От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе
– И вами тоже правила?..
– Понимаете, я был хороший актер, – говорит он.
– В каком смысле?
– Я был примерный мальчик. Спортивный, отличник, церковь по воскресеньям. – Он лукаво улыбается. – Фасад был прекрасный.
– А за фасадом?
Опять широкая улыбка.
– Пожалуй, с изнанки я был не очень.
– Прошу прощения?
– О, ничего катастрофического. Девочки, немного алкоголя, даже травка, кокаинчик… Но она так и не догадалась.
– Вы держались тише воды ниже травы, – отваживаюсь я.
– Конечно. Меньше знаешь – крепче спишь.
«Его девиз, – думаю я. – Прямо хоть печатай на футболке».
– Тише воды ниже травы, – повторяю я. – Совсем как ваш отец.
– Ну да. – Он кивает. – Это я и сам понимаю.
– А что происходило, если кто-то перечил вашей матери?
– Ой, такого не бывало никогда. – Он качает головой. – Она была очень строгая, очень религиозная. Католичка.
– Вы никогда не видели, чтобы ей кто-то перечил?
– Никто не осмеливался, – без выражения отвечает он.
Я откидываюсь на спинку кресла и пристально смотрю на него. Джулия сидит рядом с мужем, неподвижная, словно статуя.
– То есть вы научились, – говорю я Дэну.
– Чему научился?
– Самосохранению. Психологическому выживанию.
Все RLT-психотерапевты знают, что к острому уму Адаптивного Ребенка нужно относиться с неизменным уважением. Лгать жесткой авторитарной матери – именно это помогало маленькому Дэну сохранять независимость и чувство собственного Я. Дэну в детстве пришлось выбирать между самоустранением по примеру отца и одиночным противостоянием доминирующей матери, и он не выбрал ни того, ни другого.
– Кесарю кесарево, – говорит он мне.
– А вам свое.
Дэн улыбается не без самодовольства.
– На стороне, – добавляю я.
На стороне – вот какая проблема стоит перед Дэном сегодня. В частной жизни он иногда сорит деньгами, флиртует, выпивает с приятелями – но на стороне. Однако, как говорим мы, RLT-психотерапевты, «что тогда было адаптивно, сейчас мешает жизни». Стратегия, которая помогала Дэну сохранять рассудок и оберегала его в детстве, вот-вот потопит его брак. Дэну пора понять, что Джулия – не его вечно недовольная, все контролирующая мать, а он – больше не тот мальчик, устраивающий тайные бунты. Настала пора, чтобы на первый план вышло Мудрое Взрослое Я Дэна, та часть, которая способна противостоять потоку детских чувств, захлестывающему его всякий раз, когда Джулия кажется ему требовательной, как мать; та часть, которая опирается не на прошлое, а на настоящее; не лимбическая система, а префронтальная кора. Пора помочь ему выбраться из «Я и Ты» и достичь настоящего «Мы».
Одна из самых характерных особенностей Адаптивного Ребенка, живущего в системе «Я и Ты», состоит в том, что он включается автоматически, рефлекторно. Это Вжух – телесная реакция, которая разливается по телу снизу вверх, начиная с ног, словно волна. Я называю это нашим первым сознанием и выделяю три типа реакций – «бей», «беги» и «исправь». Как выглядит реакция «бей», знают все. Что касается «беги», просто напомню, что человек может сидеть в нескольких сантиметрах от соседа и все равно убегать – внутренне. Мы называем это состояние «каменная стена». Наконец, рефлекторная реакция «исправь» – это совсем не то же самое, что зрелое взвешенное желание поработать над отношениями. Адаптивный Ребенок, рвущийся все исправить, движим тревогой и инстинктивным желанием как можно скорее избавиться от оказываемого на него давления. Его девиз: «Я буду недоволен, пока ты не перестанешь (делать что-то, что вызывает мое напряжение)».
Дэн – не из тех, кто борется, и не из тех, кто исправляет. Он беглец, он убегает при помощи лжи, умолчания и уверток. Теперь, во время нашей совместной работы, до него наконец доходит, что покладистость и пассивное сопротивление – не единственные варианты. Да, они были нужны, когда он имел дело с матерью, но в браке с Джулией им нет места. У Джулии есть ресурсы, например доброта и понимание, которых практически не было у матери Дэна. А у Дэна теперь есть ресурсы, которых у него не было, когда он был маленьким мальчиком, например способность прямо посмотреть Джулии в лицо, сказать правду и допустить, чтобы полетели какие-то щепки, если уж нужно. Я называю это разрешить плохому произойти.
Однажды, месяца через два после начала терапии, Дэн и Джулия врываются ко мне в кабинет вприпрыжку, держась за руки и просто сияя.
– Какой у вас счастливый вид! – замечаю я.
– Мы и правда счастливы, – говорит Дэн.
– У нас прорыв! – добавляет Джулия.
– Ну что ж, – говорю я, – за этим явно стоит интересная история. Рассказывайте.
– Проще некуда, отвечают они.
– Это было в выходные, – сообщает мне Дэн. – Джулия послала меня в магазин с длинным списком. Ну и, как обычно, я принес почти все.
Они переглядываются.
– Тут она спрашивает: «Черт побери, ну и где же молоко?» – Дэн подается вперед и смотрит на меня не мигая. – И вот что я вам скажу. Каждая клеточка моего тела хотела сказать: «Молоко в магазине кончилось». Но я вместо этого вдохнул поглубже и просто ответил: «Забыл».
Он поворачивается к жене и говорит:
– И Джулия тут же расплакалась.
– Я сказала, – говорит она, – что ждала этой минуты десять лет.
Настоящая работа над отношениями: свобода от автоматических реакций
Моя жена Белинда Берман, семейный терапевт, придумала название для моментов вроде того, что пережил Дэн. Она называет это отношенческий подвиг – момент, когда каждая клеточка, каждый нерв твоего тела с воплями требует поступить как раньше, как всегда, но благодаря тому, что теперь у тебя больше осознанности, понимания, самодисциплины и достоинства, тебе удается подняться над привычной колеей и действовать иначе. Тогда ты переходишь от бездумных автоматических реакций, от сознания «Я и Ты» Адаптивного Ребенка к чему-то новому, более зрелому, способствующему укреплению отношений. Входишь в состояние, не подверженное триггерам, – своего Мудрого Взрослого.
Великий духовный учитель Джидду Кришнамурти сказал как-то, что подлинная свобода – это свобода от автоматических реакций13. Но наша культура поощряет реактивное поведение в отношениях с близкими. Мы получаем, что получаем, а потом реагируем в ответ. Большинство из нас, чтобы получить от партнера желаемое, жалуются и предъявляют претензии на все, что он делает не так. Трудно найти более проигрышную стратегию изменения поведения.
Такой реактивный подход к отношениям основан на нашем индивидуализме. Наше общество в целом постепенно утрачивало сознание «Мы», разучивалось ценить совместность и сейчас уже полностью переключилось на режим «Я и Ты». Мы перешли из Мудрого Взрослого в Адаптивного Ребенка. Более зрелая часть нашего мозга, живущая в настоящем, – префронтальная кора, утратила связь с более древним быстрым мозгом – подкорковой лимбической системой. Но без этой связи невозможно выдерживать паузу между тем, что чувствуешь, и тем, что делаешь.
Я уверен, что, когда речь идет о реакциях, мы можем быть не только их пассивными пассажирами. Со временем, если обучаться и тренироваться, мы в состоянии изменить их. Мы можем перестать быть реактивными индивидуалистами и превратиться в проактивных товарищей по команде, которые внимательно взаимодействуют и намеренно выстраивают сотрудничество со своими партнерами. Повседневная практика осознанных отношений состоит в том, чтобы ненадолго останавливаться и возвращать себе равновесие, находить свой собственный центр. Как и во всех практиках осознанности, здесь необходим навык наблюдения за своими мыслями, чувствами и импульсами, чтобы иметь возможность выбирать что-то другое.
В близких отношениях спешка – враг14, а осознанное дыхание – друг. Осознанное дыхание способно изменить частоту сердцебиения15 и через физиологию повлиять на мысли.
В тот судьбоносный день Дэн обратился к другой части себя, не к той, что обычно. Он смог противостоять заложенным в детстве ожиданиям, что Джулия будет с ним жестокой. Нейробиологи называют это реконсолидацией памяти, а мы, психологи, – корректирующим эмоциональным переживанием16. Пугающие Дэна ожидания относительно реакции Джулии были развеяны ее легким отношением к ситуации.
У этого есть и другое название – исцеление. И да, в отношениях мы можем друг друга исцелить, но не так, как принято думать: не через контроль над партнером, благодаря которому мы пытаемся получить от него то, чего были лишены в детстве. Нет, мы можем исцелиться, если наладим отношения с теми частями себя, которые до сих пор игнорировали. Прежде чем мы сможем обеспечить друг другу корректирующие эмоциональные переживания, нам нужно научиться заботиться о собственных незрелых частях, стать хозяевами собственной реактивности, избегания, накопившейся фрустрации. Нам нужно овладеть мастерством осознанных отношений с собой и этим вернуть себе власть.
Нам со всех сторон говорят, что над отношениями нужно работать, но мало кто из нас слышал, какова природа этой работы. Настоящая работа над отношениями ведется не от случая к случаю и даже не ежедневно – она должна быть ежеминутной. Вот сейчас, в этот миг, под воздействием триггера, какой путь я изберу? Вместо того чтобы позволить собственной истории переехать вас, остановитесь и сделайте обдуманный выбор. Когда Моисей спустился с горы Синай, он обнаружил, что его народ поклоняется ложным богам. Каким ложным богам вы поклонялись в последнее время? Деньгам? Статусу? Безопасности? Моисей окинул представшее ему зрелище взглядом и сказал: «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь!» (Втор. 30: 19). А я уточню: Вот есть «Мы» – интеграция, общность, цельность. А вот «Я и Ты» – травма, напуганность, эгоизм. Избери целостность! Но в эмоционально перенасыщенные моменты выбора нужно знать, как это сделать. Конь реактивности стремительно несет нас, словно беспощадная стихия, пока мы не попытаемся взять управление в свои руки, пока мы не решаемся что-то менять.
Вас ожидает путь к мастерству, переход от реактивности к осознанному выбору17. Но за вход взимается плата. На этом пути придется отказаться от многих дорогих нам представлений – и о мире, и о себе как об отдельной личности, – в первую очередь от мысли о том, что мы и правда отдельные личности.
Глава 2
Миф об индивидуальности
Вот уже много сотен лет в западной культуре доминирует идея личности. И в самом деле, что может быть естественнее? Я существую. Я, Терри, вот эта самая личность, ссутуленная над ноутбуком, существую отдельно от всех остальных. Я сущность, ограниченная периметром тела. Более того, само слово «индивид» означает «неделимый»1. Я существую исключительно в границах моей кожи. Или нет?
В пределах моего тела находится мозг. Не там ли заключено мое сознание? Какова форма моего сознания? Кончается ли оно там же, где кончается мое тело? Великий антрополог Грегори Бейтсон приводит в пример слепца2, который идет по улице, нащупывая дорогу тростью. Получается, что и сама трость, и информация, которую она позволяет добыть, находятся в сознании слепца, заключает Бейтсон.
Знаменитый философ-когнитивист Томас Метцингер начинает свои исследования природы сознания с пересмотра знаменитого эксперимента с «ложной рукой», который он провел с собой в качестве подопытного. Вот как он это описывал.
Испытуемые видели резиновую кисть руки3, лежавшую перед ними на столе, в то время как собственная рука была скрыта от них ширмой. Видимую субъекту резиновую руку и его собственную, невидимую, синхронно поглаживали зондом… Через некоторое время (в моем случае от 60 до 90 секунд) возникает широко известная иллюзия резиновой руки. Она состоит в том, что вы воспринимаете резиновую руку как вашу собственную и, что еще более невероятно, ощущаете ритмические поглаживания зондом в этой резиновой руке.
Более того, вы полноценно ощущаете «виртуальную руку»: предплечье соединено с поддельной кистью, лежащей перед вами на столе.
(Пер. Г. Соловьевой.)По-видимому, личность этого философа – его «Томасность» – заканчивалась на кончиках пальцев, но каких именно пальцев: живых или резиновых? Когнитивная наука учит нас, что то, что мы думаем о себе, выводится не из непосредственного опыта, а из целого коллажа ощущений и образов – саморепрезентаций – наших представлений о самом себе, автопортретов, которые мы рисуем. Подобным же образом мы воспринимаем мир сквозь фильтры накопленных знаний4. Мы узнаем стул по его «стульности». Он вписывается в категорию, которую мы уже знаем. Без этого культурного знания мы бы видели мир так, как видят его младенцы5: свет, тени, формы, запахи, которым мы не можем дать никаких или почти никаких определений.
В этом отношении все мы своего рода нарциссы. Никто из нас не воспринимает себя непосредственно, наше самовосприятие пропущено сквозь фильтры накопленных представлений. Большинство из нас думает о себе как о теле, как о физическом Я. Но любой образ – это конструкт, порожденный разумом. Когнитивистика показывает, что то, что мы называем своим Я, на самом деле лишь изменчивый покров саморепрезентаций6, образов Я. И очень хорошо, что наше видение себя и мира может меняться, иногда быстро и резко, а если мы ему поможем, то и надолго.
Раньше психологи думали, что характер, когда он уже сформировался, крайне неподатлив. Они предполагали, что, как только в мозге сформировалась нейронная связь, с ней уже ничего не поделаешь. Это представление изменилось с открытием нейропластичности мозга7. Мы пришли к пониманию, что нейронные связи можно перестроить и реструктурировать, обучая их новой информации. Говорят, что «нейроны, которые активизируются одновременно, становятся связанными8 друг с другом». Или, как говорят нейробиологи, «состояния становятся характерными чертами»9. В современной психотерапии многое упирается в нейропластичность10. Мне в моей практике доводилось видеть, как перестройка нейронных связей приводит к глубоким изменениям, к появлению совершенно новых черт личности и особенностей поведения, иногда в считаные минуты.
«Я просто окаменел бы»
Эрнесто – пятидесяти шести лет, латиноамериканец – был сущий порох. Взрывался он, хвала небесам, не физически, но любил накричать и унизить и вообще был завзятым вербальным абьюзером в духе «подумаешь, грубо, зато я сказал все, что думал».
– Меня просто накрывает слишком быстро, – говорит он мне, когда проходит примерно три четверти полуторачасовой консультации с ним и его женой Мэдди, тоже латиноамериканкой, на несколько лет моложе. Эрнесто говорит то же самое, что и многие клиенты-абьюзеры, которых я выслушивал за все эти годы.
Битый час я кружу вокруг да около и наконец задаю вопрос, благодаря которому нападаю на золотую жилу:
– Кто научил вас быть злобным и вспыльчивым?
– Вы имеете в виду в с-с-семье? – Он слегка заикается. – Ну, мать умерла, когда мне было восемь, отец снова женился. Да, думаю, мачеха.
– Какой она была?
Эрнесто с улыбкой качает головой:
– Ой, она была самая злая, самая плохая, самая ужасная…
– Значит, это она, – говорю я.
– Да.
– Она научила вас быть настолько противным?
– Да, думаю, научила.
– И каково вам это видеть?
Я пытаюсь перехватить его взгляд, а он смотрит в пол. Я сижу напротив него и чувствую его стыд, чувствую, как к его лицу приливает жар.
– Эрнесто, – негромко зову я.
Он молчит.
– Где вы сейчас? – спрашиваю я через некоторое время. – Что происходит?
– Ох, – говорит он без улыбки. – Мне стыдно. За то, что кто-то видит меня таким, каким я вижу ее. – Он качает головой и смотрит куда-то мне за спину.
Мне интересно, что он сейчас видит, что вспоминает.
– Я умираю со стыда, – признается он.
– Этот стыд мы называем здоровой виной или раскаянием. Если бы вы чувствовали то же самое тогда, сразу, это остановило бы вас. Логично?
Он кивает, понурив голову.
– У вас есть фотография мачехи?
– Что? С собой? Нет.
– А можете раздобыть?
– Конечно, – говорит он. – Да, могу.
– Хорошо. Я хочу, чтобы вы сделали вот что. Вы можете кричать на жену. Я не в состоянии вам помешать. Но в следующий раз, когда вы почувствуете, что вот-вот взорветесь, я бы хотел, чтобы вы перед этим достали фото своей мачехи, посмотрели ей в глаза и сказали: «Я знаю, что вот-вот причиню боль любимой женщине. Прямо сейчас быть похожим на тебя важнее, чем моя жена». Скажите это – а потом делайте что хотите, кричите, если нужно.
Эрнесто вскидывает голову и смотрит прямо на меня:
– Это неправда. От такого я просто окаменел бы и ни слова не сказал. Мачеха для меня не важнее, чем моя жена.
Он умолкает, протягивает руку и кладет ее на колено Мэдди.
Она берет его руку, они смотрят друг на друга.
Прошло почти четырнадцать лет. С тех пор Эрнесто ни разу не срывался на Мэдди.
Нейробиологи учат нас, что для того, чтобы разомкнуть и перестроить нейронную связь, нужны две вещи. Во-первых, необходимо сделать неявное явным. Иногда надо помочь человеку увидеть то, чего он не видит. Но нужно быть готовым к обратной связи. Во-вторых, нужно вызвать у человека отвращение11, протест, что-то вроде: «Ой, нет, не думаю, что мне и правда хочется продолжать так делать».
Во время разговора с Эрнесто я помог ему выразить неявное, описав словами то, как он воспроизводит поведение своей мачехи. Эрнесто испытал отвращение. После этого, согласно последним исследованиям, ему потребовалось около пяти часов, чтобы начать создавать новую нейронную связь: «Господи боже мой, ни за что не буду повторять ту мерзость, в которой меня вырастили!»
В этот момент отвращения Эрнесто пробудился и увидел «Мы». Ведь все это время он кричал не на кого-нибудь, а на любимую женщину. О чем он только думал? С моей помощью он переключился из левополушарного состояния в то, когда активен весь мозг. Теперь ведущим стало правое полушарие, которое заведует отношениями12, однако практическая мудрость левого тоже оставалась доступной. С моей помощью Эрнесто вспомнил то целое, частью которого был, – отношения. Таково наше оптимальное состояние в отношениях с близкими.
Эрнесто переключился из Адаптивного Ребенка, незрелой части его психики, которая впитала ярость мачехи и воспроизводила ее, на Мудрого Взрослого. Он позаимствовал у меня префронтальную кору, чтобы пробудить свою собственную. Проще говоря, он взял попользоваться мой мозг. Мы постоянно оказываем друг другу такую услугу.
Современные исследования ясно показывают, что мы не являемся отдельными, окруженными непроницаемыми границами индивидами. Наш человеческий мозг, как, в сущности, и мозг большинства млекопитающих, приспособлен для совместной регуляции. Наши нервные системы непрерывно реагируют и сонастраиваются с нервными системами окружающих нас людей.
Отношенческий мозг
Существует особая научная дисциплина, которая изучает, как в детстве наш мозг и центральная нервная система формируются под влиянием отношений с близкими, как отношения влияют на нашу нейробиологию, когда мы становимся взрослыми и вступаем в интимную связь. Это нейробиология13 межличностного взаимодействия. Главное открытие в этой области состоит в том, что сознание существует в контексте отношений. Партнеры по близким отношениям буквально регулируют нервные системы друг друга, уровень кортизола (гормона стресса) и скорость иммуннологических реакций. Прочные отношения повышают иммунитет и снижают заболеваемость, не говоря уже о снижении уровня депрессии и тревожности и улучшении субъективного самочувствия в целом. Ненадежные – изматывают постоянным стрессом14, что может приводить к заболеваниям.
Исследования подтвердили, что большинство родителей интуитивно понимают: неврологическое развитие новорожденных и маленьких детей зависит от стимулирующего любящего15 общения. С первых недель жизни младенцы активно ищут и просят общения с окружающими. Родители обеспечивают ребенку, по словам психоаналитика Дональда Винникотта, «достаточно хорошее поддерживающее окружение»16. Падая с велосипеда, малыш смотрит в лицо взрослого, который его сопровождает, чтобы узнать, сильно ли он разбил коленку. Родители привыкают утешать ребенка, делиться с ним своей точкой зрения (эта боль не будет длиться вечно) и эмоциональной реакцией, служа своеобразным модулятором, настраивающим его эмоциональную жизнь. По словам Эда Троника, первопроходца в области наблюдений за развитием новорожденных, специалисты по психическому развитию детей17 применяют термин «нейроархитекторы» для описания тех, кто заботится о младенцах. Самые первые отношения, в которые вступает маленький ребенок, определяют, как будет настроен его мозг, – то есть буквально выстраивают его.
Каждый день в своем кабинете я вижу, что бывает с людьми, которые в детстве не получали помощи в настройке своих эмоций. В целом они отрезаны от собственной эмоциональной жизни. Не имея возможности опереться на нервную систему взрослого, они не могли справиться ни со своими, ни с чужими эмоциями – и до сих пор не могут.
«Я полагался на себя»Пол – белый, сорока девяти лет, – сидит, положив одну ногу на колено другой, и рассеянно барабанит пальцами по щиколотке. Его жена Черил, тоже белая, пятидесяти пяти лет, потеряла всякое терпение и теперь в ярости на него. Он слишком замкнутый, слишком отстраненный. А ей нужно больше.
И все же, заверяет меня Пол, детство у него было нормальное, счастливое. Никто не кричал на него, не бил, не мучил, говорит он мне. Я такое уже слышал, и сейчас, в самом начале сессии, трудно определить, в каком доме рос Пол – без любви или просто в тишине и спокойствии.
Я спрашиваю:
– К кому же вы обращались за утешением и подбадриванием, когда вам было страшно или больно?
– Вообще-то, не припомню, чтобы я к кому-то обращался, – задумчиво отвечает он. – Я полагался на себя.
– С какого возраста?
– Что, простите?
– Сколько лет вам было, когда вы научились самостоятельности?
– Не знаю, – отвечает он. – Сколько себя помню.
– Ясно, – говорю я ему. – Вы захлопнули дверь и отгородились от чувств так давно, что и не помните. Но вы не родились таким. Раньше, чем охватывает ваша память, вы наверняка пытались раз или два обратиться к родителям за утешением, а их реакция привела вас к выводу, что искать эмоциональной поддержки у них – плохая идея.
Пол ерзает в кресле и внимательно слушает меня.
– Поскольку рядом не было никого, кто помог бы модулировать ваши чувства, вы повели себя очень умно для маленького мальчика. Вы их отключили. Захлопнули перед ними дверь.
Пол относится к первому типу избегающих любви, а говоря на современном психологическом языке, к представителям избегающе-отвергающего стиля привязанности. Пол живет, отгородившись от всех стеной, поскольку вырос в семье, где все жили, отгородившись от всех стеной. В чем же тогда проблема? Отключить эмоции для Пола нормально. Если бы он жил один, все было бы прекрасно, но он не один. У него есть жена и несколько детей, которые нуждаются в нем. Беда Пола в том, что мы, люди, не можем хирургически отсекать собственные чувства. Стоит открыться одному чувству, и хлынут все. Черил изо всех сил стучится в двери Пола. Но открыть ей свое сердце – значит распахнуть двери, которые Пол накрепко запер еще в детстве. Он испытывает эмоции, но лишен инструментов, которые позволили бы их распознавать.
– Вы оставили свои чувства в прошлом, – сказал я на следующей сессии, – но они вас не оставляли. Они все это время просачивались. Вам просто нужна помощь, чтобы снова наладить с ними связь и научиться называть их.
Мне приходится учить Пола, как переживать эмоции. Они нужны ему, чтобы делиться с женой. В дальнейшем в ходе сессии она признается, что их брак уже давно наскучил ей. Полу нужно научиться делиться с Черил своей эмоциональной жизнью и в ответ интересоваться эмоциональной жизнью Черил. Все это дается ему с трудом, потому что, когда маленький Пол падал с велосипеда, взрослые отводили взгляд или смотрели на него безо всякого выражения.
Я рассказываю Полу, что такое пассивный абьюз, эмоциональная заброшенность. Его беда не в том, что у него есть что-то такое, чего не должно быть (ярость или сексуальная энергия), а в том, что у него нет того, что должно быть, – умения поддержать, утешить, поделиться. Детей гораздо чаще забирают из семей именно из-за заброшенности, а не из-за насилия. Если вы хотите наглядно увидеть, что происходит с младенцами и маленькими детьми, когда их лишают отношений со взрослыми, посмотрите на YouTube эксперименты доктора Эда Троника с «неподвижным лицом»18.