Клиника в океане

– И больше ни за что не выйду замуж, – продолжала она уже более веселым тоном. – Я сама себе хозяйка, зарабатываю деньги и кое что могу себе позволить в этой жизни – совсем как вы, абла! Как бы я хотела стать врачом…

Слова девушки вернули мои мысли к событиям, предшествовавшим моему удивительному путешествию на борту этого корабля.

С тех пор как меня уволили из Отдела медицинских расследований, я откровенно маялась от безделья. И это несмотря на другие два моих занятия, оставшиеся при мне: преподавание в Первом меде и работу в собственной больнице, где я занимаю должность старшего анестезиолога отделения. Андрей Лицкявичус, бывший глава Отдела, перенес серьезную операцию и оказался отстранен от дел на неопределенный срок, а человек по фамилии Толмачев, пришедший на его место, отвратительный тип, спал и видел, как бы расформировать вверенную ему организацию! У него это почти что получилось[2]. Леонид Кадреску, наш патологоанатом, подал заявление об уходе, а потом у Толмачева появилась отличная возможность избавиться и от меня. Последнее расследование, не санкционированное новым шефом и проводимое исключительно на добровольных началах, позволило ему объявить о моей «профнепригодности» и выгнать с треском. На самом же деле, думаю, все обстояло несколько иначе. Толмачев вбил себе в голову, что мы с Лицкявичусом – любовники. Поэтому, очевидно, он решил, что я представляю для него угрозу, как его шпион, а потому должна уйти.

Никто так не радовался моему увольнению, как Олег Шилов, мой благоверный. Он надеялся, что увлечение расследованиями у меня пройдет, как только двери пресловутого ОМР захлопнутся перед моим носом. Он просчитался. Последние несколько лет я питалась чистым адреналином, который впрыскивался в мою кровь во время работы с делами Отдела. Теперь мне страшно этого не хватало, и я просто не представляла, чем себя занять! Кончилось тем, что я с остервенением налегла на английский, который начала изучать в позапрошлом году, и вместо двух вечеров в неделю стала посвящать языку уже четыре. Кроме того, я пошла на фитнес. Спорт не входит в круг моих излюбленных занятий, как ни пытался Олег заинтересовать меня йогой, которой увлекается сам, у него ничего не получилось. Однако теперь, имея свободного времени больше, чем нужно, я решила, что пора мне наконец заняться собственным телом. Проблем с лишним весом у меня никогда не возникало – главным образом потому, что с институтских времен я привыкла держать себя в жестких рамках и время от времени «посиживать» на диете, чтобы избавиться от лишних калорий. Однако к сорока годам начинаешь замечать, что кожа постепенно теряет эластичность, мышцы утрачивают упругость, а суставы – былую подвижность. Необходимо было срочно принять меры, пока не стало слишком поздно, поэтому я и занялась фитнесом с тем же рвением, с каким раньше его избегала.

Олег меня просто не узнавал. «Знаешь, – как-то сказал он, – мне кажется, тебе вот что важно: чем бы ни заниматься, лишь бы поменьше находиться дома». Да кто бы говорил! Шилов проводит на работе по восемнадцать часов в сутки, являясь заведующим отделением травматологии и ортопедии в той же больнице, где работаю я. Но, разумеется, в тех случаях, когда ему случается попасть домой пораньше, он желает видеть там свою супругу. Я и правда предпочитаю активные действия сидению в четырех стенах – хватит, за двадцать лет своего предыдущего замужества я наелась «семейного счастья» по самое темечко! Теперь у меня взрослый сын, новый муж – и совершенно новая жизнь, которой можно только позавидовать. И все же я чувствовала себя более счастливой, работая в Отделе, выполняя полезную и нужную, а иногда, что уж тут скрывать, и откровенно опасную работу. Вот и сегодня я с тоской думала о том, что, возможно, совершила ошибку, позволив Толмачеву так легко со мной расправиться. Ведь могла же я пойти прямиком к вице-губернатору Кропоткиной, которая и «подрядила» меня в ОМР, и пожаловаться на несправедливое обращение. Гордость не позволила мне этого сделать, а сейчас уже поздно что-то менять: если не позвали обратно за два месяца, прошедшие со времени моего ухода, значит, уже и не позовут никогда.

Приняв душ, я переоделась в раздевалке спортивно-развлекательного комплекса, где проходили занятия, и направилась в кафе: все-таки сейчас середина декабря, не стоит выходить разгоряченной на десятиградусный мороз. Я намеревалась выпить чашечку капучино, а уже потом двинуться домой. От комплекса до дома пять минут ходьбы, так что к возвращению Шилова я как раз успею разогреть ужин. Однако стоило мне взять чашку кофе и усесться за один из дальних столиков у окна, откуда открывался вид на стоянку и шоссе, как я услышала чей-то интеллигентный голос:

– Простите, Агния Кирилловна, я могу здесь присесть?

Подняв глаза, я увидела мужчину средних лет, в стильном черном пальто, из-под которого элегантно выглядывало кремовое кашне. Он был невысок, коренаст и широкоплеч, с короткой стрижкой, седеющими темными волосами, в очках.

– А вы кто, простите? – настороженно поинтересовалась я.

Он не спросил: «Вы – Агния Кирилловна Смольская?», а сразу обратился ко мне по имени, совершенно уверенный в том, что не ошибся.

– Меня зовут Илья Константинович Еленин, – представился незнакомец, присаживаясь и расстегивая пальто. – Я представитель Национального центрального бюро Интерпола в России, НЦБРос, а точнее, руководитель отдела по борьбе с особо тяжкими преступлениями.

– Интерпол? – удивилась я. – Не знала, что эта организация…

– …работает и в России? Ну да, как видите, – и он извлек из внутреннего кармана удостоверение. Я внимательно изучила его и пришла к выводу, что «ксива» подлинная – со всеми положенными печатями, водяными знаками и голограммами.

– А вы не оставляете важные мелочи на волю случая, да? – усмехнулся Еленин, и в его голосе послышалось одобрение. – Это хорошо. Позвольте, я немного расскажу вам о том, чем мы занимаемся?

Приняв мое молчание за согласие, он продолжил:

– Не стану утомлять вас излишними подробностями, Агния Кирилловна. Скажу лишь, что Россия является участницей почти всех универсальных международных договоров по борьбе с международной преступностью, в том числе Единой конвенции о наркотических средствах, Конвенциях о борьбе с незаконным захватом воздушных судов, о психотропных веществах и о борьбе с торговлей людьми.

– Серьезно! – не удержалась я от замечания.

– Вы правы – серьезнее не бывает. На самом деле мы – довольно молодая организация: Россия вступила в Интерпол только в начале девяностых годов. Через несколько месяцев после этого в составе МВД СССР было создано Национальное центральное бюро, которое в документах Интерпола именуется так: Интерпол-Москва.

– Значит, вы из Москвы?

– Да, но центральная штаб-квартира находится в Лионе, и именно там располагается «электронный мозг» Интерпола, позволяющий одновременно обрабатывать до двухсот пятидесяти тысяч досье. В него заложена вся имеющаяся в распоряжении организации криминальная картотека. Благодаря ей Интерпол может в считаные секунды выдать по запросу любой страны-участницы полное досье на любого из ста двадцати тысяч преступников, чьи имена заложены в память ЭВМ. Несмотря на то, что страны объединены в одну организацию, каждое Национальное бюро создается и действует, а значит, и подчиняется структуре органов внутренних дел собственного государства. Таким образом, конкретно мы подчиняемся МВД России. Каждое НЦБ участвует в международном сотрудничестве только в пределах, разрешенных национальным законодательством страны, но, как часть организационной структуры Интерпола на территории страны, Бюро представляет и его интересы. Поэтому именно оно организует исполнение просьб, поступающих по каналам связи Интерпола от НЦБ других стран и от Генерального секретариата. В настоящее время наше НЦБ осуществляет взаимодействие с восьмьюдесятью тремя государствами мира. Помимо МВД, по международной линии мы подчиняемся Генеральной ассамблее Интерпола. Чтобы как-то проиллюстрировать нашу работу, приведу конкретный пример. Несколько лет тому назад китайские гангстеры грабили своих соотечественников в поездах на Транссибирской магистрали. Поскольку бандиты нападали на «своих», они долгое время оставались вне поля зрения российской милиции – до тех пор, пока МВД не направило на поезд Пекин – Москва группу захвата, в результате чего арестовали около двух десятков человек. Операцию провели в тесном сотрудничестве с НЦБ Китая.

– Все это, без сомнения, очень интересно, – сказала я, когда Еленин ненадолго прервался, – но зачем вы все это рассказываете мне?

– Я как раз подошел к сути дела, Агния Кирилловна. Есть один корабль под названием «Панацея». Он ходит под флагом Саудовской Аравии и принадлежит вдове одного из шейхов этой страны, принцессе Сулеме Абдель Азиз ас-Сауд. Судно курсирует исключительно в нейтральных водах и никогда не заходит в порты других стран.

– Что означает термин «нейтральные воды», я не совсем понимаю?..

– Пространства морей и океанов, простирающиеся за пределами вод территориального моря и не входящие в состав территории какого-либо государства, называются «открытым морем», – пояснил Еленин. – Это и есть нейтральные воды. Главным по отношению к ним является принцип «свободы открытого моря», который в настоящее время понимается не только как свобода судоходства, но и как свобода прокладки по дну морей и океанов подводных телеграфно-телефонных кабелей, плюс – свобода рыболовства, полетов над морскими пространствами и так далее. Никакое государство не вправе претендовать на подчинение вод, входящих в состав «открытого моря», собственному суверенитету. Военные корабли и прочие суда – представители государственных некоммерческих служб, – находясь в водах «открытого моря», подчиняются власти только того государства, под флагом которого они ходят. Это называется юрисдикцией флага. Исключением из этого правила является право иностранного военного корабля при наличии определенных оснований остановить и осмотреть чье-либо судно в «открытом море». Я доходчиво объяснил?

– Вполне, только я все равно не…

– Сейчас вам все станет ясно, – прервал он меня. Это прозвучало бы довольно-таки грубо, если бы реплика не сопровождалась доброжелательной улыбкой. Поэтому я решила подождать и выслушать этого странного человека до конца.

– Вы работали в ОМР, Агния Кирилловна, все верно?

Я кивнула, вновь насторожившись:

– Вас прислал ко мне Андрей Эдуардович?

– Лицкявичус? Нет-нет, – покачал головой Еленин. – Он не в курсе дела. Видите ли, Агния Кирилловна, проблема, ради которой я вас разыскал, не просто серьезная, но и секретная, а потому я вынужден попросить: даже в случае, если вы откажетесь нам помогать, этот разговор должен остаться только между вами и мной.

Ох, не нравится мне такое начало… Или я вру – как раз нравится? Я уже и сама перестала понимать, чего хочу в этой жизни – покоя и благополучия или адреналина и приключений! Как бы там ни было, при последних словах Еленина я почувствовала, как по всему моему телу пробежала дрожь ожидания и предвкушения чего-то интересного.

– Хорошо, – ответила я. – Так какое отношение к вашему делу имеет ОМР?

– На самом деле никакого. Совсем наоборот: я обращаюсь к вам именно потому, что вы уволились из этой организации и, как я понимаю, сейчас свободны.

– Ну, не совсем, – возразила я, чтобы Еленин не подумал, что мне совершено нечем заняться. – Я работаю в больнице и…

– И в Первом медицинском университете – я знаю. Я имел в виду, что вы больше не состоите в Отделе.

– Это так.

– Планируете вернуться туда в ближайшее время?

– Только не при Толмачеве!

– Тогда позвольте мне перейти прямо к делу.

Давно пора!

– Так вот, о «Панацее». Это, в сущности, плавучий госпиталь.

– Почему я никогда о нем не слышала?

– Это весьма засекреченный объект. Его владелица не афиширует свою собственность, а все работники на борту судна дают подписку о неразглашении. В случае нарушения подписки им грозят дорогостоящие судебные иски, поэтому еще никто ни разу не рискнул этого сделать.

– А к чему все это? – с недоумением спросила я. – Ну, госпиталь, ну, плавучий – что тут такого?

– Я ведь не просто так рассказал вам о нейтральный водах, Агния Кирилловна. То, что «Панацея» не заходит в порты, означает, что никакие законы, за исключением законов Саудовской Аравии, на его борту не действуют. Вы понимаете, что это значит?

Кажется, до меня начинает доходить…

– Никаких международных конвенций?

– Правильно!

Лицо Еленина осветилось, словно он был школьным учителем, а я – прилежной ученицей, которой удалось порадовать преподавателя отличным ответом на уроке.

– Вы только представьте себе, Агния Кирилловна: медицинское учреждение с полной свободой действий! – продолжал он воодушевленно. – Никаких законов, запретов, ограничений, только правила внутреннего распорядка – и все! Хозяйка «Панацеи» – и царь, и бог, с правом делать все, что ей вздумается, руководствуясь собственными понятиями об этике. Последнее дело, которое вы расследовали, касалось психиатрических препаратов, если я не ошибаюсь?

– Верно…

Наверняка я выглядела удивленной, ведь даже Толмачев не был в курсе того, чем конкретно мы занимались, а уж как Еленину удалось обо всем узнать – сплошная загадка!

– Думаете, на «Панацее» используют что-то в этом роде? – уточнила я.

– Не исключено, хотя наверняка мы не знаем. Возможно, на борту проводятся закрытые клинические испытания новейших препаратов, и, так как в нейтральных водах законы о лицензировании не действуют, лекарства пускаются в дело, можно сказать, нелегально. Если бы это случилось на твердой земле, к «Панацее» возможно было бы применить соответствующие санкции, а так – сами понимаете! Разрешено все – любые операции, экспериментальное лечение, стволовые клетки, плацента новорожденных, лечебная косметика, не требующая сертификатов, и, возможно, даже врачи, орудующие без лицензий.

– Просто медицинский рай! – мечтательно произнесла я.

– Многие с вами согласны, – вздохнул Еленин. – Попасть на борт «Панацеи» крайне сложно в качестве пациента и практически невозможно – в качестве сотрудника.

– Могу себе представить!

– Вряд ли, Агния Кирилловна, – усмехнулся Еленин. – Много лет агенты Интерпола пытались проникнуть на корабль и выяснить наконец, что там творится, однако почти все эти попытки провалились.

– А почему вообще «Панацеей» заинтересовался Интерпол? – спросила я. – Ну, занимаются они там… чем-то, кому какое дело? Люди, попадающие на борт в качестве пациентов, жаловались на что-то? Или сами врачи были чем-либо недовольны?

– Нет.

Ответ Еленина был исчерпывающим в своей краткости, поэтому я задала следующий вопрос:

– Вы сказали, что провалились почти все попытки проникнуть на судно, я правильно расслышала? Это означает, что какие-то все же удались?

– Вы схватываете на лету, Агния Кирилловна!

Черт, когда мне так говорят, я чувствую себя блондинкой из сериала «Друзья», которой каким-то чудом удалось надеть туфли, не перепутав левую и правую ноги!

– Точнее, – продолжал между тем Еленин, – успехом увенчалась лишь одна попытка, но Интерпол уже праздновал победу. Как вскоре выяснилось, рановато.

– А что произошло?

– Агент пропал – бесследно. С тех пор нам ни разу не удалось внедрить на «Панацею» своего сотрудника. Вы же понимаете, что к нему предъявляется много требований – он должен быть, желательно, и оперативным работником, и медиком, а это – большая редкость.

– Понимаю…

– Не считая нашего агента, за четырнадцать лет на «Панацее» пропали четыре человека.

– Кто же остальные?

– В девяносто девятом исчез кок, португалец Аугусто Матеуш. Двумя годами позже – Мэй Линг, официантка. Далее, в две тысячи пятом, – Джеймс Барроу, стюард, и уже совсем недавно – ваш коллега, врач-кардиолог Петер Ван Хассель, довольно-таки известная в медицинских кругах личность, между прочим.

– Погодите, – сказала я, – но почему же тогда на «Панацею» не напустили тот же Интерпол, не знаю… береговую охрану, наконец, и не выяснили, что там происходит?

– А основания, простите?

– Но люди же исчезли, так?

– К сожалению, они пропали не с борта судна, в этом-то все и дело. Все пропавшие вначале сошли на берег в разных портах мира. О том, что они не вернулись на корабль, каждый раз сообщалось лишь местным органам правопорядка. Те проводили расследование, но, судя по всему, не слишком тщательное, так как никаких следов исчезнувших людей им обнаружить не удалось.

– Есть какие-либо мысли, почему это произошло?

Еленин покачал головой:

– Последняя информация, поступившая от агента, выглядела крайне противоречивой. Вроде бы он что-то выяснил, но толком ничего не объяснил, пообещав предоставить более подробные сведения в следующий раз. Больше на связь наш человек не выходил.

– Вы полагаете, что его раскрыли? – спросила я.

– Скорее всего. В последний раз его видели сходящим на берег в порту Триполи.

Беседа прервалась, потому что Еленин, казалось, внезапно утратил желание говорить, а я задумалась над судьбой людей, так и не вернувшихся домой. Наконец мой визави подал голос:

– Сейчас у нас вновь появилась уникальная возможность отправить на «Панацею» своего человека. Анестезиолог, доктор Ладислас Ленски, пережил операцию на сердце, и ему запретили выходить в море… Как вы переносите качку, Агния Кирилловна?

– Нормально, в целом… Постойте-ка, вы это о чем?

На лице Еленина читалось явное удовлетворение оттого, что я поняла его правильно, и у меня по позвоночнику забегали мурашки, и каждая мышца в теле, уже успевшем расслабиться после спортивных упражнений, натянулась как струна.

– Не-е-ет, вы же это не всерьез?!

– Как думаете, Агния Кирилловна, поехал ли бы я сюда из Москвы, просто чтобы рассказать вам о работе НЦБ?

Звучало резонно, но не менее… ненормально.

– Вы серьезно хотите отправить меня на эту «Панацею» в качестве… «засланного казачка»?! Но это же… Да просто чушь несусветная, вот что!

– Ну почему же? Вы – профессионал с отличной репутацией, работаете в хорошей клинике, имеете опыт оперативной работы, в том числе и под прикрытием, – в Светлогорской больнице.

Он и об этом знает! Я действительно работала в упомянутом учреждении здравоохранения в течение месяца, изображая медсестру. Воспоминания у меня остались самые тяжелые, да и ситуация едва не закончилась для меня фатально[3].

– Кроме того, – не обращая внимания на мое замешательство, продолжал Еленин, – работая на Отдел, вы проявили себя как инициативный, умный и проницательный сотрудник, умеющий действовать в команде и в то же время способный принимать собственные решения в критической ситуации. Экипаж корабля – постоянный, там нет места для случайных людей, поэтому стюарды, повара и прочий обслуживающий персонал, включая моряков и самого капитана, меняются крайне редко, и каждый человек проверяется самым тщательным образом. Что же касается профессиональных медиков, то они изначально вызывают гораздо меньше подозрений. То, что вы из России, также сыграет нам на руку, ведь на «Панацее» нет ваших соотечественников. Мы сможем «подправить» вашу почти безупречную биографию в интересах дела – и комар носа не подточит! Да, и еще один немаловажный фактор: вы владеете английским.

– Я?! Английским?! Да я только…

– Знаю-знаю, – недослушав, перебил мой собеседник. – Вы еще изучаете его, но уровень ваших знаний уже вполне достаточен для того, чтобы без проблем общаться с интернациональным экипажем «Панацеи» и с пациентами: можете не сомневаться, что многие из них говорят на этом языке хуже вашего.

– Вы сошли с ума: я категорически не согласна!

…Еленин отвез меня домой, несмотря на то, что я отказалась участвовать в его авантюре. Он повел себя как настоящий джентльмен, и я даже почувствовала себя последней сволочью, потому что не оправдала его ожиданий, подвела хорошего человека.

– Возьмите, – сказал он на прощание, протягивая мне простую белую визитную карточку. – Я пробуду в Питере еще двое суток. Звоните, если передумаете.

– Не передумаю!

Я уже шла к парадной двери, но вдруг обернулась.

– Что-то еще хотели спросить, Агния Кирилловна? – поднял кустистую бровь Еленин.

– Как его имя, вы можете мне сказать?

– Кого?

– Того агента, пропавшего…

– A-а… Его звали Сэф-Али Карахан. Но на борту он, разумеется, находился под другим именем.

– Разумеется!..

– О чем задумались, абла?

Вопрос Нур вернул меня к действительности.

– Я? Да так…

– Вы ведь замужем, да?

– Замужем.

Почему-то мне показалось странным, что здесь, за тысячи километров от дома, мы обсуждаем Шилова.

– Он хороший муж? – спросила молодая женщина. – Часто ли он вас бьет?

– Бьет?! Да ты что, как можно!

Представить Олега поднимающим на меня руку казалось просто невозможным.

– Омар бил меня, – тихо сказала Нур, опуская голову. – Но это не самое плохое – ведь все бьют время от времени, хотя в священном Коране сказано: «Обращайтесь с вашими женами достойно, если же они неприятны вам, то ведь может быть так, что Аллах неприятное вам обратит во благо великое!»

Удивительное дело, но по истечении каких-то двух суток моего пребывания на борту судна языковой барьер, которого я так боялась, практически перестал напоминать о себе. В группе английского языка наша преподавательница Елена Красина прикладывала огромные усилия, чтобы нас «разговорить» – и все равно большинство моих одногруппников предпочитали письменные упражнения, открывая рот лишь в самых крайних случаях. Однако, оказавшись в безвыходной ситуации, волей-неволей мобилизуешь все свои знания и – о чудо – приходишь к выводу, что ты вполне способен свободно выражать свои мысли вслух! Как и говорил Еленин, на борту «Панацеи» не было россиян, зато я в первый же день познакомилась с двумя русскоязычными членами экипажа – Сашей из Минска, одним из коков, и старшим механиком Сергеем из Мариуполя, который сказал, что «внизу», то есть в машинном отделении, работают и ребята из Белоруссии и Молдавии. Оба они страшно обрадовались, что среди «привилегированного» сословия врачей на судне оказалась их соотечественница – ну, почти соотечественница, ведь за границей все жители некогда огромной советской империи – русские, к какой бы национальности они ни относились.

– Аяты[4] не разрешают жестокость, – продолжала Нур. – Они подсказывают, как разрешить деликатную семейную ситуацию с осторожностью и мудростью. Пророк Мухаммад, мир ему и благословение Всевышнего, объяснил слово «ударяйте» жен своих как «дарбан гайра мубарих», что означает – «легкий шлепок, не оставляющий следов». Он говорил, что женщину нельзя бить по лицу, а при Омаре я ходила вся в синяках, можете себе представить?!

Честно – не могла. Не могла я представить, что милую и кроткую Нур, с ее замечательной застенчивой улыбкой, можно ударить даже «легким шлепком», что бы там ни было написано в Коране! Хотя, попав на борт «Панацеи», я несколько пересмотрела свои взгляды по отношению к исламу вообще и к восточным женщинам в частности. Никогда не считала себя ярой феминисткой, хотя терпеть не могу и речей о том, что женщине никак нельзя без мужчины, каким бы никчемным и бездарным он ни был. Однако мысль о том, что мусульманские женщины практически совершенно бесправны, ужасала меня каждый раз, когда по телевидению мелькали сюжеты о правилах жизни в какой-нибудь из арабских стран. Традиционные мусульманки представлялись мне забитыми, испуганными существами, целиком и полностью зависящими от жестоких мужчин и обреченными влачить жалкое существование, только в смерти обретающими последнее избавление. Нур вначале несколько поколебала такое мое представление, но теперь меня шокировали ее откровенные признания.

– У вас, в России, мужчины совсем не бьют женщин? – с любопытством поинтересовалась она.

– Да нет, Нур, бьют, и еще как!

Я невольно содрогнулась, вспомнив одну историю, показанную по телевизору: о женщине, избитой мужем до смерти. Она вела дневник, в котором описывала мучения, которым он ее подвергал, бедняжка не знала, к кому обратиться за помощью, так как и милиция, и соседи, и родственники были в курсе происходящего, и ни один человек не предпринял ничего для ее спасения! Чем, в сущности, этот случай отличается от тех, какие, смакуя все подробности, тиражируют европейские и американские СМИ, выдавая их за «чисто исламские» обычаи?

– Я так и знала! – победно сверкнув глазами, воскликнула Нур. – Значит, дело не в Коране, не в религии, а в распущенности мужчин, не умеющих решать проблемы словесным путем, а потому предпочитающих рукоприкладство! Сам пророк, мир ему и благословение Всевышнего, никогда не бил женщин и говорил, что лучшие из мужчин – те, кто не бьет своих жен: «Как можно бить свою жену, будто верблюжонка, а потом обнимать ее?»