Личный паноптикум. Приключения Руднева

Глава 7

Когда Дмитрий Николаевич покинул особняк Миндовского, город уже окутывали мягкие вечерние сумерки. Едва он ступил за ворота, от стены соседнего здания отделилась высокая узкая фигура и направилась в его сторону.

– Белецкий, ты почему домой не поехал? – спросил Дмитрий Николаевич, узнав друга. – Или ты меня тут до утра сторожить собирался?

– Мадмуазель намеревалась задержать вас на всю ночь? – поинтересовался в ответ Белецкий.

– Даже и не знаю, что тебе ответить, – признался Руднев. – В какой-то момент я не исключал такой возможности. Но, как оказалось, у нашей пифии были иные намерения.

Дмитрий Николаевич коротко рассказал обо всем происшедшем в зале с фонтанами.

– Напрасно вы давеча жаловались, что вечер у вас нудный намечается, – заметил Белецкий и добавил: – Кстати, мне тоже скучать не пришлось. Пока я вас дожидался, тут преинтереснейший спектакль развернулся с господином фамильяром в главной роли, – и он принялся рассказывать:

– Спустя минут десять после того, как вас препроводили на ужин, Золотцев вышел и занял место во-он на том углу, – Белецкий указал рукой на дальний от ворот угол особняка, выходящий на Скарятинский переулок и скрытый от окон дома густо разросшимися кустами сирени. – Как выяснилось, у него там несколько rendez-vous (фр. встреча) было назначено с довольно-таки занятными личностями. Двое были похожи на третьевошних филеров, один ливрейный, барышня какая-то, какой-то вполне себе приличный молодой господин, я бы предположил, доктор или инженер после университета, и трое уличных мальчишек. Со всеми ними Иннокентий Федорович имел непродолжительную беседу. С некоторыми что-то передавал из рук в руки. А с мальчишками и молодым человеком он даже поругался в своей экспрессивной манере…

– Думаю, это были его осведомители, – перебил Белецкого Дмитрий Николаевич. – Кажется, тебе, Белецкий, удалось раскрыть тайну предсказаний нашей дельфийской дивы!

– Все возможно, – скромно ответил Белецкий. – Но это не конец истории! Буквально перед тем, как вам выйти, фамильяр снова появился, но на этот раз не один. С ним была женщина, закутанная в какие-то шали, словно Шахерезада. Душевное состояние Золотцева было крайне возбужденным. Он что-то выговаривал своей спутнице, пока ловил извозчика и сажал ее в коляску, а потом все по сторонам озирался, будто опасался соглядатаев. Меня он, к слову сказать, не заметил… Однако самое интересное не это! Занятнее всего было то, что мне удалось увидеть, когда Шахерезада в экипаж садилась и все эти ее калиптры слегка распахнулись. Так вот, на этой таинственной особе была золотая маска во все лицо, вроде Вольто4.

– Маска? – изумился Руднев и посетовал. – Жаль, что ты за ней не последовал и не выяснил, кто эта таинственная Шахерезада.

– Даже если бы я имел такое намерение, мне бы не удалось, – ответил Белецкий. – Когда фамильяр наконец убрался и мне уже не грозило быть замеченным, коляска скрылась в переулке. Пока бы я ловил извозчика, она бы окончательно потерялась. Да и опасался я, Дмитрий Николаевич, вас одного оставлять. Не нравится мне…

Что именно ему не нравится, Белецкий не досказал, вместо этого он внезапно одной рукой зажал Рудневу рот, а второй ухватил за плечо и толкнул в тень соседнего дома, в ту самую, где до этого скрывался сам.

– Тише! – шепнул он, убирая руку от лица Дмитрий Николаевича. – Смотрите!

С крыльца особняка Миндовского, звонко стуча каблучками по мраморным ступеням, сбежала стройная женщина и торопливым шагом поспешила вверх по Поварской улице.

– Похоже, это Флора, – прошептал Белецкий, и Руднев утвердительно кивнул, узнав платье, которое видел на пифии накануне. – Куда это она на ночь глядя, да еще пешком?

– Пойдем за ней и узнаем, – тихо ответил Дмитрий Николаевич.

Мадмуазель Флора, очевидно, очень спешила и волновалась. Ее темные волосы небрежно выбились из-под шляпы, и она постоянно поправляла их нетерпеливым жестом. Время от времени женщина едва ли не переходила на бег, придерживая юбку так, что были видны ее изящные щиколотки.

Выждав, когда женщина отошла на полсотни шагов, друзья направились за ней.

Дойдя до самого начала Поварской, последняя дельфийская пифия остановилась у ограды церкви Симеона Столпника и оглянулась, словно кого-то поджидая.

Руднев с Белецким тоже остановились и притаились на углу Грачевской усадьбы.

Женщина продолжала топтаться у церковной ограды и нетерпеливо поглядывать по сторонам. Волосы ее совсем растрепались. Она сняла шляпку, заправила непослушные пряди и принялась закреплять шпильки. Даже с того расстояния, на котором находились от нее Руднев с Белецким, было очевидно, что волнение пифии достигло крайности. Руки ее не слушались. Она выронила шпильку и резко наклонилась за ней.

– Черт! – вдруг воскликнул Руднев. – Какой же я дурак!

– Что случилось? – встревоженно спросил Белецкий.

– Это не она! Не Флора!.. Линия плеч! Руки!.. Это другая женщина! Да и платье! Какая дама два дня подряд станет одно и то же платье надевать?!

– Но к чему такой маскарад?!

Руднев схватил Белецкого за локоть и дернул обратно в сторону особняка Миндовского.

– К тому, чтобы отвлечь нас! Надо скорее вернуться!

Тут из церковного сада раздался свист. Мнимая Флора встрепенулась и скользнула в незапертую калитку.

Друзья на мгновенье застыли в нерешительности. Наконец рассудительный Белецкий сказал:

– Дмитрий Николаевич, если от нас хотели что-то утаить, у них уже было добрых минут пять-семь… Я думаю, возвращаться нет смысла. А здесь, глядишь, что-то и узнаем.

Руднев согласился, и они поспешили вслед за неизвестной.

Женщина пересекла церковный двор и свернула на дорожку, ведшую в сад, изрядно заросший и уже темный. Друзья стали опасаться, что в этом сумраке потеряют мнимую Флору из вида, но сократить расстояние между ней и собой не решались, поскольку в ночной тиши звуки даже самых затаенных шагов оказывались отчетливо слышимыми.

– Там в конце сада есть дом, – шепнул Руднев. – Говорят, в нем сто лет назад Мочалов5 жил. Похоже, она туда идет.

– Сейчас этот дом пустует, – заметил Белецкий. – В газетах писали, что его разобрать хотели, да какое-то там дамское общество любительниц театра в память о Мочалове не позволило.

Дорожка, по которой они продвигались, резко повернула, и женщина в платье Флоры перестала быть им видна за густыми зарослями чубушника и сирени. Руднев с Белецким прибавили шага, и тут спокойную тишину церковного сада разорвал испуганный женский крик.

Друзья кинулись бегом. Им хватило десяти секунд, чтобы обогнуть плотные кусты и снова оказаться на прямом участке дорожки в полусотню саженей, упиравшемся в крыльцо приземистого деревянного дома с четырехскатной крышей и покосившейся трубой.

Женщины на дорожке не было.

Друзья замерли, напряженно прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Ни единого движения и ни единого шороха не нарушали ночной покой сада. Белецкий двинулся к зарослям в надежде обнаружить в них какую-нибудь тропу, но тут Дмитрий Николаевич тронул его за рукав и указал на дом.

– Там свет!

Присмотревшись, Белецкий тоже заметил, что в окнах пустого дома виделось едва различимое неровное свечение.

Друзья снова сорвались с места, но не успели они сделать и пары шагов, как в воздухе что-то зашипело, а потом по обеим сторонам дорожки с громким хлопком полыхнули ослепительные вспышки. Руднев с Белецким бросились на землю. Снова раздалось шипение, на этот раз гораздо более громкое, постепенно перерастающее в треск и вой. Сделалась совсем светло.

Сообразив первым, что происходит, Дмитрий Николаевич поднял голову и пихнул друга.

– Белецкий, это шутихи!

Он был прав. Вдоль дорожки стоял ряд горящих римских свечей.

Белецкий выдал замысловатую непереводимую немецкую тираду и вслед за Рудневым поднялся на ноги.

– Что здесь творится? – спросил он, отряхиваясь с брезгливостью попавшего под дождь кота.

– Кто-то над нами так оригинально шутит! – сердито отозвался Дмитрий Николаевич и направился к деревянному дому. – Уверен, псевдо-Флора нарочно нас сюда заманила!.. Мне начинает надоедать этот балаган! Пифии! Предсказания! Теперь еще и фейерверки! Идем, Белецкий! Надеюсь, шутники там! Мне бы очень хотелось обозначить им степень своего восторга!

Когда они дошли до дома, сад снова окутали тишь и темнота. Эмоциональный накал, вызванный экстравагантным розыгрышем, у друзей спал, и к ним снова вернулись хладнокровие и осторожность.

Не доходя до строения двадцати шагов, они свернули в заросли и осторожно пробрались к тускло светившемуся окну.

Подав Дмитрию Николаевичу знак оставаться на месте, Белецкий беззвучно скользнул вдоль стены, заглянул в окно и, переменившись в лице, отпрянул.

– Не подходите! – резко приказал он Рудневу.

– Что там? – спросил Дмитрий Николаевич, почувствовав, как дурное предчувствие медленно и муторно заползает в душу.

– Думаю, это «Снятие с Креста», – глухо ответил Белецкий.

Оставив Белецкого дежурить в церковном саду, Руднев поспешно вернулся в особняк Миндовского, чтобы задать его обитателям несколько вопросов и вызвать полицию.

Едва Дмитрий Николаевич позвонил, дверь распахнулась и, чуть не сбив Руднева с ног, на крыльцо выскочил господин Золотцев.

– Ах! Это вы! – воскликнул он, и изумление в его голосе смешалось с разочарованием и отчаянием.

– А вы кого ожидали? – спросил Дмитрий Николаевич, которого в этот момент экспрессивность фамильяра совсем не забавляла.

– Доктора, разумеется! – едва не срываясь на истерику и ломая руки, ответствовал Иннокентий Федорович.

– А что случилось? Кому требуется доктор?

Фамильяр ухватился за сердце, что вкупе с его бледной и перекошенной от волнения физиономией создало впечатление, что врач необходим именно ему.

– Их яснословию! – заголосил фамильяр.

Руднев втолкнул Золотцева в прихожую и сам вошел следом.

– Объясните толком, что случилось! – потребовал он, встряхнув фамильяра за отвороты пиджака. – Что с мадмуазель Флорой?

– Она не просыпается! – зарыдал Иннокентий Федорович. – Мы не можем ее разбудить!

– Ведите, – приказал Руднев и пихнул фамильяра к лестнице.

Золотцев опамятовался и помчался вверх, скача через две ступени.

– Это такое несчастье!.. Мы так напуганы!.. Как вы ушли, так она и не просыпается! Я не переживу, если с их яснословием что-нибудь случится! Не переживу! – тараторил он дрожащим голосом.

Иннокентий Федорович привел Дмитрия Николаевича в уже знакомую ему комнату с золотыми фонтанами и черными колоннами.

Мадмуазель Флора лежала на устланном леопардовой шкурой лектусе и была прикрыта клетчатым английским пледом, абсолютно не вязавшимся ни с интерьером залы, ни с одеянием пифии, которое, судя по обнаженным плечам и унизанным золотыми браслетами выпростанными из-под пледа рукам, оставалось тем же, в котором она давеча принимала Руднева. Подле античного ложа суетились две девушки в платьях горничных. Одна из них совала под нос Флоре флакон с нюхательной солью, а вторая брызгала бесчувственной женщине в лицо водой.

– Вот! Вы видите! Это ужасно! Кажется, она уже не дышит! – возопил фамильяр и снова принялся ломать руки.

Дмитрий Николаевич подошел к Флоре и стал нащупывать у нее на шее слабый пульс.

– Дайте зеркало, – велел он и поднес поданную безделушку к слегка приоткрытому рту пифии.

Стекло запотело.

– Она жива и дышит, – констатировал он. – Как давно вы послали за доктором? Если ждать более получаса, лучше прямо сейчас везти ее в больницу.

Но ждать не пришлось. В сопровождении лакея в комнату вошел седоволосый поджарый господин лет шестидесяти в золотом пенсне и старомодной тройке. При нем был докторский чемоданчик.

– Доктор! Доктор! Помогите! – рыдающий Иннокентий Федорович вцепился эскулапу в руку и потащил его к своей бесчувственной госпоже. – Спасите ее, доктор!

Врач выдернул руку и отстранил от ложа суетящихся горничных.

– Не мешайте, – сухо потребовал он. – Расскажите, что произошло?

– Она… Она умирает!.. Она не дышит!.. – продолжал вносить сумбур убитый горем фамильяр.

– Доктор, я думаю, ее чем-то опоили, – обратился к врачу Дмитрий Николаевич. – Она при мне выпила вино, а после, через несколько минут, начала засыпать.

– Когда это произошло? – строго спросил доктор.

– Чуть меньше часа назад. Может, минут сорок.

– Отчего же вы сразу меня не позвали?

– Я не понял, что происходит что-то странное. У меня были основания считать… что имеет место мистификация.

Доктор буркнул что-то неопределенное и склонился над спящей.

Дмитрий Николаевич отошел от лектуса и обратил свое внимание на стол, который по-прежнему был уставлен изысканными яствами на стилизованных под античность блюдах. Среди всего этого гастрономического изобилия стояла початая бутылка испанского вина.

Руднев забрал бутылку. Подхватил под руку метавшегося по подиуму фамильяра и выволок его в коридор.

– Иннокентий Федорович, я передам вино на экспертизу. И мне нужен телефон. А еще я хочу знать, все ли особы женского пола, которые помимо мадмуазель Флоры живут в этом доме, находятся сейчас здесь?

Не то строгий голос Дмитрия Николаевича, не то странный набор высказанных им требований отчасти вернули Золотцева в разум.

– Да-да! Конечно! Вы правда думаете, что кто-то пытался отравить их яснословие?..

– Иннокентий Федорович, мне нужен телефон! – настойчиво повторил Руднев.

– О! Разумеется! Пройдемте в мой кабинет. Вы что-то еще про женщин спросили?

– Я попросил с вас отчет о том, кто из проживающих в доме женщин сейчас отсутствует, – Дмитрий Николаевич перешел на ту свою повелительную манеру, в которой разговаривал редко, но которой мало кто осмеливался перечить.

– Я выясню, – послушно согласился фамильяр.

Он проводил Руднева в свой кабинет и оставил его там одного, заявив, что пойдет пересчитывать по головам женский персонал.

Дмитрий Николаевич сообщил в полицейскую часть о страшной находке и, вызвонив дежурного в конторе сыскного управления, велел вызвать Терентьева.

К тому времени, как он окончил звонить, Золотцев еще не вернулся. Воспользовавшись этим, Дмитрий Николаевич осмотрел захламленный письменный стол фамильяра. Беспорядок там царил такой, что взгляд не сразу находил, за что зацепиться. Среди всего этого хаоса, словно последний выживший на поле брани, возвышалась бронзовая статуэтка гоплита высотой в фут. Античный воин держал в руках острое копье, причудой хозяина кабинета используемое для хранения визитных карточек, коих на него было нанизано не менее пары дюжин. Последней на копье была наколота карточка самого Руднева, и, видимо, этим коллекция визиток привлекла внимание Дмитрия Николаевича.

Руднев принялся перебирать картонные прямоугольники, дивясь разнообразию оных. Были здесь и карточки с гербами или министерскими эмблемами, и тесненные золотом дамские карточки, источающие тонкий аромат дорогих духов, и строгие лаконичные каточки рядовых служащих, и простые прямоугольники дешевой желтоватой бумаги с подписанными от руки фамилией и именем. Дмитрий Николаевич уж почти потерял интерес к трофеям бронзового гоплита, но тут на глаза ему попалась карточка, вроде ничем и не выдающаяся, но от взгляда на которую у Руднева сбилось дыхание.

На простом белом картоне незатейливым типографским шрифтом было начертано: «А. Я. Яшмовый. Раскрытие тайн древнего Алтая», а рядом совсем не к месту был отчего-то изображен древнеславянский символ солнцеворота.

В жизни Дмитрия Николаевича Руднева бывало разное. Бывало и то, о чем он не желал вспоминать, а, вспоминая, содрогался. Он повидал много жестокости и зла, которое одни люди совершали в отношении других. Ведал примеры подлости и бесчестия, которые способны были подорвать веру в божественное человеческое начало. Случалось ему самому оказываться на волосок от смерти, а совесть его тяготили деяния, о которых было бы ему верным просить прощания у Всевышнего, но о которых он не упоминал на исповеди, так как, хоть и видел в них грех, раскаяния в себе не находил, зная, что творимое им зло останавливало зло еще большее.

Но, помимо всего это, был в памяти Дмитрия Николаевича темный каземат, куда он страшился заглядывать, который запер на сотню запоров и запечатал печатями. Там жили демоны страха и боли, вырывавшиеся иной раз в кошмарных снах и выжигавшие Дмитрию Николаевичу душу дотла. Страдания от невосполнимой утраты, ужас лютой смерти, которой он чудом избежал и напоминание о которой прятал под перчаткой, потрясение от впервые постигнутого знания того, что один человек взаправду способен безжалостно убить другого человека – все это, пережитое им много лет назад, когда был он еще мальчишкой, но так и не принятое им по сей день.

И вот теперь при взгляде на странную визитную карточку Дмитрий Николаевич почувствовал, как дрогнула запретная дверь, как поддались запоры и печати стали спадать одна за одной, а из темного небытия раздались рвущие душу скрежет когтей и вой вечного его кошмара.

Буквы на карточке запрыгали. Руднев оперся рукой о стол и тряхнул головой. «Вздор! Не смей!» – приказал он себе и нечеловеческим усилием воли усмирил зверя.

В этот же момент в кабинет вернулся господин Золотцев.

Руднев сунул загадочную карточку в карман.

– Доктор говорит, ей лучше! – ликующе сообщил Иннокентий Федорович. – Сказал, что опасности для жизни нет!.. Вколол ей что-то… Бр-р-р!… Иглой такой острой прямо в ручку ее нежную!..

– Камфару, должно быть, – машинально отозвался Руднев, все еще находившийся под впечатлением нахлынувших на него мучительных воспоминаний, и, вернув себе наконец самообладание в полной мере, спросил: – Вы выяснили, кто из женщин отсутствует?

– Все на месте! Я лично проверил! – с преувеличенной серьезностью отчитался фамильяр. – А почему вы, Дмитрий Николаевич, спрашиваете меня про это? Скажите, вы кого-то из них подозреваете в покушении на их яснословие? Объясните мне, что происходит!

Взгляд Руднева, за мгновение до того отстраненный и рассеянный, сделался острым и проницательным и пристально впился во взбудораженную физиономию Золотцева.

– Я думаю, это вам следует мне многое объяснить, Иннокентий Федорович, – чеканя каждое слово, холодно произнес Дмитрий Николаевич. – И мы еще обязательно вернемся к этому разговору, а пока у меня еще один вопрос. Где то платье, в котором мадмуазель Флора была вчера, когда вернулась домой?

Фамильяр воззрился на Руднева совсем уж с испугом.

– Платье?.. При чем тут платье?! – взвизгнул он и слезно запричитал: – Царица Небесная! Да что же это такое?! Господин Руднев! Я с ума сойду!

Дмитрий Николаевич к переживаниям фамильяра остался безучастен.

– Мне нужно видеть это платье, – не терпящим возражения тоном повторил он.

Иннокентий Федорович еще раз нервно всхлипнул и, тараторя что-то насчет безумного дня и неописуемых волнений, повел Руднева в гардеробную госпожи.

Там они застали тревожно суетящуюся статную чернявую девушку с характерными чертами жителей Эллады.

Золотцев заговорил с ней по-французски, пояснив Рудневу, что это горничная их яснословия, что она гречанка и по-русски ни слова не разумеет. Взгляд темных миндалевидных глаз служанки был словно у испуганной лани, и она затравлено переводила его с фамильяра на Дмитрия Николаевича, невпопад бормоча: «Oui, monsieur…» (фр. Да, господин.)

Иннокентий Федорович пустился в какое-то избыточное несвязное объяснение, что, дескать, вот господин Руднев, который проявляет особое участие и проводит разбирательство произошедшего с их яснословием прискорбного происшествия и все в том же духе, так что Дмитрий Николаевич не выдержал, перебил его и потребовал показать ему дорожное платье, в котором мадмуазель Флора была накануне.