Вспоминалки

Затем я встретил группу из Иордании, а она оказалась на сто процентов армянской. Я провёл экскурсию по Москве на арабском языке. Туристы вежливо слушали, но я чувствовал, что меня не понимают. Я же, общаясь с ними, запомнил одно слово – "айо" (да). На другой день меня заменили носителем языка – девушкой, которая обычно работала с английским:

– Они сказали, что ты – хороший мальчик, но им хотелось бы кого-нибудь, кто знает армянский.

В другой раз меня зачем-то поставили на греческую группу. Слава богу, её руководитель (они обычно не оплачивали свой тур) уже несколько раз был в Москве. Во время экскурсии по городу он, взяв в руки микрофон, попросил меня:

– Говорите, пожалуйста, по одному предложению на английском, а остальное я сам расскажу.

Из общения с этими туристами я тоже вынес одно слово, но с противоположным значением – «охи» (нет). Теперь меня заменили на одного из сотрудников, которые специально, целой группой, изучали греческий с преподавателем.

Как-то, в пятницу, проводив группу в аэропорт, я поехал домой (это было обычной практикой). Однако в понедельник выяснилось, что накануне вместо меня встретила новую группу, о которой я ничего не знал, дежурная по отделу гид-переводчица. Из-за отсутствия домашнего телефона меня не смогли сразу найти. Она передала мне начатую книжку подтверждения и необходимые документы (так наз. ваучер группы), и я вступил в свои права.

Так я проработал в «Интуристе» чуть больше двух лет (включая учебу на курсах), пока не был призван в армию. За полтора месяца до отъезда я успел получить от него трёхкомнатную квартиру (хотя у меня было тогда два однополых ребёнка), к которой сразу же подключили телефон. В «Интурист» я потом не вернулся: пока я находился в Сирии, он сменил юридическое лицо, поэтому теперь не обязан был брать меня назад. Чтобы не прерывать стаж, я ровно спустя три месяца после увольнения из армии начал работать в одном из управлений Генштаба Вооружённых сил СССР. Затем, правда, я позвонил руководительнице восточной группы, и она объяснила мне, что следовало подождать, пока кто-нибудь из отдела уволится (по ее словам, это происходило очень часто, поскольку в нём работало много гидов-переводчиков разных языков). Но коль скоро люди взяли меня на работу по рекомендации одногруппника по ИСАА при МГУ, я решил уже ничего не менять. Через какое-то время начальница группы спросила соседа-арабиста, который получил от «Интуриста» квартиру в том же подъезде:

– А что, он не вернется к нам?

Мои художества

Хотя все три моих дочери с детства умели хорошо рисовать, а младшая стала художницей, сам я рисую весьма посредственно. Конечно, кое-чему я научился в детском саду и школе от сверстников, которые обращались с кистями и красками лучше меня. Изображая танки, самолёты, бесчисленных рыцарей, гладиаторов, мушкетёров, гусар, немецких и советских солдат с одинаковыми лицами, я со временем набил руку. Однако знаниям о перспективе и прочих премудростях я обязан старшей сестре, которая нигде этому не училась, но умела рисовать хорошо, а главное очень быстро. Как-то во время урока в начальной школе, учительница, увидела рисунок, на котором я изобразил шар с правильно нанесёнными на его поверхности тенями.

– У вас в семье кто-нибудь рисует? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

Вряд ли это была какая-то хитрость, скорее я хотел, чтобы она оценила мою самостоятельность. Тогда я ещё не знал, во что это выльется в будущем. Её задания были несложными, но отнимали много времени. Каждую субботу, после уроков, когда в школе-интернате нас отпускали домой, я ехал к сестре (она жила с бабушкой и тётей, а не с нами). И она мгновенно, на моих глазах, делала то, над чем я мучился часами. Рисовала она прекрасно, с большой фантазией, и впоследствии, не имея никакого специального художественного образования, вела детскую изостудию в своём районе. Но бледные акварельные краски сестры, которая имела привычку использовать в работе промокашку, нашей строгой учительнице не нравились. Поэтому она каждый раз заставляла меня делать цвета более яркими, что соответствовало моему собственному методу рисования. Иногда приходилось выполнять срочные домашние задания самому.

В результате я и мой одноклассник, который спустя несколько лет все два года воинской службы проработал художником, частенько после отбоя занимались оформлением школы. Здесь я тоже выполнял какую-нибудь механическую работу вроде раскрашивания кирпичей на ватмане, который должен был изображать часть каменной стены в одном из наших спектаклей. Ещё меня как-то послали на районную олимпиаду по рисованию. Однако изображённый мною на большом листе ватмана, аккуратно выписанный танк, форсирующий реку, не произвёл на мою учительницу особого впечатления.

– Что-то у тебя сегодня не очень получается, – заметила она и больше на такие олимпиады не посылала. Тогда она уже вела у нас черчение, по которому у меня была одна из немногих четвёрок (к счастью, она не учитывалась при расчёте среднего школьного балла, который в то время суммировался с оценками, полученными на вступительных экзаменах). Но виной этому был ужасный почерк, которым я делал подписи под чертежами. Как бы там ни было, наши совместные семейные усилия особого успеха не приносили, потому что сам я рисовал неважно, а художественный стиль моей сестры учительнице не нравился.

Однажды в школе проводился конкурс на лучший рисунок (городской пейзаж). Работы учеников вывесили в коридоре, возле классов. В том числе и отличный рисунок сестры, выполненный, как всегда, в бледных тонах. Но учительница даже не обратила на него внимания. Один раз я увидел её сидящей в коридоре со стопкой рисунков на коленях. Я подошел, когда она их перебирала. Вдруг учительница вытащила из стопки один лист и сказала мне:

– Вот за этот рисунок я бы сразу дала первое место, но он, к сожалению, не подписан.

Я посмотрел. На нём яркими красками была изображена стройка. На крыше дома стояло несколько рабочих и один из них рукой подавал знаки крановщику, спускавшему вниз плиту.

– Вы знаете, – сказал я, – это мой рисунок.

И действительно это было одно из тех срочных домашних заданий, которое мне пришлось выполнить самому. Так я стал победителем школьного конкурса на лучший рисунок.

Контрабандисты

Поскольку большинство русистов работало в Хомсе, Алеппо, Латакии и Джебле, первые полтора года мы с моим начальником 10-13 дней в месяц проводили в командировках. Однако после смены руководства положение ухудшилось. Новый торгпред оспаривал каждый пункт наших заданий на командировку, а его заместитель по кадрам вообще отказывался их подписывать. Теперь удавалось вырваться из Дамаска всего на 3-4 дня в месяц. Все нормализовалась с приездом нового руководителя контракта, который смог наладить хорошие отношения с начальством. Командировки стали чаще, а один раз Торгпред меня даже взял в Латакию (мы сопровождали министра строительства СССР).

Кроме частых поломок нашей «Лады», причиной которой была описанная выше авария, с нами постоянно случались разные происшествия. Однажды шеф взял с собой в командировку жену и дочь-младшеклассницу, и мы вечером заехали на пляж, возле Латакии. Искупавшись, мы неудачно развернулись на берегу моря, и машина намертво застряла в песке. Наступила ночь. Неожиданно в темноте появился небольшой автобус. Когда мы подошли к нему и попросили взять нас на буксир, группа сирийских молодых людей тут же вылезла из автобуса, приподняла машину и поставила её в безопасное место.

В другой раз, неподалеку от этого пляжа, мы с новым руководителем контракта, не сбавляя скорости, решили форсировать на нашей «Ладе» небольшую речку, которая, как мы поняли потом, соединялась с морем. В результате у машины оторвался номер, а вода залила её до сидений. Нас было трое, мы позвали еще одного парня, который сидел на берегу, и вместе выкатили машину из воды.

– Как мы вернёмся потом назад? – спросил я парня.

– Вода уйдет, – коротко объяснил он.

И действительно после отлива мы без труда пересекли ту же самую речку. Несмотря на летнюю жару, нам пришлось ещё долго просушивать сидения и коврики «Лады».

Как-то мы поехали с делегацией в Пальмиру, через пустыню. Наступил вечер. Бензин на исходе, заправок нет, встречных машин тоже. Думали, так и заночуем. Вдруг вдалеке заметили огонёк. Свернули с дороги, навстречу нам вышел молодой мужчина и продал бензин из канистры. Другая делегация приехала зимой, и мы все вместе отправились через заснеженную пустыню в Дейр-эз-Зор. Там нашли гостиницу. Рядом набережная, по ней протекала небольшая, наполовину высохшая река. Я знал её название, но всё равно спросил хозяина гостиницы. "Это Евфрат," – гордо ответил он. Выход из номера был прямо на улицу. Навалили сверху одеял наши куртки, так и спали. На следующее утро поехали дальше, миновали Ракку и остановились в ас-Сауре, чтобы осмотреть Евфратскую плотину. Вместе с советским инженером мы спустились на лифте вниз, где-то на седьмой уровень, и он показал нам турбины. Затем отвёл на смотровую площадку. Мой шеф решил нас сфотографировать. Для этого он вскочил на парапет и встал спиной к ревущему потоку. Нас всех охватил ужас от такого зрелища. А он спокойно спрыгнул на пол, и мы пошли дальше.

Оба моих начальника приехали в Сирию, имея международные водительские права. Но в Москве у них не было своих машин, поэтому, не имея ещё необходимого опыта вождения в стране, где все ездят, как хотят, и поголовно являются миллиметровщиками, они сначала попадали в опасные ситуации. С первым шефом мы какое-то время ездили на старой «Волге». Один раз нас оттеснил с дороги гигантский автобус, прочертив глубокую царапину вдоль борта. В другой раз, когда мы получили из Москвы новенькую «Ладу», мы двигаясь на ней задним ходом, врезались в мула, точнее в большой мешок у него на спине. Но поскольку в Союзе шеф увлекался гонками на мотоциклах, он научился водить машину так, что мы на трассе легко обгоняли Мерседесы и БМВ. До сих пор с содроганием вспоминаю, как он ночью на дикой скорости ехал по горному серпантину из Латакии в Алеппо. Второй начальник пытался учить вождению меня. Дважды мы приезжали с ним в пустой парк Тишрин, где обычно проводились выставки. В первый раз я чуть не съехал по лестнице вниз, с трудом дотянувшись ногой до педали тормоза (шеф был выше меня на голову, а мы не отрегулировали сидение водителя под мой рост – 176 см). Во второй раз я даже сделал несколько кругов по площадке, потом свернул на улочку, и ехавшая навстречу машина, опасливо прижавшись к бордюру, остановилась.

С первым начальником мы несколько раз были в Ариде, небольшом местечке в Ливане, недалеко от Хомса. Оставляли машину рядом с таможенным постом, шли пешком мимо деревни, затем по камням через ручей и – мы в Ливане. Мы приноровились выносить двухкассетные магнитофоны, ставя их вертикально в черных пакетах. Главное было успеть донести покупки до нашей "Лады", потому что на ней были дипномера. Меня и начальника не останавливали ни разу, но мы особо и не наглели. Как-то он захотел купить видео и телевизор. В лавке ему сказали, что это можно переправить через границу на осле, но в тот день было нельзя, так как патруль получил сигнал о возможной контрабанде гашиша. Однажды мы взяли с собой в Ариду директора Центра русского языка в Дамаске. Она, глядя на нас, тоже купила двухкассетник, и сирийский таможенник остановил её. Тогда она на литературном языке сказала ему: "Мне нужен магнитофон, потому что я изучаю арабский". Таможенник засмеялся и пропустил её.

В Тартусе мы с шефом иногда останавливались на ночлег в бунгало, на специально огороженном пляже для военных. Обычно мы брали с собой пропуска, подписанные начальником Генштаба Сирии. С этим удостоверением у меня как-то случился конфуз. Поехал провожать шефа в Тартус, на теплоход до Одессы. В городе машина заглохла. Стали её толкать, и этот скользкий ламинированный документ выпал из кармана моей рубашки. Обнаружил я это через полчаса, вернулся на то же место, а там работают уборочные машины. Оказалось, что пропуск смыло сквозь дренажную решетку в водосток. Пришлось напечатать длинную объяснительную записку сирийцам, чтобы мне выдали новый.

Как-то в Латакии мы вчетвером остановились в гостинице с до боли знакомым названием "Лазурный берег". Там, в двухэтажном номере, кроме основной двери, которая открывалась с помощью электронной карты, можно было раздвинуть стеклянные и прямо в плавках выйти на пляж. Там же, в Латакии, мы как-то сняли двухместный номер в другом отеле и попросили поставить туда дополнительную раскладную кровать для руководителя наших русистов в Алеппо, которого мы взяли с собой в командировку. Утром к нам заглянула уборщица со шваброй в руках, солидная полная женщина, и, увидев этого роскошного мужчину, с буйной растительностью на обнажённой груди, воскликнула:

– Алла́!

Один раз заезжали в И́длиб (российские СМИ и эксперты неправильно ставят ударение на второй слог), нынешнюю столицу «Джабхат ан-Нусра». Наших специалистов там не было. Встретились с губернатором. Он рассказал нам про местную достопримечательность – советского зубного врача, который учился в Союзе с одной сирийкой, и, женившись на ней, поселился в их городе. До этого мы встречались только с русскими, украинками и белорусками, женами сирийцев, и их детьми-билингвами.

Однажды мы приехали в военно-морской колледж в Джебле. Там советником был капитан 1-го ранга. У него дочь свободно болтала с соседскими детьми, которые то и дело забегали к ним в квартиру. Затем её посадили рядом со мной на диван с "Учебником арабского языка" Ковалёва и Шарбатова, по которому я сам когда-то учился в институте, и она начала так же бойко читать.

В других городах мы часто заходили в местные клубы, где собирались наши специалисты. О таких посещениях мой первый начальник говорил:

– Ну вот, опять я всех обыгрываю в настольный теннис и на бильярде, а ты – в шахматы.

И действительно, несмотря на своё довольно плотное телосложение, мой шеф в этих двух играх был настоящим мастером.

Среди развалин Пальмиры и Угарита

Конечно, за долгие годы моего пребывания в Сирии я увидел множество достопримечательностей, которыми так богата эта страна. Конечно, я не мог их внимательно рассмотрел, потому что почти всегда выступал в качестве переводчика, а не экскурсанта. Хорошо, что эта тематика была мне знакома благодаря работе в «Интуристе». Только здесь приходилось переводить не с русского на арабский, а наоборот.

Самой известной в мире достопримечательностью страны является, безусловно, Пальмира. Я побывал здесь дважды: во время срочной военной службы и через пять лет, работая с делегацией. За всей этой величественной архитектурой поздней античности стоит царица Зенобия. Она объявила о независимости от Рима и подчинила себе всю Сирию, восточную часть Малой Азии и Египет. В 272 г. н.э. армия Зенобии была разбита императором Аврелианом в сражениях при Антиохии (Антакье) и Эмесе (Хомсе).

Второй по известности достопримечательностью Сирии является Крак-де-Шевалье, замок госпитальеров (в 40 км от Хомса). В 2003 г. в ней снимался российский телесериал «Баязет» (по одноимённому роману Валентина Пикуля). Другую крепость, цитадель Салах ад-Дина (в 30 км от Латакии), я посетил, сопровождая министра строительства СССР и Торгпреда. Вспоминаю также нашу поездку в Сафиту (город в 18 км от Тартуса), где находится знаменитая башня, построенная тамплиерами. На крутом подъёме наш ПАЗик не справляется, скатывается несколько раз вниз. Мой приятель, капитан, шутит:

– Интересно, наши тела найдут обезображенными?

С башни в Сафите вниз смотреть неприятно, такая она высокая. С неё видны горы Ливана, Триполи, Средиземное море и Крак-де-Шевалье (все эти сооружения строились так, чтобы можно было передавать друг другу сигналы днём, используя зеркала, а ночью – зажигая костры). Сирийцы мне сказали, что самые красивые девушки в Сирии живут в Сафите. Занятый, как всегда, переводом, я их не успел рассмотреть. До этого на побережье мы видели выставленные на улице картины с изображением "Тайной вечери" и Девы Марии. Рядом бегали ребята полуевропейского вида – потомки крестоносцев. Также мы посетили чисто мусульманские цитадели в центре Дамаска и Алеппо.

В 12 км от Латакии находится финикийский город Угарит (6000 – 1190 до н.э.). До сих пор раскопана лишь его небольшая часть. Мы ходили среди развалин. Это были расположенные в ямах остатки зданий дворцового комплекса, храмов и библиотек (среди руин Угарита были обнаружены тысячи глиняных табличек, содержащих документы, записанные на 8 языках с использованием пяти видов письма). Арвад, в прошлом один из древнейших городов-государств в Северной Финикии (в 3,5 км от Тартуса), расположен на одноимённом острове. Нас отвёз туда катер – женщины и дети сели внутри, а мужчины, свесив ноги с борта, устроились снаружи.

Кроме того, я видел монастырь Святого Симеона (в 35 км от Алеппо), развалины Ресафы (древнего Сергиополя), расположенной к юго-западу от города Ракка и реки Евфрат, монастырь Святой Фёклы в Маалюле (в 55 км от Дамаска) и так наз. Хрустальную мечеть Сейиды Зейнаб, внучки пророка Мухаммеда, особо почитаемой мусульманами-шиитами (в южном пригороде Дамаска). В Маалюле, жители которого до сих пор говорят на одном из арамейских языков, мы частенько заполняли небольшую пластмассовую канистру местным монастырским красным вином типа нашего кагора, когда отправлялись в очередную командировку.

Отдельно надо сказать о достопримечательностях крупных городов. В Дамаске – это, конечно, огромная мечеть Омейядов (VIII век), в которой находится могила Салах ад-Дина. В Хаме – нории (гигантские водяные колеса). В Хомсе – мечеть Халида ибн аль-Валида (XI век), военачальника, возглавлявшего арабское завоевание Сирии в VII веке, кульминацией которого стала битва при Ярмуке (636 г.), положившая конец византийскому господству в Сирии. Здесь находится его мавзолей.

И снова Петровка, 38

Несколько месяцев назад туристическая фирма, в которой я работал, ликвидировалась, и я сидел дома. Вдруг мне позвонили и вызвали на Петровку, 38. Я попытался связать это с моей работой в должности начальника финансового отдела, но оказалось, что речь идёт о моём однокласснике, скульпторе по профессии. Его обвиняли в теракте против Посольства США в Москве, совершённом как ответ на бомбардировки Югославии. Затем об этом сняли документальный фильм, который показали по ТВ. Я записал его на видеоплёнку и передал однокласснице. От неё ранее я узнал все подробности (она какое-то время состояла в гражданском браке с подозреваемым). Он с напарником, переодевшись в камуфляж, захватил машину и, подъехав к Посольству США, попытался выстрелить в него из двух гранатомётов. Но оружие у них было копаное, поэтому дало осечку. Находясь под следствием, одноклассник сказал, что знает только имя своего напарника. Зато он подробно описал всех, с кем учился, и даже вспомнил их школьные клички.

– Это правда, что Вы во 2-ом классе написали роман? – спросил меня следователь.

– Да, правда, – ответил я.

– Потом пробовали что-то писать?

– После армии разослал в редакции разных журналов пять рассказов, но везде мне отказали.

– А почему?

– Сказали, что они безыдейные.

Потом следователь упомянул фамилии ещё нескольких однокашников. Ни разу не задав мне прямого вопроса о том, что я знаю об интересующем его деле, он вдруг сказал:

– Судя по всему, Вы не хотите нам помочь.

– Но я не видел его со дня окончания школы, – быстро ответил я.

– Нет, он был на вашей встрече одноклассников пять лет назад.

Это правда, но в квартире упомянутой одноклассницы было столько народу, что я даже не запомнил всех, кто там присутствовал. Ничего не добившись от меня (в интернате за всякое фискальство устраивали тёмную, да и представьте себе на миг, как Кюхельбекер идёт к директору Царскосельского лицея доносить на Дельвига), следователь подписал мой пропуск, и я пошёл домой. Позвонив однокласснице (к сожалению, она вскоре умерла), я узнал, что её тоже вызывали на Петровку, 38. Там побывал ещё один наш однокашник, которого милиция, не найдя дома, привезла с дачи. Как-то одноклассница помогала ему с разменом квартиры после развода. А меня она однажды попросила помочь её другу с продвижением скульптурных работ, и я связал его с одним знакомым журналистом, писавшим об искусстве.

Однокласснику дали 6,5 лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима, но оставили в Москве. Тот, кто навещал его, сказал, что в камеру ему привезли глину и теперь он лепит там начальников.

Как я не стал вторым Галуа

Наверное, я полюбил математику благодаря нашему учителю, который к тому же был очень сильным шахматистом. Раз он дал нам сеанс одновременной игры вслепую на четырёх досках. Спустя год, в 6-ом классе (напомню, что я научился играть в шахматы только в 5-ом), теперь уже в обычном сеансе на двадцати досках для всей школы, мне удалось одержать над ним победу. Математик был большим оригиналом. Иногда в классе происходили такие диалоги:

– Поставьте "два", я распишусь.

– За что?

– "За что?" спрашивают в милиции. У меня спрашивают "почему?"

– Почему?

– Ко мне обращаться то-о-лько по математическим вопросам.

Если, например, во время урока у кого-то падала на пол точилка, он немедленно реагировал:

– Кто уронил чернильницу? У меня музыкальный слух.

Во время ночного дежурство по интернату он будил нас следующим образом:

– Подъём, отцы, вставайте. Сегодня на завтрак у нас кар-р-манная каша.

Такое обращение к мужской половине класса у него содержалось и в обычной фразе:

– Обижаешь, отец, обижаешь.

И ещё одно, глубоко философское высказывание:

– Все мы ошибаемся, только этим мы похожи на гениев.

В конце учебного года он освободил меня от своих уроков, и я в течение мая разгуливал по лесочку, находившемуся на территории нашего интерната.

В 7-ом классе у нас появился новый учитель математики, обладавший уникальной памятью, но несколько педантичный. Время от времени он низко наклонялся над учительским столом, вытянув указательный палец руки, и, грозно посмотрев на какую-нибудь оробевшую девочку, называл вначале её имя, а после недолгой паузы – фамилию её тезки, сидящей в другом конце класса.

– Ну, неплохо сказал, неплохо, правда, неве-е-рно, – с особым ударением на последнем слове говорил он кому-нибудь из ребят. – Ты был бы умным мальчиком, если бы не был дураком (Какая логика!). Это же артель «Напрасный труд». Ты не ра-бо-та-ешь! Вызываю к доске – отец дьякон, деньги на кон! И в какой тетради на парте ты оставил свои знания – в коричневой или голубой? Вижу, что не помнишь. Та-а-к, здесь у нас медвежий угол. Откуда ты получил этот квадратный корень? Как «мудрец перед Дадоном, стал и вынул из мешка Золотого петушка». Какие сопряжённые? Ну-ка, может быть, я издалека не вижу, – он вставал, лицо его с очками, болтающимися на самом кончике носа, вытягивалось. – Нет, вроде бы так, не ошибся. А ну, сотри скорее, чтобы никто не увидел.

Затем он садился за стол и выдавал что-то явно не из классики:

Славу в детстве много били

По неокрепшей голове,

И в голове его извилин

Оказалось только две.

Никто из учеников не воспринимал это всерьёз, наоборот, слушали с восторгом. Я же, начитавшись популярных книжек Я.И. Перельмана по арифметике и алгебре, мечтал о математических открытиях. В 5-ом классе я придумал способ вычисления площади круга и объема шара, вписав их в квадрат и куб соответственно, а также быстрого деления и умножения в уме чисел на 5. В 6-ом классе, когда алгебру у нас вела женщина, я обнаружил в квадратах, кубах чисел и в их разности определенные закономерности, которые пояснял с помощью правила Гаусса. Свои результаты я показал новому учителю в 7-ом классе. Но мои «открытия» не произвели на него никакого впечатления. Тогда я не знал, что проявленный таким образом интерес к математике выйдет мне боком в 10-ом классе, когда он каждый урок вызывал меня к дополнительной доске, в правом углу класса, и заставлял решать сложнейшие задачи для поступающих в вузы. Конечно, они были мне не под силу, и я мог делать это только с его помощью. К тому же я стал пропускать много занятий по болезни и впервые получил за год четвёрки по алгебре и геометрии.

На 3-ем курсе института мы должны были сдавать зачёт по предмету "Использование математических методов в гуманитарных науках". Для этого следовало ответить по билету, либо объяснить решение одной из пяти предложенных задач на Фортране. Я попросил помочь в этом старшую сестру жены. Нельзя сказать, что сразу понял решение (в какой-то момент она даже стала сердиться), но на зачёте я смог его объяснить. Позднее, по указанию научного руководителя, я сам применил в своем дипломной работе на тему "Порядок слов в арабском прозаическом тексте" (правда, в примитивной форме) математические методы. Я расписал на карточки две тысячи предложений, взятых путём сплошной выборки из нескольких текстов, и в конце каждой главы (дипломная работа получилась очень длинной – 120 страниц, хотя было достаточно 40) указывал частотность случаев прямого и обратного порядка слов.