Как-то после очередного похода в театр Матильда впервые пригласила Мишу в дом. «На чай», – сказала она. Сидели на кухне, и мама кормила их ужином. Вышла Иза. С усмешкой оглядела всю компанию и сказала что-то едкое и язвительное. Матильда покраснела, а мама вздохнула и покачала головой. Миша сидел, опустив глаза.
Через месяц он пришел с букетом гладиолусов и попросил Изиной руки. Матильды дома не было.
– А как же Матильда? – растерянно спросила мать.
Миша удивился:
– А при чем тут Матильда? С Матильдой мы просто друзья.
Тем же вечером Иза встретилась с любовником и сообщила ему, что ей поступило предложение руки и сердца.
– Конечно, выходи, – устало кивнул адвокат. – Пора же как-то упорядочить свою жизнь.
Она посмотрела на него долгим и внимательным взглядом, развернулась и пошла прочь. Тем же вечером объявила Михаилу, что принимает его предложение.
Что творилось с Матильдой, знал только бог. Мать смотрела на нее и украдкой вытирала слезы. Отец хмурил брови и отводил глаза. А Иза была весела и беспечна – шила у портнихи свадебное платье и бегала по магазинам, ища белые туфли.
Матильда лежала на кровати лицом к стене. Вошла Иза и раздвинула шторы. Матильда зажмурилась от яркого света. Иза присела на край кровати и потрепала по голове.
– Эй, вставай! Хорош валяться! У сестры свадьба на носу, а она трагедь разыгрывает!
Матильда дернулась и сбросила Изину руку.
– Нет, я не понимаю! – искренне возмутилась Иза. – Ну, что поделаешь, если он выбрал меня? Разве я в чем-то виновата? В конце концов, у вас же ничего не было, вы же просто дружили. Или я не права?
Матильда села на кровати и, не глядя на сестру, тихо сказала:
– Ты права, Иза. Конечно, ты, как всегда, во всем права.
– Ну вот и порадуйся за меня! – радостно подхватила Иза. – И за своего друга, между прочим, тоже.
Матильда кивнула.
Свадьбу справляли дома. Матильда помогала матери резать салаты и накрывать на стол и молила бога, чтобы эта пытка поскорее закончилась.
– Только бы все это пережить! – шептала она.
День свадьбы был яркий и солнечный, с легким дуновением свежего ветерка. А когда подъехали к загсу, пролился короткий, теплый грибной дождь. И после на небе высветилась яркая и четкая радуга.
– Это к счастью! – расплакалась мать и бросила испуганный взгляд на Матильду.
Матильда улыбнулась и кивнула. «В конце концов, два любимых и родных человека счастливы!» – подумала она. Именно в тот момент она навсегда поставила точку на своих страданиях и сомнениях и запретила себе считать, что несчастна.
После свадьбы молодые уехали жить к Михаилу – у него была своя комната в коммуналке в Новых Черемушках. Через год Иза родила первого сына – Бориса. Матильда приезжала к сестре через день – постирать, приготовить обед, погулять с племянником во дворе.
Родители старели, болели. Отец перенес почти подряд два инфаркта, а мать мучили ноги – сильнейший артроз. Матильда приняла все хозяйство на себя. Смиренно и без роптаний. Продолжала ездить и помогать сестре, та была беременна вторым ребенком. Родилась дочка, Леночка.
Матильда старалась убежать вечером пораньше, до прихода Михаила с работы. Душа все еще болела, видеть его было тяжело. Но она искренне радовалась, что у сестры хорошая и счастливая семья, и очень огорчалась, когда Иза после семейных ссор жаловалась на мужа. Она хорошо знала непростой характер сестры и понимала, как нелегко приходится с ней Мишеньке. Да-да, про себя она по-прежнему называла его «Мишенька».
Родители ушли совсем не старыми, один за другим. Сначала мама, потом отец. После смерти матери отец так и не пришел в себя – часами сидел в материнском кресле и смотрел перед собой. Так в ее кресле и умер – просто заснул и не проснулся.
Матильда осталась одна. Вот тогда-то сестра и предложила ей съехаться – обменять комнату Михаила и трехкомнатную квартиру Матильды.
– Я же тоже имею на нее право! – заявила Иза. – И потом, ты одна, а так будешь в семье.
Изольда считала, что делает великое одолжение, освобождая Матильду от одиночества. Да и потом, им жить вчетвером в коммунальной комнате, а Матильде – одной в отдельной трехкомнатной? Разве это справедливо? До желаний самой Матильды никому не было дела. В общем, съехались. Полгода подбирали варианты. Учитывали только пожелания Изы.
В новой четырехкомнатной квартире Матильде досталась самая маленькая, восьмиметровая, комната с окнами на север. Любимый родительский буфет, старинный, еще прабабкин, с резными деревянными лилиями по фасаду, Иза безжалостно выкинула. Матильда плакала, умоляла сестру сохранить буфет. Хотела поставить его в свою комнату, но не позволила кубатура, к тому же Иза кричала, что везти в новую квартиру «этот хлам» она не позволит. Сразу стало ясно, кто в доме хозяин и что роль Матильды четко определена – ей предстоит быть приживалкой. Единственное, что удалось спасти, – любимое мамино кресло и родительский торшер.
Домашние хлопоты – уборка, стирка, глажка и готовка – достались безропотной Матильде. Считалось, что Иза занимается детьми. Хотя и здесь не обходилось без Матильдиной помощи – сварить вечернюю кашу, выкупать детей, почитать на ночь книжку.
Иза мечтала выйти на работу, поэтому она предложила Матильде оставить службу в библиотеке и «полностью заняться домом». От возмущения Матильда задохнулась и расплакалась:
– Ну, знаешь, так распоряжаться моей жизнью!
В первый раз сестры не разговаривали около месяца. Иза называла это «бунт на корабле» и посмеивалась. Михаил Борисович в отношения сестер не влезал, делал вид, что ничего не замечает. В общем, выбрал для себя удобную позицию.
Иза вышла на работу – устроилась секретаршей к начальнику стройуправления. Детей отдали в сад. Конечно, они начали без конца болеть, хватали все подряд – и свинку, и корь, и ветрянку. Иза укорительно смотрела на Матильду, Матильда отводила глаза и чувствовала себя виноватой. А когда Иза забеременела третьим ребенком, все само собой встало на свои места, Матильда ушла с работы.
Беременность Изы проходила очень тяжело – страшный токсикоз и угроза выкидыша. Детей из сада забрали, Иза боялась инфекций. Сама она почти целыми днями лежала – кружилась голова и безумно тошнило. Матильда полностью взяла на себя дом, и детей, и Михаила, и сестру. Третий ребенок, мальчик, родился недоношенным и очень слабым. И этого ребенка, которому отдавала всю душу, заботу и жалость, Матильда и полюбила больше всех.
Работал теперь один Михаил. Какая зарплата у специалиста, пусть даже у ведущего? Слезы, а не зарплата. И такая огромная семья!
Матильда научилась переплетать книги (по тем временам платили за эту работу неплохо), а по утрам разносила телеграммы – благо почтовое отделение находилось на первом этаже их дома.
Однажды у Матильды появился кавалер – одинокий вдовец Виктор Петрович. Матильда принесла ему заказное письмо. Виктор Петрович пригласил почтальона выпить чаю – и знакомство завязалось. Как-то раз сходили в кино, пару раз погуляли в парке. Один раз сходили в театр.
Матильде он нравился – тихий, положительный, непьющий. Он предложил переехать к нему. Тем же вечером она рассказала все сестре.
У Изы началась истерика. Брызгая слюной и выкатив глаза, она кричала Матильде, что та полная идиотка и законченная дура.
– Он хочет использовать тебя! Нанять бесплатную домработницу. Проехаться за твой счет! И ты будешь стирать ему носки и мыть за ним грязные кастрюли! А потом ты ему надоешь, и он выкинет тебя на улицу. И куда ты денешься – в дом престарелых? Обратный путь тебе заказан. Я предательства не прощаю!
Матильда сидела на стуле опустив глаза и тихо плакала. Тем же вечером она сказала Виктору Петровичу, что переехать к нему не сможет, и предложила просто встречаться – по выходным. А он ответил, что его это не устраивает, так как ему надо устраивать свою жизнь. И добавил, что будет искать другую соискательницу на место законной супруги.
– Вот видишь, я была права, – торжествующе объявила Иза. – Ты была ему нужна только в роли домработницы. А здесь ты в своей семье и в своем доме!
Матильда поплакала и признала правоту сестры. Матильда сказала Виктору Петровичу, что он свободен от своих обязательств и вправе устраивать свою жизнь. Он вздохнул и сказал, что ему очень жаль – такие порядочные и приличные женщины встречаются нечасто.
Больше с Виктором Петровичем Матильда не виделась. Лишь однажды, спустя примерно полгода, они столкнулись в дверях продуктового. Виктор Петрович нежно держал под руку свою спутницу – миловидную, пышнотелую крашеную блондинку средних лет в высокой норковой шапке. Он отвернулся и сделал вид, что Матильду не заметил.
А дети росли, и хлопот прибавлялось. Один принесет из школы грипп или коклюш – болеют всем скопом, по полной программе. Денег вечно не хватало, продукты достать было все труднее и труднее. Разнеся телеграммы, Матильда начинала борьбу за выживание. Два часа отстоять за мороженым мясом, где костей больше, чем самого мяса. Два часа за сыром и колбасой. Еще полтора – за зелеными абхазскими мандаринами, определенно снятыми незрелыми. Если повезет – схватит ветку недозрелых бананов, килограмм в руки. Кому объяснять, что в семье трое детей! Таким же замученным, еле стоящим на ногах теткам?
Она еле тащилась домой с необъятными сумками, а дома сестра устраивала очередной разнос: и мясо не то, и сыр подсохший, и фрукты зеленые – как их давать детям?
Матильда опять плакала и пыталась оправдаться.
Летом была дача. А там хлопот еще больше, чем в городе, – ездить за продуктами в ближайший поселок или в Москву, готовить на керогазе, таскать воду из колонки. И полночи, почти до утра, ждать, пока дети вернутся с гулянок и свиданий.
В десятом классе Леночка влюбилась и бросила школу. Узнали они об этом почти перед самыми выпускными. До этого Леночкин возлюбленный доставал медицинские справки – его мать работала в районной поликлинике. Когда хватились, оказалось, что Леночка – на четвертом месяце. В роно пошли навстречу, и ее перевели в вечернюю школу. Да это ладно, а что делать со всем остальным? Перепуганный кавалер жениться не отказывался, но разве в этом дело?
В общем, худо-бедно, сыграли свадьбу, и Леночка переехала в дом свекрови. А там отношения не сложились с первого дня. Свекровь обвиняла Леночку, что та совратила ее чудесного мальчика и поломала ему жизнь. Ну, с «совратила» понятно. Два неопытных птенца наломали дров и сами были напуганы до смерти.
Когда Леночка родила, Матильда стала приходить к ней почти ежедневно. Стирала ползунки и пеленки, гуляла с малышом, чтобы Леночка могла хоть часок прикорнуть днем, готовила ужин, чтобы не злить привередливую свекровь. И тихо под вечер исчезала, чтобы никого не раздражать.
Борис поступил в институт. Мальчик вроде серьезный, положительный, но нездоровый – в семнадцать лет у него обнаружили диабет. Женился он на втором курсе. Ксаночка была приезжей, из Курска. Девочка тихая, скромная, воспитанная. Но Иза ее невзлюбила. Называла забитой овцой и добавляла, что ее сын мог определенно рассчитывать на лучшее, хотя бы на москвичку с жилплощадью. Прописать к себе девочку она отказалась. Молодые обиделись и съехали в общежитие.
Через год Ксаночка родила первую дочку, Олечку. В общежитии – восьмиметровая сырая комнатушка. Общая кухня и туалет с душем на соседнем этаже. Как выкупать ребенка? Ставили в комнате таз, и Борис таскал ведрами воду, которую грели кипятильником. Матильда старалась помочь чем могла. Возила в судках обеды – суп, второе. Ксаночка плакала и говорила, что без нее они бы пропали.
Герман пустился во все тяжкие. Талантливый парень, все ему давалось легко, а учиться не захотел. Увлекся гонками на машинах, а там – тотализатор. Легкие деньги. Потом начался ипподром, дальше – карты. Баб – море. Сошелся с одной, старше его лет на десять. Из «деловых», работала в ресторане метрдотелем. И еще спекулировала – тряпки, посуда, золото. Была не дура выпить. Жили весело, на полную катушку. Кабаки, гулянки, поездки в Сочи и Прибалтику. А там снова – кабаки и гулянки.
Иза сходила с ума. Кричала Матильде, что это ее воспитание. Что она распустила и избаловала детей. Матильда неловко оправдывалась и, как всегда, уходила к себе плакать. Михаил Борисович молча страдал – дети не оправдали его надежд.
А потом заболела Иза. Болезнь тяжелая, длительная и неизлечимая. Лимфогранулематоз. Человек не живет и не умирает – мучается. Теряет силы. Какой-то врач сказал Изе, что она заболела на нервной почве. И она обвинила во всем детей – безалаберных и безответственных, изуродовавших свои и ее жизни. Мужа, равнодушного, думающего только о работе. И конечно, сестру, «приложившую ко всему этому руку».
Но было не до обид и слез – надо было вытаскивать Изу. У Бориса и Леночки – дети, очень непростая жизнь. У Германа своя история – какие-то неприятности с органами. А Мишенька совсем сник и растерялся. Сидел за столом и смотрел в одну точку. Всех надо было вытаскивать и всем помогать.
Матильда стала главной в семье. Больница, врачи, Иза, племянники, внуки, домашние хлопоты, передачи в больницу и, конечно, потерянный и растерянный Мишенька – все было на ней.
– Только бы хватило сил! – шептала она по ночам.
И неумело, своими словами, молилась: выпрашивала у Бога здоровья сестре, душевных сил Мишеньке, благополучия племянникам и терпения и физических сил себе.
Когда забирали Изу из больницы на Каширке, жизнь в доме становилась и вовсе невыносимой. Больная обижалась, капризничала по любому поводу, привередничала в еде. Матильда откликалась на любую просьбу сестры, пусть самую нелепую. Уговаривала себя, что надо держаться.
Летом вывезли Изу на дачу. Поставили кровать под яблоней, и Иза целый день лежала и дремала. Однажды позвала Матильду, обняла ее и стала просить прощения.
– За что? – изумилась Матильда.
– За все, – усмехнулась Иза. – Ты же знаешь, есть за что.
– Ну, это дела давно минувших дней, стоит ли говорить? Жизнь сложилась так, а не иначе. Да и вообще уже почти прошла, – улыбнулась Матильда.
– Знаешь, мне осталось немного. Не перебивай, я это чувствую. – Иза вздохнула и взяла Матильду за руку. – У меня к тебе просьба. – Она замолчала и долго смотрела перед собой: – Не бросай Мишу. У детей своя жизнь. А он на земле один – ни друзей, ни родни. – Иза опять усмехнулась. – Ну, с друзьями это, положим, я постаралась. Ты же знаешь, как я не любила все это. Дети – эгоисты, все в меня, до отца им не будет никакого дела. А без тебя он пропадет. Да ты это и без меня знаешь.
Сестры долго сидели обнявшись и молчали. В конце августа Изе стало хуже, и ее отвезли на Каширку. А через две недели ее не стало.
После похорон Михаил Борисович почти не выходил из своей комнаты. Есть отказывался, пил только чай. Матильда тихо заходила, ставила поднос с чаем и бутербродами, а он лежал лицом к стене и не поворачивался. На ее робкие вопросы не отвечал. Матильда уходила к себе и плакала. Через месяц вышел на работу. Приходил вечером, молча кивал Матильде, молча съедал оставленный на столе ужин и уходил к себе. Приходили дети и внуки – он смотрел на них с растерянной улыбкой, и казалось, что и они были ему в тягость.
Однажды Матильда постучалась к нему в комнату и сказала, что нужно поговорить: она считает, что им нужно разменять квартиру. Она согласна на любую и в любом районе. Он удивленно посмотрел на нее и признался, что ничего не понимает. Она терпеливо и медленно объяснила, что он еще молодой мужчина и может устроить свою жизнь. А она ему сейчас точно помеха. Он покачал головой и рассмеялся:
– Сбагрить меня хочешь?
– Что ты! – испуганно вскрикнула Матильда. – Как такое тебе могло прийти в голову!
– А тебе? – удивился он. – Мы же семья. Теперь, правда, в таком вот укороченном виде, – сказал он и заплакал.
Матильда обняла его и погладила, как ребенка, по голове.
Ровно в шестьдесят Михаил Борисович ушел на пенсию. Объяснил, что в последние годы абсолютно не видел смысла в своей работе – все пустое и надуманное. По утрам, после завтрака, взяв список, четкими буквами написанный Матильдой, шел в магазин. Матильда тем временем убирала квартиру и готовила обед. Потом они вместе выходили на улицу, если было надо, в поликлинику, в сберкассу или на почту. Два раза в месяц ездили на кладбище к родителям и Изе. Потом возвращались и обедали. А после обеда Михаил Борисович ложился отдыхать, а Матильда смотрела очередной сериал и что-нибудь обязательно вязала – или носки внукам, или шапочки девочкам, или теплый свитер Мишеньке.
На дачу выезжали рано, на первые майские. Михаил Борисович топил печь и убирал участок. Матильда сажала цветы и зелень и хлопотала по хозяйству. Вечером – обязательная часовая прогулка.
Дни текли размеренно и однообразно, а в пятницу начинались настоящие хлопоты. Первыми приезжала Леночка с мальчишками. Оно и понятно – ездили они на электричке, а там хоть куча народу и давка, но зато никаких пробок и можно рассчитать время. Мальчишки, естественно, были голодны как волчата. Матильда кормила их обедом. Потом они убегали в поселок, а Леночка ложилась отдыхать. Потом приезжал Борис с семьей – женой Ксаночкой, дочками Олей и Ларой и Лариным сыном Данилкой. Матильда опять накрывала стол и кормила всех обедом. Борис от усталости засыпал прямо в кресле за столом. Ксаночка уходила в дом, отдыхать. Что поделаешь – больной человек. Данилка капризничал и плохо ел, а сестры лениво переругивались. Матильда убирала со стола и мыла посуду. Совсем поздно, часам к десяти, а то и позже, на дачу приезжал Герман с очередной молодой женой. Все, отдохнув, просыпались и требовали чаю. А Герман, любитель шашлыка, разводил мангал. И опять, в который раз, накрывался стол, и все садились ужинать.
Матильда валилась с ног и с тревогой смотрела на Мишеньку. Она мерила ему давление, давала вечерние таблетки и уговаривала ложиться спать. Но молодые сидели почти до утра. Все утихали и расходились, когда уже начинало светать. И тогда Матильда засыпала.
А утром – хлопоты почище вчерашних. Просыпаются все в разное время. Долго, не торопясь, обстоятельно завтракают. Варят бесконечный кофе. Спорят, смеются, раздражаются. Наконец, с грехом пополам, все сыты и начинают шумно и суетливо собираться на озеро. Озеро не близко – километров двадцать от дачи. Матильда моет фрукты детям, наливает квас и выдает полотенца и подстилки. Наконец на двух машинах они уезжают. В изнеможении Матильда плюхается в кресло и сидит около часа. Потом с тревогой смотрит на часы – скоро все вернутся, и разумеется, голодные. Опять накрывает на стол, режет хлеб и салат и ставит на огонь картошку.
Все с шумом вытряхиваются из машин, ругаются из-за очереди в душ и наконец усаживаются обедать.
Так проходят суббота и воскресенье. Матильда еле держится на ногах. Собирает в пакеты оставшиеся пироги и зелень с огорода – с собой, в Москву. Все в очередной, двадцать пятый, раз садятся пить «на дорожку» чай. У Михаила Борисовича от шума и суеты поднимается давление. Матильда с тревогой смотрит на него и пытается уложить в кровать. Наконец все целуются и рассаживаются по машинам.
Матильда выходит на улицу и машет им вслед. Все. Слава богу, все. И эти выходные пережили. Она немного стыдится своих мыслей, ведь это все – ее любимая семья, самые родные люди. Просто она очень устала. Очень.
– Возраст, – тяжело вздыхает она и медленно идет к дому.
Она с тревогой, осторожно заглядывает в комнату к Мишеньке, но он дремлет.
Она еще долго, часа два, убирает со стола посуду, разводит в тазу теплую воду с жидким мылом. Перемывает и перетирает все до блеска, подметает. Потом вздыхает: одной метлой тут не обойдешься. Наливает в ведро воды и начинает мыть пол. Потом стелет свежую скатерть, идет на участок и срезает несколько крупных пионов – белых, розовых и темно-бордовых. Ставит их в вазу на стол и с удовольствием оглядывает кухню и террасу. Потом заваривает свежий чай – обязательно с двумя листиками свежей мяты, как любит Михаил Борисович. Мишенька. Потом, еле живая, она присаживается на табуретку, и вдруг ей приходит в голову мысль, что на ужин ничего не осталось, все до крошки подъели. Она идет к холодильнику и достает пачку творога. Через пятнадцать минут готовы свежие, с изюмом, сырники – вдруг Мишенька захочет перекусить с вечерним чаем?
Матильда укутывает миску полотенцем и опять приоткрывает дверь в его комнату. Видит, что он крепко спит. Она тихонько гасит ночник, на цыпочках выходит и осторожно плотно закрывает дверь в его комнату, убирает миску с сырниками в холодильник, наливает себе свежего, только что заваренного чаю, берет в буфете две карамельки и идет к себе в комнату.
Надевает любимую ночнушку – старенькую, вытертую, фланелевую, уютную, ставит чай на тумбочку у кровати и зажигает ночник. Она ложится в постель и с удовольствием вытягивает гудящие опухшие ноги. Потом съедает карамельки и запивает их уже остывшим, но все еще ароматным чаем. Пробует почитать на ночь любимого Бунина, но чувствует, что у нее слипаются глаза. Гасит ночник и закрывает глаза.
Из открытого окна веет ночной лесной прохладой. Она думает о том, что сегодня снотворное ей наверняка не понадобится. И с удовольствием мечтает о завтрашнем дне, таком тихом, размеренном и предсказуемом. О завтраке вдвоем с Мишенькой, о дневных, таких приятных хлопотах, о вечерней спокойной прогулке по любимым и знакомым улицам, о чае вдвоем на веранде, в полной тишине и покое, о просмотре и обсуждении вечерних новостей… И еще она думает о том, что, пожалуй, никогда не была так счастлива, как сейчас. Она стыдится этих своих, как ей кажется, крамольных мыслей, но засыпает со счастливой улыбкой и слышит, как где-то отдаленно гремит гроза.
Небо вдруг светлеет от внезапных зарниц. А это значит, что, скорее всего, прольется долгожданный дождь и наконец принесет облегчение измученным жарой людям.
Запах антоновских яблок
Нина Ивановна Горохова на судьбу не роптала и несчастной себя не считала – не тот характер. Да и к тому же всю жизнь ей внушали, что судьба ей ничего не должна.
Ко всему, что случалось в ее жизни, Нина Ивановна относилась с глубоким пониманием и почти равнодушием – ну, значит, так!
Характер у нее был спокойный, рассудительный, стойкий. В истерики не впадала и подарков от судьбы не ждала.
Нормальная русская женщина.
Родители, активные строители коммунизма и светлого будущего, шли по жизни с энтузиазмом – иногда, казалось, с чрезмерным.
Сложности быта переживались просто и с юмором. Родители работали на заводе, вставали рано и были всему снова рады – даже хмурому дождливому утру.
Отец напевал что-то бодрое, громко фыркая над раковиной, мама на полную громкость включала радио и жарила большую яичницу.
Вылезать из теплой постели не хотелось, но было стыдно – она, видите ли, нежится, а родители давно бодрячком.
Когда Нина приходила из школы, на плите всегда стояли щи и котлеты с макаронами. Ну или с гречкой. На балконе остужалась банка бледно-розового киселя.
Мама говорила, что компот – баловство. А кисель – это еда. Особенно с хлебом. Еще мама говорила: «Едим без деликатесов, зато голодных у нас не бывает».
На лето Нину отправляли в деревню к бабушке. Она ходила за коровой, выпасала гусей и кормила кроликов. В августе ходили по грибы и за горохом на колхозное поле.
Горох хотя и был колхозным, государственным, собирали его все, вся деревня. И стыдно никому не было. Гороха-то море! И нам хватит, и государству останется!
Его сушили на зиму – для супа и каши, а бабушка еще варила и гороховый кисель. Ничего, кстати, вкусного! Грибы солили, из кроликов и гусей делали тушенку.
В конце августа приезжали отец с матерью, неделю «балдели», а потом сосед Петька, водитель грузовика, за трешку отвозил их на станцию. Половина кузова была заставлена банками и мешками.
Нине было неловко, когда все эти несметные баулы загружались в поезд. Но родители были счастливы.
– Теперь продержимся! – счастливо улыбался отец, поглаживая крупной рабочей ладонью мешки с картошкой и яблоками.
Нина, краснея, отворачивалась к окну.
В восьмом классе к ним пришла новенькая. Звали девочку Ингой.
Кроме необычного и красивого имени, у Инги были распущенные светлые волосы, перехваченные эластичной фиолетовой лентой, лаковые туфельки с пряжкой. И еще – полное презрение к одноклассникам мужского пола.
Посадили новенькую с Ниной. Та была счастлива, но тщательно это скрывала. На большой перемене все сорвались в столовую.
Все, кроме Инги. Из класса выходить она, похоже, не собиралась. Инга вытащила из портфеля румяное яблоко и зашелестела фольгой от шоколадки.
– А обедать, – робея, спросила Нина, – ты не пойдешь?
Инга с удивлением глянула на нее и брезгливо скривила губы.
– Щи хлебать? – с презрением уточнила она. – И перловую кашу?