Красный дракон

9

А в тысяче с лишним километрах на юго-запад, в Сент-Луисе, в кафетерии кинофабрики «Гейтуэй филм лабораториз», Фрэнсис Долархайд ждал, когда поджарится его бифштекс. Образцы предлагаемых закусок на витрине были покрыты прозрачной пленкой. Он стоял у кассового аппарата и потягивал кофе из бумажного стаканчика.

Молодая рыжеволосая женщина в белом халате вошла в кафетерий и принялась внимательно разглядывать автомат для продажи карамелек, покусывая губы. Несколько раз она оглядывалась на Фрэнсиса Долархайда, стоящего к ней спиной. Наконец она подошла к нему и тихим голосом произнесла:

– Мистер Долархайд.

Долархайд обернулся. На нем были защитные очки с красными стеклами, которые он не снимал, даже выходя из проявочной. Она уставилась ему на переносицу.

– Мы не могли бы присесть с вами на минутку? Мне нужно вам кое-что сказать.

– В чем дело, Эйлин?

– Я… я хотела извиниться. Понимаете, Боб был сильно пьян и… ну, в общем, строил из себя шута. Он не имел в виду ничего такого. Прошу вас, давайте присядем. Ну пожалуйста. Больше минуты я вас не задержу.

– Угу.

Долархайд не сказал «сядем», потому что плохо произносил звук «с».

Они сели. Эйлин нервно теребила в руках салфетку.

– Все так хорошо веселились на той вечеринке, и мы были так рады, что вы заглянули, – начала она. – Честно, рады и… приятно удивлены. Вы ведь знаете Боба, он постоянно всех копирует. Ему бы по радио выступать. Он стал имитировать акценты, рассказал пару анекдотов, представляете, как настоящий негр. Когда он копировал ваш голос, у него и в мыслях не было вас обидеть. Он был слишком пьян, чтобы понимать, кто находится в комнате.

– Все так хохотали, но потом… больше не хохотали.

Долархайд избегал слова «перестали» из-за звука «с».

– Это только позже до Боба дошло, что он натворил.

– Но тем не менее он продолжал.

– Да, – произнесла она. – Я потом спрашивала его. Он сказал, что не имел в виду ничего дурного, а когда сообразил, в чем дело, то решил, что, если сейчас остановится, тогда уж точно все подумают на вас. Вы сами видели, как он покраснел.

– Он предложил мне подыграть ему.

– Он обнял вас и просто хотел похлопать по плечу. Чтобы вы улыбнулись и все превратилось в шутку.

– Я ее уже оценил, Эйлин.

– Бобу ужасно неловко.

– Ну, я не хотел бы, чтобы ему было неловко. Не хотел бы. Передайте ему это от меня. На его работе это никак не… Его положение на нашем предприятии будет прежним. Черт, будь у меня его талант, я бы такие чуде… номера откалывал. – Долархайд изо всех сил старался избегать звука «с». – Вот организуем какую-нибудь вечеринку, там он увидит мое отношение к этому.

– Спасибо, мистер Долархайд. Конечно, он номера дай боже откалывает, но вообще-то он парень чуткий. Даже чувствительный какой-то.

– Это уж точно. Я думаю, даже нежный!

Голос Долархайда был приглушен; садясь, он всегда прикрывал рот кулаком, уперев его в основание носа.

– Простите?

– Я говорю, общение с вами идет ему на пользу.

– Да. Думаю, что да. Он теперь почти совсем не пьет, только по выходным. Потому что как только приходит суббота, сразу же начинает названивать его жена. Когда я с ней разговариваю, он корчит смешные рожи, но, по-моему, очень расстраивается. Женщины всегда это чувствуют. – Она коснулась его запястья и, несмотря на то что Долархайд был в темных очках, заметила, как что-то промелькнуло в его глазах. – Не принимайте все это близко к сердцу, мистер Долархайд. Я рада, что мы смогли поговорить.

– Я тоже, Эйлин.

Долархайд посмотрел ей вслед. На одной ноге, выше икры, виднелся засос. Он подумал, что вряд ли симпатичен Эйлин, да и всем остальным тоже.

В огромном проявочном цехе было прохладно и пахло химическими реактивами. Фрэнсис Долархайд проверил раствор в проявочном резервуаре А. Первостепенное значение имели температура и насыщенность раствора. Ежечасно через него проходили сотни метров любительских фильмов, присланных со всей страны. Долархайд отвечал за всю цепочку операций проявления пленки, вплоть до просушки. Много раз в течение дня он вынимал пленки из проявочных резервуаров и просматривал их кадр за кадром. В огромной темной комнате было тихо и спокойно. Долархайд пресекал болтовню подчиненных на рабочем месте, общаясь с ними главным образом жестами. Вечерняя смена закончилась, но он остался в проявочной, чтобы обработать и смонтировать свой собственный фильм.

Долархайд вернулся домой около десяти вечера. Он жил один в огромном доме, доставшемся ему от бабушки. Дом стоял в самом конце дороги, идущей через яблоневый сад к северу от Сент-Чарльза, что по другую сторону реки Миссури, если ехать из Сент-Луиса. За бесхозным садом никто не следил. Сухие, скрюченные деревья торчали среди молодых яблонек. Сейчас, в конце июля, над садом стоял запах прелых яблок. Днем множество пчел жужжало над деревьями. Ближайшие соседи жили в восьмистах метрах.

Возвращаясь, Долархайд всегда делал обход дома: несколько лет назад кто-то пытался залезть к нему. Он зажег свет во всех комнатах и осмотрелся. Пусть грабитель думает, что он не один. Одежда бабушки и дедушки все еще висела в стенных шкафах, на туалетном столике лежали бабушкины расчески со спутанными волосами. Ее зубы покоились в стакане на прикроватной тумбочке. Вода из стакана уже давно испарилась. Бабушка умерла десять лет назад.

(Распорядитель на похоронах попросил его тогда: «Мистер Долархайд, не могли бы вы принести мне зубы вашей бабушки?» «Заколачивайте крышку», – ответил он.)

Убедившись, что в доме никого нет, Долархайд поднялся наверх, где долго принимал душ и мыл голову.

Затем облачился в кимоно из искусственного шелка и улегся на узкую кровать в комнате, которую ему отвели, когда он был еще ребенком. Фен у него был старый, еще бабушкин, со шлангом и колпаком. Он надел его и, пока волосы сушились, пролистал новый журнал мод. Некоторые фотографии носили явный отпечаток ненависти и жестокости.

Он почувствовал возбуждение. Повернув металлический абажур настольной лампы, он направил свет на репродукцию, висевшую на стене возле кровати. «Большой красный дракон и жена, облаченная в солнце» Уильяма Блейка[6]. Когда-то картина ошеломила его с первого взгляда. Никогда раньше он не видел ничего, что так соответствовало бы образам, жившим внутри его. Казалось, Блейк заглянул через ухо в его сознание и увидел там Красного Дракона. Поначалу Долархайда не отпускал страх, когда он представлял, как его мысленные образы, светясь, выплывают у него из ушей. А вдруг их увидят в темноте проявочной? А вдруг они засветят пленки? Он заткнул уши ватными шариками. Потом, боясь, что простая вата может загореться, он попробовал использовать комочки металлической ваты. Но уши стали кровоточить. Тогда он отрезал немного асбестовой ткани с гладильной доски, скатал небольшие шарики-затычки.

Долгое время в жизни Долархайда ничего, кроме Красного Дракона, не было. Сейчас у него появилось кое-что еще: он стал ощущать начало эрекции.

Сегодня он хотел насладиться этим не спеша, но, увы, он не мог больше ждать.

Он быстро задернул тяжелые шторы на окнах комнаты в нижнем этаже. Повесил экран, установил проектор. Дедушка поставил в этой комнате откидное кресло, несмотря на протесты бабушки. (Она потом повесила на спинку какую-то вышитую накидку.) Теперь Долархайд на него нарадоваться не мог: кресло было очень удобное.

Он погасил свет, откинул спинку кресла, и скоро фантазии увлекли его прочь из этой темной комнаты. Закрепленная на потолке светоустановка, вращаясь, отбрасывала разноцветные блики на стены, пол и его кожу. Он представил себя летящим в ракете. За выпуклым стеклом кабины мелькали звезды. Закрыв глаза, он, казалось, ощущал, как яркие пятна света двигаются по его телу, а когда открывал их – разноцветные блики превращались в огни далеких городов, окружающих его со всех сторон. Не было больше ни верха, ни низа. Разогреваясь, светоустановка начинала вращаться быстрее, рисуя на мебели угловатые линии, проливаясь на стены метеоритным дождем. Долархайд представлял себя кометой, летящей через созвездие Рака.

Но одно место в комнате было укрыто от света. За светоустановкой он укрепил кусок картона так, чтобы блики не падали на киноэкран.

Когда-нибудь, но не сейчас, для усиления эффекта он попробует покурить травку.

Долархайд включил проектор. На экране вспыхнул яркий прямоугольник света. Промелькнуло несколько черных полос, крестов и точек, и вот уже серый скотчтерьер навострил уши и понесся к двери кухни, пытаясь схватить зубами поводок.

Следующие кадры показывают, как собака бежит по тротуару, пытаясь на бегу куснуть себя за бок.

На кухню заходит миссис Лидс с пакетами зелени. Она смеется и проводит рукой по волосам. Сзади гурьбой вваливаются дети…

Следующие кадры сняты в спальне самого Долархайда. Освещение плохое. Он стоит обнаженный перед репродукцией «Большого красного дракона». На нем «боевые очки» – плотно прилегающая пластмассовая маска, как у хоккеистов. У него эрекция, он усиливает ее рукой.

Вот он приближается к камере, имитируя движения восточного танцора, изображение теряет резкость, рука регулирует фокусное расстояние, и лицо заполняет весь экран. Изображение на экране подпрыгивает и вдруг неожиданно замирает. Крупным планом его рот – обезображенный задранной верхней губой, просунутым между зубами языком – и закатившийся глаз. И снова рот заполняет весь экран, излом оскала, губы смыкаются на объективе, и изображение гаснет.

Трудности при съемке следующей части были очевидны.

Камера прыгает в руках, нерезкое пятно света приобретает очертания кровати и корчащегося на ней мистера Лидса. Прикрывая глаза от света, миссис Лидс садится на постели, поворачивается к мужу и протягивает к нему руки, затем пытается перекатиться на край кровати и встать, но ноги запутываются в покрывале. Камера дергается в руках, и на экране появляется потолок, его лепнина крутится, как велосипедные спицы, потом изображение меняется, становится более устойчивым. Женщина лежит навзничь на матраце, по ночной рубашке расплывается темное пятно. Рядом ее муж с дико вытаращенными глазами сжимает рукой горло. Экран на секунду гаснет, затем в месте монтажной склейки промелькнула галочка, поставленная на пустом кадре.

Теперь камера устойчиво стоит на штативе. Все они уже мертвы и рассажены по местам: двое детей – у стены лицом к кровати, третий – в углу, лицом к камере, мистер и миссис Лидс – в постели, укрытые одеялом. Мистер Лидс прислонен к спинке кровати, веревка, стягивающая грудь, не видна, голова свесилась набок.

Слева в кадре появляется Долархайд, двигаясь как индонезийский танцор. Он весь перепачкан кровью, на нем нет ничего, кроме маски и резиновых перчаток. Он гримасничает и прыгает среди трупов. Затем подходит к дальней стороне кровати, где лежит миссис Лидс, сдергивает одеяло и замирает в позе Христа, принимающего плат от Вероники.

Сейчас, сидя в гостиной бабушкиного дома, Долархайд весь покрылся потом. Он то и дело высовывает язык, шрам на верхней губе влажен, он постанывает, не давая ослабнуть возбуждению.

Но, даже находясь на самой вершине блаженства, ему немного неприятно смотреть последнюю сцену, где он, утратив всю грацию и элегантность движения, подобно свинье, роющей землю рылом, мельтешит задницей перед самой камерой. Никаких драматических пауз, никакого чувства ритма и пика наивысшего возбуждения, одна лишь животная страсть.

И все-таки замечательно получилось. Смотреть фильм – одно наслаждение. Хотя наяву все, конечно, намного сильнее.

Долархайд увидел в фильме два упущения. Первое – нет сцены смерти Лидсов, и второе – его собственное действо в конце оставляло желать лучшего. Куда подевались величие и достоинство, присущие Красному Дракону?

Ничего, это не последний фильм в его жизни. Набравшись опыта, он сможет добиться настоящего актерского мастерства даже в самых интимных сценах.

Он все преодолеет. Ведь это труд всей его жизни, величественное творение, которое будет жить в веках. Скоро поступят фильмы о семейных пикниках 4 июля[7], и он подберет себе новый актерский состав. Конец лета всегда приносил уйму хлопот: люди тысячами возвращались из отпусков. Да еще День благодарения подбросит работенки.

Каждый день семьи со всей страны присылали ему заявки на участие в его фильмах.

10

В салоне самолета, следующего рейсом Вашингтон – Бирмингем, было много свободных мест. Грэм расположился у иллюминатора, соседнее кресло оставалось пустым.

Он отказался от предложенного стюардессой неаппетитного сэндвича и разложил на откидном столике материалы следствия по делу об убийстве семьи Джейкоби. Он заранее выписал данные, которые были общими для Джейкоби и Лидсов.

Обеим парам было под сорок. И те и другие имели детей – двух мальчиков и девочку. У Эдварда Джейкоби был еще один сын, от первого брака, который в день гибели семьи находился в общежитии при колледже.

Родители имели высшее образование, жили в двухэтажных домах в богатых районах. И миссис Джейкоби, и миссис Лидс были весьма привлекательны. Семьи пользовались одинаковыми кредитными карточками и выписывали одни и те же популярные журналы.

На этом сходство кончалось. Чарльз Лидс был юристом, специализирующимся на налоговом законодательстве, Эдвард Джейкоби – инженером-металлургом. Лидсы были пресвитериане, Джейкоби – католики. Лидсы родились и жили в Атланте, Джейкоби переехали в Бирмингем из Детройта всего за три месяца до своей трагической гибели.

Слово «случайность» не переставало звучать в ушах у Грэма, как стук капель, падающих из подтекающего крана. «Случайный выбор жертв», «Отсутствие очевидных мотивов» – эти газетные клише полицейские детективы, расследующие убийства, повторяли не иначе, как матерясь.

Но слово «случайность» сейчас не годилось. Грэм знал, что убийцы такого типа жертвы наугад не выбирают.

Тот, кто убил Джейкоби и Лидсов, увидел в них нечто такое, что привлекло его, заставило сделать то, что он сделал. Он мог быть хорошо знаком с ними – Грэм надеялся на это, – но мог и вовсе не знать их. В одном он был уверен – убийца видел их до того, как принял решение расправиться с ними. Он выбрал их потому, что увидел в них что-то, и это что-то было связано с женщинами. Но что именно?

В самих преступлениях имелись некоторые различия.

Эдвард Джейкоби был застрелен, когда спускался с фонариком по лестнице, – скорее всего, его разбудил шум.

Миссис Джейкоби и дети убиты выстрелами в голову, миссис Лидс – в живот. Оружие в обоих случаях – девятимиллиметровый пистолет. В ранах обнаружены частицы металлической ваты из самодельного глушителя. На гильзах – никаких отпечатков пальцев.

От ножа погиб только Чарльз Лидс. Доктор Принси определил, что у ножа тонкое и очень острое лезвие, возможно, это филейный нож.

Способы проникновения в дом также различны. У Джейкоби он применил фомку, а у Лидсов – стеклорез.

Судя по фотографиям бирмингемской трагедии, там было меньше крови, чем в доме Лидсов. Но на стене в спальне, на высоте шестидесяти и сорока пяти сантиметров от пола, – кровавые пятна. Значит, в Бирмингеме убийца тоже рассаживал своих жертв. Полиция Бирмингема проверила отпечатки пальцев на телах, осматривая каждый квадратный сантиметр, включая ногти, но не обнаружила никаких следов. Если какие-то отпечатки вроде тех, что нашли на ребенке Лидсов, и были пропущены, то с трупов, пролежавших в могиле в течение жаркого летнего месяца, уже ничего снять невозможно.

В обоих случаях на месте преступления были найдены те же белокурые волосы, та же слюна и сперма…

В салоне самолета стояла тишина.

Грэм установил фотографии двух улыбающихся семей на откидной столик и стал смотреть на них.

Что же все-таки привлекло убийцу именно к ним? Грэму хотелось верить в то, что жертв обязательно объединяет какая-нибудь черта и она скоро отыщется.

Если же нет… Тогда ему придется входить еще не в один дом и искать новые следы, которые оставит ему Зубастик.

Грэм получил инструкции городского управления полиции Бирмингема сразу же по прибытии в аэропорт и связался с ними по телефону. Кондиционер взятой напрокат малолитражки выплюнул ему на рубашку струю дождевой воды.

Первым делом Грэм поехал на Деннисон-авеню, в принадлежащую Джиэну контору по продаже недвижимости.

Джиэн, высокий лысый мужчина, поспешил к двери, ступая по паласу бирюзового цвета, чтобы поприветствовать посетителя. Но стоило Грэму показать удостоверение и попросить ключ от дома Джейкоби, как улыбка с его лица сползла.

– Скажите, а там сегодня будут полицейские в форме? – спросил Джиэн, почесывая затылок.

– Не знаю.

– Дай бог, чтобы не было. Сегодня после обеда должны появиться два клиента. Дом-то красивый, что и говорить. Видя его, люди сразу забывают о других вариантах. В прошлый четверг была у меня одна пара, состоятельные пожилые люди, желающие переселиться сюда, на юг. Я повез их туда, довел до калитки, и мы уже начали торговаться, но тут, как назло, возьми да и появись патрульная машина. Мои клиенты что-то у них спросили, те ответили. Ну, слово за слово. В общем, эти полицейские им целую экскурсию по дому устроили, не поленились показать, кто где лежал. И все, будь здоров, Джиэн, очень тебе признательны. Я попытался показать им, какой системой безопасности мы снабдили дом, так они даже и слушать не стали. Залезли в машину, и только я их и видел.

– А одинокие мужчины не приходили посмотреть дом?

– Вроде нет. Правда, другой агент тоже может привести своего клиента посмотреть мой дом, а при продаже получит свой процент. Полиция долго не разрешала делать внутренний ремонт. Вот только во вторник закончили. В два слоя пришлось красить, а кое-где и в три. А снаружи все никак закончить не можем. Но дом будет, я вам доложу, – конфетка!

– Но вы ведь все равно не сможете его продать, пока не появится официально утвержденное имущественное завещание?

– Полностью оформить сделку, конечно, пока нельзя, но все подготовить я могу. В конце концов, можно въехать туда и на основании договора о намерениях. Надо ведь что-то делать. В моем положении приходится как-то крутиться. Бумаги на дом сейчас у другого агента. Процент отдавать не хочется. В общем, я об этом доме не могу забыть даже во сне.

– Кто является душеприказчиком мистера Джейкоби?

– Байрон Меткаф из фирмы «Меткаф и Барнз». Сколько вы собираетесь там пробыть?

– Не знаю. Пока не закончу.

– Можете потом опустить ключ в почтовый ящик. Чтобы не возвращаться сюда.

Дом Джейкоби стоял у самой границы стремительно расширяющегося в последнее время города. Чтобы отыскать поворот на нужную дорогу, пришлось останавливаться на обочине автострады и сверяться с картой. Грэм ехал, не испытывая особого энтузиазма, – след явно остыл.

Убийство произошло больше месяца назад. Что же он сам делал в это время? Устанавливал два дизельных двигателя на двадцатиметровую яхту, сигналя сидящему на кране Арьяге. Ближе к вечеру приходила Молли, и они втроем усаживались на корме почти готового судна перекусить. Ели принесенных Молли крупных креветок, запивая холодным пивом. Арьяга объяснял, как лучше чистить лангуста, рисуя пальцем на опилках, которыми была усыпана палуба, а солнечный свет, отражаясь от воды, играл на крыльях кружащихся над морем чаек.

Вода из кондиционера снова брызнула на рубашку, и Грэм снова оказался в Бирмингеме, вдали от креветок и белых чаек. Справа от дороги простирались лесистые участки и обширные луга, на которых паслись козы и лошади. Слева раскинулся Стоунбридж, хорошо обжитой район с несколькими элегантными домами и первоклассными особняками богачей.

Табличка с надписью «Продается» была видна за сотню метров. Дом Джейкоби одиноко стоял по правую сторону от дороги. Мелкие камешки застучали по крыльям машины – гравий, по которому он ехал, был местами липким от живицы, капающей с ореховых деревьев, стоявших вдоль дороги. Плотник, взобравшись на лестницу, устанавливал на окно решетку. Заметив обходящего дом Грэма, он приветственно махнул ему рукой.

Мощенный плитами внутренний дворик утопал в тени могучего дуба. Должно быть, ночью крона дерева заслоняет его от света уличного фонаря. Здесь, через стеклянную раздвижную дверь, и проник в дом незваный гость. Теперь она была уже заменена на новую, с блестящей на солнце алюминиевой рамой, на которой еще виднелись кое-где заводские наклейки. Перед новой дверью была вделана кованая решетка. Новая стальная дверь цокольного этажа, установленная заподлицо со стеной, закрывалась на засовы с защелками. В деревянных ящиках на каменных плитах двора ждала своего часа сантехника для ванной комнаты.

Грэм вошел внутрь. Голые полы и запах нежилого помещения. Шаги гулким эхом разносились по всему дому. В новых зеркалах в ванной никогда не отражались лица ни Джейкоби, ни убийцы. На них еще сохранились белые обрывки ценников. В углу самой большой спальни маляры оставили, свернув в рулон, заляпанную высохшей краской бумагу, которой застилали во время работы полы. Грэм просидел на рулоне довольно долго, пока квадрат солнечного света, проникающего через голое окно, не отполз от него на ширину одной половой доски.

Нет, здесь ничего не было. Уже ничего.

Если бы он приехал сюда сразу же после смерти Джейкоби, быть может, Лидсы были бы еще живы? Внезапно Грэм ощутил всю непосильную тяжесть, которую ему предстояло нести.

Он вышел из дома. Небо было голубое, ни облачка. Но легкости он не почувствовал.

Опустив плечи и засунув руки в карманы, Грэм стоял в тени орехового дерева у калитки и молча смотрел на подъездную дорогу, ведущую к основной, проходящей перед домом Джейкоби.

Как же Зубастик подобрался к дому Джейкоби? Сюда он мог приехать только на машине. Где он ее оставил? Может, подкатил по засыпанной гравием подъездной дороге прямо к калитке? Нет, слишком шумно. Хотя полиция Бирмингема так не считала.

Грэм не спеша направился к асфальтовой дороге. Вдоль обочины, насколько видел глаз, тянулся кювет. Если почва сухая и твердая, то вполне можно, переехав кювет, загнать машину в кусты со стороны дома Джейкоби. Через дорогу, напротив дома Джейкоби, был единственный въезд в Стоунбридж. Дорожный указатель предупреждал, что район охраняет частная патрульная служба. Там вполне могли заметить незнакомую машину. Да и человека, одиноко гуляющего поздно ночью. Итак, Стоунбридж исключается.

Грэм вернулся в дом и с удивлением обнаружил, что телефон работает. Позвонив в метеорологическую службу, он узнал, что за день до убийства Джейкоби шел сильный дождь. Значит, кюветы были заполнены водой и Зубастик вряд ли смог съехать с дороги и оставить машину в кустах.

Грэм зашагал вдоль свежевыкрашенного забора в глубь участка Джейкоби. На соседнем участке он увидел пасущуюся лошадь. Обойдя хозяйственные постройки, он остановился, увидев в земле яму, в которой был похоронен кот. Размышляя об этом эпизоде в управлении, он почему-то представлял себе, что все дворовые постройки белого цвета. На самом же деле они были темно-зелеными. Дети завернули кота в посудное полотенце и похоронили в коробке из-под обуви, вложив между лапок цветок.