Свой с чужим лицом
Гранаты все еще летели через горящие машины. Замешкался подтянутый ефрейтор. К сожалению, Глеб не знал его фамилию. Этот парень хотел увидеть результат своего броска. Пуля сбросила его с косогора. Он повалился в яму, неловко вывернул голову.
Шубин стрелял вдоль дороги. Автомат подрагивал в руках. Пулемет Дегтярева продолжал плеваться смертью.
Немцы не выдержали. Их командиру не было резона терять своих последних людей.
За санитарной машиной следовали мотоциклисты, затем опять грузовики. Автомобили отходили задним ходом.
– Надо искать обходную дорогу. Здесь высадился русский десант, и проезда нет! Унтер-офицер Штрауб, прикрывайте отход нашей колонны! – услышал Глеб.
Два мотоцикла протиснулись между сугробами и грузовиками. Солдаты в колясках развернули пулеметы.
Красноармейцы упали в укрытия. Только Федор Ванин вроде ничего не видел, опустошал диск. Презрение к смерти у них, очевидно, было семейным. Или просто дурь такая, стремление покуражиться, покрасоваться. Теперь уже Григорий оттаскивал братца.
Федор брыкался, но опыт по этой части, очевидно, давно наработали оба. Григорий перехватил родственника за пояс, и они покатились под ограду.
Немецкие пулеметчики строчили густо, прикрывали отход своих сослуживцев. В пламени горящих машин было светло как днем. Люди лежали под снежными шапками, заслоняли головы ладонями.
Только красноармеец Карабаш полз по канаве вдоль дороги, вскоре выбрался из опасной зоны, поднялся, побежал вприпрыжку. Поравнявшись с мотоциклистами, он выдернул из подсумка гранату, полез на сугроб. Снег сыпался, Алексей съезжал обратно, но все же вскарабкался, приготовился к броску.
Водитель ближайшей машины уловил движение боковым зрением, но граната уже летела. Она упала между мотоциклами. Мощность взрыва была незначительная, но все цели находились рядом.
Осколки убили не всех. Но когда они разлетелись, Алексей поднялся и начал строчить из ППШ. Мотоциклисту зажало ногу грудой металла. Он страдал недолго. Карабаш испустил облегченный вздох, съехал обратно по сугробу, состроил мину библейского персонажа и застыл.
Поднялись все красноармейцы, которые находились на улице Луначарского, стали стрелять вдогонку отступающей колонне. Сыпалось стекло с разбитых фар, трещал металл. Отходящая немецкая пехота вяло отстреливалась.
– Ну что, наигрались? – прокричал Глеб. – Поздравляю, товарищи, мы критически малыми силами развернули назад целую тучу врагов! Так продержимся же до конца! Даю обещание. Каждый, кто выживет, перейдет на службу во взвод полковой разведки, сформированный мной. Служба будет адская, но почетная! Если, конечно, пожелаете, – добавил он. – Может, вам в пехоте больше нравится. Ведь это так здорово, дойти пешком до Берлина.
Последнее замечание было встречено дружным гоготом.
– Мы согласны, товарищ лейтенант, – сказал ухмыляющийся Косаренко, молодой, но уже лысоватый, с носом, украшенным горбинкой. – Вы нам только одно объясните. В вашем взводе мы до Берлина на гусях-лебедях долетим?
Смех был явно не к добру. Ночь еще не кончилась. До Берлина не один год киселя хлебать.
На востоке снова кипел бой. Фашисты упорно оборонялись. Но это уже не имело значения. Улица Луначарского была надежно перекрыта покалеченной техникой, и все же Шубин оставил на ней наблюдателей. Бойцы бегом возвращались в сквер, где за время их отсутствия не случилось ничего экстраординарного.
Сержант Левитин докладывал, что в здании осталось несколько человек, они ругаются. Видимо, столкнулись сторонники двух позиций. Сдаться в плен или продолжать борьбу? Сторонники второго образа действий там преобладали. Недавно из разбитых окон опять стреляли. Выбраться наружу попыток не было. Красноармейцы много чего про себя услышали. Впрочем, ничего нового немцы им не сказали. Русские свиньи, неотесанные варвары и тому подобное. Один и вовсе загнул на ломаном русском, мол, умереть за фюрера – это счастье и великая честь!
– Жаль, товарищ лейтенант, что мы не можем их сегодня осчастливить, – сказал сержант и сокрушенно вздохнул. – Как вы думаете, наши скоро подойдут? Надоело уже тут мерзнуть.
– Скоро, Левитин. До рассвета подойдут. Что им тут осталось?
Глава 3
Но все оказалось сложнее. Арьергардные части противника оказывали упорное сопротивление, но все же отходили. Для немцев это было в диковинку. Отступать под ударами советских войск в их привычку еще не вошло.
Уже светало, когда случилось чрезвычайное происшествие. Стальные ворота под витками колючей проволоки были качественно смазаны и распахнулись почти без скрипа. На волю вырвался грузовик с белыми крестами на бортах.
Красноармейцы оторопели. Что за фокус? Наверное, немцы втихушку починили эту машину, а стрельбой отвлекали внимание, чтобы заглушить посторонние шумы. Перехитрили!
Водитель резко вывернул баранку, чтобы не врезаться в кустарник. На борту висел человек без шинели в форме унтер-офицера. Видимо, это он раскрыл ворота, а потом ухватился за борт. Да, люди, загнанные в ловушку, действительно способны на многое. Унтер забросил ногу в кузов, перевалился в него.
Лейтенант вскочил, ноги сами понесли его вслед за машиной.
– Стрелять по колесам! – заорал сержант Пахомов, делая страшные глаза.
Навстречу машине выбежал красноармеец Вахно, на вид нескладный, но быстрый. Он вскинул автомат, строчил по колесам, видимо, увлекся, поздно осознал, что машина несется прямо на него, и все же успел метнуться в сторону. Вот только жаль, что водитель направил грузовик именно туда. Боец отлетел к деревьям. Его позвоночник переломился при ударе о ствол внушительного тополя.
Машина неслась через пустырь, стала юзом огибать сквер. В кабине сидели двое, оба пригнулись. Еще двое палили из кузова. Это были фельдфебель и унтер-офицер, в касках, но без верхней одежды. Водитель затормозил, вписываясь в поворот. Унтер-офицер не устоял, полетел к переднему борту, ударился головой о кабину, но каска спасла его. Второй присел, избежал падения.
Водитель свернул в переулок. Бойцы бежали за машиной, вели огонь по колесам. В тот момент, когда грузовик вписался в узкий проезд, кто-то из них все-таки попал в цель. Заднее колесо порвалось в лохмотья. Машина перекосилась и встала, закрыла собой весь проулок.
– Пятерым остаться, смотреть за зданием! – прокричал на бегу Шубин.
Дюжина бойцов спешили к переулку. В машине кричали люди, разлетелось лобовое стекло. Иным образом пассажиры не могли покинуть кабину. Катились по капоту тела, каркал старший офицер.
Унтер-офицер проделал под пулями что-то цирковое, перекатился через кабину и рухнул на капот, усыпанный стеклом. Он покатился дальше, спрыгнул на землю, израненный осколками.
В кузове остался фельдфебель. Видимо, ему приказано было прикрывать отход. Шансов он не имел, и этот факт ярко цвел на его перекошенной физиономии. Немец скорчился, вел огонь. Потом швырнул колотушку с удлиненной рукояткой.
– Берегись! – выкрикнул сержант Левитин.
Автоматчики кинулись врассыпную. Граната взорвалась метрах в пятнадцати от заднего борта. Осколки поразили двух бойцов, они катались по земле, истекая кровью. Остальные вскинули автоматы, открыли по кузову ураганный огонь.
Фельдфебель пустился наутек, но дальше кабины не убежал, сполз обратно в кузов.
Попасть в переулок можно было только через эту проклятую машину. Она перекрыла весь проход. Первым к ней подбежал какой-то шустрый пехотинец, забросил автомат в кузов, перевалился через борт. Шубин пристроил автомат за спину и стал карабкаться наверх.
Шустрому парню не повезло. Унтер-офицер отступал последним, увидел ростовую мишень и не замедлил открыть огонь. Парнишка глупо подставился, ахнул, повис на борту.
Шубин был уже в машине. Ноги его разъезжались, глаза застилала какая-то липкая муть.
Унтер улепетывал как заяц, подбрасывая ноги, отчаянно использовал свой последний шанс. Свернуть ему было некуда. С двух сторон переулка возвышались длинные заборы. Они обрывались где-то далеко. Там тоже мелькали люди, те двое, которые покинули кабину.
Страх обуял лейтенанта.
«Что я наделал? Сто к одному, что сейчас ушли именно те немцы, на которых охотился майор Измайлов! За что погибли мои люди? Я допустил грубую ошибку!»
Глеб строчил из автомата, ухитряясь как-то целиться. Унтер споткнулся, проехал окровавленной физиономией по снегу и застыл.
Двое из кабины вдруг исчезли, свернули вправо.
В кузов лезли нетерпеливые бойцы. Кто-то не стал дожидаться своей очереди, полз под колесами.
Лейтенант не понял, как оказался на земле. Полушубок смягчил удар. Он бежал по протоптанной дорожке, глотал морозный воздух. Призрак суровой ответственности уже витал над его душой.
Бойцы отстали от лейтенанта. Леха Карабаш что-то кричал, предостерегал командира от необдуманных поступков.
Забор оборвался через двести метров. Справа был проход. Глеб поскользнулся и рухнул со всего размаха. Пули прошли над его головой.
Противник ушел далеко. Силуэты колебались в утренней хмари. Двое убегали, один оборачивался, стрелял из пистолета.
«А второй вообще вооружен? Кто он такой, интересно?» – подумал Глеб, привстал на колено, ударил в воздух для острастки, потом поднялся и шатко побежал дальше.
В хвост ему пристроилась цепочка подчиненных.
Беглецы свернули влево. Лейтенанту вряд ли удалось сократить дистанцию до них. Когда он вывалился из проулка на широкую улицу, они опять сворачивали, теперь уже вправо.
Первый бежал, пригнув голову, не оборачивался. Невнятная личность, но точно мужчина. Закутан в бесформенную накидку, на голове капюшон. Не разгибаясь, он вбежал в проход между полуразрушенными зданиями.
Второй задержался на углу. Бледная физиономия плясала перед глазами Глеба. Этот человек был сравнительно высок, белокур, одет в офицерскую шинель. Скуластое лицо перекосил страх. Он стрелял из пистолета. Шубин вертелся как волчок. Но немец и так не попал бы, руки его тряслись. Он выбросил пустой пистолет и прыжками бросился за угол.
За спиной у командира взвода уже шумели бойцы. Шубин снова бежал, задыхался. Ноги его подкашивались.
Дальше все было как в тумане. Ночь измотала лейтенанта до упора и ознаменовалась крупным позором. Он катился по ледяной горке, отчаянно перебирал ногами и все же упал. Остальные съезжали следом.
– Братцы, да это же настоящий Новый год! – глупо пошутил Иванчин, выбираясь из груды тел.
Останься у противника хоть пара гранат, на всем мероприятии был бы поставлен жирный крест.
Справа тянулся забор, слева – тоже. Но в нем зияла огромная дыра, и к ней вели следы. За оградой простирались корпуса разрушенного предприятия. Немцы за два месяца оккупации разрушили все промышленные объекты в городе.
Бойцы обгоняли командира, лезли на территорию завода. Беглецов и след простыл. Но они были где-то здесь, не могли далеко уйти.
«Как же мало осталось людей, – сокрушался Шубин, глядя на кучку подчиненных. – Неужели это все? Впрочем, нет, пятеро с сержантом Пахомовым остались у особняка».
– Парни, смотрите на снег, – прохрипел он. – Мы их вычислим по следам. Кроме них сюда никто не заходил. Окружить предприятие, чтобы ни одна крыса не выскочила! У них нет оружия, но все равно будьте осторожны.
Здесь находились восемь красноармейцев и сержант Левитин. Хорошо еще, что немцы не прибежали на шум. Ведь данный район все еще находился у них.
Следы вели к пустырю, там же и обрывались. Дальше громоздились плиты, вывернутые взрывами, обломки кирпичных стен.
«Когда они успели проскочить? Впрочем, жить захочешь, еще и не так побегаешь. Оба здоровые, устать не успели», – подумал Глеб.
Двое красноармейцев побежали в обход строений, остальные с оружием наперевес бродили по цехам, осматривали заброшенные помещения. Надежда еще не умерла. Шубин тоже ходил, всматривался, слушал. Кругом царил форменный хаос, оборудование валялось вперемешку с обломками, полы были вывернуты.
– Товарищ лейтенант, людей еще надо, – сказал сержант Левитин. – Так мы до второго пришествия блуждать будем. Вы уверены, что эту парочку надо найти? Ведь за всеми не угонишься? Ну да, упустили двоих. Мы же не волшебники, черт возьми.
Шубин скрипел зубами. Сержанту, может, и ничего, а вот его за такую халатность могут и к стенке поставить.
– Искать, парни, следить, чтобы с территории предприятия никто не убежал, осматривать каждый квадратный метр, сужая круг поисков! – твердил Глеб, усмиряя злость.
Он лез на чердаки и в подвалы, светил фонарем, спускался в какие-то опасные темные пространства. Солдаты тоже не сидели без дела. Прошло не меньше часа, утро было в разгаре.
– Левитин, продолжайте поиски. Выслать людей за пределы предприятия, может, отыщутся следы. Асташкин, давай со мной, вернемся к особняку. Скоро будет нам всем кузькина мать.
В сквер на улице Первомайской они возвращались со всеми мерами предосторожности, отсидели в развалинах, ожидая, пока мимо протащится хвост немецкой колонны. Похоже было на то, что противник ушел из города. Кругом стояла подозрительная тишина. Из подвалов выбирались горожане, с опаской осматривались. 20 декабря Красная армия освободила город Волоколамск.
Люди Пахомова уже проверили особняк, живых не нашли. Теперь они стаскивали на пустырь тела погибших, своих укладывали в ряд, немцев бросали как попало, но лицами вверх.
Умер боец, раненный осколками гранаты. Второй дышал со свистом, как резиновая игрушка с дырочкой в боку. Веснушчатый паренек, имеющий представление об оказании первой помощи, бинтовал ему грудь. Агеев тоже держался, сидел, привалившись к дереву. Ранение в ноге не представляло опасности, но промедление с медицинской помощью было чревато.
Шубин стоял у крыльца, мрачно озирался. В строю из тридцати человек остались четырнадцать. Шесть здесь, восемь на предприятии. Война, люди гибнут. С этим он давно смирился, но терпеть не мог, когда смерть оказывалась напрасной.
Прихрамывая, к нему подошел сержант Пахомов и отчитался:
– Пусто в доме, товарищ лейтенант. Осмотрели мы все комнаты. Канцелярия какая-то, письменные столы, сейфы. В подвале маленькая тюрьма, зарешеченные отсеки. Там тоже никого, только трупы в камерах. Немцы через решетку стреляли, даже не заходили. Одеты в нашу форму, грязные, оборванные, у двоих командирские петлицы. Есть еще несколько комнат, где стоят кровати. В цоколе радиопередатчики остались, но не рабочие, пулями пробитые. Еще во дворе, где машина стояла, железный мусорный бак. В нем фрицы бумаги жгли, одна зола осталась. Вы не поймали этих упырей, товарищ лейтенант? Наши-то где?
– Ушли фашисты, – пробормотал Глеб. – Но, может, мы их еще найдем. Не будем отчаиваться.
Он не выдержал, послал гонца к Левитину. Через двадцать минут вернулись все бойцы с удрученными лицами. Хорошая новость, впрочем, имелась. Советские войска входили в город, оставленный фашистами!
Найти беглецов красноармейцам не удалось. Они выявили пару дыр в ограде на северной стороне, заметили свежие следы. Там шли двое, просочились дворами и растворились в городских кварталах. Примкнуть к своим подразделениям им вряд ли удастся, но все же ноги они сделали.
– Надо перекрыть все выезды из города, товарищ лейтенант, если эти люди, конечно, представляют ценность. Им не просто будет вырваться, если пойдут вдвоем. Они немцы, под наших не закосят, даже если переоденутся. Плохо другое. Вдруг эти фрицы окажутся умными? Заберутся в пустующую квартиру – а таких в Волоколамске половина, – отсидятся день-два, потом, когда наши войска уйдут, спокойно переберутся в леса. Мы можем вернуться, товарищ лейтенант, и продолжить поиски. Но это бесполезно. Нужен батальон, чтобы прочесать район.
– Возвращайтесь, – заявил Глеб. – Еще троих с собой возьмите. Чую сердцем, скоро понаедут сюда товарищи офицеры, которым невозможно будет что-то объяснить. Если увидят, что куча народа слоняется без дела, то капут нам всем придет.
С Шубиным остались сержант Пахомов и три автоматчика.
С улицы Луначарского доносились недовольные крики. Бойцам не нравилось, что два сгоревших грузовика перекрыли дорогу. Подошел танк, выдавил то, что осталось от машин. Колонна тронулась в путь.
К купеческому дому приближалась санитарная машина. Сержант Пахомов бросился ей наперерез, принялся спорить с водителем. В итоге бойцы погрузили в машину раненых товарищей и вздохнули с облегчением. Хоть за это душа болеть не будет.
К особняку подошел пикап с автоматчиками, за ним – грязно-серая «эмка».
Майора Измайлова Шубин встретил с каменным лицом, по уставу отдал честь. Ему не хотелось унижаться и оправдываться. Он сделал все, что только мог, пожертвовал людьми и готов был понести наказание за допущенные ошибки.
Глаза у майора Измайлова были красные от недосыпания. Он обозрел пространство, впился глазами в лейтенанта. Шубин отчитывался лаконично, озвучивал только факты, не оправдывался, не отрицал вины. Майор закрыл глаза, потом распахнул их, снова смотрел, не моргая. Скулы его отяжелели, взгляд сделался хищным.
Глеба поневоле охватывала дрожь. Он понял, что служить под началом этого субъекта было ой как непросто.
– Я услышал тебя, лейтенант, – процедил майор тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Ты позволил двум вражеским офицерам уйти, то есть не выполнил мое задание. Понимаешь, чем это чревато?
– Понимаю, товарищ майор. – Шубин говорил спокойно, лицо его не дрожало, а то, что творилось в душе, никого не касалось. – Но поймите и вы. Мы сделали все возможное, проникли в город, занятый врагом, понеся при этом незначительные потери, обложили нужное здание. Мы понятия не имели, сколько человек там находится. Противник нам об этом не докладывал. Мы предотвратили несколько его попыток вырваться. Отступающая вражеская колонна пыталась прорваться по улице Луначарского. Мы не пустили ее, нанесли фашистам существенный урон и повернули их вспять. В противном случае они забрали бы своих людей из клуба. К тому времени, когда все случилось, мы потеряли половину людей. Бегство фрицев на грузовике, признаю, стало неожиданностью. Мы считали, что уничтожили все вражеские машины. – Тут Шубин слегка покривил душой. – Мы вели преследование до последнего. Их прикрывали двое. Каким-то чудом им удалось вырваться, пробраться на территорию заброшенного завода и оттуда улизнуть. Своей вины в этом не отрицаю, но настаиваю на объективных обстоятельствах. Человек не может уследить за всем. Мои люди продолжают прочесывать территорию. Шанс невелик, но он есть. Попросите у начальства, пусть выделят еще пару взводов. Вероятность поимки возрастет. И еще одно, товарищ майор. Я уверен, что эти люди не успели примкнуть к отступающим колоннам, и рассчитывать им придется только на свои силы. – Шубин замолчал.
Он все сказал.
Майор разглядывал его критически, с толикой надменности.
– Так вот ты какой, Шубин. Наслышан про тебя, – медленно произнес он. – Не хочешь, значит, под трибунал?
– Никак нет, товарищ майор. Уверен, что еще послужу Родине.
Взгляд Измайлова окончательно отяжелел.
«Это конец. Стоило ли нарываться?» – подумал Глеб.
Молодой капитан, сопровождавший Измайлова, с любопытством разглядывал лейтенанта и на всякий случай помалкивал. Застыл на пустыре Пахомов. Три бойца предпочли не приближаться, мялись в стороне, делали вид, что происходящее их никоим боком не касается. Обстановка накалилась, угрожала лопнуть как чирей.
Измайлов вдруг шумно выдохнул, сплюнул, стал рыться в карманах, вынул пачку «Казбека», вытряхнул из нее папиросу. Шубин щелкнул зажигалкой.
Майор раздраженно отмахнулся, потянулся за своими спичками, прикурил со второй попытки и заявил:
– Адрес, лейтенант, где вы в последний раз видели этих людей!
– Заводской проезд, восемь. Это небольшое предприятие.
– Волоколамский завод металлоконструкций, – подал голос сержант Пахомов, помимо сообразительности отличающийся слухом.
Майор криво усмехнулся, смерил оценивающим взглядом сержанта, потом повернулся к капитану и что-то тихо сказал ему. Тот понятливо кивнул, припустил к пикапу и забрался в кузов, к бойцам, которым пришлось потесниться. Машина, фыркая выхлопной трубой, подалась к переулку. Т-34 как раз вытянул из него «Опель» с пробитым колесом.
– Ладно, лейтенант, что произошло, то произошло, – пробормотал майор уже другим голосом. – Сам-то как? Эти люди были практически у тебя в руках, и ты их упустил.
– Извелся уже, товарищ майор, – признался Глеб. – Не привык к такому. Но мы даже не знаем, кто это. В здании находились несколько человек. Если там отыщутся мертвые офицеры абвера, то это не наша работа. Они сами с собой покончили. Дом мои люди обыскали, никого живого там нет.
– Ты рассмотрел тех, которые сбежали?
– Одного точно. Ростом примерно с вас, жилистый, спортивно сложен. Волосы светлые, возраст – от тридцати до сорока. Лицо скуластое, я бы даже сказал, костлявое. Когда гримасничает, оно сильно перекашивается. Носит офицерскую форму. Точно не скажу, но майор либо подполковник. Второй ни разу не показал лицо. Он бежал, а вышеупомянутый офицер его прикрывал. Одет в длинный плащ или макинтош. На голове капюшон, завязанный тесемками под подбородком. Одежда бесформенная, но плечистый. Рост я не разобрал, потому как этот тип постоянно сутулился. Он ни разу не обернулся, товарищ майор.
– Вот же драный потрох! – Измайлов снова стал бледнеть, порвал зубами мундштук недокуренной папиросы, выплюнул огрызок. – Молодец, Шубин! Ты выпустил именно того субъекта, который нам нужен.
– Товарищ майор, не знаю, что и сказать.
– Думаешь, в угол тебя поставлю? Извини, Шубин, это в детском саду угол, а в армии трибунал. Ладно, тут уже ничего не сделаешь. Пугать тебя поздно, а расстреливать не хочу.
– Дайте людей, товарищ майор. Мы прочешем все окрестности, найдем эту парочку. Хорошо бы, конечно, знать, кто они такие.
– Торгуешься, Шубин? Не мытьем, так катаньем, а все о своем? – Измайлов внезапно рассмеялся как-то зловеще. – Наказать бы тебя, а не секреты государственные доверять. Ладно, шило в мешке не утаишь. Скоро каждая свинья знать будет. Считай, Шубин, что тебе повезло. Действовал ты лихо, не отрицаю, и послужной список у тебя не чета другим. Но город ты мне все равно прочешешь. Капитан Казаринов заблокирует выезды в трех направлениях. Будем надеяться, что город эти фрукты не покинут. Знакома тебе такая личность – Амосов Николай Федорович?
– Что-то знакомое, товарищ майор.
– Полковник Амосов, кавалер нескольких орденов и медалей, коммунист с пятнадцатилетним стажем, начальник штаба Триста тридцать четвертой дивизии.
– Он же мертв, товарищ майор, – сказал Шубин. – Еще в октябре, когда наши войска отступали через Волоколамск. Правда, тела не нашли. Вроде бы погиб, выбираясь со своим штабом из болота.
– Черта с два он погиб, – заявил Измайлов. – Полковник Амосов сдался в плен со всеми потрохами, якобы по идейным соображениям, а потом выразил желание сотрудничать с оккупантами. Дивизия дралась как проклятая, погиб комдив Лаврентьев, все командиры полков, политруки водили людей в контратаки. Дивизию разрезали танковые клинья, солдаты бились в «котлах», тонули в болотах. А Амосов выгреб из секретной части все важные документы, сел в «эмку» со своей зазнобой, военврачом третьего ранга капитаном Быстрицкой, и подался на передний край, якобы воодушевлять людей личным примером. Быстрицкую потом нашли. Не вынесла душа, отказалась она предавать Родину, вот Амосов ее и пристрелил. Машина тоже отыскалась, едва не затонула в болоте. Думали, и Амосов погиб. В тот день как раз немецкие парашютисты в наш тыл высадились. Потом разведка донесла, что вышел Николай Федорович к фрицам с поднятыми руками. Одно дело случайно попасть в плен, другое – осознанно. Вот последнее – это как раз про него. Он заранее все спланировал, людей на верную смерть послал. Два полка по его милости были полностью разгромлены. Амосова объявили погибшим. Сам понимаешь, тогда не время было говорить правду про предательство высокопоставленного офицера. Это не способствовало поддержанию морального духа. Сейчас эта тайна уже не актуальна. Мы в наступление идем. Немцы приняли Амосова с распростертыми объятиями. Он объявил себя пострадавшим от бесчеловечного режима, убежденным противником Советской власти и тому подобное. Фашисты собирались из этого мерзавца икону сделать, всех предателей под его знамена поставить. Наше наступление помешало, но еще не вечер. Я уж молчу про секретные сведения, которыми обладал Амосов. Большая доля наших неудач октября и ноября – дело его рук. Все наши тайны выдал этот ублюдок. Какое-то время фрицы возили его по позициям, устраивали встречи с пленными красноармейцами. На них всякое случалось. И плевались в него, и презрением окатывали. Но кого-то переманили. Пропагандистская машина у фашистов сильна. Отвезли они его в тыл, потом вернули в Волоколамск, в этот отдел абвера. Курировал Амосова майор военной разведки Филипп Хансен, постоянно находился при нем, охранял, замасливал. Знаешь, офицер со светлыми волосами, которого ты описал, это он самый и есть. – Измайлов скрипнул зубами. – А второй, которого он прикрывал… сам понимаешь, кто это. Так что как ни крути, Шубин, а прокололся ты крупно.