– Развилку?! – сдвинул брови старый дружинник. – Тогда уж не развилку, а, скажем, шумный базар, обнесенный канавой, болотом и грудой булыжников!
– Нет, нет, именно развилку…– покачал головой Гостомысл, не сводя глаз с алеющей в закате полосы горизонта. – Пойти на Царьград и…Взмыть на крыльях победы…Или утонуть в позорном море поражения…
– На этой развилке мы уже давно повернули в сторону первого пути…Мы не ринулись бездумно на Царьград, а дождались случая, позвавшего императора на восток…– рассудил Бойко. – И кстати…Михаил стоял с нами на той же развилке. И побрел тропой поражения, уведя войско защитников из стольного города…
– Мы можем лишь предполагать, что все делаем верно. Но порой соперник оказывается непредвиденно стоек. Чтобы победить – нужно опасаться врага, как если бы он был разбуженным голодным шатуном. А не мнить его хлипкой букашкой. Учитывай, что их корабли гораздо мощнее наших. Борта их высоки, и из-за них то и дело летят копья, стрелы и раскаленные горшки с какой-то полыхающей дрянью…
– От всего этого мы закрылись бы щитами, как обычно! – весело возразил Бойко, словно описываемые им действия были чем-то наилегчайшим для выполнения. – А потом пробили бы днища греческих корыт таранами! А затем наслаждались бы видом тонущего врага, захлебывающегося в водах собственного залива!
– Но сперва понесли бы немалые потери среди наших воинов…
– Ну хорошо, никто и не говорит, что греки – букашки! – сдался Бойко. – Однако именно поэтому мы идем на Царьград только сейчас, когда тут нет ни их флота, ни армии. И к тому же с нами наши боги! Они заострили наши мечи праведным гневом возмездия. Они не позволят нам пасть!
– И у этих стен есть свой могущественный Бог, – резонно заметил Гостомысл.
– Но Он – один, а наших богов много, – рассмеялся Бойко, смахивая ладонью крошки за борт кораблика.
– Тебе все смешно, – неодобрительно покачал головой старый князь. Хотя на самом деле он потому и держал при себе Бойко, что тот непрерывно развлекал его получше любого шута. – Как бы там ни было, это не война богов. Эта наша война. Но я боюсь проиграть не оттого, что меня страшит смерть…
– Ох, смерть меня уже, вообще, не страшит. Спина и колено порой болят столь нестерпимо, что я готов сам себе отрубить голову, – рассмеялся Бойко, несколько раз ударив ребром ладони по своей шее. – Мы прожили добрую жизнь, друг мой, в ней было все…– Бойко с довольной улыбкой оглядел плывущие над головой облака, грудящиеся друг над другом причудливыми фигурами. – Умирать не хочется, не стану отрицать. И все же умирать сегодня не так обидно, как, скажем, лет тридцать назад…Не так обидно и не так волнительно. Ведь о своих домах мы позаботились: наши детища не останутся в нищете. Их ждет достойное будущее.
– Ты позаботился о своем доме, это так. Но я же поставил свой на край горы с осыпающимися склонами…– было видно, что нечто невысказанное тяготит князя.
– Даже если мы не достигнем целей, и Царьград окажется львом, а не придавленным мышонком, это не будет крахом. Новгород процветает. И пущай казна оскудела, но мирные соседи – уже само по себе богатство, – Бойко видел в любом деле всегда только самое лучшее, опуская менее радостные детали.
– Мир с соседями – сегодня есть, а завтра уже нет. Его надобно поддерживать, как священный огонь на капище…К тому же сильному не нужно согласие со слабым. Мы не должны терять мощи, токмо так с нами будут считаться…И я не уверен, что Есений окажется столь бережлив, чтоб не развеять по ветру то наследие, которое останется после меня.
– Есений – хороший юноша, – заступился незлобивый Бойко.
– Возможно. Но дабы княжество не сгинуло вслед за мной, необходим сильный преемник, а не просто хороший юноша…– Гостомысл часто гнал от себя сомнения в отношении младшего сына, но они точили его даже тогда, когда он не говорил о престоле. – Он не готов к этому бремени. Я сам виноват, что не учил его, как полагается. Я все свои чаяния возложил на его старших братьев. И теперь, когда боги отняли у меня сыновей, я понимаю, что наказан самой суровой карой.
– Есений справится, – ничего другого Бойко не мог теперь сказать. – Ему придется. Иного выхода нет.
– Вообще-то, есть, – на устах Гостомысла вдруг образовалась улыбка. – Я не говорил тебе прежде…У меня есть еще один сын.
– Еще сын?! – вскликнул Бойко, который даже не допускал такой возможности и в мыслях.
– Ну, тише, – усмехнулся Гостомысл, приложив к губам указательный палец. – Всем хорош мой тайный сынок. И с оружием управляется ловко, и стать в нем благородная, и отвага. Но только не быть ему князем…
– Почему это?! – взбодрился Бойко. Но на его вопрос ответа не последовало. Гостомысл молчал. – О нет…– помощник князя, сдвинув густые взъерошенные брови, пытался сам постичь причины. – Надеюсь, тот мужик, который воспитал его – это не я?! – пошутил Бойко, догадавшись отчего имя тайного отпрыска содержится в секрете.
– Спи спокойно, это не ты, – Гостомысл по-приятельски хлопнул Бойко по плечу.
– Успокоил…Ну так…Он здесь? На корабле?! На кого ты смотришь?! – Бойко тут же взялся проследить за взглядом Гостомысла, но старый князь уже вновь смотрел на синюю морскую рябь.
– Да, как и положено сыну, он со мной в этом походе. И он всегда был на моих глазах. Я видел, как он растет и крепнет, но не смел подойти к нему ближе, чем на дюжину шагов. Это все, что я могу сказать тебе, – подмигнул Гостомысл своему старому другу.
– Я его знаю? Сколько ему лет?! Как его звать?! – любопытство съедало Бойко. – Он из уважаемой семьи?! Он сирота или его родители еще живы?!
– Его родители еще живы. И у него есть младший брат – тоже «хороший юноша», как ты изволил выразиться…Нет, не смотри на меня так: тот второй – не мой, – посмеялся Гостомысл.
– Слава богам, – нарочито выдохнул Бойко. – А то мне уже стало жалко того приемного папашу…Итак…Тот второй – тоже с нами в походе?! Он здесь, на борту?! Нужно искать двух братьев…– Бойко уже стриг глазами княжескую ладью, а также те кораблики, что были поблизости или шли с ней вровень.
– Ахаха, нет, тот второй в Новгороде. Он пока еще паренек, а не мужчина, и не должен уходить из дома, – Гостомысла забавляло то, как оказался заинтригован его соратник. – В любом случае теперь забудь то, о чем я тебе поведал…– на сей раз старый князь не смеялся.
****
Золотой Рог нежился в лучах заходящего солнца, когда на горизонте показалась черная туча. Множество кораблей стремительно приближалось к мирному берегу, по которому еще в полдень беззаботно бегали детишки.
Прожорливой волной русы хлынули на столицу Греческого Царства. И хоть сам город был укреплен, его процветающие окрестности оказались беззащитны. Нападение явилось неожиданностью для жителей, не готовых ни сражаться, ни бежать.
****
Над головой Гостомысла чернела пропасть звездного неба. Но вокруг князя было нетемно. Огни пожаров казались ярче солнца. Крики и плач растревожили эту ночь. Столь оживленно здесь прежде бывало лишь в дневные часы.
Заложив руки за спину, старый князь ступал по дороге, по сторонам от которой полыхали домишки. Его взгляд остановился на лице какой-то молодой гречанки. В слезах прижимая к сердцу заливающегося плачем младенца, она что-то лепетала на своем языке, обращаясь к косматой тени с мечом в руке, нависшей над ней и ее малышом.
Но жестокий воин не внял мольбе и замахнулся. Однако его мощная длань была остановлена.
– Пожалей. Тебя же просят, – Гостомысл придержал запястье варяга, возвышающегося над женщиной с ребенком.
Варяг ничего не ответил. Возможно, не знал языка, на котором к нему обратились. А может, не посчитал нужным противоречить. Сплюнув, он развернулся и пошел к следующему дому.
– К чему сие показное милосердие? – прозвучало за спиной хозяина Новгорода.
– Это не милосердие…А здравый смысл, – спокойно ответил Гостомысл, не сводя взгляда с полыхающей крыши какого-то сарая. – Женщина и ребенок не представляют опасности. И нечего тратить на них время, пока имеются более опасные противники.
– Женщина и чадо – самые опасные противники, – возразил тот же голос. Это был суровый предводитель литвинов, Валдас Изок. – Ребенок – это будущий муж. Он вырастит и сделается тем опасным противником, о котором ты глаголешь…А его мать нарожает ему братьев, которые встанут вместе с ним!
– Ты слишком кровожаден, – из уст Гостомысла замечание прозвучало несколько снисходительно. Ему всегда не нравился этот один из самых дальних его соседей. – Не будь столь ярым. Может, и твою дочку пожалеют однажды…
– Не пожалеют. Посему и я не пожалею ни того врага, что на коне, ни того, что в колыбели, – отрезал Валдас Изок. – А кстати, не ты ли призывал наше войско разить греков без жалости?!
– Это всеконечно, я, – кивнул Гостомысл. – Но каждый воин сам определяет ту грань, за которую не станет переступать.
– Это для твоего воина есть грань. А для моего нет, – хорохорился Валдас Изок.
– Мое дело – вдохновить на победу. А уж ее цену каждый выберет сам, – подмигнул Гостомысл. Он не впервые видел зарево чужих пожарищ и разбегающихся в страхе жителей. Он знал это горе. Но не упивался им. Его не захватывало то всемогущее безумие, когда чужая жизнь оказывалась в его руках.
****
Гостомысл понял, что задремал в своем походном шатре, лишь тогда, когда звонкий голос помощника выдернул его из сонной неги. Подняв голову, князь огляделся, пытаясь определить, которое нынче время суток.
– Ужели утро, Горыня? – зевнул хозяин Новгорода, потирая седую бороду.
– Лишь вечереет, правитель, – отозвался слуга. А потом заговорил тише, – тут такое дело…В гавани стояло несколько торговых кораблей. Их захватили. Но они не греческие…
– А чьи же? – вновь зевнув, Гостомысл потянулся. Спина и шея затекли, хотя спал он недолго. Первый день осады самый трудный. Не время сладко почивать.
