Жимолость

Хочу поведать вам сейчас,

Как эта песня создалась

Про Жимолость: всего верней

Такое дать названье ей.

И в книгах прочитала я,

И от людей слыхала я,

Как королева и Тристан

Страдали от любовных ран.

Как смертная спустилась тень

На них в один и тот же день.

Тристан в опале. В горький час -

Увы – беда над ним стряслась.

За то, что в королеву он,

В Изольду страстно был влюблен.

Отослан Марком-королем

Тристан-племянник в отчий дом

На юг Уэльса. Целый год

Он там в отчаянье живет.

Так извела его тоска,

Что кажется – и смерть близка.

Пусть это вас не удивит:

Кто в сердце любящем хранит

Упорство верности, – тому

Не жить без милой, одному.

Но как же быть с самим собой?

Тристан бросает край родной,

Он в милом Корнуэльсе вновь,

Где королева, где любовь.

Чтоб не проведали о нем,

В лесу приюта ищет днем,

Когда же меркнет свод небес,

Он тихо покидает лес,

И в хижине у бедняков

Находит дружбу, пищу, кров.

Там новости он узнавал,

И вот однажды услыхал,

Что есть от короля приказ,

Чтоб в Тинтажеле собралась

На праздник Троицы святой

Вся знать. Готовя пир большой,

Король зовет господ и дам

На игры пышные, и там

Изволит принимать гостей

Он с королевою своей.

Тристан подумал: полно ждать,

Она должна о нем узнать.

Когда бароны с королем

На праздник двинулись путем

Своим обычным через лес -

Он стал под лиственный навес.

С лещины ветку отломал,

Ножом искусно обстругал

Он с четырех сторон ее

И имя вырезал свое.

И верил он, что будет так:

Увидит королева знак,

Что для нее оставил друг,

И все ей ясно станет вдруг.

И слово милое прочтет,

И верно смысл его поймет.

Тристан здесь пробыл много дней,

Все время думая о ней,

Мечтая только об одном, -

Как повидаться с ней тайком.

Ведь без нее ему не жить.

Их участь можно бы сравнить

Безрадостную с тем, как тут

Побеги жимолости льнут

К орешнику в глуши лесной:

Когда она с его корой,

Прижавшись к ней, почти срослась,

Легко им вместе: в добрый час!

Но разлучи их, и тогда

Обоим горькая беда:

Зачахнет вдруг орешник тот,

А с ним и жимолость умрет.

И так же сгинем мы, любя:

Ты – без меня, я – без тебя!

Вот едет по лесу верхом

Изольда на коне своем,

И видит палочку она,

И надпись тоже прочтена,

И верной свите дан приказ

На отдых спешиться тотчас.

Остановились. Надо ей

Уйти подальше от людей.

Она Бранжьену позвала,

Что самой преданной была.

Тихонько отошли они

И скрылись вмиг в лесной тени,

А там нашла она того,

Кто ей милей, нужней всего.

Их радости не описать:

Он столько должен ей сказать,

И столько нежных слов она

Найти для милого должна:

Пусть он услышит все, и пусть

Поймет ее тоску и грусть.

Тристана нужно научить,

Как оправданье получить

У Марка-короля: ведь он

Наветом подлым был смущен.

И вновь разлука им, и слез

Опять немало пролилось.

Тристан ушел в Уэльс и ждал,

Чтоб Марк-король его призвал.

Хоть радость краткою была,

Что палочка ему дала,

Заговорившая о нем,

Но, жадно помня обо всем,

Тристан – он и арфистом был -

Там песню новую сложил

Про жимолость: вот так она

С тех самых пор и названа.

А в Англии, не изменив

Названья, скажем gotelef1.

Всю правду, как слыхала я,

Так вам и рассказала я.

Мария Французская, «Жимолость»

Перевод Н. Я. Рыковой

I

«Аномальная жара», – говорилось в новостях. За окном лучи солнца плавили воздух, разрезая и искажая его. В стенах библиотеки плавились головы и тела студентов. Разного возраста, пола, национальности, они все одинаково мучались от жары, ощущая себя в ловушке. При этом, вытирая пот со своих тел, они испытывали странное приятное чувство, оборачивались друг на друга, наблюдали, как кто-то расстёгивает ещё одну пуговицу, заворачивает рукава или приподнимает юбку. Духота, старательно разгоняемая сквозняком, наполняла библиотеку взрывоопасным веществом, пятым элементом, незримо витающим среди людей.

За одной из парт, обложенный книгами, перед компьютером, сидел молодой человек, нервно перелистывающий книгу «Сопротивление материалов». В попытках сосредоточиться, он совсем не слушал свою соседку, рассказывающую ему про то, что она встретила иностранцев, но не смогла подсказать им, где находится ки́рха, потому что не знала, что это такое.

– Кирха – это что-то еврейское, вроде, – отвечал ей парень, не вдумываясь и не вслушиваясь.

– Не-ет, еврейская – это синагога. А кирха – лютеранская.

– Угу.

– Вообще, по-немецки это не обязательно лютеранская церковь, а церковь как таковая…

– Угу.

– Ром, ты меня не слушаешь? – обиженно спросила девушка. Она смотрела на этого высокого, широкоплечего красивого человека в поисках чего-то человеческого.

– Слушаю. Мне интересно, правда, – ответил Роман, бросил книгу и поднял взгляд.

Он вдруг увидел на красном лице своей соседки не открытую ранее необычайную красоту. Как будто именно сейчас, в эту минуту, в жару, скривив от обиды лицо, она приобрела новый, особенный вид, и каждая точка, каждая линия на лице её заиграла новой краской. Роман вглядывался в изумрудные глаза этой девушки, не моргая, задержав дыхание. Она не выдержала напор его взгляда и отвернулась, краснея ещё сильнее.

– Алиса, я…

Но он не договорил. По библиотеке пронёсся резкий, насыщенный запах духов. Независимо от желания, все мужские головы повернулись в сторону двери. В еле прикрывавшей женское начало красной клетчатой юбке и просвечивающей распахнутой тонкой блузке в библиотеку вошла девушка, надменно оглядываясь, оценивая присутствующих.

– И что она забыла в библиотеке? – сказала Алиса сквозь зубы.

Походив немного, поговорив с несколькими людьми, наклоняясь неприлично низко с обеих сторон, девушка положила что-то в миниатюрную сумочку, улыбнулась и вышла. Роман чуть не упал со стула, отодвигаясь, силясь проводить её взглядом через оставленную ей открытую дверь до самого конца коридора.

– Я пойду, – сказала Алиса.

– Подожди, я провожу тебя, – после этих слов Алиса просияла, – всё равно уже нет сил читать, – сияние и проявляющаяся улыбка сошли с лица.

Они молча дошли до метро, Алиса, не повернувшись, бросила сухое «пока» и быстро, почти бегом, спустилась в подземку. Странная она сегодня, – подумал Роман.

Никита сидел напротив мамы на кухне, припекаемой золотистыми лучами, и смотрел перед собой, испытывая себя, сколько он сможет, не моргая, удерживать взгляд на одной точке, пока перед глазами всё в конец не расплывётся, или пока глаза не выпадут из орбит. Белая майка прилипла к его телу, но Никите было решительно всё равно, как и на всё остальное, как и на свою жизнь. Его мама, всего на семнадцать лет старше, умилительно смотрела на своего сына. Она медленно помешивала ложечкой чай, стараясь не думать ни о чём, но только о своём единственном сыне. Лёгкая дымка пыли ровной линией разделяла стол на половину сына и половину матери.

– Позвони отцу, – тихо, с опаской вдруг сказать мать.

– Хватит.

Никита оторвал взгляд от точки, протёр глаза, и стал смотреть в окно, лишь бы не встречаться взглядом с матерью. После продолжительного молчания Никита, уставший от благоговейного взгляда матери, который он чувствовал на себе, встал, помыл свой стакан с чаем, к которому даже не притронулся, и ушёл в комнату. Квартира, где они жили, была двухкомнатной, одной из комнат была маленькая гостиная. В течение дня другую, так называемую спальню, занимал Никита, так как там стоял книжный шкаф, большой стол, и на большой кровати было удобно не только читать, сидя или лёжа, но и заниматься на стареньком ноутбуке. Спали же они наоборот: Никита, несмотря на протесты матери, переходил в гостиную на маленький неудобный диван, а мать отправлял на большую кровать. Частенько днём сын закрывался в спальне, громко включал музыку и неизвестно чем занимался. Благоговеющая мать никогда не тревожила его.

В этот раз Никита по своему обыкновению закрылся, включил музыку на всю, но не читал, не занимался дипломом, не смотрел ничего и не листал телефон; он лежал ничком, слипшись с кроватью. Он смотрел в потолок, проваливаясь вниз, в болотистые мыслях, не желая думать об отце или о своей жизни. Худые руки его стали растекаться, голова двигалась из стороны в сторону, а мужское начало, всегда так не вовремя, стоит молодому мужчине только лечь и расслабиться, давало о себе знать. Не хочу, – говорил он сам себе, – не хочу ничего, вот бы все процессы в моём организме в раз остановились, и больше не надо было бы думать, искать, решать чего-то. И всё, что было связано с жизнью его тела, казалось ему таким липким, мерзким, двусмысленным.

Никита смотрел на плывущий потолок и в который раз возвращался в тот день, когда увидел в холле университетского корпуса низенькую тумбочку, а на ней фотографию, перечёркнутую слева снизу чёрной лентой. То был любимый всеми, лучший студент. Максим, так его звали, участвовал в каждом соревновании, во всех выступлениях, выездах, семинарах и научных работах. Год назад пятикурсника, старшего наставника Никиты не стало. Несколько дней весь университет стоял на ушах, все кабинеты были заполнены охами, а коридоры – ахами. Все скорбели, и скорбели не выспренно, а самым искренним способом. Казалось, что мир лишился не просто человека, а будущего вершителя судеб, может, великого политика, а может, лучшего в истории железной дороги начальника, который наконец-то изменит всю систему. Ecce homo, – говорил о нём ректор. И со всех сторон слышалось «тромб, тромб».

Умереть во сне, безболезненно, не успев понять или почувствовать что-либо, – об этом мечтал Никита, не понимая, почему Судьба так слепа или жестока. Раз, и всё, тебя нет, так размышлял Никита, и к чему все усилия, зачем нужны здоровье, образование, дисциплина, воспитанность, светлый ум?

II

Позже этим днём Роман лежал на сером велюровом диване, который он раздвинул, и казался на его фоне малышом. Раздевшись до трусов, он, распластавшись, листал ленту в телефоне, то сдавленно смеясь, напрягая пресс, то тяжело дыша, вздувая живот. На фотографии одной девушки он остановился и изворачивался из стороны в сторону, не в силах спокойно рассматривать объект своих желаний. Его рука, как будто против его воли, спускалась вниз по изгибам кубиков пресса. Несмотря на работающий кондиционер, уличный зной перенёсся внутрь Романа, распаляя его мысли и чувства.

Позвонили. На весь экран вышла совместная фотография Романа и Никиты.

– Алло!

– Привет, Ром. Как жизнь? – раздавался еле живой голос Никиты.

– Было лучше, пока ты не позвонил.

– Опять непотребничаешь?

– Говори быстрее, чего хотел.

– Грубо, Ром, грубо. Хватит пялиться на Кристину, пошли лучше выйдем.

– Ты телепат! Кстати, Кристи сегодня заходила в библиотеку. Когда она нагнулась…

– Ещё раз назовёшь её Кристи – я тебе голову сверну. Давай на нашем месте через полчаса.

– А можно отказаться?

– Никак нет, – Никита положил трубку.

«Нашим местом» парни называли небольшой участок земли, находящийся между университетским общежитием и супермаркетом. Они часто проводили там время, хотя оба жили далеко.. Что-то в этом месте манило их. Может, это была скамейка, такая короткая и узкая, и им нравилось толкаться на ней; может, высокая трава, закрытость этого места давали им ощущение безопасности и отчуждённости от мира. Как бы то ни было, но они всегда приезжая сюда на зов друг друга, проводя здесь долгие часы . Когда Роман подошёл к месту, Никита уже сидел на узкой скамейке, смотря перед собой.

– Здорово, Ник! – Роман кричал на всю улицу и махал рукой, хотя был на расстоянии вытянутой руки.

– Я убью тебя когда-нибудь. Здорово.

Роман примостился рядом и стал наблюдать за своим другом – тот сидел неподвижно, его глаза были сосредоточены на чём-то, а голова еле зримо двигалась из стороны в сторону. Роман стал толкать Никиту, но тот только сдвигался к краю скамейки, уже практически не сидя на ней, а паря в воздухе.

– Да что с тобой? – не выдержав, вскочил и закричал Роман.

– То, что ещё недавно, – Никита говорил, но не отвечая на вопрос, а говорил сам себе, в пустоту, – вот буквально вчера казалось таким важным, теперь не имеет смысла. Как я могу оставаться уверенным в том, что мои нынешние цели, воззрения, убеждения имеют хоть какую-то ценность? Всё проходит, всё суета. И нет ничего постоянного. Всё меняется, меняет свою форму, даже своё содержание. Помнишь, что тебе казалось важным в детстве? А год назад? Всё изменится, не успеешь этого понять. Нет ничего постоянного. Остаётся только одно – искать что-то вечное. Либо это искусство, либо это Бог, либо вообще всё на Земле не имеет смысла… тогда и жить незачем, – Никита повернулся к другу и посмотрел на него стеклянными глазами на бледном, без кровинки, лице.

– Эй, ты чего?

– Ничего, – он отвернулся.

– Может, покурим?

– Ты умрёшь от никотина.

– Всё равно ведь жизнь не имеет смысла.

– Справедливо. Давай сюда.

И они сидели на узкой лавочке, убивали свои лёгкие и обсуждали насущные дела. В это время Алиса обсуждала с подругами, какой Роман «придурошный» и глупый, и какие все парни дурные. Алиса давно была влюблена в Романа, ещё со второго курса, но никак не собиралась признаться или сделать хоть какой-то шаг. Она считала, и была тверда в своих убеждениях, что мужчина должен сам опознавать намерения девушки, и вообще, если бы она ему нравилась, он бы как-то это показал. А он в свою очередь с кем только не перевстречался, перегулял и переспал, не особо об этом распространяясь, разве что Никите, а потому до Алисы долетали слабые искажённые слухи, которым она не верила и думала, что он, как и она, хранит целомудрие и ждёт ту самую. Но та самая не могла позволить себе сделать первый шаг, а потому дело не двигалось с места.

– Ты бы об Алисе подумал, – сказал Никита, выслушав историю о нагибаниях и наклонах Кристины. – Ты ей нравишься, это и дураку понятно. А ты всё таскаешь её везде за собой, как подружайку, смотришь при ней и даже обсуждаешь других девушек, никакого внимания ей не уделяешь.

– Да ну, какой там нравлюсь. Мы друзья, причём уже давно. Если бы что-то было, то я за эти годы уж понял бы.

– Дураку не понятно…

– Иди ты. Лучше расскажи, как у тебя дела с этим.

– С чем?

– Ну, с этим самым.

– С этим никак. Мы же с Мариной больше не видимся.

– Да ну?

– Ты псих, мы месяц как разошлись.

– Но встречались же пару раз после.

– Да, ну и хватит. Неприятное чувство остаётся после этого, как будто мы друг друга использовали и пошли по своим делам. Я сказал, что так продолжаться не может.

– Ты отказался? Сам? Ну ты и мудак.

– Послеразрывные связи нужно прекращать как можно скорее.

– Напиши об этом книгу.

– Сам напиши, ты же у нас писатель. Кстати, расскажи что-нибудь из последнего.

– Не писатель, а поэт. Писатель – это в будущем, – Роман откашлялся, встал, несколько раз вдохнул-выдохнул и начал:

Не отказывайся, не спеши,

Не пытайся сдержать пожар;

Не отмахивайся, не туши

Души трепет и сердца жар.

Запретный, чуть кусанный плод -

Вкусней всего райского сада.

Скоро жизнь пролетит, и вот,

Ничего уже станет не надо.

– Браво! Брависсимо! Рассказывал кому-нибудь?

– Скинул Кристине.

– И что она?

– Цитирую: «Норм стих».

– Нынче стихами женщину не соблазнишь.

– Да,

Не диво, что в награду мне за такие речи

Своих ног никто не кладёт на плечи.

– Брат, если бы я был девушкой…

– Я знаю, брат, – оба одновременно потянулись друг к другу и дали по рукам, образовав громогласный хлопок, пролетевший все улицы этого города, или даже мира, ознаменовавший, что два человека пришли к солидарности.

Затем друзья решили ещё подпортить своё здоровье, отправившись в магазин за самым дешёвым и отвратительным напитком, содержащим невероятное количество градусов на объём 0,5.

– Как поживает Елена? – вдруг спросил Роман.

– Меня почему-то напрягает, когда ты называешь мою мать по имени.

– Почему? Она моя прекрасная Елена, самая прекрасная милфа во всей Элладе.

– Заткнись.

– Ладно, – помолчали. –  У тебя деньги-то есть?

– Не уверен. Давай решать проблемы по мере поступления.

Парни вошли в магазин, славящийся своими просроченными продуктами и дырявыми упаковками, заклеенными скотчем. Полки были забиты неизвестными наименованиями, бог знает откуда взявшимися, вздутыми упаковками кефира, старым чёрствым хлебом, шампунем, который разъедает волосы, и алкоголем, дешёвым и безжалостным. На шатких полках были выставлены алкогольные напитки различных названий, сплошь неизвестные и не внушающие доверия. Друзья долго ходили меж стендов, оценивая бутылки и банки, прикидывая, что из этого меньше навредит или хотя бы не вызовет рвотного рефлекса.

Выбрав по бутылке с непонятной розовой жидкостью и 11% алкоголя, Рома и Никита побрели на кассу. Ожидая в очереди, Никита смотрел на бултыхающуюся в руках бутылку, на яркое содержимое её, и ему казалось, что оно специально сделано таким, что на фоне серой действительности эта гадость привлекает внимание, но что это издёвка, ведь внутри, за ярким розовым цветом стоит не просто серость, но тьма.

– Проходите! – заорала кассирша.

Парни придвинулись к кассе. Отшучиваясь, показали паспорта и стали искать деньги. Под сверлящим взглядом кассирши Никита терялся, никак не мог раскрыть кошель и стал потеть. Роман нашёл у себя несколько карт, на которых едва ли что-то было.

– Молодой человек! – обратилась женщина из очереди почему-то именно к Никите. – Тут за вами вообще-то ещё люди!

Кассирша опустила голову и стала смотреть на него исподлобья. Это окончательно вогнало молодого человека в краску, и он стал задыхаться. Роман приложил одну карту, другую, – «Недостаточно средств»; когда атмосфера на кассе стала невыносимой и казалось, что всё тут вот-вот взлетит на воздух от накопившихся эмоций и жары, Роман приложил свою кредитку. Улыбнувшись кассирше и даме в очереди, он взял бутылки, толкнул Никиту, и они вышли.

Никита трясущимися руками еле удерживал бутылку, тщетно пытаясь свернуть крышку; Роман зубами раскупорил свою. Понаблюдав за своим товарищем, он взял и то же самое сделал с его бутылкой. Парни сели на свою лавочку и смотрели под ноги, не желая прикасаться к напитку.

– Это же была кредитка, – тихо проговорил Никита.

– Да. Ну ничего, я скоро выйду на подработку.

– Куда?

– Куда получится.

Никита смотрел на розовую жидкость и понимал, что он не будет это пить. Что-то внутри него требовало подпитки, требовало заполнения, как дыра, всасывающая в себя воздух, требующая заткнуть её, но содержимое бутылке были не тем, что нужно. Роман принюхался к содержимому, скривил лицо, зажмурился, и хотел уже было отпить, но

– Я иду, думаю, бомжи сидят, а это мои одногруппники, – раздался звонкий, чуть даже писклявый голос.

К друзьям подошёл Саша – человек, который бог весть зачем появлялся в этих местах, ходил к кому-то в общежитие, встречался с кем-то, но всегда бродил в одиночку. Этот авантюрист и затейник вечно что-то выдумывал, звал всех вокруг присоединиться к нему, но всегда получал отказ. То он открывал на своё и на чужие имена ИП, и кто-то платил ему за это, а после эти ИП закрывались, и неизвестно, для чего они были нужны; то он ездил в столицу и там, встретившись с непонятными людьми, проводил через свои дебетовые карты сотни тысяч, а потом эти карты блокировались; то он торговал подпольно электронными сигаретами, пакетиками с сомнительным содержимым, которые он называл «замена табака»; то он собирал деньги с группы и подходил к преподавателям, после чего все получали зачёт. В общем, Саша был деятельный человек, но иметь с ним дела мало кто хотел. Он казался отшельником, несмотря на всю свою энергию, на стремление всегда и везде быть, всё знать, со всеми общаться.

– Здорово, – в один голос сказали Рома с Никитой.

– Выкиньте это, господи, что вы пьёте, – с нескрываемым отвращением сказал Саша.

– Ну извините, у нас отцы не деканы, как у некоторых, – улыбаясь ответил Роман.

– Отец не даёт мне денег с первого курса. Да и учиться сложнее, чем вам: он если и заговорит со мной, то только об учёбе и только назидательным тоном, напоминая, что мне никаких поблажек не будет. Слава богу, скоро это всё закончится.

– Ладно тебе, он же пошутил, – с участием сказал Никита. – Как твой диплом?

– Да как… наверное, так же, как и у вас.

– Да, – в один в голос выдохнули Рома с Никитой.

– Ничего, за неделю до защиты напишем. Так все делают, – Саша испытующе оглядел парней, – я вижу, вам делать нечего, а поехали со мной.

И он рассказал, но без деталей, что у него есть некая «тема», и что она может приносить большие деньги не просто без больших усилий, но и с удовольствием. Слова «удовольствие» и «приятно» столько раз прозвучали в его неконкретном, сбивчивом и размытом рассказе, что парни невольно поддались на гипноз, решив, что хоть раз можно попробовать заняться каким-то делом с этим забавным и странным человеком. Саша заставил их выбросить бутылки «с отравой» и поманил к себе «чем-нибудь более крепким и дорогим».

– Саш, – тихо говорил Роман, пока они шли к метро, – займёшь немного денег? Мне надо кредитку закрыть.

III

Более получаса ехали они на метро, чтобы добраться до конечной станции, от которой ещё пятнадцать минут нужно было идти пешком. Саша жил на самом отшибе города, в небольшом частном доме, даче, если быть точнее, которую выделил ему отец, лишь бы тот не мешал ему жить с новой женой. На протяжении всего пути Саша интригантски умалчивал и общими непонятными фразами отвечал на вопросы про «тему». Роман и Никита так ничего и не поняли, пока не прошли мимо разваливающихся хибар с одной стороны и двухэтажных коттеджей с другой к небольшому приличному белому дому. У дома расположился огород с парой-тройкой грядок моркови, лука и чеснока, а также несколькими клумбами цветов. В углу раскинулся во все стороны странный горбатый куст, и не видно было, есть ли на нём плоды. Проходя в дом, и Рома, и Никита одновременно подумали, что в таком доме могут жить либо пенсионеры, либо наркоторговцы.

Убранство дома походило на «бабушкино», было выполнено в старом стиле деревенских домов и странно контрастировало с этим молодым, витальным и деятельным человеком, живущем здесь.

– Вуаля! – вдруг разразился Саша. – Вот она – моя берлога, единственное место, где я могу обрести покой.