Спецназ Берии. Первый бой
Уже в первой декаде июля 1941 года немцы форсировали верховья Днепра в районе Могилёва, Рогачёва и Орши, и не последнюю роль в успешном наступлении на этом участке фронта сыграли диверсанты «Бранденбурга».
16 июля пал Смоленск. Именно в этот день советский разведчик Шандор Радо сообщил радиограммой из Женевы в Центр: «Цель наступления немцев – Москва».
Утром 23 июня в магазинах выстроились огромные очереди. Скупалось всё: крупа, сахар, мыло, соль, спички, керосин. Продукты не успевали подвозить. Очереди появились и в сберкассах – люди снимали денежные накопления.
Ровно в 10.00 вчерашняя компания собралась у входа в Ростокинский районный военкомат.
– Вот и молодцы! – похвалил Мишка. – Сейчас всё организуем.
И скрылся за дверями учреждения, которые между тем не закрывались. Люди, мужчины и женщины, сновали туда-сюда почти не переставая. Все друг с другом о чём-то спорили, что-то друг другу доказывали – все были необычайно возбуждены.
Через некоторое время с пачкой повесток из дверей военкомата вышел Михаил.
– Ну, друзья-товарищи, вот и наше с вами комсомольское задание. Строго подотчётные документы. Каждому адресату – лично в руки. Осознаёте ответственность?
– Кончай, Миш, не дети малые, – сказал кто-то из ребят.
Настроение у всех было паршивое. Не самое это приятное занятие – разносить повестки. Но и это кому-то надо делать.
Каждому досталось по семь-восемь адресов, которые были расположены достаточно кучно. По многим из них гонцов уже ожидали и даже встречали словами: «Ну, где вы ходите?» Повестка была той необходимой формальностью, которая требовалась для решения организационных вопросов, связанных с увольнением с работы. Но были адреса, где на курьера смотрели с нескрываемой неприязнью, хотя за получение повестки всё равно расписывались.
С 25 июня в Москве было введено военное положение. Воздушные и учебно-боевые тревоги постепенно становились нормой. Город начал привыкать к условиям военного времени.
К Ануфриеву зашёл его одноклассник и самый близкий друг Ваня Жаров.
– Слышал о новом постановлении Совнаркома? – сказал он, доставая из-за пазухи газету.
– Что за постановление?
– О добровольной сдаче велосипедов, фотоаппаратов и радиоприёмников. Да вот, сам почитай. – Он бросил на стол свежий номер «Сталинского знамени». – На первой полосе, внизу.
«Вниманию владельцев радиоприёмников, – прочитал Женя заголовок. – Согласно постановлению СНК СССР от 25 июня 1941 года № 1750, все без исключения граждане, проживающие на территории СССР, обязаны не позднее 30 июня сего года сдать органам Народного комиссариата связи на временное хранение, на время войны, под соответствующую квитанцию радиоприёмники и радиопередатчики всех без исключения типов и назначений, в том числе автомобильные».
– А где про фотоаппараты и велосипеды?
– Там, дальше, на второй.
– «За несдачу радиоприёмников и передатчиков в установленные сроки, – продолжал читать Женя, – виновные несут уголовную ответственность по законам военного времени».
– Да, серьёзно, – протянул он. – Ну ладно, приёмники и фотоаппараты, а велосипеды-то тут при чём?
– Ты что, не понимаешь? Всё нацелено на борьбу с диверсантами! Любой с виду обычный гражданин может на поверку оказаться диверсантом. Нельзя давать ему и шанса реализовать свои планы!
– Согласен. Но всё-таки при чём тут велосипеды?
– А при том! Пешком по городу перемещаться несподручно, так?
– Ну да.
– Вот! А при отсутствии велосипеда он волей-неволей будет вынужден воспользоваться метро или трамваем. А там так или иначе попадёт под внимание. Да и установить за ним скрытую слежку таким образом легче.
– Это ты сам придумал?
– Но это же очевидно!
– Ну да, конечно, – согласился Женя, чтобы не спорить с другом. Всё-таки какая-то логика в его словах была. – Вот только сдавать нам с тобой особо нечего, – продолжил он. – Ни радиоприёмников, ни фотоаппаратов, ни тем более велосипедов мы пока не нажили.
– Это да. А у тебя ведь была мечта купить велосипед.
– Ну вот и пусть пока остаётся мечтой. Ты лучше думай, как нам на фронт попасть.
– А что тут думать? Надо в райком комсомола идти.
– А как же военкомат?
– Через военкомат, по-моему, не скоро получится.
Целую неделю ребята носили повестки, пока Женя не задал Межибовскому вопрос:
– Слушай, Миш, помнишь, ты обещал поговорить насчёт нас с военкомом?
– Ах да, конечно! Заработались мы что-то с вами, ребята. Давайте я в понедельник схожу и всё узнаю. Я уже там вроде как свой. Да и вы успели примелькаться.
И действительно, 30 июня он вышел из военкомата уже без привычной кипы листков.
– Так, команда! Все – за мной! Сейчас будем окучивать военкома. Я упросил его об аудиенции.
Первым пошёл Пастернак. Однако по истечении двух-трёх минут вышел расстроенный. Можно было даже не спрашивать о результате. Но Маша всё же поинтересовалась:
– Ну что, Вить?
– Молод ты ещё, говорит, надо будет – вызовем. И вообще, не мешай работать. Это мы-то мешаем!
– Ребята, а пойдёмте все вместе! – предложил Овсянкин. – Насядем как следует, глядишь, и сдастся.
– Пошли! – поддержали остальные, и вся компания ввалилась в кабинет военкома.
– Это ещё что такое! – встретил их грозным окриком хозяин кабинета.
Все тут же спасовали. Нашёлся только Межибовский:
– На войну хотим, товарищ майор!
– На войну? Я же только что объяснил вон тому, долговязому, что рано вам ещё, молоды вы слишком. Или я каждому отдельно должен это объяснять?
Все смолкли, не зная, что сказать.
– Ладно, присаживайтесь, – военком сменил гнев на милость. – Слушайте меня, пацаны. И девчонки, – покосился он на Машу. – Тут дело такое. Враг силён и коварен. Не могу я вас сейчас, таких зелёных, посылать в самое пекло. Война только набирает обороты. Как оно дальше будет – неизвестно. Вернее, известно, что мы костьми ляжем, но страну не сдадим. Но для этого надо рассчитать силы. А не бросать сразу всё, что имеем, на врага. Сейчас первая волна уже бывалых вояк схлынет, и мы начнём обучать военному делу именно вас, новичков, чтобы вы уходили на фронт подготовленными, а не на верную гибель. Понятно вам это?
Присутствующие понимающе закивали.
– Поэтому давайте договоримся. Вы пока не будете отрывать меня от работы. Уж поверьте, мне её без вас хватает. Я уже неделю практически не сплю. А как только всё наладится, и вам найдётся дело. Ещё героями станете! Вы же хотите быть героями? – улыбнулся он.
Ребята засмущались.
– Да ладно, это я так, для поднятия духа. В общем, надеюсь, мы друг друга поняли. А чтобы вы не сомневались в искренности моих слов, вот вам бланки заявлений, заполняйте, я их передам в райком комсомола, как только время подойдёт, вас обязательно вызовут. Договорились?
Ребята закивали, разбирая бланки. Он встал, давая понять, что разговор окончен. Молодёжь тоже повскакивала с мест и, попрощавшись, направилась к двери.
Из кабинета все вышли вдохновлённые. Может быть, именно такой разговор им и был нужен – честный, мужской, не напористый и в то же время без сюсюканий.
Теперь они были спокойны – их заявления приняты в работу. Каждому представлялось, как эти заполненные неровным от волнения почерком бумаги проходили инстанцию за инстанцией, приближая отправку на борьбу с фашизмом. На самом же деле заполненные ими бланки заняли своё место в неровной пачке таких же бумаг на столе военкома. Их дальнейшая судьба была неизвестна даже ему самому.
Время шло, каждый день был насыщен событиями. 3 июля ознаменовалось тем, что по радио наконец-то выступил сам товарищ Сталин. Это было его первое с момента начала войны обращение к народу.
Догадки у людей по поводу затянувшейся реакции вождя на такое важное событие, как война, были разные. Естественно, не обошлось и без самых абсурдных. Многие полагали, будто бы у Сталина началась нервная депрессия. Но, если обратиться к записям в журнале посещений кабинета главы государства, только 22 июня состоялось 29 визитов высокопоставленных государственных лиц и военачальников. В их числе были Жуков, Ворошилов, Молотов, Ватутин и другие. Мог ли правитель, находясь в депрессии, вести такую активную работу?
Как известно, Иосиф Виссарионович был сторонником взвешенных решений, и в конечном счёте жизнь доказала, насколько была оправданна такая политика. Отсрочка его обращения к народу только усилила степень глубины содержания самой речи. Каждое слово в ней, каждая мысль несли конструктивный характер.
Речь начиналась словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Одно это уже говорило о многом. Если опустить малоподходящее для официальной речи «друзья мои», то сугубо православное «братья и сёстры» наводило на мысль об ослаблении религиозной разобщённости на фоне надвигающейся опасности.
Далее Сталин рассказал о тяжёлом положении на фронте, о занятых врагом областях, бомбардировках городов и так далее. Важно было, что в своей речи он дал несколько ответов на главный вопрос: «Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, какие меры нужно принять, чтобы разгромить врага?» В его понимании – это осознание народом глубины опасности, стремление мобилизоваться, недопущение паникёрства и трусости, перестройка экономики на военный лад. Одним из тезисов речи Сталина звучал призыв создавать народные ополчения и вести партизанскую войну в тылу врага.
В тот же день речь Сталина была опубликована в газете «Правда», а 4 июля вышло постановление ГКО «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения».
Ребята продолжали ставшую уже привычной работу. Доставление повесток особого восторга им не приносило, но все относились к этому как к безусловной необходимости.
4 июля Овсянкин пребывал в явно приподнятом настроении.
– Ну что, почтальоны, не надоело бумажки разносить? – сказал он заносчиво.
– Знаешь что, кончай издеваться, – недобро зыркнул на него Виктор.
– А никто и не издевается. Вы вчера выступление Сталина слышали?
– Ну?
– Что «ну»? Появилась реальная возможность попасть на фронт!
– Как? – Глаза ребят заблестели.
– Всё понятно. Слушали невнимательно. Или недопоняли. А фраза «народное ополчение» вам что-то говорит?
– Да не тяни ты резину! – не выдержал Женька.
– В общем, так. – Сергей по примеру Межибовского перешёл на заговорщический тон. – Ростокинский райком партии с сегодняшнего дня начал формировать народное ополчение. Так вот, я узнал, что туда берут всех от мала до велика.
– С пелёнок, что ль? – съязвил Женька.
– Ну, это я образно. Набирают разных возрастов, чуть ли не с 15 лет, если, конечно, припишешь себе год-другой, ну и совсем уже пожилых. В общем, это наш шанс.
– Пожалуй, да. А то так и будем всю войну повестки таскать. – Витька загорелся идеей.
– Куда идти? – Женьке, как и многим, не терпелось начать действовать.
– Не поверишь, один из пунктов набора в народное ополчение – наша родная школа. Там уже вовсю идёт запись. Так что предлагаю не медлить.
На школьном дворе они застали невиданное оживление. Прямо у главного входа были установлены столы, накрытые бордовыми скатертями. За столами восседали «столоначальники», которые вели приём всех желающих вступить в ополчение. На запись каждого добровольца отводилось от силы две-три минуты. Вопросы к новобранцам были стандартные и по большей части формальные.
– Фамилия, имя, отчество?
– Ануфриев Евгений Александрович.
– Фамилия через «а» или через «о»?
– Через «а».
– Число, месяц, год рождения?
– 3 января 1922 года.
– Состав семьи?
– Сирота. Только сёстры и братья. Живут в основном отдельно.
– Жалобы на здоровье есть?
– Нет.
– Предварительно зачисляетесь бойцом. Вот вам памятка, что нужно иметь при себе. Необходимо явиться 6 июля к заводу «Калибр». Знаете, где это?
– Конечно.
– К 9.00. Не опаздывайте. Следующий!
В памятке было написано: «При себе иметь необходимый солдатский набор: вещевой мешок, две пары белья, полотенце, мыло, зубную щётку и порошок, бритвенный прибор, две пары носков, запасные портянки, одеяло, простыню, котелок, кружку, ложку, ремни, верхнюю одежду (шинель, пальто или плащ), запас продуктов на сутки».
В конечном счёте из 18 человек их последнего предвоенного школьного выпуска желающих податься в народное ополчение набралось 7.
Встречаясь с Тоней, Женя понимал, что этой идиллии подходит конец, их ждёт неминуемая разлука. Они ходили по городу, обсуждая новости и наблюдая за тем, как меняется столица.
А менялась она буквально на глазах. Окна повсеместно крест-накрест заклеили бумажными полосками, что делалось во избежание ранений от разбитого стекла. Плотные шторы изнутри создавали светомаскировку. У кого не было штор, вешали одеяла. Витрины магазинов закладывались мешками с песком. Расчищались пожароопасные завалы. На чердаках домов размещались ящики всё с тем же песком, которые в дальнейшем стали просто незаменимы при тушении «зажигалок».
На заборах и на стенах домов расклеивались агитационные плакаты. Они не оставляли равнодушными никого. Люди проявляли живой интерес к наглядной агитации, и каждый новый плакат становился темой отдельного обсуждения.
Машины и городской транспорт с наступлением темноты соблюдали светомаскировку. Фары зачехлялись так, что были видны лишь узенькие щели, и те прикрывались козырьком, чтобы свет падал вниз, под колёса.
Салон в транспорте уже не освещался, как раньше. Кондукторши принимали деньги и отрывали билеты практически на ощупь. А ещё Женя с Тоней обратили внимание на такую особенность: почему-то в транспорте люди начали разговаривать вполголоса.
Трамваи передвигались, непрерывно звеня, давая знать о себе припозднившимся пешеходам. Вокруг не светилось ни одно окно, не горел ни один фонарь. Прохожие в такой темноте иной раз натыкались друг на друга.
На очередном свидании Тоня сообщила, что её записали в аэростатную группу.
– Ну вот, хоть ты при деле, – Женя искренне порадовался за подругу. – Попробовала уже?
– Да, вовсю уже таскаем.
– Как хоть вы справляетесь с такими махинами?
Аэростат воздушного заграждения действительно выглядел внушительно, а между тем манипулировали им всего несколько человек, чаще девушки.
– Да ты что? Это совсем не сложно. Ну, конечно, если нет сильного ветра. И ещё важно, чтобы в команде было не менее двенадцати человек. Одной не будет – можно потерять аэростат.
– Так вы его и отпустили, – подмигнул Женя.
– Нет, конечно, – заулыбалась она. – Но такой риск существует.
Накануне отправки Шура чуть не со слезами собирала брата.
– Да куда же ты так торопишься? Ну сказали же, успеешь ещё. Потом бы вместе со всеми своими пошёл. А за это время худо-бедно обучился бы, чему надо.
– Я уже и так достаточно умею. А чего не знаю, тому на месте обучат, – бодрился Женька, хотя понимал, что логика в рассуждениях сестры есть. Они шли воевать не абы с кем, а с регулярной армией, вооружённой до зубов, которая уже покорила пол-Европы. От этих дум он слегка даже рассердился на сестру. – Так, Шура, кончай эти разговоры. Не деморализуй ополчение в отдельно взятой квартире!
У «Калибра» 6 июля уже с утра было людно. Ребята сбились в кучку, стараясь держаться вместе. В какой-то момент Пастернак сказал, мотнув головой в сторону группы более старших новобранцев:
– Ребята, смотрите-ка – Глобус.
Так они за глаза называли учителя географии Михаила Андреевича Куницкого, добродушного сорокавосьмилетнего мужчину с густыми светлыми бровями и лишённой всякой растительности головой.
– Точно! И он здесь. Надо же, – отозвался Женька.
Подошли, поздоровались.
– И вы в добровольцы? – Куницкий явно обрадовался бывшим подопечным. – А родители-то в курсе?
– В курсе, Михал Андреич, – ответил за всех Межибовский.
– Ну что ж, занимайте место в строю. Ну и давайте вместе, что ли, держаться. Мы с вами теперь практически отделение, – усмехнулся он.
Ребята знали, что у Глобуса ещё за Гражданскую имелся орден Красного Знамени. Геройский был учитель, с таким и на войну не страшно. Поэтому они с удовольствием окружили своего педагога и с гордостью стали поглядывать на остальных.
А народ собрался разношёрстный. Вот только совсем юных, как они, было не так много, в основном люди степенные, некоторые даже пожилые.
Объявили построение. Перед строем вышел первый секретарь Ростокинского райкома партии Георгий Жиленков. До недавнего времени – секретарь парткома завода «Калибр».
О том, что Жиленков возглавил Ростокинский райком партии, Женя Ануфриев узнал за год до этого, причём узнал совершенно случайно, просматривая газету, которую ему подсунул Овсянкин:
– Смотри, здесь про меня чуть-чуть, – ткнул пальцем Серёжка.
Но Женьку упоминанием в газете не удивишь, после того как он буквально стал героем одного из номеров «Московского комсомольца», будучи представлен портретной фотографией. А вот новость о Жиленкове отложилась в памяти. Помнится, ещё подумалось: смотри-ка, в гору пошёл человек.
И вот он, этот самый Жиленков, теперь перед ними и, возможно, скоро поведёт их в бой на ненавистного врага. Хотя, скорее всего, командиром дивизии будет человек сугубо военный. Но пока всем заправлял Жиленков.
Первый секретарь произнёс небольшую речь, как важна сегодня солидарность всего народа, как много зависит от каждого в отдельности. Когда он сказал, что задача ополчения будет заключаться в основном в обеспечении защиты родного города, охране его стратегически важных объектов, толпа одобрительно загудела.
– Но учтите, дисциплина в ополчении будет как в любом строевом подразделении. – Георгий Николаевич не обошёлся без назидания, поскольку уже были зафиксированы факты употребления спиртных напитков. – Мы с вами такие же бойцы. Поэтому попрошу уже сейчас, с самого начала, настроиться на выполнение всех необходимых требований. Разброд и шатания будут пресекаться самым суровым образом.
После Жиленкова слово взял кто-то из командиров среднего звена.
– Сейчас, товарищи ополченцы, согласно спискам, вы получите оружие и кое-что из обмундирования. Просим соблюдать спокойствие и дисциплину. Но прежде, чем это произойдёт, необходимо внести некоторые коррективы. – Он сделал небольшую паузу, заглянув в имевшуюся у него на руках бумажку, и продолжил: – Так, слушаем меня внимательно! Ополченцы 1921, 1922, 1923 и 1924 годов рождения, шаг вперёд!
Ребята переглянулись. Они не сразу поняли, что речь идёт о них.
– Ну, чего стоим? Пошли, что ли, – первым опомнился Мишка.
Все семеро вышли из строя. То же самое сделали ещё несколько таких же, как они, парней.
– А теперь мотайте отсюда! – сказал военный нарочито пренебрежительно. – Ну, что смотрите? Рано вам ещё, пацанва. Мы пока как-нибудь без вас разберёмся.
– Не имеете права! Мы уже зачислены! – попытался было возмутиться Межибовский.
– Ещё как имею! – безапелляционно заявил лейтенант.
Спорить было бесполезно. Опустив головы, ребята поплелись прочь.
– Вот и побили фрицев, называется, – бурчал под нос Юра Новосёлов.
– Да будет тебе, – успокаивал его Ануфриев, хотя сам был расстроен не меньше.
Дойдя до начала Сретенки, Лёнька Гайлис опомнился:
– А мне бабка в дорогу пятьдесят рублей сунула. Теперь их что, ей назад возвращать?
– Пойдёмте в кондитерскую! – предложил Женя.
Возражающих не оказалось. Расположившись в пустом зале, они набрали булочек и чая и принялись обсуждать последние события.
– Слушайте, а может, и хорошо, что нас в этот раз не взяли? – сказал Овсянкин. – Вы же слышали – охрана объектов. Скукота! Надо рваться в действующую армию. Вот где настоящее дело!
Было совершенно очевидно, что Серёжка просто пытался успокоить себя и друзей.
Так прошло ещё десять дней. 16 июля к Ануфриеву средь бела дня нагрянул Ваня Жаров.
– Жень, тебя в ЦК комсомола вызывают.
– Знаешь, Вань, скажи им, что ты меня не застал. Не хочется мне опять эти повестки разносить.
С Женей в знаменитое угловое здание на Маросейке поехали и его друзья – Овсянкин и Пастернак. Как выяснилось, они тоже были в числе «приглашённых».
– Где тут на войну мобилизуют? – спросил Серёжка запросто, как только приятели переступили порог заведения.
– На войну мобилизуют в военкомате, – поправили Овсянкина, – а мы только направление даём.
Ребятам указали на второй этаж. Пришлось отсидеть очередь. Такие же, как они, парни входили в кабинет, потом выходили, что-то заполняли за столом, опять входили. Когда наконец подошла их очередь, первым вошёл Женя.
– Проходите, товарищ, садитесь.
Кабинет был очень просторным. Посередине за председательским столом сидели трое. Один был в форме. «Малиновая петличка и одна шпала – капитан НКВД», – сразу отметил про себя Евгений. Двое других в штатском, судя по всему, ответственные работники ЦК.
– Ваша фамилия? – спросил капитан.
– Ануфриев.
– Ануфриев… А, как же, знаем, знаем. – Он поднял глаза и улыбнулся.
От этих слов Женя заёрзал, как на допросе. «Интересно, что они обо мне знают такого, чего я сам не знаю?»
– Так, вы у нас, значит, активист. Имеете прекрасную успеваемость. Ни одной тройки в аттестате. Похвально.
У Жени немного отлегло.
– Пользуетесь авторитетом у товарищей. Всё верно?
– Вроде так… – Он немного смутился.
– Не могли бы вы рассказать о своей семье? – сказал тот, что справа.
Выслушав Женин рассказ, капитан с удовлетворением заметил:
– Да, достойные люди – ваши братья и сёстры. Жаль, что с родителями так получилось…
Выдержав небольшую паузу, он спросил:
– Ну, а чем увлекаетесь?
– Много чем… Читать люблю. Фильмы смотреть. За футбол болею. Сам занимаюсь спортом.
– Каким?
– Лёгкой атлетикой.
– Хорошо. – Говоря это, капитан сделал пометку в своём формуляре. – Это все увлечения?
– Нет. Природу люблю. Охоту.
На последнем слове сидящие многозначительно переглянулись.
– А ну-ка, ну-ка, расскажите.
– А что рассказывать? Братья часто брали с собой, когда ходили охотиться. Ну и поднаторел немного.
Капитан продолжал делать отметки.
– Стреляете метко?
– Братья хвалят, – сказал Женя уклончиво.
– А что, если понадобится, и в лесу заночевать сможете?
– В принципе, да.
– На лыжах ходите?
– Да, конечно.
Жене захотелось было похвастаться своими победами в лыжных первенствах, но он внутренне себя одёрнул – вдруг сочтут бахвальством. И так достаточно наговорил.
– Ну, нам в целом всё понятно, – сказал капитан, переглянувшись с коллегами. – Как считаете, товарищи? Может, ещё есть вопросы?
– Да, – сказал тот, что слева. – Разрешите?
– Пожалуйста.
– А как насчёт армии? Служить хотите?
– Собственно, затем и пришёл.
– Ну что ж, раскрою небольшую тайну, – снова взял слово капитан, – у вас есть возможность попасть в элитные войска. Если, конечно, трудностей не боитесь.
– Не боюсь. Готов! – коротко ответил Евгений, внутренне буквально трепеща от навалившейся вдруг на него удачи.
– Ну, тогда так. Выйдите сейчас в коридор, там лежат бланки заявлений. Вам надо заполнить такой бланк. Заполните – заносите, мы скажем, что делать дальше. А если вдруг передумаете, можете уйти не прощаясь. Вам понятно?
– Да.
– Хорошо. Занимайтесь. А пока пригласите следующего.
Когда Женя вышел, ребята набросились с вопросами, отвечать на которые времени уже не было. Он просто сказал:
– Я согласился.
Прошли процедуру и оба его приятеля. У Пастернака за плечами был аэроклуб, поэтому он первым делом спросил: «Это авиация?» Не вдаваясь в подробности, ему ответили, что нет. Он решил пока не писать заявление. Овсянкину вежливо отказали, поскольку он был очкариком. В итоге из троих собеседование прошёл только Женя.
Когда он вновь появился в кабинете, капитан бегло прочёл заполненный бланк и жестом снова указал на стул. Он вытащил две бумажки, быстро написал на них что-то и протянул Ануфриеву.
– Первое – это предписание явиться 18 июля на стадион «Динамо». Там вам надо будет пройти медкомиссию и в случае положительного результата получить обмундирование. И вот справка о том, что в ряды Красной армии вы вступаете добровольно. Печать поставите в канцелярии. Желаю вам успехов. – С этими словами он встал и протянул Жене руку. – Думаю, мы скоро услышим о ваших подвигах, – добавил капитан с улыбкой.
Женя улыбнулся в ответ и вышел. В руках у него были вожделенные документы. Послезавтра он уже сможет надеть военную форму! После стольких перипетий в это трудно было поверить.