Путь к спасению

Данная книга, всего лишь плод больного воображения автора. Любое совпадение с реальными событиями или именами ничто иное как роковая случайность, такая же которая однажды свела нас с тобой…

1

AMA DIO E NON FALLIRE. FA DEL BENE E LASSA DIRE. (Лат. «Люби Господа и не ошибайся, твори добро и говори свободно»). Я попытался вглядеться в глаза увековеченного философа, спрятанные под бронзовым капюшоном. Мне до жути хотелось обнаружить в его лице хоть тень сомнения, будто что-то в жизни он сделал неправильно, оступился, сожалел об ошибках, но Джордано Бруно был неумолим, так же, как и более 4-хсот лет назад на этом же самом месте. Знай, что его ждет в конце пути неужели он бы осмелился сделать первый шаг? Порой этот вопрос мучает меня самого…

– Если все вокруг неправы, это не значит, что ты ошибаешься, так ведь? – я погладил грань холодного постамента и ринулся к друзьям навстречу собственным ошибкам.

Андрей, так хорошо умеющий разговаривать на английском, французском и так непосредственно на итальянском ради розжига азарта спорил с продавцом мясных деликатесов о цене капоколло. Бедолага в неуместно большой кепке с эмблемой футбольного клуба «Рома» с такой силой сложил побелевшие от напряжения пальцы в знаменитый народный жест, что казалось, будто вот-вот потеряет сознание. Его усы как щетка для обуви то и дело дергались в нервном танце толстых губ, а челка из-под головного убора засалилась от интенсивных потных выделений. Такого ярого противника в виде туриста из России продавец еще не встречал. Именно поэтому спор давно перерос значение ценника и превратился в принципиальную битву упорства и гордости с одной стороны, смелости и безрассудной дерзости с другой.

Хорошо зная Андрея еще с малых лет, я сразу же приметил неприглядную для большинства ухмылку. Тогда-то и стало ясно, что мой друг только разогревался, готовясь зарядить убийственную смесь из своего словарного арсенала. Он не кричал как торгаш, этот маньяк, тонко чувствующий психическое здоровье оппонента, с нахальной усмешкой понижал стоимость колбасы металлическим спокойным голосом, проникая вглубь души итальянца и прокручивая ее через мясорубку на виду у всего рынка. Думаю, что даже самые недоброжелательные конкуренты взмолились о пощаде. Уже я был готов прыгнуть под пули, лишь бы меньше было пострадавших.

Если апрельское солнце и не собиралось сжалиться над гуляющими по площади Кампо де Фиори, то Андрей был больше склонен к добродетели, за что я его и люблю. Ухмылку сменила учтивая улыбка, а тонувший в головном уборе продавец уже разжал пальцы и довольствовался исторической капитуляции русского. Правда, тот факт, что уступки были сделаны по просьбе другого итальянца, Ачиля Санторо, торговец колбасами и сырами в своих хвастливых вечерних рассказах в кругу друзей умалчивал.

По вине все того же Санторо – знакомого Андрея по случайному их совместному прошлогоднему отдыху в Греции, мы и оказались в Италии. Он, как истинный патриот, обещал доказать, что это лучшая страна в мире. Вместе со своей красавицей женой – жгучей сицилийкой он взялся за каждодневные экскурсии, разработанные по собственному плану.

Вопреки разнице в возрасте с нами лет на 7-8 эта пара задала такой темп перехода от одной достопримечательности к другой, что мы с другом еле успевали глотнуть обжигающий воздух, закрыть рот в рамках приличия и вновь открыть его, искаженный удивлением, не в силах сдержать эмоции.

В моей первой заграничной поездке я намеривался не допустить никаких неточностей, нельзя было упустить ни одной малейшей детали, поэтому я старался запомнить все, что мне попадалось на глаза. В телефоне была скачена оффлайн карта, что облегчило ориентирование на местности. Даже название улиц мне казалось чем-то по-настоящему особенным, на что стоило обратить внимание. Одно их звучание способно удовлетворить мою тягу к прекрасному, что уж говорить о визуальной стороне вечного города.

Следом за нашими местными друзьями мы с Андреем вышли на площадь Канчеллерия. По левую руку медленно мимо нас, как прогулочный катер, проплыл одноименный Палаццо с ограничивающими по бокам окна пилястрами. Трехэтажный анклав Ватикана, принадлежность которого печатью обозначена на углу здания, уже раскаленный утренним солнцем, издавал жар, казалось бы, рожденный где-то в другом, подземном мире, и словно второй Везувий прямо в сию минуту готов обрушить яростное пламя на несчастных. Далее, миновав элегантный дворец с древними скульптурами, мы нырнули на улицу ди Сан Панталео в узкий проход межу домами, где от палящей звезды спряталась тень, но даже ее прохлада не предвещала радужной перспективы жизни. От высокой температуры здания расширялись, и проход сейчас же захлопнется как мышеловка с любопытными туристами внутри.

Когда приезжаешь в Рим, то за короткий промежуток времени, а он не зависимо от величины всегда будет коротким, потому что на вечный город потребуется вечность, хочется осмотреть каждый закоулок, каждый фонтан, особенно тот, где профессор Лэнгдон спасает (или все же не спасает) 4-го кардинала. Согласившись с проводником, что мы еще обязательно увидим замурованных Бернини речных Богов, я последовал по намеченному маршруту.

В быстром темпе мы должны были сменить несколько улиц: пл. Ди Паскуйно, ул. Джоверно Веккью и ул. Банчи Нуови. Правда, шанс пройти через кирпичное ущелье и упустить возможность взглянуть на Новую Церковь, меня категорически не устраивал, поэтому я воспользовался лазейкой делла Кьеза Нуова и нырнул в проулок. Спасаясь от прямых смертоносных солнечных лучей под пышным деревом, я беглым взглядом осмотрел фасад пристанища ораторианцев, сравнил боковые порталы с центральным, улыбнулся «Мадонне Валличеллиана» на фоне тимпана в виде арки, нависшим над антаблементом с надписью в честь Анджело Чези, подмигнул Филиппу Нери и кинулся к странной посудине с многолетней историей.

Я спустился по четырем ступеням ближе к воде, возжелав почувствовать свежесть и легкость, но вместо этого я уперся в какую-то непонятную надпись и чуть было не пожалел о своем любопытстве из-за обжигающего пара от кипящей воды. Эта жара никого не пощадит, даже плавящиеся флаги Италии и Евросоюза на полукруглом балконе оратории уже стекали вниз по фасаду словно сливочное масло.

По улице имени первого короля Сардинии я уже шел ускоренным шагом, чтобы избежать чувства вины за ожидание в назначенной точке встречи. И все же горечь от недостатка внимания к пролетающим мимо меня колонам, пилястрам, кронштейнам и невероятно меленьким уютным балкончикам оседала на дно разрывающегося от счастья сердца. С друзьями мы вновь воссоединились на треугольной площадке Тассони и двинулись уже вместе к мосту через Тибр, на гладе которого держались наплаву сапы и пару водных велосипедов. Если какие-то сомнения как тараканы, проникли в голову и пытались там обжиться, то вступив на мост Витторио Эмануэле II, я вытравил их всех до единого. Конечно же, никакой итальянец, тем более уроженец столицы, не провел бы иностранных гостей мимо обители духовного источника, чье влияние эхом отозвалось по всему городу. Мы шли к воротам в Ватикан.

Желание выругаться по поводу резкого роста туристов на квадратный метр пропало, как только я взглянул вверх по течению. Мне осталось только улыбнуться бронзовым символам единства и влиться в интересующуюся архитектурными изысками толпу фотоаппаратуры.

В предвкушении возможного исцеления моей бесноватой души, я даже не понял, как пробежал ул. Соглашения, не заметив по левой стороне музея великого гения эпохи Возрождения, а по правой – церкви на месте некогда существовавшей пирамиды (весьма странная преемственность почитания). Как потерявший разум я то и дело наступал на чужие кроссовки и сталкивался плечами, но остановиться и попросить прощения было выше моих сил. Я был околдован самой знаменитой базиликой, как только она попала в поле зрения. Минуя площадь Пия XI, я уткнулся в знаменитый обелиск на площади Святого Петра. Вопреки величию и значимости необычного символа, мой взгляд был прикован к другому объекту, служившему воспоминанием о некогда могучей церковной власти, решающей вопросы жизни и смерти на другом конце света.

Мне нравилось смотреть на одно из самых больших творений во имя Бога. Будучи очень далеким человекам от религиозных догм, я не мог не ликовать в душе, пусть и тайно, что увидел обитель противоречивых идей знаменитых творцов Ренессанса. Важность этому архитектурному шедевру, как по мне, придает не вклад в строительство христианства, а соприкосновение различных конфессий в области искусства. Донато Брамонте, Рафаэль Санти, Микеланджело Буонарроти, Джованни Бернини – для доведения меня до эстетического оргазма (да простят меня бедолаги, воздерживающиеся от этого понятия) хватило бы лишь одного имени, но когда их столько, и все они громогласны, то от такого высококачественного коктейля у меня вскружилась голова в яростном припадке рецепторов. Подумать только, ведь каждый из них старался создать нечто великое, что навсегда изменит историю зодчества, но каждый видел свой путь иначе, нежели все остальные: кто-то видел в основе идеала «греческий крест», а кто-то отдавал предпочтение распятию; форма купола была пересмотрена неоднократно, и даже после окончания строительства находилось полно желающих внести коррективы. Столько споров на гране краеугольного камня, который как могильная плита накрывает целый подземный город покоившихся душ.

Я вырвался из клещей в форме колоннады и остановился возле постамента статуи – тезки величественного собора. Я задыхался от переполняющих меня чувств первого дня большого путешествия, а мои друзья – от попытки держаться со мной в одном темпе. По-хорошему мне бы стоило придержать пыл и, вдыхая заряженный чистым гением воздух, остановиться, чтобы запомнить каждый момент нахождения вблизи величия человеческой мысли, но страсть, порожденная еще большим стремлением к вечности, вела меня вовнутрь.

Неслыханной щедростью со стороны удачи являлись бы открытые Святые ворота перед моим посещением главной базилики мира, но к несчастью, они залиты бетоном. Мне просто-напросто хотелось почувствовать этот легкий трепет, который исходит от ярых фанатиков, считавших паломнический долг выше норм благоразумной мысли. Для посетителей был открыт портал Филарета, куда я и нырнул, как только краем глаза заметил апостолов и Христа с Мадонной на троне.

Чуть было не забыв о рамках приличия и уважения к чувствам верующих, я бросился к истоку славы Микеланджело. Его творение настолько больше человека, что живет вот уже не одно столетие. Вечно скорбящая Мария с безжизненным телом сына на руках даже сейчас спустя почти пол тысячи лет все еще не может поверить в столь близкую и холодную как сам мрамор смерть. Только гений способен захватить момент и увековечить его, изогнуть камень по своему желанию и привить ему неприсущее чувство скорби. Расположенная в первой капелле правого нефа Пьета Буонарроти еще задолго до этого поселилась в моих самых непристойных страстях. Я желал прикоснуться к чему-то по-настоящему великому, созданному рукой одного человека, а сейчас за несколько метров от бронированного стекла меня посетила благодать и понимание, что большего нежели лицезреть застывшей во времени немой печали мне вовсе не суждено. Большего я бы не перенес.

Даже неспособный принять Бога человек чувствует себя в особенном месте, где возрождалось искусство. Каждый уголок был усыпан множеством рукотворных изображений, насыщенных смыслом и скрытых позывов. Моему восхищению не было разумного предела, как и не было предела количеству обезумевших бедолаг, рисующих на себе крест в надежде о спасении и помощи.

Как непристойная девица, потерявшая ориентацию в рамках приличия, я бегал от правого нефа к левому и обратно. Андрей и Ачиль Санторо основали безуспешный отряд карабинеров по поимке беглого оголтелого идиота. Меня останавливали шедевры великих мастеров прошлого и то лишь на некоторое время, пока не исчезало наитие влюбленности. Пусть интерьер и покоится без изменений веками, за свою недолгую жизнь я разучился доверять времени. Мне казалось, что еще один миг, и все вокруг потеряет облик. Статуи с памятника папе Иннокентию XII слезут с гробницы и поменяются местами с коллегами, охраняющими покой Александра VII. Вдруг апостол Петр из бронзы спрячет ноги под одеяние, и больше ничье желание не сбудется. Лишь темный и таинственный Балдахин восстал перед носом и был незыблемым вопреки любым невзгодам. Бронзовый гигант на Соломоновых колоннах, созданный рукой Бернини, укрывал своими лапами главный алтарь над могилой первого епископа. Даже величие, одурманивающее и одаряющее трепетом не смогло сдержать мерзкой мысли, проникающей в голову через нос и уши, как вязкое жиле болотистой жижи. Только чувствуя холод от пола и стен осознаешь, что это самый настоящий склеп. Огромные арки словно для исполинов нависали не только над посетителями, но и над погребенными под полом с диском из красного египетского порфира.

Грот, расположенный где-то под ногами, не давал спокойно вздохнуть. Мне не хватало воздуха. Его как будто похитили мертвецы. Кто же мог придумать объединить крышу для покойников и пол для живых? Неужели между нами и правда такая тонкая грань? Некрополь подо мной не только пугал своей близостью, но и количеством костей в фундаменте храма божьего. Беспрекословное повиновение обязательно должно опираться на кости, желательно, невинных людей. Возможно, я и вправду мешаю всем вокруг, и снизу в том числе, своей беготней? С другой стороны, я бы вряд ли что-то изменил, узнай я ответ наверняка. Менять свои привычки стоит только ради тех, кто этого заслуживает, хотя обычно это те люди, кто с ними готов смириться. Трудно заслужить сострадание, когда на твоих плечах – святая инквизиция, крестовые походы и слепая ко всем мольбам страдающих борьба за власть.

Я заглянул под купол, такой массивный и светлый, наполненный яркими солнечными лучами, он служил пристанищем для восседавшего так высоко Бога. На долю секунды меня пробрало на несколько едких смешков от того, что Господу, чтобы столько лет восседать выше всех в Вечном городе, понадобилась помощь диктатора, стоявшего в главе одного из самых жестоких режимов XX века.

Мозаика Джованни де Веки чудом не плавилась от солнечных лучей, которые в течении дня делали полный оборот и лишь прятались на ночь, после чего око на вершине более 100 метров вновь приступало к ежедневному обходу. К сожалению, к застывшему Иону Крестителю и к «Giro della prima ringhiera esterna» (прогулка по первым внешним перилам) мы не добрались по причине затора у первой ступени. Никто из нас не желал запекаться в раскаленном воздухе тем более вблизи плотной очереди туристов.

Как и в любом священном месте пусть лаже до отказа напичканному работами выдающихся персон мне становится неуютно. Скорее всего, это чувство возникает из-за вины перед истинно верующими, что в их духовном доме я лишь случайный прохожий, зашедший утолить интерес в высшем проявлении человеческой любви – в искусстве.

Глоток свежего воздуха сразу восстановил нормальное самочувствие и запас сил, который я собирался бросить на знаменитые Ватиканские сады. Как минимум я собирался оглядеть место стыка двух враждующих догм мироздания: религии и науки. Правда, мой порыв был любезно подавлен легким дружеским касанием плеча.

– Ты так толком ничего не увидишь, если будешь и дальше продолжать бегать, – Ачиль очень широко улыбался, от чего я почувствовал поток тепла по внутренней стороне души. У меня как будто есть друзья, и это будет длиться вечно.

Я попытался объяснить, что переполняющие меня чувства исключают любой контроль над поведением, к тому же в первой заграничной поездке высоких требование к туристу не стоит предъявлять, но тут же осекся, сообразив в чем на самом деле обвиняют меня. Ачиль Санторо, уроженец Рима, счел за честь встретить двух иностранцев и лично провести экскурсию, а тут один из них, который явно не в себе, носится как угорелый, пропуская все выученные исторические факты мимо ушей. Будь я в другом месте и в другой компании, я бы непременно сбросил всю вину на беса, захватившего мою душу, но боюсь, что черный юмор весьма некстати в месте, где за подобное люди порой лишались жизни. Мне не стоит забывать, что я имею дело с итальянцем, а они в определенной степени все религиозны. Проявлять свою находчивость в ущерб теплым отношениям было бы глупо. Все-таки иногда я поступаю разумно.

Уголки грустной улыбки на загоревшем лице моего нового итальянского друга приподнялись в ответ на мои бормотания в качестве извинений и обещаний слушать все его реплики по поводу строений и скульптур. Бедный Ачиль, знал бы он, что через последнюю минуту счастливой жизни мое непослушание покажется ему божьим даром. Уже как около получаса хорошо зарекомендовавшая себя няня искала семью Санторо, которая отключила все телефоны, как только перешла за порог дома божьего имени первого понтифика. Сначала она встретила несчастную мать, и теперь две молодые девушки с испуганными глазами искали главу семейства. Выскочив из Собора Святого Петра на возмущение всем остальным посетителям, Карлота и без видимой причины страстная и горячая, накинулась на мужа с неподдельным ужасом. Попытку пошутить, что она недовольна из-за того, что ее оставили один на один с Андреем, смылась потоком слез из ее глаз. Резкие эмоциональные крики на непонятном языке только сильнее внедряли страх в мое сердце. Буквально за миг Карлота Санторо постарела на лет 5, что было сильнейшим ударом по ее, казалось бы, ранее идеальной внешности.

Молодая семья ринулась в глубь Рима, а я машинально ухватился за последний вагон. Андрей, задыхаясь то ли от жары, то ли от бега, на ходу объяснил все то, что знал сам. Миловидный ангел по имени Саманта, с которым я мельком познакомился утром, настолько любил музыку, что даже во время каникул не пошел на пропуск занятий по фортепиано, но это только лишь пол беды. Настоящая катастрофа заключалась в том, что девочку не дождалась няня. Я потребовал объяснить самому себе столь строгое отношение к пунктуальности, ведь летом 16-летний подросток имеет полное право опоздать на целых пол часа, но, видимо, только не здесь и не сейчас. Родителей напугала не беспечность ребенка, а печально известные преценденты, о которых мне еще предстоит узнать.

Мы бежали изо всех сил, пока обезумевшая семья Санторо не разделилась: Ачиль ринулся в полицейский участок, а Карлота с няней к преподавателю по фортепиано. Я и Андрей почему-то решили единогласным решением, что толку от нас будет больше в отделении правоохранительных органов, нежели в ходе допроса музыканта, к тому же и так рассказавшего все по телефону няне. Саманта ушла от него вовремя, и направилась она домой в приподнятом духе. К тому же на радость вспотевшим иностранцам отделение было намного ближе музыкальной школы. Нам оставалось только пересечь площадь, принизанную в самом центре артефактом из совершенно другого мира с такой точностью предвещающим о зимнем и летнем солнцестоянии, где поклонялись совсем другим Богам.

На мгновение я представил недовольное, лоснящееся от переедания лицо российского полицейского, которому сумасшедший отец пытается объяснить, что опоздание его дочери на 30 минут – это повод поднять весь отдел на уши и немедленно начать поиски, вот бы он посмеялся от всей широкой доброй души. Моему удивлению сложно было найти предела. Внимательно выслушав, служитель закона позвал компетентного в подобных делах коллегу, что уже своего рода необычно для привыкшего к совсем иному менталитету.

К нам подошел мужчина средних лет с редкой проседью седых полосок среди густых черных волос с зачесом на левую сторону. Он бегло принялся опрашивать расклеенного отца, задавая каждый вопрос дважды, поскольку Ачиль все никак не мог сосредоточиться, а мы с Андреем едва ли могли уловить конкретику вопроса, чтобы подсказать. Опустевший взгляд дрожащего сердца уперся на значок на пиджаке следователя и отказывался с него слезать. То был круглый металлический предмет со странным несимметричным перекрестием с меньшими долями ближе к верху и с розой у основания. Мужчина с толстым серым блокнотом и со значком на пиджаке, заметив пристальное внимание пострадавшего, ухмыльнулся, обратился ко мне, сообразив, что я не понимаю по-итальянски еще шире развел неприятный оскал и что-то рявкнул своим товарищам. Все их внимание вернулось к ежедневной рутине, которой они занимались до нашего прихода, и которой будут заниматься после десятка и ста таких же перепуганных туристов. Как будто ничего и не было. Странный детектив слегка подтолкнул добитого столькими потрясениями Санторо к выходу, а мы с Андреем, простояв десятки секунд в оцепенении бросились вдогонку. Как быстро меняются приоритеты в этой стране.

Выскочив из участка, мы чуть ли не сбили итальянского друга со ступенек. Ачиль повернулся к нам, но глаза он прятал где-то под завалом безысходности и исходящей из недр души грусти. Он попросил нас вернуться в номера гостиницы и ожидать звонка, если мы понадобимся, но это лишь голосом, глаза же умоляли о помощи, и я всей душой желал откликнуться, чего я не ощущал со стороны старого доброго друга. Мне показалось странным, что надежда иссякла, когда нам встретился детектив, причем занимающийся как раз подобными делами. Это было странно лишь для иностранцев, любой местный все прекрасно бы понял без слов, стоило ему только обратить внимание на кричащий лацкан пиджака. Я все еще не слышал крика.

В молчаливой задумчивости мы с Андреем разошлись по уютным комнатам, но даже здесь я не мог найти себе место. Буря эмоций колотила внутреннее состояние и не давала покоя. Из Сахары на вершину Эвереста и сразу же на дно Марианской впадины. Меня распирал ужас от масштаба несчастья, помешавшего юной Саманте добраться до дома. И в следующую секунду по щелчку мною овладел истерический смех. Он сотрясал тело и потихоньку добирался до души. Было смешно от способности итальянцев раздувать из мухи слона. И в самом деле! Я вдруг резко осознал, что 16-тилетняя девочка могла вполне себе позволить летом по дороге домой увлечься какой-либо игрой со школьной подругой. Соленный пот заливал мои глаза, а горечь глупости душу. Что-то нереальное творилось вокруг, но оно происходило с такой скоростью, что я едва ли мог что-либо сообразить. Эффект неожиданности, напор несуразицы и полное отстранение от понимания.

С укором я расстреливал взглядом телефон. Этот наглец оставался немым. Пару раз даже приходилось поднимать трубку, прислушиваться к гудкам и приятному голосу миловидной девушки с ресепшена, только чтобы удостовериться в исправности аппарата. В тот бесконечный вечер от полной потери разума меня уберегла вера, что я могу помочь, что я кому-то нужен, пусть даже основа ее более чем шаткая. Вера в то, что я имею цель и вовсе не бесполезен, стала для меня религией, стала спасением. Никогда раньше такого душевного подъема я еще не ощущал. На руинах чужого несчастья я принялся за строительство храма во имя жизненной цели, которой еще никогда у меня не было. Тот невидимый архитектор, что завладел моим разумом, управлял мной из-за кулисы, разделяющей ложь и реальность, а я как неспособный за нее заглянуть уверял сам себя в самостоятельности собственных решений.

Мои непослушные ноги вытащили меня на улицу, когда ей завладел вечерний мрак. Нагретые дома еще отдавали накопленный за целый день жар, а густой воздух словно бесформенная тягучая масса с трудом заползал в легкие через сухое горло. Я знал путь к дому Санторо: нужно было подняться вверх по улице, на перекрестке свернуть налево, обойти музей Рима и выйти на желанную площадь Навона, украшенной тремя фонтанами. Мое путешествие от обелиска к обелиску уже никого не удивит, а ведь когда-то воздвижение языческих символов в сердце монотеистического центра наталкивало на десятки неприятных вопросов. Кому же все-таки стоило поклоняться?

Италия – это та страна, которая постоянно держит в тонусе. Bel paese («прекрасная страна») так и норовила меня свести с ума количеством шоковых ситуаций, которыми были насыщенны первые сутки туриста. В тот теплый приятный вечер я и подумать не мог, что это только лишь начало пути, в конце которого не всегда горит свет. В этот раз его даже некому будет зажигать…       Но сейчас пока еще его лучи распирали окно 4-го этажа с распахнутыми ребристыми ставнями бежевого домика, опиравшегося на магазины и уютные маленькие ресторанчики, где исключительно тихо и наигранно лениво собирались по вечерам жители района и случайные гости ради бокала вина из сорта Гарганега или Ламбруско.

Признаться, я ожидал, что у дома пострадавших стоит не менее 10-ти машин с мигалками и не менее 3-х детективов с подтяжками, в гангстерских шляпах и с вечной сигаретой в зубах, наперебой опрашивающих растерянных родителей. Что только не делает со стереотипным мышлением глупые нереалистичные фильмы. Пустоту на улице заполняло великое творение Бернини, манящее столь сильно, что мне едва хватило мужества выиграть борьбу. Для местных жителей пересечение Нила, Дуная, Ганга и Ла-Платы играет роль ориентира для встречи, но для приезжих, особенно таких диких и жадных до остатков величия мастеров прошлого как я, это был ориентир по целой Вселенной, образ чего-то по-настоящему стоящего, такого как жизнь. Мне кажется, что, разгадав сакральный смысл в изгибе мрамора, можно прочитать историю мира, и более того продолжить ее своей рукой.