Рок-звезда

Ганс склонил голову набок.

– А я вынужден заставить вас отсосать.

У меня отвисла челюсть, а парень в дверях упал на колени и потянулся к пряжке ремня Ганса.

Рассмеявшись, Ганс отпихнул его.

– Ну, не прямо тут, блин!

Он поднял своего приятеля с земли, и они исполнили тот же самый ритуал объятий и похлопываний, что и с барабанщиком.

Отступив в сторону, Ганс повернулся ко мне и спросил:

– Биби, ты же видела вчера Трипа?

Да, он мне сразу показался знакомым! Но я не узнала его без черной помады и готских одежек, хотя эта стрижка до плеч и выдавала его.

Покачав головой, я собиралась протянуть руку, но Трип шагнул вперед и вместо этого обнял меня.

– Да нет, блин, она не видела! Ты выскочил, как дикарь, и захватил ее, прежде чем мы успели опустить инструменты, на фиг.

Повернувшись ко мне, Трип, понизив голос, спросил:

– Биби, ты уже видела его шланг? Теперь понимаешь, что мы не зря зовем его ГДЧ.

По лицу Трипа расплылась чеширская улыбка, но тут Ганс накрыл его своей здоровенной ручищей и оттащил от меня. Трип пытался отбиваться, но Ганс просто держал его на вытянутой руке, так что его удары просто повисали в воздухе.

– Трип! Подними задницу и помоги нам! – раздался женский голос.

Ганс выпустил голову приятеля, и Трип обернулся через плечо к сердитой женщине с красным ирокезом, которая проверяла билеты вместе с ним. Сунув Гансу в руку два браслета, Трип врезал ему в живот и поскакал на свой пост.

Ганс испустил утробный звук и показал Трипу средний палец. Полусмеясь, полудавясь, Ганс снова взял меня за руку и провел в здание.

Мне казалось, что кто-то заменил мою кровь на смесь колы и «ментос». Я была просто облаком бушующих феромонов. И едва не отрубалась.

Я понимала, что это плохо. Я знала, что нахожусь буквально в двух шагах от того, чтобы превратиться в Энджел Альварез – эту суку и похитительницу мужчин, – но я пыталась рассуждать здраво. Я сказала себе, что не дам этому зайти еще дальше. Я сказала себе, что братья и сестры могут спать в одной кровати и держаться за руки. Я сказала себе, что тут нет ничего такого. Ганс просто флиртует, так и Дева-Гот говорила.

Но, когда он провел своим большим пальцем по моему, меня охватило ощущение дежавю. Я была готова поклясться, что уже ощущала это прикосновение. Не кожей, а душой.

«Это ты, – шептала она. – Я столько искала тебя».

– Ты извини, – кашлянул Ганс, когда мы поднялись по лестнице. – Это… Ну, это Трип.

– Тот еще трип, – рассмеялась я, представив Трипа на коленях посреди прохода. – Это что, его настоящее имя? Мне нравится.

Ганс фыркнул и встал в очередь, чтобы купить напитки в баре.

– Не-а. По-настоящему его зовут Коди. На сцене мы зовем его Трипл Х, потому что он все время смотрит чертово порно. Ну а Трип – это сокращение.

Ганс приподнял мою руку и надел на нее один из браслетов, наклоняясь, чтобы никто не заметил, что он делает. Это было интимно, как будто у нас был общий секрет.

Когда Ганс закончил, я взяла у него второй браслет и сделала то же самое. С опущенными глазами и руками, занятыми надеванием браслета на широкое запястье Ганса, я спросила:

– А что значит ГДЧ?

Ганс не ответил, и я подняла на него глаза. Богом клянусь, я увидела, что он покраснел.

– Я потом тебе скажу, – ответил он.

– Нет! Скажи сейчас! – воскликнула я. – Ну пожа-а-а-алуйста…

Ганс прикусил большой палец, словно раздумывая. Потом улыбнулся и покачал головой.

– Серьезно? То есть ты мне не скажешь?

Ганс снова покачал головой.

– Это неприлично. Ну, не совсем неприлично, просто… неудобно.

– Ну теперь я просто должна это узнать, – надулась я, топнув потрепанным бойцовским ботинком по потрепанным половицам. Скрестив руки, я отвернулась от Ганса, и мой взгляд упал на вход позади нас.

«Трип!»

Я с коварной ухмылкой взглянула на Ганса. А потом рванула к лестнице, слетела по ней вниз и просунула голову в одну из шести массивных деревянных входных дверей.

– Трип! Эй, Трип! – заорала я.

Трип повернулся ко мне, – он стоял в нескольких метрах от меня, проверял билеты, – и раскинул руки, словно ожидал, что я кинусь в его объятия.

– Я знал, что ты прибежишь ко мне, детка!

Я хихикнула.

– Эй, а что такое ГДЧ? Ганс мне не говорит.

Лицо Трипа исказилось в злобной ухмылке.

– Так, значит, ты еще это не видела.

– Чего не видела?

– ГДЧ – это сокращенно Ганс Длинный Член, лапуля. У твоего парня там серьезная колбаса.

Я разразилась смехом, так же как и все остальные, стоящие на верхних ступеньках у входа в Табернакль, кроме, конечно, напарницы Трипа, которая дала ему подзатыльник и указала на все растущую очередь.

Наплевав на нее, Трип уставился на что-то за моим плечом.

– А вот и сам большой парень. Почему ты скрываешь его от моей девушки, братан? Биби хочет увидеть зверя!

Обернувшись, я увидела, что Ганс стоит прямо за мной, с пивом в каждой руке и кривой ухмылкой на суровом лице.

– Ну, ты довольна? – спросил он, протягивая мне прозрачный пластиковый стакан.

– М-м-м-м-хм-м-м, – кивнула я, кусая губу, чтобы не улыбнуться, и изо всех сил стараясь не смотреть на размер его ноги.

Ганс с Трипом немного поорали друг на друга, а потом мы снова пошли вверх по лестнице, через двойные двери в другом конце зала, и в сам концертный зал. Внутри он все еще был очень похож на собор – кроме того, что все видимые поверхности были покрыты черной краской и граффити. На месте амвона была высокая сцена, но десятиметровые витражные окна с обеих сторон остались как прежде. Ряды кресел давно убрали, но балконы второго и третьего ярусов сохранились. Никто больше не раздавал благословений. Вместо этого они брали с нас деньги – в баре и на столиках, где продавали сувениры. И несмотря на то, что статую распятого Христа унесли отсюда много лет назад, не было никаких сомнений, что то, что происходило здесь, было поклонением.

Ганс выбрал нам место недалеко от сцены, но справа, подальше от толпы. Когда свет погас и толпа начала ломиться вперед, он наклонился и прошептал мне на ухо: «Если хочешь, можешь подойти ближе».

Я поглядела на него, приподняв брови:

– А ты что, не хочешь пойти со мной?

Ганс помотал головой.

– Я не могу. Я тогда всем все заслоню. Мне просто неловко, что ты торчишь тут со мной, когда впереди есть место.

Это было ужасно мило. Мне так хотелось повиснуть на его высоком стройном теле, прижаться ухом к сердцу и просто слушать его стук всю ночь напролет вместо всей этой музыки. Но я улыбнулась и шлепнула его по руке.

– Не будь идиотом.

Группа на разогреве называлась «Мисс Убийство», и они тут же заметили в толпе Ганса. Барабанщик, прежде чем начать свою партию, указал на него палочками. Я видела, что они все нервничают, их движения были скованными и отрепетированными, но звучали они классно. Ганс оказался прав – они были тяжелыми, но не такими, как «Фантомная Конечность».

Когда они сыграли свой сет и начали собирать инструменты, барабанщик сделал нам знак, чтобы мы подошли. Они с Гансом немного поговорили, а потом Ганс вскочил на сцену, чтобы помочь им собраться.

Я понятия не имела, что мне делать и как помочь, так что я сделала то, что всегда делала, когда мне было неловко. Я закурила и приняла небрежный вид.

Наблюдать за Гансом в его среде было довольно забавно. Он так естественно выглядел на сцене. Он точно знал, что делать, и за работой подшучивал над ребятами.

Когда они ушли, Ганс подошел к краю сцены и протянул мне обе руки.

– Давай. Пошли, познакомимся с бандой.

– С бандой? Типа, с той самой группой?

Ганс гордо просиял.

– Ага. Типа, с группой. Давай.

Я поставила свой почти пустой стаканчик с двумя плавающими в нем окурками на край сцены и дала Гансу поднять меня. Пока он вел меня по сцене за кулисы, я вдруг осознала, что на мне та же одежда, что и вчера, что я укладывала волосы сегодня утром в раковине и непрерывно пила, начиная с полудня. Если бы я знала, что встречусь сегодня с «Love Like Winter», я бы хоть душ приняла.

Незаметно пригнувшись, я понюхала свою подмышку.

Фу.

Пока я рылась в сумке в поисках помады и мятных пастилок, мы подошли к двери, перед которой стоял барабанщик, приятель Ганса, плотный потный парень в обтягивающей майке. Он широко улыбался – как и положено тому, кто только что работал на разогреве у «Love Like Winter».

Я даже толком не могу вспомнить, что было дальше – все это было совершенно нереально.

Там была комната. А в ней – знаменитые рок-звезды. Которых я видела по MTV. Чьи диски слушала у себя в машине. Которые улыбались мне и говорили, что им нравится моя стрижка. Которые пожали Гансу руку, сказав, что помнят его еще с прослушивания. Которые рассмеялись, увидев у меня на руке автограф Копальщика Могил. «Чем грузовик держит ручку?» И которые потом оставили свои автографы на той же руке. Рок-звезды, которые сказали нам: «Спасибо, что зашли», скользнули мимо нас и исчезли за дверью. Оставив нас в своей гримерке за кулисами в Табернакле.

Мы с Гансом так и остались стоять, пригвожденные к месту, и только моргали друг на друга.

– Господи, черт побери, – прошептала я.

Ямочки на щеках Ганса стали глубже.

– Ты сейчас выглядишь, как абсолютная фанатка.

– Да блин! Это же «Love Like Winter»! – выдохнула я, указывая на открытую дверь. Потом я в изумлении взглянула на свою руку, в восторге поворачивая ее во все стороны. – И они касались меня!

Ганс хохотнул, глядя на мои восторги.

– Ну, они тоже обычные люди.

Я подняла руку.

– Нет. Они «Love Like Winter». А ты закрой рот.

Ганс приподнял бровь, улыбнулся и в самом деле замолчал.

Я с улыбкой продолжала глядеть на свою руку. А потом, взяв фломастер, которым они писали, сняла колпачок и протянула его Гансу.

– Можешь тоже тут расписаться?

Ганс округлил глаза.

– Убери это.

– Я серьезно. Ты тоже будешь таким же знаменитым. Я точно знаю. И я хочу, чтобы у меня был твой самый первый автограф.

После дальнейших препирательств Ганс наконец взял маркер. Я перевернула руку, чтобы найти пустое место, и затаила дыхание, когда он обхватил мое запястье. Я думала, привыкну ли когда-нибудь к его прикосновениям. К отчаянному стуку забытых воспоминаний из прошлой жизни по бетонному полу моего подсознания.

«Тук, тук, тук», – слышали мои уши.

«Тук, тук, тук», – чувствовали мои кости.

Когда Ганс выпустил мою руку, я поглядела на результат его трудов. Только там, где должна была быть подпись, было написано несколько цифр.

Номер телефона.

Подняв глаза, я встретилась с Гансом взглядом. Его грудь вздымалась, и он прикусил щеку. Он напомнил мне малыша, ожидающего наказания. Милого, щедрого, убойно сексуального двухметрового младенца с пятичасовой щетиной и покрытыми тату руками.

Который только что сделал то, что нельзя было делать.

– Милый, мне кажется, кто-то должен научить тебя давать автографы. Дай-ка сюда, – пошутила я, стараясь разрядить ситуацию, и щелкнула пальцами, показывая на маркер в его руках.

Ганс отдал его мне, не говоря ни слова, и закусил губу, когда я взяла его за запястье.

Через пять секунд, когда я подняла руку и показала ему свой шедевр, он заржал в голос.

– Ты что, серьезно?

– Ой, погоди-ка, – сказала я, быстро добавляя буквы ГДЧ внутри контура пятисантиметрового члена, который только что изобразила. – Вот так.

– Думаешь, такой автограф лучше? – спросил Ганс, осторожно вытягивая маркер у меня из руки.

Ухмыльнувшись, я кивнула.

– Тогда ладно, – пожал он плечами. – Наверное, мне стоит попрактиковаться, – и Ганс поймал меня за руку, прежде чем я успела ее отдернуть.

– Нет! – завизжала я, пытаясь вырваться, но было поздно. Меня поймали.

Когда Ганс подступил ко мне с фломастером, я, сменив тактику, попыталась выхватить его у Ганса из рук.

Но он только смеялся, перекидывал маркер из руки в руку и дразнил меня, пока наконец просто не поднял эту чертову штуку так высоко над головой, что я не могла дотянуться до нее, даже подпрыгнув.

Я раздраженно фыркнула. Когда в совершенно других обстоятельствах Рыцарь скручивал меня или прижимал к полу, я научилась отлично выскальзывать и выворачиваться, чтобы освободиться.

Фыркнув еще раз, я развернулась, пытаясь высвободить руку из хватки Ганса, как делала тогда с Рыцарем. Но в ту секунду, когда я прижалась к Гансу спиной, мои мышцы обмякли, и схватка была проиграна. Я повисла, прижавшись к груди Ганса, а он притянул меня к себе, обхватил поперек туловища ручищей с зажатым в ней маркером и положил подбородок мне на макушку.

Ганс снова держал меня в руках.

Моя кровеносная система переполнилась дофамином.

Глаза закатились.

С самого утра я помирала по еще одному объятию. Мне так хотелось снова ощутить руки Ганса вокруг себя, даже больше, чем увидеть этот его знаменитый член. А это кое-что значило.

Закрыв глаза, я затаила дыхание, надеясь, что смогу остановить время. Может быть, я смогу навсегда остаться в этом пространстве между двумя вздохами.

Я не дышала, когда Ганс разжал хватку на моем запястье и ласково погладил кожу под своей ладонью. Я не дышала, когда подняла свою правую руку и вытащила маркер из его правой руки. И приоткрыла только один глаз, когда писала свой номер телефона поверх его татуировок, хотя мои легкие уже пылали в груди, как два костра.

Я не дышала до тех пор, пока до нас, знаменуя мой провал, не донеслись сквозь стены первые аккорды первой песни «Love Like Winter».

Мне не удалось остановить время. Все, чего я добилась, так это кислородного голодания в попытке вручить свое сердце очередному недоступному мне парню.

«Дура, дура, идиотка».

Вздохнув, я высвободилась из объятий Ганса и положила черный маркер обратно на кофейный столик в гримерке. Снова натянула свою самую восторженную улыбку. Обернулась и спросила:

– Ну что, пойдем смотреть концерт?

Ганс повел меня узкими коридорами, и мы пришли к тяжелой серой двери. Я увидела, как она буквально дрожит в резонанс тому, что раздается с другой ее стороны. Обернувшись ко мне со своей улыбкой и ямочками, Ганс распахнул дверь, и на нас обрушился поток радостного шума.

Мы вышли в зал собора слева от сцены как раз когда «Love Like Winter» заканчивали первую песню. Толпа оглушила меня своими восторгами, и я направилась к бару. Если уж мне придется целый час стоять рядом с Гансом Оппенгеймером в этом море шевелящихся тел, пота и одиночества, мне, на фиг, нужно выпить.

Чего-то крепкого.

Я заказала два виски с колой, раздраженно приподняв свой браслет, как будто мне совершенно очевидно было не семнадцать. Когда я уже протягивала карточку для оплаты, подлетевший Ганс шлепнул на стойку двадцатку. По-хорошему, мне надо было отказаться или хотя бы предложить вернуть ему деньги. В конце концов, он и так весь день платил за нас обоих, но я была совсем на мели. Я не работала со времени аварии и жила на то, что умудрилась сохранить из своих выигрышей на гонках.

«Спасибо», – беззвучно сказала я, присоединяясь к Гансу у края толпы. Шум был слишком сильным, чтобы пытаться разговаривать.

Старые деревянные полы тряслись и дрожали у нас под ногами, потому что на них подпрыгивали вокруг нас сотни человеческих тел. Улыбнувшись, Ганс протянул мне коричневый напиток с шапкой пены.

«На здоровье», – ответил он.

«Что? – сказала я, только чтобы что-то сказать. – Я тебя не слышу».

Ганс улыбнулся моей бестолковости и поднес руки ко рту. «На-а-а-а здо-о-о-ро-о-о-овье», – прокричал он, выделяя каждую букву.

Нахмурив брови, я пожала плечами. Потом помахала рукой туда-сюда между своим ухом и группой на сцене. «Слишком громко. Скажи еще раз». Отхлебнув свой напиток, чтобы спрятать дурацкую девчачью улыбку, я захлопала ресницами в сторону Ганса.

Но Ганс больше не стал говорить «на здоровье». Он все смотрел и смотрел на меня, а потом вдруг сказал: «Ты такая красивая».

Прямо вслух, громко.

Своим обычным голосом.

Я застыла. Прямо со стаканом у рта. У меня на языке лопались сладкие пузыри. Сладкие пузыри мелькали у меня перед глазами.

Сладкие пузыри взрывались у меня между ног.

Я сглотнула. Моргнула. Моргнула снова.

Ганс сглотнул. Моргнул. Свел брови.

«Черт. Я слишком все усложняю».

С пылающими щеками я выдавила из себя что-то типа «спасибо». Потом отвернулась к сцене и отхлебнула, стараясь скрыть свое оцепенение.

«Скажи ему, что он тоже красивый!»

«Ни за что! Мальчикам не говорят, что они красивые!»

«Скажи, что он похож на Джареда Лето из “Моей так называемой жизни”!»

«Да никто с членом в жизни не видел это кино, тупица!»

«Скажи…»

Но внутреннее замешательство было внезапно прервано появлением мозолистой руки под моим подбородком. Ганс ласково повернул мое лицо вверх и влево, заставляя меня поглядеть на него. Под испытующим взглядом его серьезных глаз я попыталась обратить свою напряженную гримасу в улыбку. Его выражение было таким искренним, что у меня заныло в груди.

Он склонился к моему уху, пальцы под моим подбородком скользнули вниз, по одной стороне шеи, и он сказал, перекрывая все вопли, музыку и гормоны, клубящиеся вокруг нас: «Ты – самое красивое, что я когда-либо видел».

Сморгнув набежавшие слезы, я потерлась своей покрасневшей щекой об его колючую. Я вдохнула его запах, ткнулась носом в мочку его уха и ответила: «Извини. Я ничего не слышу. Повтори еще раз?»

Рассмеявшись, Ганс прижал меня к себе, и я простояла так целый час, раскачиваясь, подпевая и поглощая свое питье в полном счастливом забытьи.

Когда последняя песня была спета и в зале зажегся свет, мы с Гансом, взявшись за руки, выбежали через пожарный выход на улицу. Ночной воздух был жарким и влажным, точно как мы. Мы пошли через Юбилейный Парк, который я никогда не видела ночью, и Ганс отдал свою последнюю сигарету бездомному, который попросил закурить.

Когда мы разыскали БМВ на стоянке у стадиона, я уже начала оплакивать в душе то, что, возможно, было самым лучшим днем в моей жизни. Я ехала к дому Стивена с открытым верхом и кондиционером на полную мощность, четко соблюдая ограничение скорости и не превышая его ни на километр. Ничто не должно было испортить мой идеальный день.

Ну, или я так думала, пока не зазвонил телефон Ганса.

Он звонил.

И звонил.

Всякий раз, как он начинал звонить, Ганс тут же сбрасывал звонок и засовывал телефон обратно в карман. После третьего звонка Ганс включил музыку. Машина наполнилась тяжелыми, тягучими басами.

– Тебе нравится?

Он пытался меня отвлечь. Но мой мозг был очень сосредоточенным. А эти попытки отвлечь я игнорировала.

– Разве тебе не надо ответить? – спросила я, наблюдая за Гансом краешком глаза.

Открыв бардачок, Ганс вытащил новую пачку «ньюпорта». Постучав пальцами по крышке коробки, он сказал: «Нет».

«Нет». И все. Никаких объяснений. Никаких смешков, что это Трип набирает его по пьяни, или раздражения, что мама пристает со своим беспокойством. Ганс, эта открытая книга эмоций, явно пытался что-то скрыть от меня.

– А что, если это срочно? – спросила я.

– Не срочно, – Ганс содрал с коробки прозрачную пленку и бросил ее на пол, добавив к остальному собравшемуся там мусору.

– Но что, если все же срочно?

Ганс сунул в зубы сигарету и пожал плечами.

– Ну тогда они позвонят кому-нибудь еще.

«Они». Так гендерно-нейтрально. Ганс не хочет, чтобы я поняла, что это девушка.

Я ничего не спрашивала у него про подружку, потому что, если честно, мне хотелось думать, что ее вообще не существует. Но все равно она была, словно заряженный пистолет у Ганса в кармане.

Я чувствовала себя хуже не придумаешь. Я же тоже была девушкой в поисках своего парня. Ждущей у телефона. Засыпающей в слезах, пока он там шлялся, пил, веселился и трахал кого-то еще. Я взглянула на номер телефона Ганса на своей руке и испытала новый приступ вины. А с ней он тоже так делал? Писал свой номер у нее на руке? Чтобы она почувствовала себя особенной?

Я взяла без спроса сигарету из пачки Ганса, лежащей на центральной консоли, и закурила, наслаждаясь ментоловым дымом в последний раз, прежде чем расстаться. Я была бедной. Я недавно пережила расставание. Но я справлюсь. Мне не надо красть парня у другой девушки, чтобы исцелиться. Я же не была чертовой Энджел Альварез.

Но зато я была гораздо пьянее, чем думала. От ментола алкоголь во мне вскипел и дошел почти до края. Подъезжая к дому Стивена, я с трудом могла смотреть перед собой. Голова кружилась, в желудке урчало. Стиснув зубы и сглатывая горькую слюну, я боролась с тошнотой, пока не встала на обочине рядом со своим «мустангом». Я подняла ручник, распахнула дверцу БМВ и заблевала весь тротуар.

Наверное, пить наравне с парнем, который был почти на полметра выше и вдвое тяжелее меня, было все же не такой уж хорошей идеей.