Книга Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - читать онлайн бесплатно, автор Пьер Незелоф
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот
Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Пьер Незелоф

Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты.

Из королевских покоев на эшафот

Pierre Nezelof

La Vie Joyeuse et Tragique de Marie-Antoinette


© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023

* * *

Полю Ребу, идеальному другу, в знак благодарности

П. Н.

Позволю себе в начале этого повествования выразить особую благодарность госпоже Альме Седергейм и господам А. д’Альмерасу, Э. Бауманну, Р. Голо, Ленотру и Нолаку, чьи превосходные работы помогли мне в написании этой книги.

П. Н.

Часть первая. Взросление

Глава I. Рождение

Сидя за рабочим столом, императрица Мария-Терезия занималась текущими делами своей державы. Одной рукой она поддерживала щеку и время от времени бормотала:

– Боже! Как болит зуб!

Но упрямо продолжала работать, и папки с делами, одна за другой, перекочевывали слева направо, где скапливались стопкой.

Вдруг она вздрогнула и замерла, не донеся перо до бумаги. От тревоги на лбу прорезалась морщина. Она подождала, и почти тотчас поясницу пронзила резкая боль. Императрица посмотрела на часы.

– Ничего! – сказала она. – У меня есть еще добрых два часа.

Она с трудом поднялась и стоя попыталась на секунду уравновесить свой огромный живот, округлившийся от подошедшей к завершению беременности, после чего тяжелыми шагами подошла к камину, в котором огонь лизал бронзовые прутья.

Она немного погрелась, затем направилась к окну и выглянула наружу. Уже смеркалось. По грязно-серому небу неслись гонимые ноябрьским ветром темные, тяжелые тучи. Колокола монастырей, церквей и часовен разносили над Веной поминальный звон.

Мария-Терезия вздрогнула и, прижав ладонь к распухшей щеке, продолжила путь. На стене, между двумя гобеленами, висела карта ее владений. Она долго, с нежностью, как будто живое существо, рассматривала рисунок гор, равнин и рек. Австрия, Венгрия, Богемия, а выше последней – широкое пятно, обведенное красным: Силезия, которую семь лет назад у нее отнял прусский король.

Она не могла оторвать глаз от несчастной провинции, как будто это был до сих пор кровоточащий кусок ее собственной плоти. Воспоминание об этом несчастье, наполнявшее ее сердце отчаянием и гневом всякий раз, когда она вызывала его в памяти, заставило на мгновение забыть про боль.

– Ах, Фридрих, – сказала она, – однажды тебе придется вернуть ее мне.

Однако признаки приближающегося разрешения от бремени становились все настойчивее. Мария-Терезия сдержала крик и прижала руки к бокам. Сильная волна уходила по бедрам, в то время как острая, пронизывающая боль терзала ее челюсть. Решительно, зуб причинял ей больше страданий.

Она позвонила, и тотчас вошла горничная.

– Милое дитя, – сказала она, – попросите господина де ла Фёй немедленно зайти ко мне.

Через несколько минут вошел дантист с саквояжем под мышкой.

– Ла Фёй, – обратилась к нему Мария-Терезия, – у меня болят зубы, я страдаю, словно мученица.

– Если ваше величество позволит, я осмотрю вас.

Он придвинул кресло к окну, императрица села и открыла рот.

– Я его вижу, – сказал дантист. – Он совершенно сгнил, в нем причина всей боли.

– Так что же надо делать, друг мой?

– Вырвать его, мадам, другого средства нет.

– Чего же вы ждете? Рвите!

Ла Фёй, опытный специалист, но робкий человек, вздрогнул от ужаса.

– Пусть ваше величество даже не думает об этом в том положении, в котором находится! Я не могу принять на себя ответственность за подобную операцию. Следует по меньшей мере посоветоваться с лейб-медиком вашего величества.

Мария-Терезия жестом выразила нетерпение.

– Сколько предосторожностей! Ладно, пусть позовут господина Ван Свитена. Он должен быть в библиотеке.

Врач действительно находился неподалеку, потому что очень скоро вошел в комнату.

– Что мне сказали? – взволнованно воскликнул он. – Ваше величество хочет вырвать зуб, в то время как может разродиться с минуты на минуту?

– Ван Свитен, – произнесла императрица, морщаясь от боли, – сразу видно, что вы не чувствуете того, что чувствую я.

– Соблаговолите меня выслушать, ваше величество. Это было бы величайшей неосторожностью. Данная операция может вызвать кровотечение… Что обо мне скажут, если…

– Ладно, – отрезала императрица, – я беру всю ответственность на себя.

Ее голос, до этого момента спокойный и ласковый, вдруг стал повелительным. Ван Свитен и Ла Фёй подчинились. Дантист открыл свой саквояж, разложил инструменты и, вооружившись щипцами, приблизился к пациентке. Послышался слабый вскрик.

– Есть! – воскликнул Ла Фёй, потрясая окровавленным коренным зубом.

– Ах, мне уже лучше, – прошептала Мария-Терезия.

Она прополоскала рот и улыбнулась.

– Самое трудное сделано, мой дорогой Ван Свитен, – весело сказала она. – Теперь вы видите, что ваши страхи были безосновательны. А мне осталось лишь произвести на свет ребенка.

В этот момент открылась дверь, и вошедший дворянин-гвардеец поклонился.

– Господин князь фон Кауниц[1], – доложил он, – просит ваше величество уделить ему минуту для беседы.

– Мадам, – вмешался Ван Свитен, – вам необходимо отдохнуть. Было бы благоразумно отложить эту аудиенцию на завтра.

– Вот еще! – возразила Мария-Терезия. – Я знаю, что мне делать. Что же до вас, мой друг, попросите моих служанок постелить постель в моей спальне, рядом с постелью моего мужа, затем известите императора, а после находитесь возле меня.

Ла Фёй и Ван Свитен вышли.

– Пригласите господина канцлера, – велела императрица, – а главное, плотно закройте за ним двери, я не люблю сквозняков.

В рабочий кабинет медленно, с изяществом, заученным во всех мелочах, вошел князь фон Кауниц – высокий, стройный, в голубом камзоле с золотыми пуговицами и кружевными манжетами. Он почтительно склонил перед своей государыней голову, увенчанную тщательно напудренным париком.

– Мой дорогой министр, – сказала Мария-Терезия, – я очень рада вас видеть. Вы пришли вовремя.

– Таков долг всех, кто служит вашему величеству, – преданно ответил канцлер. Бросив взгляд на императрицу, которая побледнела и сжала губы, чтобы сдержать стон, он продолжил: – Но я думаю, не стоит ли мне удалиться, ибо мое присутствие, очевидно, станет для вашего величества источником усталости.

– Ничего подобного, мой милый. Как вы знаете, я к этому привыкла: это мой пятнадцатый.

– Действительно, ваше величество уже подарили императору четырнадцать детей.

– В основном дочерей, слишком много дочерей, Кауниц. Вот моя забота, потому что их придется выдавать замуж. Конечно, позднее они станут полезны при заключении союзов. Будем надеяться, что на этот раз наконец-то появится мальчик.

– Искренне этого желаю, мадам, для вас и для династии.

– Герцог Тарука утверждает, будто бы получил по сему поводу откровение небес, и уверяет, что я произведу на свет эрцгерцога. Он даже поставил на это два дуката.

Кауниц тихонько засмеялся:

– Похоже, предсказатель не слишком уверен в себе.

– Я знаю, мой добрый Кауниц, что вы не любите герцога; однако он очаровательный человек. Но время поджимает, поговорим о том, что привело вас сюда.

– Мадам, – сказал канцлер, открывая красный кожаный портфель, который держал в руках, – я принес вам на утверждение черновик письма нашему послу в Париже Штарембергу. Дело первостепенной важности. Я собрал здесь точные предложения, которые могут стать основой нашего союза с Францией.

В голубых глазах Марии-Терезии сверкнул огонек.

– Нашего союза с Францией? Ах, Кауниц, как только мы сможем на нее положиться, моему соседу Фридриху останется лишь ждать, когда мы прогоним до Берлина его самого и его голодранцев. И что же, по-вашему, мы должны предложить Людовику XV?

– Это всего лишь предварительные наброски, мадам. Мы предлагает ему Монс и обязуемся разрушить крепость Люксембурга, а взамен Франция производит с нами обмен: Брабант и Эно на герцогства Парму и Пьяченца-Гуасталла…

Мария-Терезия восхищенно посмотрела на своего министра. Все в лице Кауница – тонкий нос с горбинкой, острые, близко посаженные глаза – выдавало твердую волю, терпение и хитрость.

– Идея хороша, – сказала она. – Но согласится ли Людовик?

– В любом случае это станет поводом завязать переговоры.

– Вы правы. Оставьте мне досье, я изучу его и выскажу вам мое мнение.

– Возможно, мадам, следовало бы рассказать об этих проектах императору?

Мария-Терезия покачала головой:

– Моему мужу? Нет, Кауниц, пусть все остается между нами. Он плохо разбирается в политике. Впрочем, она его и не интересует. Кроме того, – добавила она лукаво, опустив глаза на живот, – по-настоящему я доверяю ему только в одном деле…

– И с ним он справляется превосходно, – заметил канцлер с галантной улыбкой.

Установилось молчание. Постепенно темнело; языки пламени от дров в камине прогоняли с мебели из темного дуба последние отблески дня. Вошла горничная, неся два канделябра, в которых горели восковые свечи.

Внезапно Мария-Терезия, побледнев и закрыв глаза, откинулась в кресле. Стиснув зубы, она собрала всю свою волю на борьбу с болью, которая и в этот раз отступила. Ее лицо на мгновение расслабилось от облегчения.

– Друг мой, – сказала она, – пора. Дайте мне, пожалуйста, руку и проводите до моей спальни.

Тяжело, мелкими шажками, она вышла, опираясь на руку князя. Идти ей становилось все тяжелее, но она пыталась шутить:

– Согласитесь, Кауниц, я жалко выгляжу, идя с вами под руку.

– Мадам, – серьезно ответил министр, – я знаю многих, кто отдал бы год своей жизни, чтобы сегодня оказаться на моем месте.

Наконец они пришли. Мария-Терезия открыла дверь и отдала себя в руки служанок.

Через час, на раскладной кровати, поставленной рядом с супружеским ложем, она произвела на свет ребенка.

– Девочка! – объявил Ван Свитен, поднимая новорожденную, чтобы показать всем присутствующим.

Мария-Терезия грустно и покорно улыбнулась.

– Девочка, – прошептала она. – Тарука проиграл пари…

Довольно долго она лежала неподвижно, собираясь с силами, и вдруг подала знак:

– Я хочу видеть малышку.

Ребенка поднесли к ней. Ее взгляд остановился на только что вышедшем из ее чрева хрупком существе, словно желая уловить в этот трогательный момент первой встречи знак судьбы.

Но ребенок был похож на всех остальных. Однако, не сводя взгляда с дочери, Мария-Терезия вслушивалась. Перекрывая приглушенный шум дворца, за окнами завывал ветер, стучался в стекла. Колокола наполняли ночь последними заупокойными ударами.

– День мертвых… – прошептала императрица. – Девочка родилась в День мертвых.

Она помотала головой на подушке, чтобы прогнать дурную мысль.

– Унесите ее, – приказала она.

И пока камеристка уносила эрцгерцогиню Марию-Антонию-Йозефу-Иоганну, которая, красная и сморщенная, кричала и вырывалась из пеленок, императрица повернулась к мужу, сидевшему у ее изголовья.

– Франц, – сказала она, – скажи моему секретарю Пильхеру, что я его жду… Мне надо продиктовать ему несколько писем.

– Друг мой, – нежно запротестовал император, – ты ведешь себя неразумно. Сейчас не время думать о делах королевства, тебе нужно отдохнуть…

– Я не устала, Франц. Ты прекрасно знаешь, что подданные – мои первые дети и я должна прежде всего думать о них. Ладно, иди!.. Ах да, скажи Пильхеру, чтобы он захватил портфель Кауница, который остался на моем рабочем столе. А пока Ван Свитен окажет мне необходимую помощь.

Император, прекрасно зная, что не сможет переубедить жену, встал и пошел отдавать распоряжения. Проходя мимо камина, он бросил взгляд на часы и вздохнул: прошло всего лишь два часа с того момента, как Мария-Терезия вошла в эту комнату.

Глава II. Раннее детство

Мария-Антония, которую скоро станут называть госпожа Антуан, родилась 2 ноября 1755 года, в семь часов вечера, в день Лиссабонского землетрясения, унесшего тридцать тысяч жизней.

Не зная об этом совпадении, госпожа Антуан, которая была младенцем, думала только о хорошем. Ее окрестили 3 ноября. Крестными родителями стали как раз король и королева Португалии, пережившие тяжелое испытание. У купели их заменили эрцгерцог Иосиф и эрцгерцогиня Мария-Анна.

В тот же самый день ей была назначена в кормилицы фрау Вебер, выбранная больше за свою пышную, полную молока грудь, нежели из-за того, что была женой начальника управления продовольственного снабжения.

Едва Мария-Антония научилась ходить, для нее началась свободная жизнь маленькой принцессы, не знающей ни в чем отказа. Мария-Терезия, поглощенная делами управления империей, мало занималась детьми. Император же, которому государственные дела оставляли больше свободного времени, напротив, следил за ними с нежной и снисходительной заботой.

Но где императрица нашла бы время для того, чтобы воспитывать своих сыновей и дочерей? Как, сражаясь на протяжении семи лет с прусским королем, укравшим у нее Силезию, среди тревог безжалостной войны, она могла бы проявить себя заботливой матерью? Сегодня радуясь победе, завтра грустя из-за известия о поражении, она постоянно была настороже, наблюдая за событиями по всей Европе, занимаясь расстройством козней врагов и следя за верностью союзников.

Тем временем госпожа Антуан росла среди братьев и сестер. Компания была многочисленной, и не было нужды прибегать к помощи посторонних для организации ее игр. Всего детей было одиннадцать, считая госпожу Антуан и маленького Максимилиана, который был на год ее моложе.

Когда политика и война давали им небольшую передышку, Мария-Терезия и император любили проводить время с детьми. Венский двор был большим и не придерживался этикета, но заведеный распорядок устанавливал режим дня.

Императорская семья просыпалась рано. Начало дня освящали месса и молитвы. После завтрака эрцгерцогини читали или занимались вышиванием, тогда как их братья катались верхом на лошадях либо играли в мяч. В полдень подавался обед, быстро съедаемый молодыми людьми с хорошим аппетитом. Потом император и императрица, окруженные всеми своими детьми, словно добропорядочные буржуа, отправлялись на прогулку по Вене или ее окрестностям. Гуляли пешком, одетые, как обычные частные лица, не беря с собой ни охраны, ни свиты. Процессия не вызывала большого любопытства со стороны народа, привыкшего к этому зрелищу. По возвращении проходили короткие учебные занятия и продолжительные перемены в дворцовых галереях вплоть до ужина. В девять часов все должны были спать.

В плохую погоду Мария-Терезия устраивала для семьи концерт какого-нибудь местного или заезжего музыканта. Так, однажды Моцарт, завитый семилетний мальчуган, исполнил перед августейшей аудиторией большое произведение на клавесине.

Когда он слез с табурета, на который его подсадили, каждый поблагодарил его, а Мария-Терезия, поцеловав, сказала:

– Иди поиграй с Антуан в галерее.

И двое детей ушли, держась за руки.

– Во что будем играть? – спросила госпожа Антуан.

Моцарт подумал и, как мальчик миролюбивый и спокойный, предложил:

– В дочки-матери…

Девочка предпочла бы побегать.

– Ладно, в дочки-матери так в дочки-матери, – без восторга согласилась она.

Удивленный таким равнодушием, Моцарт обеспокоенно посмотрел на нее.

– Ты не хочешь, чтобы я был твоим мужем? – спросил он.

Тронутая столь лестным предложением и все еще пребывая в восторге от талантов этого жениха, так виртуозно владевшего клавесином, госпожа Антуан хлопнула в ладоши:

– О, хочу! Ты и никто другой…

Проходя по галерее, Мария-Терезия услышала это обещание руки и сердца, улыбнулась и удалилась. А на следующий день камергер принес маленькому Моцарту, жениху на час, расшитый золотом парадный камзол с кружевными манжетами и шелковыми обшлагами, а также шпагу – настоящую!

Летом двор иногда выезжал в Лаксенбург, старый замок, окруженный водой, где все предавались охоте на цапель.

Но большую часть года госпожа Антуан проводила в Шёнбрунне вместе с сестрами Йозефой и Каролиной и тремя братьями: Леопольдом, Фердинандом и Максимилианом, к которым иногда присоединялся маленький Вебер, ее молочный брат.

Шёнбрунн был лишь охотничьим домом в нескольких километрах от Вены, но в его парке имелись прекрасные тенистые аллеи, а рядом протекала быстрая речка. Там было много свободного места и свободы; никаких правил, кроме собственных капризов и удовольствий.

Каждое утро Ван Свиден приезжал из Вены удостовериться, по-прежнему ли у принцев и принцесс розовые щеки и здоровый язык. Этим и ограничивался официальный контроль.

У каждого ребенка были своя гувернантка и свои учителя. Гувернантку госпожи Антуан звали фрау Брандеис – имя, звучавшее словно пение птички. Отличавшаяся нежностью и добротой, фрау Брандеис никогда не ругала ее и тем более не наказывала. Она только улыбалась, и ее подопечная ни разу не видела, чтобы гувернантка рассердилась.

Когда Йозеф Месмер, ректор венских школ – единственная достаточно важная персона, достойная обучить эрцгерцогиню буквам алфавита, – задавал госпоже Антуан написать страницу, девочка, придя в отчаяние от грандиозности задачи, бежала к гувернантке. Та обнимала и целовала ее.

– Моя добрая госпожа Брандеис, – молила девочка, – помогите!.. Этот ужасный Месмер хочет моей смерти.

Тогда госпожа Брандеис писала буквы карандашом, а госпожа Антуан обводила их чернилами, слегка высунув язык и оставляя много клякс.

Учить маленькую принцессу игре на клавесине было поручено Глюку. Но он нашел в ней недисциплинированную ученицу, у которой никогда не было времени на разучивание гамм.

– Простите, господин Глюк, – говорила она, – у меня совсем не было времени для учебы. Я так занята! Садитесь и сыграйте что-нибудь… Нет, не сонату, а ту милую вещицу, которую сочинили в прошлый раз…

И пока польщенный музыкант исполнял просьбу, госпожа Антуан стоя восхищенно слушала ариетту или менуэт, от которых ноги сами пускались танцевать, а голова чуть кружилась.

По-настоящему принцесса любила только итальянский язык, которому ее учил служивший при венском дворе поэт Метастазио. Она не уставала наслаждаться тем, как ее слух ласкают произносимые учителем горячие звучные фразы, окружавшие ее, словно полное колоколов небо. Но когда речь заходила об изучении синтаксиса, этот прекрасный язык вдруг начинал казаться ей похожим на птицу с островов со слишком густым оперением.

– Ну правда, это слишком сложно, господин Метастазио, – огорченно говорила она. – Я никогда не сумею…

– Однако необходимо, чтобы ваше высочество сделали небольшое усилие. Что скажет ее величество, если ей вздумается попросить показать ваши тетради?

– О, господин Метастазио, – беззаботно отвечала принцесса, – вы с ней договоритесь.

Тогда поэт вздыхал и сам составлял сочинение или изложение. За свои труды он получал улыбку, а когда бывал особенно послушен, то и воздушный поцелуй.

Так, еще будучи совсем маленькой девочкой, госпожа Антуан испытывала на мужчинах силу своего обаяния.

Месяц шел за месяцем, а в обучении эрцгерцогини не было заметно прогресса. Она едва научилась читать, а письмо всегда казалось ей очень сложной наукой. Она любила красивые наряды, но неохотно мылась, а под ногтями у нее часто была грязь.

Свободная от любых официальных обязанностей, она чувствовала себя счастливой, и казалось, что эта прекрасная жизнь для нее никогда не закончится. Однако над ее юной головкой пронеслось дыхание смерти.

Ей было десять лет. Ее брат, эрцгерцог Леопольд, собирался жениться на испанской инфанте Марии-Луизе. Празднества должны были проходить в Инсбруке. Император Франц покидал Вену, чтобы присутствовать на них. Перед отъездом он наведался в Шёнбрунн поцеловать детей. Поиграл с ними, съел с ними полдник, потом, пообещав приехать после возвращения и рассказать, как прошли торжества, сел в карету.

Но едва карета выехала из парка, он, охваченный внезапной печалью, приказал кучеру остановиться.

– Приведите ко мне госпожу Антуан, – велел он.

Сопровождавший императора дворянин-гвардеец удивленно посмотрел на него.

– Да, сходите за моей малышкой, – продолжал он. – Я должен еще раз увидеть ее.

Его желание исполнили. Госпожа Брандеис привела к нему дочь. Император посадил ее к себе на колени, поцеловал, поговорил. Он никак не мог расстаться с этим резвым и веселым ребенком, чья белокурая головка, лежавшая у него на груди, была как бы талисманом против смутной угрозы. Однако надо было ехать…

Через несколько недель, 18 августа 1765 года, в Инбруке, на выходе из оперного театра, император был сражен апоплексическим ударом. Госпожа Антуан больше не увидела отца.

Эта смерть потрясла венский двор. Эрцгерцог Иосиф наследовал покойному на императорском троне, но реально делами империи продолжала управлять Мария-Терезия. Эта деятельность требовалась ей, чтобы приглушить боль, причиненную смертью нежно любимого супруга.

Она облачилась в вечный траур и стала еще ревностнее исполнять религиозные обряды. Ежедневно, сидя за рукоделием, ткала понемногу саван, в котором желала быть погребенной.

Смерть супруга сделала более необходимым присутствие возле нее детей. Юные эрцгерцогини отныне теснее приобщились к придворной жизни. Поначалу госпожа Антуан ощутила перемены в появлении некоторых неудобств. Ей пришлось сопровождать мать в ее визитах с благотворительными целями, видеть вблизи нищету, находить слова поддержки, но все это было ничто в сравнении с обязанностью появляться на официальных церемониях.

Тогда приходилось часами неподвижно стоять в одеяниях, тяжелая роскошь которых душила; иногда она должна была отвечать на адресованные ей приветствия на латыни. В этих случаях она произносила на языке Вергилия речи, которые приходилось зубрить наизусть в течение многих дней и в которых она порой не понимала ни единого слова.

Казалось, что внешняя воля отныне начертала ее жизненный путь, чтобы привести ее к давно намеченной цели.

Мария-Терезия задумала научить ее хорошим манерам, которыми блещут в обществе. По ее мнению, сделать это мог лишь французский учитель. Императрица решила, что для ее дочери нелишне будет взять двух учителей, и вот однажды вечером из Парижа в Вену приехала пара знаменитых актеров с ореолом славы и хорошего тона вокруг их париков. Господину Офрену было поручено обучение декламации, а господину Сенвилю – пению. Теперь каждое утро госпожа Антуан пела и декламировала.

Но скоро девочку ждал жестокий сюрприз. Однажды Мария-Терезия навестила апартаменты дочери и устроила той своего рода экзамен, в первую очередь по орфографии и письму. Императрица сразу все поняла.

– Этот ребенок ничего не знает! – воскликнула она. – Разве ее совсем ничему не учили? Это необходимо изменить!

И с недовольной миной вышла. Через час Метастазио был отчитан, словно набедокуривший школьник, а назавтра госпожа Антуан узнала, что ее добрая и ласковая гувернантка, госпожа фон Брандеис, уступила свое место госпоже фон Лерхенфельд, суровой, никогда не улыбающейся даме, получившей строгие инструкции.

Госпожа Антуан чувствовала себя неуютно. С некоторых пор мать смотрела на нее с озабоченностью. При ее прохождении начиналось шушуканье. Придворные демонстрировали ей почтение, которым не удостаивали ее сестер. Наконец, стало много разговоров о Франции, и при этом всегда поглядывали на нее.

Что ей готовило будущее? Госпожа Антуан смутно предчувствовала, что против нее что-то затевается, и с тревогой ждала…

Глава III. Брачные планы

Заканчивался 1778 год. Стоял пасмурный день, мороз сковал землю.

Госпожа Антуан в двадцатый раз перечитывала и не могла уместить в голове немецкие предлоги, управляющие по каким-то непостижимым правилам дательным и винительным падежами.

– Итак, – говорила она себе, – их восемь: in, vor, auf, unter… Ох, как же мне тяжело!

В этот момент вошла госпожа фон Лерхенфельд.

– Ее величество просит ваше высочество немедленно прийти к ней, – сказала она. – Она ожидает вас в своем кабинете.

Несколько успокоившись, госпожа Антуан повиновалась. В чем она снова провинилась? Войдя, она сразу заметила, что у матери непривычно серьезный вид.

– Подойди, мое дорогое дитя, – сказала императрица, – не бойся, то, что я тебе сообщу, доставит только радость.

Доверившись столь любезному вступлению, девушка улыбнулась и подошла.

– Иди сюда, – продолжала Мария-Терезия, – сядь возле меня.

Когда они обе сели рядом на диван, императрица взяла дочь за руки и ласковым ровным голосом произнесла речь, слова которой, должно быть, долго взвешивала заранее.