихотворений, одно из которых, датированное 1909 годом, называлось «К А.В.С. [Аделине Вирджинии Стивен] с книгой». В декабре 1921 года этот сборник Клайва Белла был переиздан с четырьмя дополнительными стихотворениями издательством «Hogarth Press».] – проза его фантастически щегольская, а вот стихи очень красивые и легкие, на мой взгляд (я имею в виду, что Л. не вполне согласен). Он умеет делать свою маленькую сову[487 - Выражение «делать свою маленькую сову», довольно часто используемое ВВ, по-видимому, означает «показать себя», «выступить».] очень эффектно. Как бы то ни было, я предпочту Клайва последним георгианским потугам с синей обложкой в этом году и нелепым Сквайром внутри[488 - Очередная книга данной серии, «Георгианская поэзия 1916–1917», под редакцией Эдварда Марша была выпущена издательством «Poetry Bookshop» в ноябре 1917 года. В этом томе было всего три стихотворения Джона Сквайра (см. 23 января 1915 г.).].
Итак, мы подошли к концу года, но даже попытаться подвести его итоги мне не под силу, как, впрочем, и бросить в последний раз свой взгляд на вечернюю газету с новостями из России[489 - Газета «Star» от 3 января вышла с большим заголовком на передовице «Возвращение в Брест-Литовск». Придя к власти в ноябре 1917 года, правительство Советской России предприняло немедленные шаги по инициации переговоров «о справедливом и демократическом мире без аннексий и контрибуций», и 3 декабря их предварительное общение с Центральными Державами (Четверной союз – военно-политический блок европейских государств, противостоявших Антанте) в Брест-Литовске привело к затишью и прекращению огня, продлившемуся с 15 декабря по 14 января. Официальные переговоры начались 22 декабря, а неделю спустя русские приостановили конференцию под предлогом обеспечения включения в нее держав Антанты в надежде и ожидании, что восстания рабочих по всей Европе укрепят их позиции в переговорах, но в этом они ошиблись. Русские вернулись в Брест-Литовск 9 января и в конечном итоге подписали унизительный мирный договор (Брестский мир) 3 марта 1918 года.]. Она только что пришла и привлекла внимание Л., который отмечает:
«Очень интересное положение вещей…».
«И что же будет дальше?»
«Никто не может этого предсказать».
Конец
1918
Описав события последних двух недель 1917 года в длинной записи от 3 января 1918 года в конце Дневника III, Вирджиния теперь начинает новую тетрадь (Дневник IV, см. Приложение 1), которую она будет вести до июля. Титульный лист подписан:
Хогарт-хаус
Парадайс-роуд
Ричмонд
4 января, пятница.
Не стоит ждать особых событий от первой же страницы новой книги, но они есть, поэтому обозначу три факта разной степени важности: успех клуба «1917», разговоры о мире и поломка моих очков в черепаховой оправе. Разговоры о мире (в конце концов, самый важный пункт) вспыхивают раз в три месяца, вызывая некий трепет надежды, потом затихают и снова раздуваются. Во что все это выльется, не хочется и гадать, ибо есть какое-то суеверие насчет предсказаний, однако нельзя не чувствовать, как что-то надвигается и грядет, – просыпаешься и видишь скрытый ропот в каждой газете. Залог успеха «1917» – в совместном чаепитии. Там мы встретили Аликс, устроившуюся по привычке у камина, в компании юных революционеров, одного офицера и двух демократических чиновников болезненного вида. Комнаты светлые и менее формальные, чем обычно, – видны следы «Omega». До Клуба я прошлась по обычному маршруту: была в «Partridge & Cooper[490 - Крупный магазин канцтоваров, располагавшийся на перекрестке Флит-стрит и Чансери-лэйн. Тетради для дневников ВВ, вероятно, были куплены именно там.]», прогулялась через Линкольнc-Инн-Филдс[491 - Площадь-парк на границе районов Вестминстер и Камден, самая большая площадь в Лондоне.] в «Mudie’s». Л. провел вторую половину дня в Комитетах[492 - Согласно записям ЛВ, он ходил на заседание редакционного комитета журнала «War and Peace», который ему предстояло редактировать в том же месяце (см. 24 октября 1917 г. и 18 января 1918 г.).]. Только что звонила Маргарет и хотела проконсультироваться с ним по поводу нескольких мирных акций, в которых она участвует. Говорила с Аликс о книгах, которые она могла бы написать:
– Человек несчастен без работы.
– Ох, совершенно несчастен, – эхом отозвалась Аликс, бросив взгляд в сторону Джеймса, я полагаю. – Нет надежды написать что-то стоящее, ведь я вижу вещи такими, какие они есть.
5 января, суббота.
Мы отправились в Хэмптон-корт[493 - Имеется в виду каток недалеко от дворцово-паркового ансамбля Хэмптон-корт, расположенного на левом берегу Темзы в боро Ричмонд-апон-Темза. Согласно записям ЛВ, до этого они с ВВ катались на коньках в Хэмптон-корте 8 и 9 февраля 1917 г.] впервые, кажется, с тех пор как катались там на коньках. Мы прошли через Буши-парк[494 - Второй по величине Королевский парк Лондона, расположенный на севере Хэмптон-корта.], и табун лошадей воспользовался возможностью перебежать с одной стороны на другую. Позолоченная статуя[495 - На подходе к дворцу Хэмптон-корт, который также является собственностью Короны, находится большой круглый бассейн для рыбы, в центре которого возвышается декоративный фонтан с позолоченной бронзовой статуей древнеримской богини Дианы времен короля Карла II (1630–1685).] окружена льдом, поверх которого был дюйм воды, и я пробила корку своим зонтиком. Клумбы в парке одинаково голые, за исключением одного желтого и розового цветков, полагаю, примул. Рядом стояли мешки, которые, по мнению Л., могли служить инвентарем для гимнастических упражнений миссис Крейтон[496 - Луиза Крейтон (1850–1936) – британская писательница, автор книг на исторические и социально-политические темы, активистка, борец за права женщин и увеличение их представительства в Англиканской церкви. После смерти ее мужа Манделля Крейтона, епископа Лондонского, в 1901 году Луизе оказали благосклонность и позволили жить во дворце Хэмптон-корт. Крейтоны были знакомы с родителями ВВ.]. Мы заглянули в ее окна и, как обычно, не увидели ничего, кроме огромных пергаментных фолиантов, думаю, итальянской истории. Мы прошли по возвышенному берегу под деревьями к реке и сели на одну из полукруглых пустых деревянных скамеек. Было холодно, но безветренно. Потом поехали на трамвае в Кингстон и пили чай в «Atkinsons» [неизвестное место], где больше одной булочки в руки не отпускают. Сейчас на всем экономят. Большинство мясных лавок закрыты, а та, которая работает, оккупирована толпой. Нельзя купить ни шоколад, ни ириски, а цветы стоят так дорого, что вместо них я собираю листья. На большинство продуктов у нас талоны. Лишь витрины магазинов тканей изобилуют товарами. В других же выставлены консервные банки или картонные коробки, несомненно, пустые. (Это попытка писать в лаконичном историческом стиле.) Внезапно начинаешь замечать войну повсюду. Полагаю, где-то на фермах Нортумбрии[497 - Королевство Нортумбрия – одно из семи королевств так называемой англосаксонской гептархии, возникшее на севере Британии и существовавшее до примерно середины IX века. В настоящее время это синоним Северо-Восточной Англии, включающей в себя исторические районы графств Нортумберленд и Дарем.] или Корнуолла[498 - Графство на юго-западе Англии.] еще сохранились нетронутые очаги роскоши, но в целом у всех столы довольно пустые. Газеты, однако, процветают, и за 6 пенсов мы получаем достаточно бумаги для розжига на несколько недель. Человек по имени Ричардсон разрабатывает сложнейший математический метод голосования в окопах[499 - Личность Ричардсона и его деятельность не установлены.].
6 января, суббота.
Чертовски сырой день. Я оставила Л. на станции, так как он собирался ехать в Хампстед, чтобы ответить на вопросы Маргарет. Дома пила чай в одиночестве. Аликс и Фредегонда пришли на ужин. Покрутившись вокруг Клайва, Барбары, Гарсингтона и т.д., разговор остановился на теме совести: социальные обязанности и Толстой[500 - Лев Николаевич Толстой (1828–1910) – один из наиболее известных русских писателей и мыслителей.]. Джеральд [Шоув], читая на днях Толстого, решил отказаться от табака, но теперь утверждает, что заповеди автора касались более распутных людей, поэтому ему курить сигареты можно. Он всерьез подумывает открыть питомник после войны и угрожает отказаться от своего капитала.
– Какой с этого толк? – спросил Л. – Хуже ничего не придумать. Мы не хотим, чтобы люди жили на 30 шиллингов в неделю.
– Психологически это может оказаться необходимым для уничтожения капитализма, – заметила я.
– Я не согласна, – сказала Аликс. – Кроме того, кому он отдаст свои деньги?
– В идеальном государстве каждый получал бы ?300 в год, – продолжил Л.
– Пожалуйста, дайте мне хоть один довод, который я смогу запомнить и передать Джеральду, – взмолилась Фредегонда.
Теперь я и не помню, что это был за довод.
– Он ужасно совестлив, – продолжила она. – Съев огромный рождественский ужин, они с братом затребовали консервированные фрукты, а когда прикончили и их, то были несчастны. “Мы вели себя как свиньи! Мы скоты!” – кричали они и были оба несчастны.
Л. привел нам множество причин, почему мы должны сохранить то, что имеем, и делать хорошую работу бесплатно. Однако я по-прежнему чувствую, что мой огонь слишком велик для одного человека. Я одна из тех, кому психологический барьер владения капиталом мешает. Аликс представляла позицию некой прочной и прагматичной экономики, которую она унаследовала от Стрэйчи. После этого долгого спора им пора было уходить.
7 января, понедельник.
Сегодня ездили в Лондон: Л. отнес мою статью про Джекса[501 - Лоуренс Пирсолл Джекс (1860–1955) – английский педагог, философ и министр. Рецензия ВВ (под названием «Философия в художественной литературе») на его книги вышла в ЛПТ от 10 января 1918 года.] в «Times», а я была в «Spiller[502 - «George Spiller Ltd.» – изготовители очков и другой оптики.]» по поводу очков – новая пара обойдется в ?2,2. После этого мы встретились в Лондонской библиотеке и отправились на чай в Клуб, где Аликс практически играла роль хозяйки, а женщина курила свою трубку в углу. Пришел Литтон, и я допила с ним чай. Он торгуется с «Chatto & Windus» по поводу своей книги. «Когда спрашивают, нравится ли мне Тидмарш, я отвечаю, что он меня устраивает», – довольно загадочно сказал он. Его нежное отношение к юным дамам: Фредегонде, Фейт [Хендерсон] и Аликс – весьма заметно. Я сказала, что он слишком много пишет по образцу Маколея[503 - Томас Бабингтон Маколей (1800–1859) – британский государственный деятель, историк, поэт и прозаик викторианской эпохи.]. «Вижу, тебе не очень понравился Гордон[504 - Чарльз Джордж Гордон (1833–1885) – один из самых знаменитых британских генералов XIX века. Имеется в виду посвященная Гордону глава книги Литтона Стрэйчи «Выдающиеся викторианцы».]», – ответил Литтон.
Он был совершенно невозмутим, самодоволен и разве что не сиял. Шастающие туда-сюда люди мешали разговору. Главная тема – приближение мира, но вечерние газеты ставят его под сомнение.
8 января, вторник.
В качестве признака времени отмечу, что Фредегонде, которая хочет провести несколько месяцев в Лондоне, ее практичные друзья советуют жить в гостинице, утверждая, что иначе будет трудно достать еду, даже если она найдет служанку и комнату у друзей. Поэтому Фредегонда снимает номер в отеле «Thackeray[505 - Это была гостиница, где не продавались спиртные напитки, на Грейт-Рассел-стрит в районе Блумсбери, напротив Британского музея.]».
Сегодня в памяти всплыли некоторые фрагменты, которые я запишу за неимением ничего более интересного. Как-то я ходила в бюро найма вместо Нессы и заметила, что у женщины на столе лежало 6 или 7 ручек, но все они, кроме одной, оказались непригодными: перья прилипли к держателю чернильной корочкой. Однажды вечером прошлым летом, выходя из автобуса, я заметила оставленный на сиденье пакет с рыбой и отдала его женщине впереди. Она поблагодарила меня и с полуухмылкой сказала: «Я просто не привыкла носить сумки». Сумка, очевидно, была признаком снижения уровня жизни. Есть, конечно, и другие воспоминания, которые при попытке записать хоть что-то улетучиваются из головы. Странно, с учетом их тривиальности, как эти маленькие сценки всплывают снова и снова в разные моменты: вспоминаются, проигрываются и исчезают. Странно и то, как человек опирается на окружающие предметы. Вчера я не могла вспомнить, оставила ли книгу в своей комнате. А потом заметила, как двигаю очки, и поняла, что сняла их перед тем, как отложить книгу, и, конечно, она лежала там же. Я бы многое отдала, чтобы хоть немного разбираться в психологии. Это была одна из тем для книги, которую я предложила написать Аликс, но «что толку, если не можешь сделать это действительно хорошо?». Сегодня были у печатника [у Макдермотта], который хладнокровно заявил, что станок к 14 января не приедет, поскольку он не может найти перевозчика. Какое нахальство, ведь он взял аванс в ?10 и знает, насколько срочно нам нужен станок. Хотя этих чопорных полуживых и перегруженных работой маленьких существ нельзя воспринимать всерьез. Они не придают того же значения обещаниям, пусть даже письменным и заверенным печатью, что и мы. Люди донимают его мелкими заказами, говорит он, и времени нет даже на то, чтобы требовать оплату. Впервые за несколько недель или месяцев я провела всю вторую половину дня за покупками. В моем кошельке скопились медяки, и пакеты висели на каждом пальце. Магазины переполнены людьми; покупатели толкаются; ходить туда – худшая обязанность, особенно когда там столько народу.
9 января, среда.
Клуб «1917» – это что-то вроде приманки, ведь условия для чаепития в нем лучше, чем в других заведениях, поэтому, зайдя за новыми очками, я сразу же отправилась на Джеррард-стрит. В Клубе я обнаружила Фредегонду и Фейт, а также внушительный круг кембриджской молодежи, включая молодого человека[506 - Из письма ВВ к Ванессе от 17 января (см. ВВ-П-II, № 903) можно узнать, что молодым человеком был Ланселот Томас Хогбен (см. 11 марта 1918 г.).] с копной волос, написавшего пьесу, которая была у него с собой, а также курящую трубку девушку и еще пару человек. Меня позабавило повторение некоторых сцен из собственного прошлого: явное волнение, ощущение того, что я являюсь последним и лучшим (хотя внешне и не самым прекрасным) творением Бога, и впервые в истории мне есть что сказать, – а еще были юноши, столь прекрасные в глазах девушек, и девушки, столь желанные в глазах юношей, хотя мне, сидевшей по-старушечьи в кресле, все это было не особо заметно. Велись такие разговоры:
– Ах, но вы же читали его пьесу? Одобряете?
– Безусловно, да.
– И вам нравится ее трактовка?
– О, безмерно!
Затем другая, менее привилегированная, девушка наклоняется вперед и говорит:
– А можно мне посмотреть?
– Конечно, – отвечает юноша и достает, к ее восторгу, рукопись из ящика для корреспонденции.
