Путешествие на Южный полюс

Предложение

1896 год, конец мая, Санкт-Петербург, Россия.

Задыхаясь и спотыкаясь, он бежал по главной улице, а затем двинулся в сторону сто тридцать второго дома. Мальчуган лет двенадцати спешил передать записку, содержание которой пока не было известно, но через несколько минут адресат узнает секрет тайного послания.

Мальчик забежал в дом, который был построен еще в 1820 году. В облике здания сохранились черты классицизма. В нем три этажа, мансарда и подвал. Фасадом дом выходит на территорию больницы. Одна из его сторон обращена на то место, где расположен дровяной двор Измайловского полка. На эту сторону дом обращен глухой стеной. Это говорило о солидном возрасте дома.

Поднимаясь по ступенькам, как рысь, паренек очутился на третьем этаже, где тут же нашел нужную дверь и постучал в неё.

Я сидел возле окна и наблюдал за тем, как ветер бережно обнимает недавно распустившуюся листву деревьев. Весна – моё любимое время года. Это время, когда мы можем позабыть о холодной стуже и болезнях, порождаемых зимой и поглощающих теплый душевный свет. Я думал о том, как было бы сейчас хорошо отправиться в какое-нибудь необыкновенное путешествие, но в то же время мои мысли были заняты работой, которая уже давно лишала меня свободного времени.

Звонкий стук в дверь выбил меня из мира фантазий в мир реальности. Наверняка это был мой друг-фельдшер из соседней квартиры.

– Добрый день, господин. Мне велено передать вам эту записку, – мальчик вложил мне в руку конверт и быстро удалился, так что я не успел ничего сказать.

«Странный малый», – подумал я.

Я сел за стол и открыл конверт:

«Миша! Жду тебя в Измайловском парке сегодня в два часа дня.

Дядя»

Благо до парка идти недолго. А время близилось к обеду. Необходимо было закончить дела с бумагами. Бюрократия всюду сует свои длинные руки, особенно туда, где бумажная волокита вовсе не нужна.

Длинный отчет о проделанной мной операции был составлен за десять минут. Настало время обеда. В нашей столовой всегда готовили довольно вкусно. Сегодня подавали замечательный суп из индейки. Утолив голод, я отправился на встречу с дядей.

Мой дядя Самсон Туле человек весьма чудной, иногда даже безумный. Когда отца не стало, дядя взял на себя опеку надо мной, ибо брат был дорог ему. Единственное, что осталось в память о Николае Курбатове – это я. Мать умерла при родах. С тех пор дядя заботится обо мне.

Говоря, что Самсон Туле чудной, я предполагаю совсем не это, он человек крайне сложного характера: он умен, даже гениален, и в то же время он одинок. У него нет дамы сердца и нет верных друзей, кроме меня. Я заменяю ему и сына, и друга. Это вполне устраивает его. Он никогда не жалуется, не принимает поражений, видит цель и идет к ней. Это человека трудно переспорить, его безупречная память служит науке, а его язык порой не подчиняется своему хозяину. Поэтому иногда гений забывает о том, что прежде чем что-то говорить, необходимо убедиться, что его кто-то слушает. Это его не единственная причуда – говорить с самим собой. Он придумал множество разных вещей, к которым, как мне кажется, общество еще не готово.

Вы наверняка спросили бы, почему мой дядя именно Туле, а не Курбатов? Дело в том, что фамилия моего дяди досталась ему от биологического отца, который полвека назад покинул Францию, чтобы построить экономические отношения в России. Однако это далось ему с трудом, и вскоре он вернулся на родину, а сына оставил в Петербурге с большим состоянием. Разумеется, на то были особые причины. Дядя мечтал стать великим ученым и остался по собственному желанию.

Я пришел вовремя, но Самсона Туле нигде не было видно. Постояв немного, я присел на скамейку. Было тепло, погода стояла хорошая. На дереве сидел соловей и звонко пел свою песню. Наконец в главные ворота парка вошел мужчина, лет пятидесяти, с седой густой бородой, в круглых очках. Одет он был в темно-коричневый сюртук, донельзя узкий и неудобный, бархатный жилет, серые штаны в клетку и ботинки на английский манер; великолепная шляпа и трость делали его человеком строгим, серьёзным, опрятным, как говорится, без сучка, без задоринки.

– Дядя! – воскликнул я, вставая со скамейки.

– Дорогой мой! Как же я рад тебя видеть. Давненько мы с тобою не виделись. Присядь-присядь. – он улыбался своей доброй улыбкой, но глаза его были полны хитрости.

– О чем ты хотел со мной поговорить? – тут же спросил я. Дядя покачал головой, как обычно качают головой люди с очень серьезной затеей на уме, которую они хранили в тайне несколько недель или месяцев.

– Ты знаешь, не люблю лить воду, поэтому перейду сразу к делу. Не хотел бы ты отправиться со мной в путешествие? Да-да-да, я понимаю, что работа и все такое, но послушай меня внимательно. Представь, что нас ждет!? Какие впечатления… О Боже! Да ты просто представь себе, как это будет замечательно! Я уже все продумал, осталось только собрать команду и…, – он говорил так быстро, что я не мог его перебить.

– Постой! Постой! – наконец я угомонил его. – О каком путешествии ты говоришь, мой дорогой дядя? – я был настороже, всего можно было ожидать: от похода за грибами в соседние леса до путешествия в Центральную Африку. Но то, что предложил дядя, не вписывалось ни в какие рамки.

– Я хочу отправиться к Южному полюсу! – его глаза были такими, словно он уже был там, словно открыл тайну, которую никто не мог открыть. И он повторил, – Я хочу отправиться к Южному полюсу и сделать то, что еще никто не делал – отыскать самую южную точку Земного шара. Ты понимаешь меня, мой дорогой мальчик? – он смотрел на меня и ждал моего ответа.

– Дядя, ты ведь не шутишь?

– Ни в коем случае, дружок.

– Почему ты решил отправиться именно туда? Почему хочешь взять меня?

– Как? Разве ты не понимаешь? Да ведь еще никто доселе не мог пересечь южный континент! Разве уже это не является основанием, чтобы отправиться туда и исправить положение!

– Я думаю, что отправиться туда, значит пойти на верную гибель. Не кажется ли тебе, что это чересчур? – улыбка дяди резко угасла, и на смену ей пришла гримаса недовольства, печали и отчаяния. Он вздохнул, словно понял, что мне это не интересно. Хотя предложение привлекало меня, но на тот момент оно казалось слишком безумным.

– Прости. Я не подумал, что у тебя работа, что увези я такого замечательного хирурга как ты из города, как на меня бы посыпалось куча упреков и ругательств. Ты занят. У тебя нет времени сидеть здесь и трещать со мной о каких-то там приключениях.

– Дядя. – он молчал. Затем встал, посмотрел на меня добрым взглядом, кивнул головой и удалился.

Мне ничего не оставалось, как пойти домой и заняться повседневными делами. Завтра важная операция, нужно подготовиться.

Я долго думал о предложении дяди. Он умел заинтриговать, его речи всегда приводили меня в восторг, потому как он излагал их с такой живостью и страстью, что, поддаваясь чувству авантюризма, невольно становился участником его рассказов. Мне очень хотелось побывать везде, где только можно: от Южного полюса до Северного, вдоль экватора и по диагонали Земного шара, но я был обычным врачом. Пусть я спасал жизни многих, но как бы мне хотелось рискнуть своей, лишь бы только пуститься в отчаянное путешествие, чтобы увидеть другие земли, увидеть ту – другую жизнь. Я бы боролся изо всех сил со штормом, бороздил просторы океана, сошел бы на белые песчаные берега; я хотел бы спуститься в самые глубины Земли и взобраться на самые высокие горы; пройти по джунглям, кишащих бесчисленным множеством ядовитых тварей, пройти по пустыни, мучаясь от жажды и все же найти оазис с кристально чистой водой, окунаться в ее прохладу… Я бы хотел жить, а не проживать свою жизнь. Я прекрасно понимал, что выбрал не ту профессию, хотя иногда она приходилась мне по душе. В те моменты, когда спасаешь чужую жизнь, сам наполняешься этой жизнью. Но все же это не было тем, чего я хотел, того, о чем мечтал.

На улице стемнело. Посидев немного у окна, я решил отправиться в гости к дяде, чтобы извиниться перед ним за сегодняшний разговор. Меня терзало чувство вины, что не поддержал его и мне было совестно. Я собрался и быстро вышел на улицу, где вовсю кипела жизнь. Поймать экипаж было не простым делом, но, прождав 10 минут, удача улыбнулась мне. Через час я стоял у ворот дома своего дяди. В окнах везде горел свет. Подойдя к двери, я хотел постучать в нее, но внезапно она открылась сама.

– А-аа! Заходи, мальчик мой, заходи! Я рад, что ты пришел, чай уже готов и ждет в гостиной, – дядюшка был в хорошем расположении духа. Это было видно по его ухмылке на лице, которая явно выражала победу. Это не удивительно, ведь он знал, какой я переменчивый человек и такой же авантюрист, как и он сам.

– Благодарю, – я разделся и направился в гостиную, где на столе уже томился чайник с двумя чашками, и пиала с медом.

– Я сейчас вернусь к тебе, мой дорогой племянник, у меня есть кое-что для тебя. – старый ученый быстро удалился. А я сел в мягкое кресло возле камина, в котором трещали раскалённые угли.

Дом Самсона Туле был экстравагантным, до безобразия странным и броским, но в то же время интерьер вселял спокойствие, некоторый уют, тепло и, самое главное, он вселял тайну. Дом был большим, два этажа и цокольный этаж с высокими потолками имели свой шарм. Пол, обои, мебель и даже широкий потолочный галтель были отголосками восемнадцатого столетия. Было видно, что хозяин дома ценит классическую архитектуру и интерьер, что говорит о твердости его характера. В гостиной слева от камина стоял большой книжный шкаф, где насчитывалось более пяти тысяч книг, каждая из которых была прочитана дядюшкой, а некоторые и не один раз. На одних полках стояла художественная литература: Достоевский, Толстой, Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Дюма, Гёте, Дефо, Вольтер; на других философия и научные труды: Сократ, Ньютон, Аристотель, Платон, Конфуций, Лейбниц, Ломоносов; много было книг по физике, математике, астрономии, биологии, метеорологии, географии и другие. На втором этаже были размещены три спальни и астрономический кабинет, а также маленькая лаборатория. В подвале размещалась мастерская, где дядя находился большую часть времени, не выходя оттуда по несколько дней, он работал не покладая рук, проектировал и изобретал. Что-то получалось, что-то нет, где-то нужны были доработки, а где-то не хватало деталей. Иногда невозможно было найти в России определенного рода механизмы, и приходилось делать заказы почтой из других стран. Необычный дом дополнял висевший в гостиной портрет Леонардо Да Винчи.

– Дядя! Чай сейчас остынет! Где ты?

– Я спускаюсь к тебе, дружок! – дядя всегда был добр ко мне, пожалуй, только со мной он был так мягок и любезен. Он спустился ко мне в гостиную и сел в кресло. В руках у него была странная вещица, напоминавшая ящик с лампой.

– Что это такое? – с недоумением спросил я.

– Это фонарь, который работает от генератора переменного тока и так называемой динамо-машины. Он работает автономно, не требует замены энергоэлементов. При нажатии вот на этот рычаг, – дядя начал быстро нажимать на железный курок. Фонарь тут же загорелся и осветил всю комнату, – механическая энергия преобразуется в электрическую, которая питает током лампочку накаливания.

– Чудеса! – воскликнул я, озадаченный диковинным фонарем.

– Если рычаг нажимать часто и быстро, то фонарь будет светить ярко и долго, а если редко, то свет будет более тусклым, но все же лучше, чем от восковой свечи. Пока не придумал ему названия и надеялся, что ты поможешь мне с этим, мой дорогой мальчик.

– Это большая честь для меня. Что если назвать его сверчком? – усмехнулся я. – Слышишь, он издает этот звук, когда ты жмешь на курок? Как сверчок!

– Сверчок! Да! Отличное название, мне очень нравится, – дядюшка похлопал меня по плечу, и мы выпили по чашке чая.

– Дядя, ты хочешь отправиться в путешествие к Южному полюсу? – спросил я.

– Да, хочу.

– Тогда тебе понадобится хороший корабельный врач, не так ли?

– Верно.

– Я готов предложить тебе эти услуги, если ты не передумал взять меня с собой.

– Разумеется, мой мальчик! – старик так обрадовался, что запрыгал от счастья, подарил мне свой фонарь, и мы отправились в его мастерскую, где решили обговорить план наших дальнейших действий.

В его лаборатории можно было найти столько чудных вещей, что с трудом можно было бы их сосчитать. Однако большая их часть находилась на стадии доработок. Но кое-что я приметил сразу, как вошел в освещенное помещение – это было похоже на аппарат для перегонки спирта. Медные трубки, тесно сплетенные между собой в спираль, напоминали застывший торнадо. Защитный корпус от этого механизма напоминал расплющенный эллипс.

– Что это за аппарат? – спросил я.

– Это двигатель. Не простой двигатель, а сердце нашего будущего корабля! Я ведь сказал, что осталось только набрать команду, что я почти уже сделал. А остальное уже готово.

– Что остальное?

– Наша шхуна! – обрадовался он и хлопнул в ладоши.

– Как? Как же так быстро? – поинтересовался я.

– Через неделю все будет сделано. Остался последний штрих – запустить сердце нашей шхуны и дать ей имя, которое я уже придумал! – он величественно поднял указательный палец вверх и сказал – Я назвал ее «Гефест»!

– Великолепно! Как скоро ты планируешь отплыть? – меня не интересовало, кто поплывет с нами, ведь я уже мысленно был на корабле и уже отчаливал от берега. Хотя, несомненно, важно было знать, кто же все-таки поплывет с нами на нашем Гефесте. Но еще больше волновало меня само это путешествие, на которое я так безрассудно согласился. Это было как под гипнозом. Я согласился, почти не раздумывая. Возможно безумцем был не мой дядя, а я?

– В конце июля наша шхуна покинет Финский залив и отправится к проливу Скагеррак.

– Прекрасно. Я успею закончить дела и подготовиться. А как же команда? – вдруг вспомнил я.

– Команда собрана наполовину. Мой хороший знакомый как раз занимается этим. И сам он, кстати, также отправится с нами.

– Кто твой знакомый? – удивленно спросил я, ведь насколько мне известно, у дяди не было друзей, но как оказалось, были «хорошие знакомые».

– Его зовут Ларс Нансен. Он прекрасный малый, и вселяет надежду на успех нашей компании. Я взял его боцманом на наше судно.

– Нансен…Нансен. Знакомая фамилия. Норвежец?

– Да, но говорит по-русски также хорошо, как и по-английски, по-французски и по-испански, не говоря уже о своем родном языке. К тому же он бывал во льдах Северного полюса, что как мне кажется очень нам на руку. Помимо всего прочего, он также является доктором зоологии, – дядюшка любил восхищаться талантливыми людьми, и ему было в радость похвастаться тем, что он выбрал такого прекрасного боцмана, как Ларс Нансен.

– Что ж, это хорошо. Я буду рад познакомиться с таким видным человеком. Как скоро он сможет собрать команду?

– Через неделю, полагаю, ты сможешь со всеми познакомиться, как и я. А пока, если ты не против, я займусь доработкой своего двигателя, а ты можешь остаться у меня, комната на втором этаже всегда свободна для тебя, мой дорогой племянник.

– Благодарю тебя, дядя, но я отправлюсь домой. Завтра важная операция, нужно выспаться. Всего доброго, – мы попрощались. Я отправился домой, по ходу обдумывая весь сегодняшний вечер и то, какие приключения ждут нас впереди, какие опасности могут подстерегать нас и что же за человек этот Ларс Нансен.

Ларс Нансен

Утром я проснулся разбитым из-за того, что целую ночью раздумывал о путешествии. После утренней зарядки я позавтракал и отправился на работу – Александровскую больницу для рабочих памяти 19 февраля 1861 года. Там я занимал должность главного хирурга, и моя повседневная работа состояла в подготовке больного к операции, непосредственного хирургического вмешательства и выхаживании больного после. Пациентов было немного.

Для такой непростой работы нужны стальные нервы и полное хладнокровие, никогда не знаешь, что произойдет во время операции. Жизнь человека находится в моих руках, сделай я не верное движение, жизнь эта оборвется, и вина не будет покидать меня долгие недели или месяцы. Разумеется, годы практики заставили меня перестать делать ошибки, неспроста я стал главным хирургом. Хотя мне это было не по душе, как и вся моя деятельность, я старался изо всех сил, чтобы вылечить больного, избавить его от страданий.

Как я уже говорил ранее, сегодня у меня была непростая операция. На одного работягу, в порту упала балка и сломала ему ногу. Утром вчерашнего дня, когда его привезли, он отказывался от ампутации, потому что боялся. Дело было его, мы не могли идти вопреки интересам пациента, однако настоятельно рекомендовали ему операцию, поскольку иначе он мог лишиться не только ноги, но и жизни в результате некроза. Он терпел до сегодняшнего утра, и все же согласился на проведение процедуры. Я был уверен в этом, потому что стерпеть такую адскую боль никому не под силу.

Сложность этой операции состояла в том, что из-за несвоевременного лечения пациент мог не справиться с послеоперационными осложнениями, мог начаться сепсис. Потому было важно ампутировать конечность в ближайшее время.

К восьми утра пациент был готов и можно было начинать. Прежде было необходимо ввести наркоз. Благодаря господину Пирогову Николая Ивановичу, не так давно создавшего прибор для ингаляции испарений эфира, пациент мог не беспокоиться о передозировки, ведь доза в данном случае была рассчитана в соответствии с его весом и возрастом. Изобретение этого прибора стало огромнейшим шагом в развитии медицины. Благодаря ему, теперь люди не умирают при анестезии.

После введения наркоза, нужно было некоторое время, чтобы пациент погрузился в глубокий сон. Все свои действия я продумал в голове, от начала до конца, кроме того, что произошло после введения наркоза: началось большое выделение слизи и слюны, были явные признаки асфиксии от передозировки эфиром.

– Срочно! Вколите ему атропин! – закричал я, понимая, что для бедняги сейчас все может закончиться.

Вдруг я заметил, что маска для анестезии была неисправна, пришлось тут же ее заменить. Спустя десять минут, все окончательно пришло в норму. Операция прошла успешно. Хотя и стоило немного попотеть. Жаль, бедняга лишился ноги. Возможно, скоро хирургия дойдет до того уровня, когда не придется прибегать к ампутации, а вылечить человека другими, более гуманными методами.

После операции я пошел к своему начальству и уговорил их снять с меня обязанности главного хирурга и отпустить на вольные хлеба, мотивируя это тем, что устал от работы и мне необходим отдых. Вероятнее всего, мне никто не поверил, ведь кто же может, имея такую прекрасную должность, в самом расцвете сил, все бросить и уйти «на вольные хлеба»? Препятствовать мне не стали, подписали все нужные бумаги и отправили с лучшими пожеланиями.

Вечер не был занят, и я решил прогулять до Английского клуба,1 куда давненько не наведывался. Экипаж доставил меня прямо к его воротам. Оплатив за вход, мне открыли дверь, и я вошел в здание. Как обычно я прошел в залу, где уже весело проводили время несколько моих знакомых. Я застал их за игрой в карты и за обсуждением какой-то интересной новости.

– О! Кого я вижу?! – с усмешкой и удивлением произнес Кочетков, который мне вовсе не нравился, и честно говоря вызывал во мне лишь отвращение. Экий слизняк и задира. Он состоял на службе при дворе егермейстером. Всегда совал свой нос в чужие дела, любил похвастаться и распускал всякие глупые неправдоподобные слухи. – К нам пожаловал сам господин Курбатов! – с некоторой иронией произнес он.

– Здравствуйте, господа, – поприветствовал я остальных. Все кивали головой и улыбались. На мгновение все затихло.

– Здравствуй, Михаил Николаевич, – сказал Гачев. Гачев был мне по душе. Он всегда был любезен и честен с окружающими в отличие от Кочеткова. Майор Гачев – старый офицер, человек чести; мужественности ему было не занимать, всегда смотрел хитрым взглядом, поглаживая свои пышные седые усы. Он улыбнулся мне, встал и поклонился, а я поклонился в ответ. – Каким ветром тебя к нам занесло?

– Решил проведать старых друзей, уж не захворали ли они? Ведь я мог бы сразу их вылечить, – усмехнулся я, и сел в кресло подле Гачева.

– Мы тоже соскучились, дружище, – сказал Самерсон – известный в нашем городе английский барон, вложивший не малые средства в строительства многих архитектурных сооружений Петербурга. Он очень любил этот город и всегда восхищался им. Он был моим другом, и раньше мы часто беседовали за игрой в вист.

– Мы как раз обсуждали одного иностранца, прибывшего недавно в Петербург с известной целью – покорить сердца наших дам! – воскликнул вдруг Раевский – представитель буржуазии, предприниматель и меценат, который сидел рядом с Гачевым и, покуривая сигару, смотрел на меня и улыбался, как бы ожидая ответа на его изъявление.

– Я Вас умоляю, каких еще дам?! Тут ясное дело, что он приехал для того, чтобы свергнуть сами знаете кого! – последнее предложение Кочетков произнес шепотом, – Все эти иностранцы враги Российской Империи, не в обиду будет сказано, – обронил он, устремив взгляд на смиренного Самерсона, который покуривал трубку и со спокойным лицом молча смотрел на происходящее. – Да будет Вам известно, что этот сударь ищет время и место для свершения своих злодеяний! – почти встал он со своего места и хотел было продолжить, но тут его прервал Гачев:

– И что же Вам, господин Кочетков, известно? Я уверяю Вас, что не стоит беспокоиться об этом человеке.

– А я Вам скажу, товарищ Гачев, что мне известно! – перебил грубым тоном Кочетков, – А то, что этот иноземец собирает людей для своего гнусного плана. Мне довелось узнать это от одного честного господина, который на днях видел его в порту и в нескольких клубах неподалеку отсюда, где он осведомлялся о людях смелых и решительных. Как Вам такое?

– Возможно он искал людей для иных целей, нежели чем те, что Вы сейчас нам предлагаете? – предположил Самерсон.

– Лично я сомневаюсь в честности ваших информаторов, – вскользь заметил Раевский.

– Так о ком идет речь, прошу прощения, господа? – ввязался я в их разговор. Мне было интересно о ком конкретно идет речь.

– Разве вы не слышали о Ларсе Нансене? О нем говорит весь Петербург, – удивился Раевский.

– Ларс Нансен! – воскликнул вдруг я.

– Вы знакомы с ним? – поинтересовался у меня Гачев. Все вокруг сидели и смотрели на меня, словно ждали открытия тайны происхождения рода человеческого.

– К сожалению, пока я не был удостоен чести познакомиться с этим человеком, однако я немного слышал о нем от своего дяди, – сказал я немного нехотя. Все знали старого профессора Самсона Туле, что человек он особого рода, что с ним сложно иметь какие-либо дела, и никто не знал, чем он занимается на данный момент. Помнили его только по слухам и из моих речей. Я же был не многословен, и говорил о дяде только то, что считал нужным, и, разумеется, только хорошее, ведь я и знал о нем только хорошее и ни в чем не мог упрекнуть старого гения.

Прошло пол минуты молчания. Все переглянулись, и Самерсон спросил меня:

– Мы все хорошего мнения о господине Туле, ты знаешь. Но скажи нам, какие дела он имеет с такой подозрительной личностью, как этот Ларс Нансен и как все это связано с тем, о чем нам рассказал Кочетков?

– Я только знаю, что он доктор зоологии, знает много языков, а также обучен морскому делу. – Мне не хотелось рассказывать им о наших планах с дядей, ведь это могло повлиять на общественное мнение, до которого мне конечно не было дела, но я старался защитить честь дяди. Могли подумать, что он обезумел и решил спустить все свои средства на такую неразумную и, скорее всего, гибельную экспедицию. Да и к тому же я не знал в действительности, кто такой Ларс Нансен.

Меня уже хотели засыпать вопросами, как вдруг в залу вошел мужчина тридцати пяти лет. Лицо его было белое, овальной формы, глаза ярко голубого цвета, напоминавшие арктические льды, но взгляд его был живой, дерзкий и мудрый. Надбровные дуги были немного приспущены так, что казалось он смотрит исподлобья. Это немного устрашало его взгляд. Волосы были коротко стриженые, светлые. Над верхней губой красовались пышные усы. Сам он был высокого роста, крепкого телосложения, на руках, поверх железных сухожилий, выступали вены, и по первому взгляду можно было сказать точно, что человек этот трудолюбивый, смелый, уверенный в себе, имеющий огромную силу и ясный ум. В глазах его читалось «я готов ко всему, что предложит мне судьба».

– Добрый вечер! – сказал он с небольшим акцентом, – Разрешите представиться, Ларс Нансен, зоолог.