Одна тень на двоих

– Туда нельзя. – Данилов тяжело дышал, и над верхней губой у него блестел пот, зеленый от призрачного света приборной доски. – Там котлован. Дорога упирается в котлован. Я не знаю, сколько до него. Не много.

Он что-то говорил ей про какие-то заброшенные лесные разработки или песчаный карьер, когда в первый раз привез ее сюда, чтобы похвастаться домом. Тогда оттуда выехала темная машина, и Марта подумала, что с романтического свидания.

Теперь ее гнали к этому карьеру, как охотники гонят волчицу, и ей некуда, некуда было деться, потому что она была беззащитна и не готова к нападению. Потому что ее было видно в свете приближающихся мощных фар, а она не знала, как спастись, и неслась на красные флажки, потому что ей некуда больше нестись.

Нет. Она не кинется грудью на вороненое дуло, хоть больше ей ничего не остается. Ей есть что терять. И есть что защищать.

В голове стало холодно, и жизненный счет пошел не на минуты и даже не на секунды, а на мгновения.

Марта стиснула руль. Она не даст загнать себя за красные флажки. Она не разобьется вместе с Даниловым в темном лесном котловане только потому, что какой-то придурок с больным воображением уже все решил за них!..

Зарычав, она вжала в пол педаль газа. «Нива» взревела и подалась вперед, и фары сзади сразу как будто приотстали.

Раз, два, три, считала она про себя. Только бы дорога не кончилась обрывом прямо сейчас. Только бы еще чуть-чуть.

Мне нужно совсем немного. До десяти.

На сколько еще хватит дороги? В какой момент под колесами провалится земля и машина сорвется и рухнет в котлован – грудью, как загнанный зверь на красные флажки?

…пять, шесть, семь…

Деревья, не проглоченные тьмой, бешено мчатся назад, как в дурном сне.

Еще чуть-чуть. Совсем чуть-чуть.

– Марта!!

Она ничего не слышала. Кажется, зубы крошились с противным песочным звуком. Она сбросила газ и одновременно нажала сцепление и тормоза, до предела вытянув ручник. Машину занесло, развернуло поперек, пронесло еще немного, и она вывернулась – лицом к преследователю.

Марта дернула ручку, включая блокировку дифференциала, отпустила ручник и что было сил вдавила в пол газ. Колеса мертвой хваткой держались за лед. Куски льда и снега веером летели из-под шипов.

Ей есть что терять. Просто так она не сдастся.

Свет ненавистных фар вынырнул из-за поворота и оказался очень близко. Так близко, что ей пришлось зажмуриться.

Ничего, мы еще посмотрим, кто кого.

– Марта!!!

На узкой дороге было не разъехаться. По обеим сторонам в зимнем лесу лежали сугробы. Марта неслась в лоб встречной машине, и снег белой королевской мантией летел следом за ее машиной.

Ощерившись, как волчица в последнем смертельном прыжке на вороненое дуло, она жала и жала на газ, и ее нельзя было остановить.

И она поняла, волчьей своей сутью уловила миг, когда тот, кто желал ей смерти, дрогнул во встречной машине.

– Ногу с газа!! – орал кто-то рядом с ней. – Ногу с газа!!!

Она не знала, сколько метров – или сантиметров – осталось до столкновения, когда ослепляющие фары вдруг сбились, вильнули, она взяла чуть вправо, отслеживая каждое движение своих колес и готовая выправить тяжелый корпус, если только он начнет сползать в кювет, но машина держалась. Она держалась и во всем помогала Марте, словно понимала, что ей тоже пропадать, если Марта ее не спасет!..

Почти чиркнув бортом по борту другой машины, она проскочила между ней и метровыми сугробами и увидела в зеркале, как та машина, потеряв связь с дорогой, подалась вбок, вильнула еще раз и наконец съехала совсем, почти по крышу утонув в снегу.

– Убери ногу с газа! – приказал Данилов. – Марта, ну!!!

Она не сразу сообразила, кто это и что ему нужно, а сообразив, моментально отпустила газ. Стрелка спидометра стала стремительно падать к отметке в сто километров. Господи, какая же скорость у нее была?!

– Еще, – приказал Данилов, – еще. Ты слышишь меня, Марта?

Странно. Оказывается, в машине было очень тихо, только Данилов хрипло и коротко дышал. Ей казалось, что вокруг все грохотало и рвалось, как при артобстреле, и она не сразу сообразила, что это кровь грохочет у нее в ушах.

Стрелка упала за сто километров, и впереди показалось освещенное цивилизованным мирным светом Рижское шоссе. По нему шли машины.

– Аудиторша, твою мать!.. – с усилием выговорил рядом Данилов. – Аудиторша хренова!

– Данилов, – спросила Марта удивленно, – ты что, материшься?!

Он наклонился к ней и поцеловал, сильно прижимая ее голову левой рукой.

И когда он ее поцеловал, она заплакала и плакала до самой Москвы.

Из больницы Данилов позвонил капитану Патрикееву.

– Что? – спросил капитан из трубки, и Данилов страшно удивился, услышав его голос. Он был уверен, что на дворе глубокая ночь. Дотянувшись, он посмотрел на свои часы. Оказалось полшестого.

– У нас опять… чрезвычайное происшествие. Мне позвонили и сказали, что горит дом Тимофея Кольцова.

– Кто позвонил? – перебил капитан.

– Не знаю. На моем телефоне нет определителя, а голос я не узнал. Мы поехали, и там…

– Что?

– Сзади оказалась какая-то машина. Из нее выстрелили, по-моему, три раза. Попали мне в руку.

– И что вы от меня хотите?

– Ничего, – сказал Данилов, – просто ставлю вас в известность. Я пока в больнице. Здесь милицию вызвали, по-моему, собираются протокол писать, может, вы скажете, что не надо? Или надо?

– Какая у вас опасная работа – архитектор! – съязвил Патрикеев. – Убивают, стреляют! Дайте трубку… кто там? Лейтенант?

– Я не знаю, – признался Данилов.

– А дом-то сгорел?

– Нет, – ответил Данилов весело, – не горел дом. Тимофей Ильич охрану усилил, там все в порядке. Я разговаривал с его женой.

– У Тимофея Ильича всегда все в порядке, – сказал капитан неприязненно. – Ну, давайте лейтенанта! А завтра утречком, кстати, я к вам зайду. Вопросы задам.

– Хорошо. У вас есть мой телефон, вы позвоните сначала. Вдруг я опоздаю.

– Болит? – вдруг спросил капитан.

– Болит, – признался Данилов.

– Навылет?

– Да.

– Быстро пройдет. Правая рука?

– Да.

– Значит, месяцок левой придется рисовать.

– Я и так левой рисую, – сказал Данилов, – я левша.

– Где лейтенант-то?

Данилов протянул кому-то трубку, вовсе не уверенный, что это лейтенант. Марта маялась под ободранной дверью, он знал, что она там мается, и ему хотелось скорее к ней.

Как будто она могла куда-нибудь от него деться.

Лекарства делали свое дело – Данилов отдыхал от боли, плохо соображал и чувствовал себя прекрасно. Остаться на ночь в больнице он отказался наотрез.

– Ты как? – спросил он у Марты, наконец затащив себя в машину. – Может, теперь тебе надо в больницу?

– Мне не надо, – сказала Марта. – Данилов, ты уверен, что тебе можно ехать домой? Может, останешься все-таки? Смотри, у тебя рука совсем не двигается!

– Я не собираюсь сегодня ни копать погреб, ни косить луг, – возразил Данилов, – езжай. У меня сил нет.

– Можно подумать, у меня есть, – фыркнула Марта.

– А… ребенок? – спросил Данилов и закрыл глаза. – Как ты думаешь, с ним все в порядке?

Марта сбоку посмотрела на него. В неверном машинном свете выражения его лица было не разобрать.

– Думаю, что ничего. Я же не прыгала с парашютом!

– Ты спасла нас, – сухо сказал Данилов, – он загнал бы нас в этот карьер, если бы не ты и твоя машина. Я не знал, что ты такая сильная. И храбрая. Вернее, я знал, но никогда не видел этого своими глазами.

– Данилов, – предупредила Марта, – я сейчас зареву.

– А торт? – спросил Данилов.

– Торт? – удивилась Марта и оглянулась по сторонам как бы в поисках торта. – Он где-то здесь. А что?

Торт она нашла под своим сиденьем, когда остановилась на светофоре. Он был странной, неправильной формы.

– Я его соскребу ложкой с коробки, – решила Марта, – не пропадать же добру, правда?

– Конечно. Ты позвонила Надежде Степановне, что не приедешь?

Марта опять посмотрела на него.

– Да.

– Хорошо.

Дома она стащила у него с плеч пальто и сказала с сожалением:

– Такая вещь пропала. И пиджак.

– Черт с ними, – отозвался Данилов рассеянно. – Марта, тебе придется снять с меня водолазку. Она вся в крови, а руку я поднять не могу.

– Сейчас, – прокричала она из глубины квартиры, – только чайник поставлю!

Он зашаркал в спальню, сонно думая о том, что снимать придется еще и брюки, а он так хорошо пристроил руку – она совсем не болела и вообще как будто не существовала.

– Я здесь. Давай.

Она вытащила его из водолазки, кинула ее на пол и стала расстегивать ремень.

Он вдруг так смутился, что загорелись уши.

– Марта, я сам.

– И эти снимешь, и другие наденешь – все сам? – спросила она с сомнением в голосе. – Или будешь голый ходить? Он был голый и свободный! – зачем-то добавила она, рассматривая его.

Она сто лет его не рассматривала.

Ей редко удавалось его порассматривать, и только один раз в жизни она делала это открыто.

– Ты что? – спросил он, насторожившись.

– Ты похож на иллюстрацию к брошюре «Передвижной военный госпиталь в Луге в 41-м году». – Она потрогала нашлепку у него на груди. – Болит?

– Почти нет, – сказал Данилов и улыбнулся, – но я научился материться, как раз когда отдирал от себя пластырь.

– А кто тебя снова заклеил?

– Знаменская. Она проснулась, когда я матерился. Она у меня ночевала. Я жаловался ей на свою судьбу.

Он был высокий и худой, как будто облитый смуглой чистой кожей. Под кожей бугрились хорошие мужские мышцы. Марта помнила, какие они на ощупь. Может, он и не образец мужской красоты и стати, но ей он так нравился, что она старалась пореже смотреть на него, чтобы не оказаться в идиотском положении. Теперь – то ли оттого, что он был «раненый боец», то ли оттого, что он приехал среди дня к ней на работу и что-то долго и невнятно мямлил, а потом их чуть не убили, – Марта рассматривала его во все глаза и ничего не стеснялась.

Он вытянул из гардероба свитер, оглянулся, увидел, как Марта смотрит на него, и опять спросил:

– Ты что?

Свитер он держал в левой руке.

Марта подошла и взяла у него свитер.

– Давай. Вот сюда голову, а сюда руку. А правую как мы засунем? Или так оставим?

Ее руки потрогали его шею, здоровую руку, а потом грудь – по мере продвижения свитера. Потом Марта обняла его.

– И прижаться-то к тебе как следует невозможно, Данилов, – пробормотала она, – кругом одни бинты и раны!

– Черт с ними, – негромко сказал Данилов, – не обращай внимания.

– Как же мне не обращать, если ты – мужчина моей жизни!

– Я? – удивился Данилов.

Левой рукой он взял ее за затылок и прижал к своему плечу – с той стороны, где не было нашлепки, – и засмеялся от того, что надо было сначала выискать место, к которому ее можно прижать, не кривясь от боли!

– Не получается у нас романтических объятий, – посетовал он и опять засмеялся. – Черт знает что!

– Ты слишком часто стал поминать черта.

– Жизнь такая.

– Какая?

– Странная. – Он хотел спросить ее о чем-то важном и никак не мог вспомнить, о чем.

– Давай я сниму с тебя штаны, Данилов. Не пугайся, я не буду к тебе приставать.

– Ко мне сейчас хоть приставай, хоть не приставай, – пробормотал он, – толку никакого.

Она стала расстегивать его брюки, и тут он вспомнил, о чем хотел ее спросить.

– Слушай, – сказал он и перехватил ее руки, – ты сказала, что всю жизнь меня… любила, – слово выговорилось с таким трудом, как будто он внезапно заговорил по-китайски, – это… что?

– Что?

– Ты только сейчас придумала?

– Я ничего не придумала, Данилов! – возразила она с досадой и перестала стаскивать с него брюки. – Ты же большой мальчик, а все утешаешься какими-то сказками! Конечно, любила. Я в тебя влюбилась, когда мы в Риге в теннис играли! Это было пятнадцать лет назад. Почти шестнадцать.

– А по-моему, когда в кафе ходили, – произнес Данилов задумчиво.

– Нет, когда играли. Я на лавочке сидела, а ты ко мне подошел и спросил, почему я не играю, а я ответила, что мне не с кем, а ты сказал, что с тобой…

– А ты сказала, что играешь не слишком хорошо и боишься, что мне с тобой будет неинтересно, а я ответил, что это не имеет значения, – подхватил Данилов.

– А в кафе мы потом пошли, дня через три. Я уже в тебя была влюблена как ненормальная, а ты все таскал за собой свою девицу, и она была такая взрослая, красивая, белые волосы до попы…

– Постой, как же ее звали? – перебил Данилов.

Он стоял в своей спальне в кое-как натянутом свитере и без штанов – почти! – и предавался воспоминаниям, и его нисколько это не смущало, а Марта гладила осторожной ладошкой его спину у самого позвоночника, и там, где она гладила, спине становилось горячо и щекотно, и Данилов вдруг подумал, что если бы на спине у него была шерсть, она непременно встала бы дыбом.

– У нее было какое-то странное имя… Ирэна или Карэна… нет, не помню.

– А я так из-за нее страдала, потому что мне было шестнадцать лет, и у меня не было волос до попы, и я была с родителями, и они, когда гуляли, всегда заходили на корт, чтобы посмотреть на меня, и я этого стеснялась ужасно, а папа говорил – дурочка. Ты меня и в кафе повел просто потому, что твоя девица куда-то на экскурсию поехала и ты без нее скучал.

– Неужели? – удивился Данилов. – Не помню.

– Конечно, ты не помнишь, – сказала Марта и неожиданно шлепнула его пониже спины, – еще бы ты помнил! Ты же не был в меня влюблен!

– Не был, – признался Данилов, – никогда.

Все правильно. Она сама это отлично знала. Но он сказал – и все потеряло смысл. Даже то, что она так боролась за них обоих на темной дороге. Одна. Никто не мог помочь.

– Давай все-таки наденем штаны, – предложила она, и он моментально заглянул ей в лицо, чтобы понять, почему у нее так изменился голос, – и пойдем чего-нибудь поедим. Ты покупал еду?

– Нет, – ответил Данилов, – я забыл.

– Мясо, по-моему, еще осталось, – буднично заметила она и присела, стягивая с него брюки, – я сейчас посмотрю. Тебе бы тоже хорошо поесть, пока ты не ослаб совсем.

– Марта, посмотри на меня, пожалуйста.

– Я смотрю.

– Нет, – сказал Данилов и здоровой рукой за волосы потянул ее вверх. Нагнуться он не мог. – Ты смотришь не туда. Ты же обещала не приставать!

– Я стараюсь. Но ты такой сексуальный мужчина, Данилов, особенно без штанов, что я за себя не отвечаю.

– Замолчи, – велел Данилов.

Теперь она сопела рядом, но в глаза не смотрела и старательно делала вид, что ей все равно.

«А нам все равно, а нам все равно, станем мы храбрей и отважней льва!..»

Как стать храбрей и отважней льва? Где взять силы? В книгах об этом не писали, а весь жизненный опыт Андрея Данилова был почерпнут в основном из книг. Считается, что женщины любят сильных, уверенных в себе, опытных, грубоватых, властных мужчин, в меру романтических, в меру бесшабашных, умеющих кидать к ногам «миллион алых роз» и в то же время держать на коротком поводке.

Ни одно из этих ценных качеств не было свойственно Андрею Данилову.

Никогда в жизни он не был уверен в себе, грубость презирал, в романтике ничего не понимал, театрализованных представлений с демонстрацией страстей терпеть не мог. Сентиментальные штуки выводили его из себя.

Он не знал, получится у него на этот раз или нет. Даже если он очень захочет, ему никогда не измениться и не стать таким, каким должен быть мужчина мечты.

Имеет это значение или нет? Он не знал.

Он не знал даже, справится ли со своим «черным человеком» и что будет с Мартой, если он не справится.

С Мартой и с их общим ребенком, которого они привезли из Ярославля, из жаркой, темной, воробьиной ночи, разорванной всполохами дальней грозы, так и не перешедшей за Волгу, как в сказке.

Вот вам и мужчина мечты.

– Марта, я правда никогда не был в тебя влюблен, – начал он быстро, боясь, что начнет копаться в себе, по своему обыкновению, и тогда сказать совсем ничего не сможет, – я вообще ни в кого не был влюблен. Никогда. Наверное, я как-то не так устроен. Неправильно как-то.

– Это мы уже слышали, – пробормотала Марта с раздражением, – ты неправильно устроен и поэтому всех подвел, особенно мамочку. Ожидалось, что гениев будет два – отец и сын, как мило, – а сын в гении не вышел. Ну а раз не гений, значит, вообще ни на что не годен!

– Марта, ты мне мешаешь.

– Тогда я лучше пойду, – объявила она и не двинулась с места.

Внезапно он забыл, о чем говорил.

Марта смотрела с интересом.

– Ты остановился на том, что никогда меня не любил и любить не будешь, – подсказала она и моментально от этого расстроилась, – вообще-то ты можешь не продолжать. Сейчас ты мне предложишь некоторую часть себя и стабильный брак, чтобы ребенок не рос без отца. Я подумаю, Андрей. Ничего, что я не выражаю восторгов?

– Я не могу без тебя жить, – бухнул Данилов мрачно, – а ты несешь сама не знаешь что. Я… подозревал что-то в этом роде уже довольно давно. Ты – главное, что у меня есть. Единственное, что у меня есть, – поправился он, подумав. – Лида как-то сказала мне, что она вышла бы за меня замуж, а мне было все равно. Ну, замуж так замуж. Тогда я в первый раз подумал, что со мной будет, если не станет тебя. Если ты перестанешь приезжать, или звонить, или приставать ко мне со своими экзаменами или с Гариком Сукачевым. В последнее время это стало как-то особенно понятно. Я думал, что мне придется отбить тебя у Петрысика вместе с его ребенком, чтобы оставить тебя себе, или придушить Петрысика, что ли.

Он мельком глянул на Марту. У нее приоткрылся рот.

– Только я не знаю, как нужно отбивать женщин, и никогда и никого не смогу придушить. Это от того, что я малодушный, понимаешь?

Марта молчала, только смотрела на него.

– Конечно, я идиот, – неожиданно признался Данилов, – но я только сейчас понял, что в моей жизни никогда не было никакого шекспировского одиночества, потому что ты… была всегда. Почти всегда. Все хорошее, что я помню, так или иначе связано с тобой. Сейчас мне кажется, что мама так на меня сердилась именно потому, что по-настоящему мне не было никакого дела до ее… инсинуаций. Я всегда знал, что есть ты и ты – на моей стороне.

– Я на твоей стороне, – медленно подтвердила Марта.

– Конечно. – Он улыбнулся, в этом у него не было никаких сомнений. – Так что я не стану предлагать тебе часть себя, а стабильный брак, по-моему, отличная штука. Я просто все слишком затянул, как обычно. Тогда мне надо было жениться на тебе, а не на Нонне.

– Ты еще вполне можешь успеть на мне жениться, – пробормотала Марта.

– Да, – согласился Данилов, – я и хочу успеть. Конечно, я не знаю, смогу ли я быть хорошим отцом…

– Стоп, Данилов, – прервала Марта, – что ты опять заныл! Конечно, ты будешь хорошим отцом! Ты ведь не станешь делать из него великого живописца или второго Энрике Карузо!

– Нет, – испуганно сказал Данилов, – конечно, нет! И никому не дам.

– Даже мне? – уточнила Марта. Она наслаждалась ситуацией и тем, что Данилов стоит без штанов и печальным голосом рассказывает, что не может без нее жить – господи Иисусе, неужели правда?! – и тем, что они уже обсуждают будущее их ребенка, и тем, что все стало наконец на свои места, а она уж было решила совсем пропадать.

– Даже тебе. Тебе тем более. Ты не знаешь, что это такое, когда родители ждут, что ты станешь вторым Сергеем Рахманиновым, а ты не можешь. Не можешь, и все тут.

Примерившись, Марта поцеловала его в губы и заставила замолчать. Левой рукой он обнял ее покрепче и прижал к себе, к кое-как надетому свитеру, к голым ногам, к марлевой нашлепке на груди, и она радостно прижималась.

– Я тебя так сильно люблю, – пожаловалась она, когда он чуть отпустил ее, потому что ему стало больно, – просто ужасно.

– Ничего, – утешил Данилов, – я переживу. Только первую брачную ночь придется отложить.

– Если не на пятнадцать лет, то я согласна.

– Нет, – сказал Данилов, – не на пятнадцать лет. Все у меня как-то неправильно, Марта. Первую брачную ночь приходится откладывать, брюки я сам надеть не могу, и вообще романтики никакой.

– Шут с ней, с романтикой, – решила Марта. Глаза у нее блестели. – Сейчас я натяну на тебя штаны, и мы пойдем есть. Ты сказал мне правду, Данилов?

– Да.

– Ты на самом деле на мне женишься?

– Да.

– Не только затем, чтобы дать ребенку свое честное имя?

– Затем, что я без тебя не могу, – произнес Данилов недовольно, – ты это прекрасно знаешь.

– Мне требуются подтверждения.

– Ты получишь сколько угодно подтверждений, как только я смогу самостоятельно снимать и надевать штаны.

– Ого, – сказала Марта, – что-то у тебя и чувство юмора прорезалось. Это подозрительно.

Она застегнула на нем ремень и осторожно просунула правую руку в рукав свитера. Данилов морщился и пыхтел.

– Спать будешь в нем, – велела Марта, – снять мы его не сможем.

Сигарету ему она тоже зажгла сама.

– Теперь ты сиди и думай, а я буду тебя кормить.

Думать Данилову не хотелось. Раненая рука начинала потихоньку наливаться болью, и он знал, что, когда боль нальется до краев, он не сможет ни сидеть, ни лежать, и поэтому все тянул и тянул эти мгновения, почти без боли и почти без мыслей, и смотрел на Марту, и курил, и ждал еды, хотя есть ему не хотелось, но в ожидании была какая-то домашняя мирная прелесть, свидетельство того, что у него теперь – семья, Марта и малыш, маленький, лысый, мягкий мышонок, сидящий у нее внутри, и он станет любить его так, как ему всю жизнь хотелось, чтобы любили его самого, и никто не сможет ему помешать.

Даже его «черный человек».

– А что ты писал в своем блокноте? – вдруг спросила Марта. – По-моему, ведь ничего особенного. Только какие-то фамилии.

– Я перечислял фамилии тех, кто мог быть замешан.

– Ну и что? Разве это так важно, что из-за этого можно убить человека?

– Он не собирался убивать, – сказал Данилов, – он хотел забрать блокнот, а Сашка попался ему под руку.

– Откуда он знал, что блокнот у тебя на работе?

Данилов пожал плечами.

– Не знаю.

– Откуда он вообще знал про блокнот?

– Не знаю.

– Может, у него подзорная труба и он за тобой в нее все время подсматривает?

– Не знаю.

– Да что такое! О чем ни спросишь, ничего не знаешь. Вот твое мясо. Подожди, я тебе сейчас его порежу.

– Спасибо, – сказал Данилов.

– А на дороге? – спросила Марта. – Он вправду хотел нас убить?

– Ну конечно.

– Нас обоих?

Данилов посмотрел на нее. У нее был спокойный, почти безмятежный голос, который насторожил его.

– Я думаю, он не знал, что ты будешь со мной. Вернее, он был совершенно уверен, что я буду один. Он позвонил мне и сказал, что горит дом. Я должен был кинуться его спасать, что я и сделал. Ты оказалась со мной совершенно случайно. Конечно, я поехал бы один. Но ты спасла мне жизнь. Правда.

– Он собирался тебя застрелить?

Данилов опять на нее посмотрел. Она жевала мясо и выглядела заинтересованной.

– Возможно. Или загнать обратно в машину, а потом в карьер. Проделать на «Фольксвагене» такую штуку, что ты проделала на своей «Ниве», невозможно. Он не ожидал, что ты… победишь его.

– То есть сегодня вечером ты должен был погибнуть в неизвестном карьере в лесу, – подвела итог Марта, – тебя могли проискать сколько угодно. Даже если бы нашли, ничего понять было бы нельзя: машина сгорела, тело тоже.

– Поэтому и блокнот ему понадобился так срочно. Он был уверен, что сегодня убьет меня, а в блокноте какая-то запись его беспокоила.

– Надо было тебе писать под копирку. Тогда мы бы сейчас узнали, в чем дело. Жаль, что у тебя нет привычки писать под копирку.

– Марта, – сказал Данилов, встревоженный ее тоном, – все обойдется. Я знаю совершенно точно.

– Ничего не обойдется! – крикнула она, и глаза у нее налились слезами. – Нас сегодня чуть не убили! Если бы ты был там один, ты ничего не смог бы с простреленной рукой! Он же… он даже не просто собирается тебя убить, он издевается над тобой, потешается, Данилов! Ему любопытно. Он наблюдает, что ты будешь делать, куда поползешь, в какую щель забьешься, если тебе, например, прострелить руку. Или ногу. А мы даже приблизительно не можем себе представить, кто это!

– Капитан Патрикеев нашел очки.

– Какой капитан Патрикеев? Какие очки?

– Очки мои, а капитан из милиции. В луже Сашкиной крови сверху лежали очки. Мои. Помнишь, мы с тобой покупали?

– Помню, – сказала Марта быстро, – конечно, помню.

– Эти очки у меня просил Веник, когда приехал в понедельник вечером. Он сказал, что Ася собирает вещи, а он не может ее видеть и что-то в этом роде. Он смотрел хоккей и попросил у меня очки. После этого я их не видел.