– Да, сэр, я удочерил бы ее, ведь у нас с миссис Моррис нет детей… Но при живом отце сделать это невозможно, к тому же сама девушка вряд ли согласится уехать от отца и сестер, ведь она так привязана к ним. Но даже в таких обстоятельствах я постарался бы забрать мисс Кэсси в Лондон и развивать ее разум, ведь там, в глуши, она погибнет: бедная девушка не сможет позаботиться о себе, ведь, кроме как своей семье, она никому не нужна… Такая. Да, вальсингамцы религиозны и любят ее, но никто из них не приютит ее, в случае потери ею отца и сестер, ведь остальные сами не знают, как прокормить своих многочисленных детей, а мисс Кэсси ни к чему не способна, даже к выпасу рогатого скота.
– Ваши слова полны трезвой логики. Но меня занимает вопрос. Как при такой религиозности ее семьи, мисс Кассандра родилась с нездоровым разумом? Не случилось ли с ней в детстве какой-либо беды? – спросил виконт.
– Меня также интересовал этот вопрос, сэр, поэтому я имел разговор с одним крестьянином: он сказал мне, что до рождения мисс Кэсси, пастор был пьяницей. Он много пил и почти никогда его не видели трезвым, поэтому в те дни его жену и дочерей кормили жители деревни. Именно в то злополучное время миссис Глоуфорд забеременела, и, полагаю, болезнь разума мисс Кэсси связана с чрезмерным употреблением пастором алкоголя во время ее зачатия.
Виконт внимательно слушал доктора и все больше хмурил брови. Ему было больно от понимания того, каким раненым и несвоевременным плодом была прелестная девушка. Вот откуда у нее разум ребенка! Так вот о каком грехе говорил сам пастор!
– Печальная история. Сейчас я припоминаю, как пастор сказал мне, что Кэсси – это его напоминание о прежних грехах. Бедная девочка! И она отвечает за грех своего отца, а тот не дает исправить его! Как это несправедливо! – воскликнул несколько рассерженный поведением пастора виконт. – Но понимает ли мисс Кэсси то, что больна?
– Нет, сэр, она даже не подозревает об этом: мисс Кэсси считает себя шестилетней девочкой, она играет с соседскими детьми и общается с ними на уровне их умственного развития. Позавчера в деревне была свадьба, и мисс Кэсси была болтлива как канарейка, но все ее слова и мысли были словами и мыслями ребенка. А когда молодые поцеловались, она крепко зажмурила глаза и захихикала с остальными девочками, – печально поведал мистер Моррис. – Девушка не знает ни о том, что больна, ни о том, что красива. Сердце мое разрывалось, когда я смотрел на дивное личико прелестной взрослой девушки, но слышал из ее уст детские рассуждения.
Виконт промолчал, но желание играть в гольф у него отпало: он глубоко задумался о бедной Кэсси, и его душу задели слова доктора о том, что он, виконт, не был в деревне дальше церкви и не знаком с реальной обстановкой, в которой живет девушка.
«А не купить ли мне у Колина его поместье? Тогда я смог бы позаботиться о Кэсси и о жителях Вальсингама. Следует предположить ему выгодную сделку, и не важно, какую сумму он назовет» – решил виконт. С каждой мыслью о Кэсси, желание о ее благополучии лишь возрастало.
На следующий день виконт Уилворт совершил к графу визит, высказал ему свое предложение, но получил вежливый, однако решительный отказ.
– Но, Колин, ведь тебе это поместье не по душе: ты не раз говорил мне о том, что его отдаленность от Лондона делает его мало привлекательным для твоего склонного к увеселениям характера, – настаивал виконт, удивленный нежеланием друга отказаться от «обузы», что были для графа Вальсингам и его жители.
– Бывают дни, когда и мне приятно пропасть в глуши, – ответил на это граф Дрэймор, в свою очередь, изумленный тем, с какой настойчивостью виконт пытался купить у него поместье, с деревней в придачу. – Чем тебя так задела эта деревушка? Неужели больной ангелочек Кэсси так привлекла тебя?
– Я уже объяснял, как я отношусь к Кэсси! – резко ответил на это обвинение виконт, в очередной раз возмутившийся недостойным предположением друга.
– Ради этой полоумной крестьянки ты хочешь выкупить у меня Риверсхольд, который стоит немалых денег! Брось увертки, Доминик: какие намерения ты на нее имеешь?
Холодное черствое сердце графа не могло поверить в искренность добрых намерений других сердец.
– Я желаю помочь Глоуфордам, но не только им, но и всем вальсингамцам, забытым миром и королем! Тебе равнодушна судьба этих людей, но я не могу спать спокойно, зная о том, что в забытой всеми деревушке умирают, не зная счастья, дети и взрослые! Для тебя это обуза, поэтому я прошу еще раз: подумай над моим предложением. Я готов купить твое поместье по любой названной тобою цене, и, если пожелаешь, возмещу все расходы на реставрацию церкви.
– Доминик, тебе, виконту, не положено иметь такое чуткое и доброе сердце, – недовольно отозвался на это граф Дрэймор: он всегда считал друга слишком сентиментальным, но не желал пользоваться его добротой и удачно продать виконту свое убыточное поместье со всеми его жителями. – Но, раз ты так горячо настаиваешь на своем, я обещаю еще раз все обдумать, но дам знать о своем окончательном решении не ранее, чем через месяц. – Он протянул другу руку.
Ответ графа не удовлетворил виконта Уилворта, желавшего скорейшего благополучия бедняков и Кэсси, но другого выхода, как согласится на условие графа, он был лишен.
– Договорились, – твердо ответил он и пожал руку друга.
На этом друзья расстались, но, если виконт был глубоко огорчен сложившейся ситуацией, то его друга она лишь позабавила. На этот раз разность характеров виконта Уилворта и графа Дрэймора впервые принесла в их многолетнюю дружбу охлаждение и неодобрение намерений друг друга.
Глава 11
Июнь в Вальсингаме прошел точно так же, как проходил каждый год: незаметно, рутинно, полным тревог и работ на поле. Летом все взрослые крестьяне деревушки совместными усилиями обрабатывали большое поле, на котором рос картофель. Работа в поле была тяжелой: изо дня в день требовалось проверять каждый листик, каждый стебель и землю вокруг, чтобы обнаружить и истребить прожорливого жука. Этим летом избавиться от вредителя было еще трудней, так как жуков было так много, словно Бог наказал бедных вальсингамцев за какой-то большой грех. Но, несмотря на работу в поле, крестьяне посещали все утрени, вечерни и воскресные службы в церкви. Сам пастор Глоуфорд продолжал работать над реставрацией церкви, а его дочери, за исключением Кэсси, работали на поле: так как от Кэсси было мало толку, крестьяне единодушно избавили ее от этой повинности, но иногда девушка, ради развлечения, прибегала и насаживала жуков на острые палочки. В основном же, Кэсси целыми днями развлекалась тем, что бегала с деревенскими детьми на раздолье летних полей и леса.
Кристин приходила домой вымотанной от тяжкого физического труда и, поужинав, сразу шла в постель. Кэтрин же, словно совсем не уставала: она оставалась полной энергии и хлопотливой, и не ложилась спать до тех пор, пока не были переделаны все домашние дела и пока не был приготовлен завтрак на завтрашнее утро. Почти каждый вечер, когда смеркалось, Кейт брала Кэсси, и сестры шли на речку, стирать платья: Кейт сосредоточенно стирала одежду, а Кэсси с восторгом бегала по камням и мочила в воде ноги. Избавившись от насущных хозяйственных хлопот и, наконец, добравшись до постели, на следующий день Кэтрин вставала рано утром, чтобы разбудить отца и сестер, накормить их, одеть Кэсси и пойти с Кристин на поле.
Сестры Глоуфорд тщательно следили за чистотой своего тела и через день мыли волосы: обычно это случалось в полдень или вечером, когда девушки приходили домой на трапезу. Также девушки ухаживали за своими зубами, и каждое утро и перед сном полоскали зубы настоем ромашки. Летом Глоуфорды, как и все крестьяне, купались в речке.
Кэсси часто вспоминала о мистере Моррисе, который месяц назад развлекал ее, и порой спрашивала отца и Кэтрин о том, придет ли «добрый доктор», но те не могли ответить ей, ведь сами не знали ответа.
Пастор Глоуфорд был огорчен тем, что реставрация церкви затянулась на такой долгий срок, к тому же он видел раздражение мистера Пилоу, который уже на два месяца застрял в этой «дыре», как он называл Вальсингам, поэтому старался не перечить ему.
Выходные от работ в поле и церкви наступали лишь по воскресеньям, но, несмотря на усталость, все как один, включая детей, приходили на службу. Сам пастор уставал не менее других, но он и виду не подавал, чтобы собственным примером поддержать дух и веру своих прихожан.
Кристин совершенно отчаялась увидеть лорда Дрэймора и до сих не поговорила с отцом о своем желании переехать в Лондон, ведь денег она так и не раздобыла, и ее душа была охвачена глубоким смятеньем.
С начала июля установилась жаркая погода, и крестьянам приходилось каждый день поливать свои огороды: для этого следовало добираться до реки и тащить оттуда тяжелые ведра воды. У Глоуфордов воду приносили по очереди пастор, Кейт и Крис, когда приходили домой на обед. Кэсси же была освобождена от этой обязанности и весь день проводила вне дома, прибегая в свое убогое жилище поздно вечером. Так как яблони местных крестьян были уже оборваны, дети и Кэсси разбойничали в саду Риверсхольда, где яблони были высокими, пышными и полными красивых, вкусных яблок (но это держалось в строгом секрете, заключенном между детьми и Кэсси, ведь за это полагалась большая трепка от родителей и лекция от пастора). Но дети не считали свои действия ни воровством, ни каким-либо другим преступлением, ведь рвать яблоки было для них обычным делом, а Кэсси, не отличавшаяся от них умом, думала так же.
В середине месяца работы на поле и в церкви были приостановлены: в Вальсингаме праздновали крестины недавно родившегося ребенка, но затем вновь наступили тяжелые трудовые будни. Работа спорилась: за выходные, которые дали им крестины, люди немного отдохнули телом и душой, и теперь с энтузиазмом продолжили свою работу: на поле они распевали гимны, общались, сплетничали, и уже вовсю строили планы насчет обручения Кристин Глоуфорд и Джона Тайли. По деревне даже прошел слух, что девушка сперва «отпиралась», но все же дала согласие на брак с Джоном. Сама Кристин, знавшая о том, что это была чистая ложь, ни с кем не разговаривала, не общалась, была угрюма и заставила отца официально объявить на одной из вечерен, что эти слухи – никак не оправданы, однако скучающие бедняки не успокоились и судачили о том, что девицы Глоуфорд засиделись в девках: ладно, мол, Кэтрин не шла замуж по уважительной причине, но Кристин то чего ждет!
Кейт видела, как эти гадкие сплетни влияют на настроение сестры, и старалась подбадривать ее. Вот и сейчас, когда она увидела, что Кристин присела недалеко от места работы, вся в слезах от обиды, ведь соседи по полю не удосуживались сплетничать шепотом и делали это в полный голос, Кейт подошла к ней и погладила ее по спине.
– Не расстраивайся, Крис: этих сплетников ждет суд Господень, и тогда они пожалеют о том, что распускают свои языки, – ласково сказала она Кристин.
– Да, но когда это будет! Когда все это случится, мне самой будет плевать на все эти сплетни, потому что я тоже буду на небесах! – горячо воскликнула Крис, и слезы обиды вновь брызнули из ее глаз. – Как они вообще смеют говорить эти гадости, будто я выйду за этого деревенщину! А нет, так значит, я нехорошая и гордячка!
– Всем известно, что Джон влюблен в тебя, поэтому и ведутся эти слухи. Но, милая, не огорчайся так: скоро Джон женится на другой, и все поймут, как жестоки были, обсуждая тебя, – сказала ей Кэтрин. – Бог видит их сердца и вскоре обязательно накажет их за то, что вопреки Писанию, они разводят сплетни, а сплетни неугодны Богу…
– Пастор! Пастор! – вдруг услышали сестры громкий мужской крик.
Все крестьяне устремили взоры на бегущего к ним Нила Уорли, работающего на реставрации церкви. Парень бежал к толпе, и его торопливый бег предсказывал, что он нес важную новость.
«Нилу понадобился наш отец? Но зачем он ищет его здесь, когда папа работает вместе с ним в церкви?» – удивилась Кэтрин.
Кристин же нахмурилась и с тревогой смотрела на Нила.
Крестьяне сбились в одну кучу, с нетерпением ожидая, когда парень добежит до них.
– Пастор! Пастор! – вновь крикнул Нил, подбегая к ним.
– Зачем тебе пастор? Что бы ему здесь делать? – рассмеялся кто-то.
Остальные подхватили смешок.
– Пастор Глоуфорд! О, Кейт, Крис, вы здесь! – Нил подбежал к девушкам и схватился за бока: он долго бежал и теперь задыхался.
– Что случилось, Нил? Отца здесь нет, он в церкви, – сказала ему удивленная Кэтрин.
Парень немного отдышался, кто-то поднес ему кувшин с водой, он торопливо хлебнул пару глотков и со скорбной миной уставился на сестер Глоуфорд.
– Беда! Беда! Пастор! На него упала каменная плита и… – скороговоркой начал он, но Кэтрин остановила его.
– Постой, Нил, твои слова так неразумны! Что с отцом? – встревоженно воскликнула она: сердце подсказывало ей, что случилось что-то неладное.
Кристин растерянно посмотрела на сестру: она тоже почувствовала сильную тревогу.
– Я говорю, мы работали, установили каменную плиту, вместо старой, разбитой, но она сорвалась и прямиком на голову пастора! – вскричал Нил, округлив глаза: он был напуган и не в себе от увиденной им трагедии.
– Что? Боже, отец! – Кейт схватила ладонь Кристин и сильно сжала ее.
Девушек и Нила окружили остальные, теперь уже перепуганные крестьяне: «Боже, какая беда!», «Бедный пастор!», «Как он? Жив?» «Да нет, помер бедолага!», «Ах, ужас, какой ужас!».
