Осенью он познакомился с организатором протестных кружков в Самаре Алексеем Павловичем Скляренко (он же Попов, Бальбуциновский, Роман), внебрачным сыном военного врача и активным кружкистом Матвеем Ивановичем Семеновым (Бланом), с сельским учителем Алексеем Александровичем Беляковым.
Собрания кружка происходили обычно на квартире Скляренко. «Как сейчас вижу невысокую, крепкую фигуру ВИ в косоворотке и в коротком сером пиджаке, – рассказывал Семенов. – Он спокойно усаживается за стол, вынимает из кармана небольшую тетрадку – свою рукопись и начинает читать вслух». Встав на почву марксизма, Ульянов стал беспощаден к народникам. Его фирменный стиль полемики уже начал формироваться. «В общении его с людьми отчетливо обнаруживались резкие различия: с товарищами, которых он считал своими единомышленниками, он спорил мягко, подшучивал весьма добродушно и старался всякими способами выяснить их ошибку и сделать ее для них очевидной, – подтверждал Семенов. – Но раз он усматривал в оппоненте представителя другого течения, например заскорузлого и упорного народника, его полемический огонь становился беспощаден. Он бил противника по самым больным местам и мало стеснялся в выражениях»
.
Нравы наставника быстро усваивались юными последователями. Беляков вспоминал: «Самарские кружки до Ленина, с народническими замашками, со всей бездной народнических предрассудков, с Н. К. Михайловским как источником всяческой мудрости, “властителем дум” той эпохи, с 1890 года, пожалуй, можно сказать, кончили свое существование… Микроб революционного марксизма был занесен в Самару В. И. Ульяновым»
. На собрания «стариков» – народников со стажем – Ульянов не ходил. Вечеринки либеральной молодежи, часто с околополитическим подтекстом – сборы денег на Красный Крест, на библиотеку, – его ни разу не заинтересовали.
Иногда устраивали и выездные занятия кружка: на лодках, на волжских островах. В начале мая предприняли «кругосветное путешествие» – вниз по Волге до села Переволоки, волоком на реку Усу, по ней до Волги и вниз до Самары. Вовсе даже не брезговали любимыми народом напитками, основным из которых было «Жигулевское». «Иногда Скляренко затаскивал его вместе с другими товарищами в пивной павильон Жигулевского завода на берегу Волги, и здесь компания за веселым разговором и шутками проводила час-другой. ВИ прозвал Скляренко за уменье организовать такие увеселения «доктором пивоведения». Разумеется, во время таких увеселительных прогулок нередко разгорались и споры по серьезным вопросам»
. Беляков так вообще доказывал социологическое значение походов в пивную: «ВИ очень любил посещать этот павильон, но не ради пива, а, несомненно, ради того многообразного проявления жизни торгово-промышленного города, которое удавалось там наблюдать»
. Заметим, что и в год 150-летия Ленина пиво на легендарном заводе производится на том же оборудовании, что и в XIX веке.
В мае 1890 года Мария Александровна выехала в Петербург, помимо прочего, хлопотать за сына. Она вновь обратилась и в Департамент полиции, и к министру народного просвещения Делянову с просьбой разрешить ему экстерном сдать экзамены в любом из российских университетов. «Мучительно больно смотреть на сына, как бесплодно уходят самые лучшие его годы… Такое бесцельное существование без всякого дела не может не оказывать самого пагубного нравственного влияния на молодого человека, – почти неизбежно должно наталкивать его на мысль даже о самоубийстве». Делянов не выдержал натиска и 19 мая поставил резолюцию: «Можно допустить к экзамену в Университетской комиссии»
.
Департамент полиции хоть и отметил, что Ульянов вел знакомство с «лицами сомнительной благонадежности» и особых занятий не имел, но «в политическом отношении за ним замечено ничего не было». Владимиру Ульянову разрешили сдавать экзамены экстерном «в испытательной комиссии при одном из университетов, управляемых уставом 1884 года». Ура! Он думал не долго. Конечно же, столица: юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета.
Лето провел в Алакаевке. Познакомился с народником Алексеем Андреевичем Преображенским, который организовывал земледельческую коммуну на хуторе в трех верстах от Алакаевки. «Наш хутор Шарнеля служил местом паломничества крестьян-сектантов, ищущих правды и спрашивавших, как жить по-божьи». Ульянов часто туда по вечерам захаживал. «Мы вели с ним продолжительные споры, иногда затягивавшиеся до утра… Для подтверждения того, что капитализм проникает в деревню и происходит процесс пролетаризации крестьянства, ВИ предложил мне провести подворное обследование с. Неяловки, Тростянской волости»
. Этот Преображенский продолжит с подачи Ильича решать крестьянский вопрос при советской власти, возглавив совхоз в Горках Ленинских.
Мысли Ульянова были уже в Санкт-Петербурге. Он начал готовиться к экзаменам. Беляков вспоминал, как «в августе перед отъездом в Питер Владимир Ильич раза три заходил на квартиру Скляренко, но уже не для занятий, а так, вообще, повидаться и покалякать». 25 августа (6 сентября) Владимир погрузился на пароход, следующий в Казань. Неделя там, встречи с нужными людьми и родней. И вот он – через Нижний Новгород – впервые в Санкт-Петербурге. Гидом в великом городе выступала сестра Ольга. Изучил программу госэкзаменов, взял список литературы, записался в библиотеку.
Полиция 17 (29) ноября зафиксировала возвращение Ульянова в Самару и его проживание в доме Рытикова на углу Почтовой и Сокольничьей улиц. Теперь он готовился к сдаче экзаменов. Но не только. Беляков рассказывал, как в начале марта 1891 года Ульянов отметился на «журфиксе» в популярном салоне дантиста Анны Абрамовны Кацнельсон, где выступал известный народник Россиневич. «Собрание было многочисленное, народнические звезды всех величин были в полном сборе… ВИ благоглупости Россиневича привели в отличное расположение духа, ироническая усмешка в глазах и на губах ВИ играла вполне отчетливо». Он взял слово. И кто бы сомневался: «Это был первый триумф ВИ на большом собрании с участием широких кругов радикальной интеллигенции и учащейся молодежи…»
.
Весной предстояло сдавать экстерном экзамены за первые два курса юрфака. 26 марта (7 апреля) Ульянов подал прошение в испытательную комиссию при Петербургском университете. Видом на жительство в столице служила копия выписки из протокола заседания Симбирского дворянского депутатского собрания с подтверждением прав на потомственное дворянство, на которой сам он написал: «Дворянин Владимир Ильич Ульянов, 21 года, приехал из Самары держать экзамен в Испытательной юридической комиссии при Императорском С.? Петербургском университете». Тут же полицейская отметка о его проживании на Тучковой набережной, дом № 2, кв. 47
. Зачастил к сестре Ольге в общежитие Высших женских (Бестужевских) курсов.
Экзамены он начал сдавать 4 (16) апреля в малом конференц-зале Академии наук с истории русского права, отвечал на вопрос о формах зависимости холопов в феодальных княжествах Древней Руси. Оценка самая высокая – «весьма удовлетворительно». На следующий день государственное право (вопрос о сословных учреждениях) с тем же результатом.
На радостях взял передышку, навестил Ольгу, зашли к родственникам Песковским. Ольга была в прекрасном весеннем настроении, вместе смотрели, как ломался лед на воспрянувшей Неве. Сестра порадовала мать в письме успехами Владимира.
Сразу два экзамена 10 (22) апреля – по политической экономии (форма заработной платы) и статистике (германский статистик XVII века Конринг). Затем экзамен по энциклопедии права и истории философии права (Платон о законах). 24 апреля (6 мая) сдал последний в весеннюю сессию экзамен по истории римского права, отвечал на вопрос о законах, издаваемых выбранными властями. Все на «отлично».
И тут снова трагедия. Прямо какой-то рок, совпадающий с экзаменами. Ольга заболела брюшным тифом. В конце апреля Владимир отвез сестру в Александровскую больницу на набережной Фонтанки. Регулярно ее навещал. Телеграфировал матери в Самару: «У Оли брюшной тиф, лежит в больнице, уход хорош, доктор надеется на благоприятный исход». Ей все хуже. В начале мая он вызывает Марию Александровну: «Оле хуже. Не лучше ли маме ехать завтра»
.
Умерла Ольга 8 (20) мая. Хоронили с матерью и несколькими знакомыми и однокурсницами Ольги на Волковском кладбище, на Литераторских мостках. «ВИ был один с матерью в первые, самые тяжелые, дни. Он привез ее домой в Самару»
.
Лето с семьей в Алакаевке, подготовка к следующим экзаменам. Тогда Ульянов познакомился с Алексеем Ивановичем Ермасовым, организатором кружков в Сызрани и весьма состоятельным молодым человеком. Ему предстоит стать одним из негласных спонсоров «Искры» и «Вперед».
В начале сентября Владимир вновь едет из Алакаевки и Самары в столицу – на второй раунд экзаменов. Поселился на Екатерингофском проспекте, все время проводил в библиотеке Академии наук. В зале Совета Петербургского университета писал сочинение по уголовному праву. Результат тот же – «весьма удовлетворительно». Затем в малом конференц-зале Академии наук устный экзамен по уголовному праву и судопроизводству (защита в уголовном процессе и кража документов) – вновь, как всегда. В октябре по римскому праву достались вопросы о дарении и о влиянии времени на происхождение и прекращение права. Гражданское право (передаточные договоры), торговое право (торговые книги), полицейское право (наука полиции и ее содержание), финансы (о бюджете) приносят наивысшие оценки. Со 2 (14) ноября Ульянов сдавал устные экзамены по церковному праву (отвечал на вопрос об истории русского церковного законодательства) и международному праву (о праве нейтралитета). Вновь безупречно. Экзамены тогда держали 134 человека, Ульянов, как и в гимназии, оказался первым в выпуске
.
Решил вновь попытать счастья и лично явился к вице-директору Департамента полиции, чтобы просить разрешение о выезде за границу. Без результата. 11 (23) ноября поехал обратно в Самару, никуда не заезжая. 22 ноября (4 декабря) испытательная комиссия при Петербургском университете выдала Ульянову свидетельство № 205 на получение диплома первой степени.
В 1891–1892 годах в России разразился голод. Весной и в начале лета не было ни дождичка, посевы высохли. Крестьяне, прекрасно знавшие, что бывает в «черные годы», собирали свой скарб и тянулись к пристаням и городам. Сильнее всего голод ударил по Поволжью. «Толпы голодающих были очень неспокойны и разговаривали с начальством весьма непочтительно»
. Земство, народническая интеллигенция организовали комиссию помощи голодающим. Развертывалась программа общественных работ для нуждавшихся: строили элеваторы и расширяли порт. Правительство выделило на помощь голодающим 2 млн рублей, столько же собрали в Самаре. Приезжал даже Лев Николаевич Толстой, оставивший своего сына в качестве организатора благотворительных столовых.
«ВИ вернулся в Самару из Питера в ноябре в самый разгар болтовни в пользу голодающих», – рассказывал Беляков. Позиция Ульянова была однозначна и заключалась в том, что «революционные группы и кружки обязаны стоять в стороне, не работать вместе с чиновниками и либералами, ибо подобная помощь означала прежде всего укрепление той системы управления, при которой голод превратился бы в периодическое явление, способствовала укреплению основ буржуазного строя…».
Ульянов заявлял, что «последствия голода – нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, – явление прогрессивное, ибо содействует росту индустрии и двигает нас к нашей конечной цели, к социализму через капитализм… Радикалы и либералы, испуганно тараща глаза, приходили к заключению: “спятил мальчик с ума бесповоротно”… Мы неоднократно тянули ВИ на собрания комитета помощи, но он всегда и очень решительно отказывался, указывая, что с таким собранием губернаторских чиновников есть один способ разговора: “рукой за горло и коленкой на грудь”. К концу ноября 1891 года нам удалось работу комитета дезорганизовать…»
Подтверждала и новая знакомая – Мария Петровна Голубева: «Из всей самарской ссылки только ВИ и я не принимали участия в работах этих столовых»
. Идея накормить голодавших была Ульянову действительно глубоко чужда, поскольку не работала на свержение антинародного режима.
Голубева, которую, по ее словам, Владимир при каждой встрече провожал домой на другой конец Самары, была старше его на девять лет. Она запомнила: «Обычный костюм его в это время – ситцевая синяя косоворотка, подпоясанная шнурком… Когда узнал, что я выслана по делу якобинцев-бланкистов, что я якобинка, он очень заинтересовался этим обстоятельством и, по-видимому, взял меня как объект для изучения… Часто и много мы с ним толковали о “захвате власти” – ведь это излюбленная тема у нас, якобинцев»
.
Новый, 1892 год товарищи встречали на квартире Кацнельсон. «Это была первая большая вечеринка с участием ВИ. Было очень шумно и весело… Была объявлена “всеобщая, прямая и явная кадриль” без различия пола и возраста… Пришлось и ВИ отплясывать кадриль. Это было уморительно веселое зрелище, ВИ… давал руку чужой “даме” вместо своей, брал за талию вместо “дамы” случайно подвернувшегося кавалера из другой пары…»
.
С января 1892 года Ульянов начал работать: занялся адвокатской практикой, получив на то разрешение и Самарского окружного суда, и Департамента полиции, который тем не менее сохранял над ним, как и над всей семьей, негласный надзор. Он стал помощником присяжного поверенного и партнера-шахматиста Хардина. Опытный адвокат Хардин, отмечал его коллега, «не стеснял своих помощников в их занятиях и не был сторонником “натаскивания” их по делам; этому последнему он предпочитал самую широкую самодеятельность молодняка адвокатуры»
.
C 5 (17) марта, когда он впервые выступает в суде в качестве защитника по делу крестьянина Муленкова, присяжный поверенный Ульянов представлял интересы обвиняемых как минимум по 17 делам самой разной значимости – от кражи зерна из амбара и богохульства до присвоения 12 317 рублей 58 копеек купцом Брискером. Клиентами были и крестьяне, и мещане, и отставные военные, и крупные дельцы, и землевладельцы
. Ульянов, судя по всему, был хорошим адвокатом, способным помочь своим клиентам. Видные представители самарского судейского корпуса видели в нем «будущего светилу», отмечали высокую образованность и даже воспитанность
. Но у того были другие увлечения.
К 1892 году официальные биографии относят создание собственно марксистского кружка в Самаре под идейным руководством Ульянова – Скляренко, Семенов, Лебедева, Кузнецов и др. Это был первый опыт формирования ленинской команды. Тогда же Ульянов наладил переписку с Федосеевым, сосланным во Владимир
. «В кружке Скляренко ВИ начал довольно часто ставить вопрос о необходимости встать на путь Н. Е. Федосеева, завязывающего во Владимире связи с рабочими, организующего рабочие кружки», – свидетельствовал Беляков. Естественно, первые усилия были предприняты на близком по духу Жигулевском пивоваренном заводе, но они успеха не принесли
. Единственный зафиксированный опыт общения Ульянова с рабочими: в самарских железнодорожных мастерских он прочел реферат на актуальную для них тему: «Об общине, ее судьбах и путях революции».
Летом в Самаре вспыхнула холера, были дни, когда число смертей измерялось сотнями. В деревнях разгорались холерные бунты, убивали врачей, фельдшериц, санитаров, подвернувшееся под руку начальство. Осенью в Самару зачастили революционеры. Ульянова они не заинтересовали. Даже когда в город приехал культовый для народников (и наиболее критикуемый Ульяновым) «сам» Михайловский, молодой марксист с ним не виделся (или не был удостоен аудиенции)
. Ульянов критиковал либеральных народников за отсутствие настоящего революционного антиправительственного пафоса. Но при этом сам какой-либо активной революционной работы не вел, больше томился. «Последний год в Самаре, хотя и забросил туда нового ценного единомышленника Исаака Христофоровича Лалаянца, с которым основывалась первая группа социал-демократов в Самаре (Ильич, Скляренко, Лалаянц), переживался ВИ более томительно, чем первые»
, – подтверждала Анна Ильинична. Оставался, чтобы поддержать мать.
