Прерванный полет «Боинга-737»
Это было уж слишком! Не помня себя от гнева, Алим схватил Дину за тонкую белую шею и сдавил изо всех сил, чтобы прекратить поток грязных, несправедливых оскорблений. Ему казалось, что это длится совсем недолго, считаные секунды, и он опомнился, лишь когда увидел, что глаза американки вылезли из орбит, а побагровевшее лицо исказилось в предсмертной гримасе.
Спохватившись, Алим разжал пальцы, но было поздно. Дина повалилась на пол, как тюк с тряпьем, и не подавала признаков жизни, сколько он над ней ни бился. Пульса не было, на зеркале, поднесенном к губам, не осталось туманной дымки, обнажившаяся грудь застыла, как будто слепленная из гипса.
Алим весь взмок, представив, что будет с ним, если его застанут в законном жилище американки с очевидными признаками насильственной смерти. Его ожидало или пожизненное заключение, или электрический стул, или газовая камера – в зависимости от того, какое наказание за убийство предусмотрено в штате Нью-Джерси. И попробуй потом доказать предвзятым присяжным, что Алим действовал в состоянии аффекта, а не из корыстных побуждений. Его обвинят в попытке ограбления или даже изнасилования, а бессовестная Дина Митчелл предстанет в полицейских протоколах невинной жертвой распоясавшегося афганца. Кто вступится за несчастного бесправного эмигранта? Как будет он смотреть в глаза людям, которые ничего не узнают об истинной подоплеке случившегося?
А если Алиму и позволят дать соответствующие показания в суде, то разве будет принято во внимание то обстоятельство, что женщина не имеет права оскорблять мужчину, обзывая его шакалом и павианом? В Америке никто не знает предписаний пуштунвала. Здешним жителям не втолкуешь, что существует такое понятие, как бадал хистах – компенсация за нанесенную обиду. Настоящий афганец никогда не забывает и не прощает обиды. Время отмщения не имеет значения. Поговорка гласит, что если человек поквитается с обидчиком через сто лет, то и в этом случае он проявит торопливость.
Представив себе физиономии присяжных, выслушивающих эту поговорку, Алим встал, проверил, не обронил ли чего, не забыл ли, переступил через труп американки и решительно направился к двери. Два с половиной часа спустя, даже не зайдя домой за вещами, он летел в самолете, следующем рейсом в Пакистан, оттуда перебрался на родину и некоторое время не знал, чем заняться, пока его не отыскал дядя Ардан, предложивший работу и деньги.
Узнав в общих чертах, что от него требуется, молодой человек согласился, не колеблясь ни минуты. Он много времени провел в так называемом цивилизованном мире, знал ему цену и желал принять посильное участие в разгроме этого оплота разврата, высокомерия и ханжества. Для Ардана не имело значения, как называется та или иная страна, являющаяся частью этого пресловутого Запада. Все они одинаковы: Америка, Канада, Дания, Франция, Россия. Для всех них афганцы были говорящими горными обезьянами, как бы они ни скрывали это за фасадом толерантности и гуманизма.
И теперь, найдя свое место в жизни, молодой Алим Кармани чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Прежде чем приступить к важному разговору, мужчины, как водится, беседовали о том о сем, задавали друг другу вежливые вопросы, получали такие же вежливые, но малозначительные ответы. Общаясь, они поедали восхитительно холодный, вытащенный из колодца арбуз, ярко-красные ломти которого таяли прямо на глазах.
Вокруг вились дикие черные пчелы, оглашая воздух нервозным гудением. Время от времени Халик Ардан взмахивал своим длинным, чуть изогнутым ножом, и тогда на пол падал очередной пчелиный трупик, разрубленный пополам. Это получалось у него неподражаемо ловко и так естественно, словно он всю жизнь занимался тем, что уничтожал насекомых ножом.
Настроение у Ардана было приподнятое. Он гордился честью, оказанной ему самим Джамхадом, снизошедшим до того, чтобы посетить его жилище. Дом Ардана, сложенный из тщательно подогнанного сырцового кирпича, был достаточно велик, чтобы вместить жен, нескольких родственников и гостей. Однако их не было видно и слышно. Ведь гостей Ардан принимал на мужской половине, куда женщины входили только по хозяйскому зову, прикрывая нижнюю половину лица платками.
Веранда, как и внутренние покои, была щедро устлана коврами, ковриками и ковровыми дорожками, являющимися главным украшением афганских жилищ. Мебель, виднеющаяся в дверном проеме, выглядела по европейским меркам убого: продавленный восточный диван, медный светильник на стене. Но Ардан считал себя не бедняком, а, наоборот, весьма состоятельным человеком. Чтобы подчеркнуть это, он всякий раз призывал обслуживать гостей новую жену. Вот и сейчас, когда арбуз был съеден, Ардан хлопнул в липкие ладоши и гортанно прокричал:
– Балуца! Чаю!
Ему нравилось оказывать гостеприимство, нравилось принимать гостей на лучшем ковре, нравилось потчевать их, стараясь предвосхитить желание каждого. В свою очередь Джамхад и Алим не забывали похвалить любую мелочь, поблагодарить за воду, поданную для мытья рук, за полотенце, за отрезанный ломоть арбуза. Таковы были правила хорошего тона, и если бы хозяину дома вздумалось скормить гостям не два арбуза, а двадцать, они не сочли бы возможным отказаться. С другой стороны, если бы один из них похвалил любой предмет утвари или хотя бы нож в руке Ардана, тот немедленно предложил бы принять эту вещь в подарок.
– Благодарю, брат, – произнес Джамхад, вытирая полотенцем промокшую бороду, – арбуз был очень вкусный, давно не ел такого.
– Самый вкусный из всех, которые мне доводилось пробовать, – поддакнул Алим, водя языком по усам, как сытый кот.
Подобно дяде, он находился в приподнятом настроении и радовался, что можно носить ту одежду, которая ему нравится и удобна, – широкие шаровары, рубаху навыпуск с суконной безрукавкой поверх нее, расшитую тюбетейку, обмотанную чалмой. Ему также было приятно видеть вокруг себя не безвкусно накрашенных американок с голыми животами и ногами, а соотечественниц, блюдущих скромность и достоинство.
Балуца, принесшая поднос со всем необходимым для чаепития, явилась в голубых атласных шароварах, пришитых к носкам, темном платье и клетчатом платке, оставлявшем на виду лишь выпуклые и влажные, как у лани, глаза, ресницы были опущены. Она никогда не позволила бы себе назвать Алима ишаком или павианом.
– Спасибо, ханум, – сказал он, принимая из рук Балуцы пиалу с дымящимся зеленым чаем, источавшим терпкий, насыщенный аромат.
– Будьте здоровы, – поклонилась она и ускользнула, бесшумная, как тень.
– В следующем году хочу еще одну хорошую женщину в наложницы взять, – поделился с гостями Ардан мыслями, все чаще посещавшими его в минуты праздности и безделья. – Средства позволяют. Остановил выбор на турчанке. Немного хромая, но проворная и ласковая. Будет хорошей матерью моим детям, да и мне немало радости доставит. С другой стороны, турчанка. Брать или не брать?
– Почему не взять, – степенно произнес Джамхад, – если достаток есть, если денег хватает. Знаешь, брат, я думаю, что ты сможешь завести не одну, а сразу несколько наложниц. Турчанок, русских, даже американок, если пожелаешь. Целый гарем заведешь. Потому что денег у тебя скоро будет больше, чем инжира на деревьях в твоем саду.
Такое вступление означало, что главный гость решил наконец перейти к делу, и слушатели уселись поудобнее, обратившись в слух, чтобы не пропустить не только ни единого слова из сказанного, но и уловить все нюансы и интонации, которыми так богата речь восточных мужей.
– Это было бы хорошо, – рассудительно проговорил Ардан, осторожно окунув губы в горячий чай. – Но откуда они возьмутся, лишние деньги? – хитро прищурил он один глаз. – Они ведь, в отличие от инжира, не растут на садовых ветвях.
Алим хихикнул, но на него не обратили внимания.
– Да, брат, ты это правильно заметил, – согласился Джамхад, беря в щепоть халву, сочащуюся сладким соком. – Деньги не растут на деревьях. Мужчины их зарабатывают, иногда даже с риском для жизни. Такой способ придумал для нас Аллах.
– Мы готовы на все, только скажите как, уважаемый господин Джамхад, – выпалил Алим, нарушая тем самым неписаное правило никогда не торопить собеседника.
Старшие мужчины покосились на него с неодобрением.
– Разве в Америке тебя не научили, как зарабатывать деньги? – спросил Джамхад с сарказмом. – Ты оттуда не миллионером вернулся, да? Не разбогател на чужбине?
– Американцы предпочитают забирать все себе, – виновато потупившись, ответил Алим. – Нас они за людей не считают. К большому бизнесу на пушечный выстрел не подпускают. Смотрят свысока, сторонятся как прокаженных. Обзывают разными нехорошими словами.
Ему живо вспомнились обидные слова Дины, и выбритые щеки его покрылись румянцем, а усы задергались, словно их тянули за невидимые ниточки.
– Все они такие, неверные, – решил вступиться за племянника Ардан. – Красиво говорят, а поступают коварно и подло. Сердца их лживы, а к рукам их липнет все золото, которое только есть на земле. – Он удрученно покачал головой. – Когда-то я думал, что наши главные враги – русские. Потом воевал с американцами и англичанами. А теперь понимаю: все они одинаковы. Все наши враги.
– Ты правильно понимаешь, – кивнул Джамхад. – Но победить всех одновременно не может даже такой отважный народ, как наш. Поэтому следует бить врагов поодиночке. Заключать временные союзы с одними, потом с другими. И наносить удары по тем, кто этого не ожидает.
– Это очень мудро, уважаемый Джамхад, – кивнул Ардан. – Так мы перебьем их всех, они даже опомниться не успеют. С одними мир, с другими война, потом наоборот. Но… – Ему хотелось спросить про деньги, но он сдержался, задав совсем другой вопрос: – Но чем можем быть полезны я и мой племянник?
– Есть план, – сказал Джамхад, наблюдая, как Алим наполняет его пиалу свежим чаем. – Его, несомненно, подсказал сам Аллах, потому что план этот безупречен. И если мы, верные слуги Всевышнего, сумеем осуществить его великий замысел, мы будем вознаграждены по заслугам. Не только деньгами, но и почетными местами в саду райских наслаждений.
Алим на мгновение зажмурился, представив себя в окружении прекрасных гурий, готовых подчиняться малейшему мановению его пальцев. Гурии были покорны, нежны и обольстительны. Ни одна из них не позволила бы бросить на своего мужчину косой взгляд или задеть его достоинство обидными речами.
– Такие слова звучат сладчайшей музыкой в наших ушах, – заверил высокого гостя Ардан, стараясь не проявлять признаков нетерпения.
– Так слушайте же, – заговорил Джамхад, шумно прихлебывая чай. – Есть далеко на востоке большой город Джабур. Оттуда каждый день летают самолеты во все концы света. Один из них осуществляет рейсы в Исламабад. Вот он-то нам и нужен.
– Мы должны его захватить? – спросил Алим.
В его голосе прозвучала неподдельная тревога. Он отлично знал, что после сентября 2001 года воздушное пиратство сделалось практически невозможным. То, что довелось ему увидеть в разных аэропортах мира, не внушало оптимизма. Повсюду рамки металлоискателей, лазерные и рентгеновские установки, специально обученные собаки, дюжие охранники, камеры слежения и досмотры, досмотры, досмотры…
Разве можно перехитрить спецслужбы мира, превратившие аэропорты в неприступные крепости?
Алим поделился своими сомнениями со старшими. Джамхад покровительственно похлопал его по плечу:
– Успокойся, мой юный друг, я не зря сказал, что замысел пришел свыше. Все предусмотрено. Самолет с пассажирами может быть захвачен и будет захвачен. От вас требуется лишь одно: четкое и беспрекословное выполнение всех приказов. Подробности вы узнаете несколько позже. Сейчас мне нужно только ваше согласие, чтобы я доложил об этом тем, кто меня послал. У нас очень мощная и многочисленная организация, можете быть уверены. Но если у вас есть хоть тень сомнения…
Повисшая пауза длилась недолго.
– Я согласен, – решительно произнес Ардан, хорошо осведомленный о том, какие грозные силы стоят за Талибаном.
– Я тоже, – быстро кивнул Алим.
– Рад слышать, – сказал Джамхад, распрямляя похрустывающие ноги и готовясь встать. – Наша следующая встреча состоится очень скоро. А пока могу сказать, что пятеро наших людей уже ждут сигнала в Джабуре. Это очень отважные и достойные люди. Среди них одна женщина, которая стоит десяти неверных мужчин. Теперь есть вы, – улыбнулся он Алиму, помогавшему ему подняться на ноги. – Поздравляю вас с принятием правильного решения. Вы в команде.
Джамхад счел лишним упоминать о том, что, если бы старый полевой командир и его племянник ответили отказом, обоим было не суждено увидеть завтрашний рассвет. Есть вещи, которые совсем не обязательно произносить вслух.
Недаром же у мусульман сдержанность считается одним из самых похвальных человеческих качеств. Сказано ведь: «Молчание – золото». Посланник Аллаха, мир ему и всеобщее благословение, повелевал людям придерживать языки и молчать, если из уст их не исходит благая речь.
Глава вторая
Джабурская пятерка
Порывы ветра надували растяжки над магистралями, как разноцветные паруса. Пепельные тучи, пролившиеся над Джабуром обильным муссоном, уплывали на юг, куда-то в сторону Индонезии. Еще час назад казалось, что город будет затоплен сплошными потоками воды, обрушившимися с небес, но сквозь сизую завесу на горизонте проглядывали мягкие лучи заката. Черный столб смерча, грозивший ворваться в гавань, прошел мимо и рассеялся как дым. Правда, воздух все еще оставался душным и таким разреженным, что приходилось дышать раза в полтора чаще, чем обычно.
Двое черноволосых мужчин в белых рубахах приблизились к краю тротуара, выискивая такси. Они только что вышли из маленького китайского ресторанчика. Его синие тенты с желтыми драконами лепились к бетонной громаде небоскреба и производили странное впечатление. Вход, украшенный декоративной крышей на манер пагоды, подражал древнему архитектурному стилю, тогда как здание было вызывающе современным, как те, что росли как грибы в Сингапуре, Джакарте или Гонконге.
Мужчины, одновременно взмахнувшие руками при виде желтого такси, обливались по́том, их рубахи облепили жилистые торсы, хотя оба ни секунды не провели под дождем. Выросшие в горах, они никак не могли приспособиться к липкой, удушливой атмосфере Джабура. Изобилие стекла и бетона, крикливые толпы и чад из сотен тысяч выхлопных труб угнетали их, привыкших к жаркому, но сухому и кристально чистому воздуху, к благостной тишине, к строгим очертаниям ландшафта. Мужчины выглядели вялыми и подавленными.
Забравшись на заднее сиденье такси, они объяснили, куда ехать, на столь скверном английском языке, что водитель-таиландец в сравнении с ними изъяснялся чуть ли не как диктор Би‑би‑си.
– О’кей, – сказал он. – Моя знать район Тонга. Шарон-вэй, пять миль, пятьдесят доллар. – И для наглядности растопырил пальцы на одной руке, а с помощью второй изобразил ноль.
Мужчины переглянулись. Тот, который был чуть постарше и звался Бабуром, покачал головой.
– Тридцать, – возразил он и тоже выбросил соответствующее количество пальцев, опасаясь, что его не поймут.
Несмотря на усталость, Бабур казался очень сильным и выносливым. Одна бровь у него была рассечена розовым шрамом и приподнята, словно выражая удивление, которого он на самом деле не испытывал. Его крупный мясистый нос был чуть свернут набок. Спорить с ним не хотелось, и все же таксист не мог уступить так сразу.
– Пятьдесят, – повторил он.
– Тридцать, – гнул свое Бабур.
Его спутник, Махмуд, молча наблюдал за ожесточенным торгом. Покидая родину, он сбрил бороду и давно привык обходиться без нее, но иногда машинально проводил кончиками пальцев по подбородку и скулам, как будто ожидал нащупать там густую растительность. У него был очень широкий рот, перечеркивающий лицо прямой бесцветной линией. Губы то втягивались внутрь, то выпячивались наружу, оставаясь при этом абсолютно сухими. Он сидел молча и неподвижно, пока спорщики не сошлись на сорока баксах.
– Деньги давать сейчас, – заявил таксист, протянув раскрытую ладонь.
– Нет, – резко ответил Бабур.
Махмуд толкнул его в бок локтем. Помедлив, Бабур достал из кармана бумажник, отсчитал требуемую сумму и передал ее таксисту.
– Итс вэри гуд, – обрадовался тот и нажал педаль газа.
Тронувшись с места, желтый автомобиль едва не чиркнул боком о рявкнувший автобус высотой с двухэтажный дом, вильнул и влился в пестрый автомобильный поток.
Смеркалось. Многие включили фары, загорелись рекламные огни. Такси покинуло шумную магистраль и свернуло на улочку, состоящую из сплошных лавчонок и закусочных. Кое-где столики с посетителями стояли прямо на проезжей части. Разминаясь с автомобилями, моторикши то и дело выскакивали на тротуары, вспугивая пешеходов, как воробьиные стаи.
Отсюда такси выскочило на пустырь, на котором высились руины снесенных домов и гигантские оранжевые грейдеры, обогнуло его по широкой дуге, повиляло по зигзагообразным проулкам и затормозило на пятачке, откуда открывался вид на гавань, усеянную светлячками корабельных огней. Слева и справа, призрачно белея среди роскошной зелени, высились ухоженные особняки, построенные в английском колониальном стиле.
– Шарон-вэй туда и туда, – показал таксист обеими руками поочередно. – Какая вы сторона?
– Мы выходить здесь, – буркнул Бабур, все еще недовольный тем, что ему пришлось выложить такую кучу денег за путь, который он легко проделал бы пешком.
Они с Махмудом вышли, громко хлопнув дверцами, и уставились на темную громаду моря, дожидаясь, пока такси уедет. Как только оно скрылось за поворотом, Бабур позвонил по мобильнику и долго что-то выяснял, говоря на афгани. Закончив разговор, он кивнул влево:
– Пойдем. Нам туда.
Они молча зашагали по булыжной мостовой, плавно спускающейся в сторону бухты. Это был район частных вилл, возле которых стояли солидные автомобили темных расцветок. Остро пахло тропическими цветами. Слева доносились приглушенные аккорды рояля, а справа звучал тягучий ситар, и эта музыкальная мешанина как нельзя лучше служила фоном для пейзажа, в котором Восток соединился воедино с Западом.
Отсчитав пять домов, Бабур отыскал щель между двумя оградами, скрытую от посторонних взоров кустами и вьющимися лианами. По-видимому, когда-то здешние соседи не поладили между собой и не смогли решить, какой должна быть разделительная ограда и кому сколько за нее платить. Теперь это давнее разногласие сыграло на руку пришельцам.
Стена была обвита ржавой колючей проволокой, крепящейся на таких же ржавых Г-образных контейнерах. Высота ее составляла не менее трех метров. Поразмыслив, Бабур стал карабкаться по шершавому стволу пальмы. Подошвы его туфель скользили по коре, так что прошло не менее пяти минут, прежде чем он сумел заглянуть за ограду. Там, полускрытый темной массой деревьев, виднелся дом с двумя светящимися окнами на первом этаже. Чуть дальше высился какой-то ангар или гараж, оттуда не проникало ни лучика света. Белые цветы на черных кустах походили издали на необыкновенно крупные звезды.
– Порядок, – прошипел Бабур. – Темно и тихо.
– Сумеешь перебраться? – задрав голову, спросил снизу Махмуд.
– Я с детства по горам лазил.
Изловчившись, Бабур поставил вытянутую ногу на каменную кладку. Размашистый шпагат привел к тому, что шов на его брюках разошелся с отчетливым треском, и Махмуд непроизвольно прыснул.
Сверкнув на него глазами, Бабур переступил на стену и тихо выругался, отдирая железные колючки от штанины. Резкий крик ночной птицы, неожиданно прозвучавший в сыром неподвижном воздухе, заставил его покачнуться. Уже теряя равновесие, он прыгнул в сад за оградой и исчез из виду.
– Эй! – окликнул Махмуд, веселость которого как рукой сняло. Снова крикнула птица. Резко и зловеще, словно пророча беду. Он огляделся по сторонам и снова позвал: – Эй, ты как? Не разбился?
– Все нормально, – донесся из-за ограды голос товарища. – Земля рыхлая и мягкая, у нас такой сроду не бывало. Давай за мной. Быстрее, брат!
Махмуд решил не рисковать новенькими брюками, купленными только этим утром в лавчонке с красивым названием «Ориент джентльмен». Пройдя чуть дальше вдоль стены, он нашел выбоину в кладке, подпрыгнул и, зацепившись, сумел подтянуться настолько, чтобы ухватиться за распорку для колючей проволоки. Дальше было проще простого. Пару секунд спустя он стоял на гребне ограды, неудобно раскорячившись, чтобы не соприкасаться с коварной проволокой.
– Давай-давай, – помахал снизу Бабур.
Лучше бы он этого не делал. Махмуд прыгнул раньше, чем успел как следует рассчитать свои движения. Когда он переносил ногу через препятствие, железный шип впился в штанину. Его развернуло параллельно земле, он инстинктивно дернул ногой, освободился, но упал с трехметровой высоты на четвереньки.
– Эй, ты как? – спросил подбежавший Бабур, трогая его за плечо.
– Зачем торопил? – выругавшись, сердито упрекнул товарища Махмуд. – Посмотри теперь на мою рубашку! Вся грязная, как будто я из земляной норы вылез. А штаны? – Он сел, вытянул перед собой ногу и досадливо поцокал языком, обнаружив болтающийся клок ткани. – Я отдал за них двенадцать долларов. Кто мне купит новые? Может быть, ты?
– Рахима зашьет, – не слишком уверенно сказал Бабур.
– Рахима! – прошипел Махмуд. – Она только и знает, что пялиться на Карими. Глаз с него не сводит. Да и он ее дальше вытянутой руки никуда не отпускает. Думаешь, он позволит ей зашить мне штаны, а?
– Ладно, придумаем что-нибудь, – пробормотал в ответ Бабур.
– Так придумай! Попробуй!
Махмуд попытался соединить обрывки ткани, что у него, конечно же, не получилось. Он снова выругался.
Бабур нахмурился, потом его лицо просветлело.
– Там, – указал он на виллу, – найдется пять, а то и десять штанов. Хозяин богатый человек, раз живет один в таком большом доме. И штаны ему больше не понадобятся. Только саван. – И сам рассмеялся своей шутке, сделав это по возможности тихо.
– А если он толстый? – бурчал Махмуд, пока они пробирались сквозь сад, подныривая под ветки и обминая разросшиеся кусты, роняющие на мокрую траву белые лепестки и целые бутоны. – Или коротышка? Тебе хорошо, у тебя дырка не видна, можно так ходить, никто не заметит. А я? Люди будут принимать меня за босяка.
Бабур остановился и повернулся к нему:
– Хватит ныть! Очень скоро ты сможешь купить столько новых штанов, сколько пожелаешь. И не только штанов. Все будет. Все, что душа пожелает.
Напарник мечтательно улыбнулся. Его душа желала многого, очень многого. Большой мир, открывшийся ему сравнительно недавно, он воспринимал как голодный человек, попавший в дорогой супермаркет, где так и хочется набрать всего сразу.
Махмуд осиротел в двенадцатилетнем возрасте, когда оползень, вызванный проливными дождями, похоронил под собой родной кишлак. Все верхние дома исчезли с лица земли вместе с людьми, которые там находились. Услышав грохот, он бросил стадо овец и побежал обратно, но было поздно. Грязи навалило столько, что ни он, ни другие не сумели докопаться даже до крыш. А от второго обвала мальчика спасла необходимость идти искать разбежавшуюся отару. Поскольку два десятка чужих овец пропали без вести, пришлось спасаться бегством. Добравшись до перевала, задыхающийся и заплаканный, он услышал тяжелый гул, почувствовал, как вздрогнули камни под ногами, а позже узнал, что ни хозяина отары, ни кого-либо из бывших родичей и соседей в живых не осталось. Возвращаться, даже если бы Махмуд захотел, было некуда.
Какое-то время он скитался, подворовывал, нищенствовал, а потом решил зарабатывать на пропитание с оружием в руках. Деревенский пастушок стал боевиком естественно и незаметно, как древесная почка превращается в зеленый листок. На его пальцах появились несмываемые пятна от порохового нагара, на правом плече образовался рубец, натертый ремнем автомата.
Биография его старшего товарища была такой же лаконичной и драматической, хотя Бабур Субундар и слов-то таких не знал. Свой первый опыт войны он приобрел в семимесячном возрасте, когда в его дом в провинции Газни попала бомба, осколок которой порезал ему шею, но, слава Аллаху, не зацепил артерию. Второе ранение Бабур получил ровно десять лет спустя, когда работал на заправочной станции, подвергшейся ракетному обстрелу. Чудом выжив, он, подобно Махмуду, решил, что стрелять самому лучше, чем когда стреляют в тебя. В четырнадцать лет Бабур принял свое боевое крещение. С тех пор война сделалась для него такой же привычной и будничной, как для других мирная жизнь. Включение в особую группу, действующую за пределами нищего Афганистана, было для него фантастической удачей. Он был готов на все, лишь бы не возвращаться обратно. И от успеха сегодняшней операции зависела его дальнейшая судьба.
Идя первым, он пересек густой, как подлесок, сад и осторожно приблизился к длинному окну, занимавшему почти весь фасад. В освещенной комнате находился лысый мужчина в красной майке и белых шортах. Сидя на диване, он смотрел телевизор, подвешенный на стене. Картинки на экране чередовались, являя взору то бесстыжих поп-певичек, то строгих дикторов, то африканских хищников или футболистов, беззвучно носящихся по зеленому полю. Одной рукой лысый мужчина щелкал пультом, а другой периодически подносил к губам жестянку с пивом или каким-то другим напитком. Лица мужчины Бабур разглядеть из своего укрытия не мог, да и не особо нуждался в этом. Он видел перед собой покойника, который, не подозревая, что дни его сочтены, коротал время перед телеэкраном. Это было забавно. На что только тратят люди свою жизнь, дарованную им Аллахом.