Толстый – повелитель огня
– Ба, да ты что?! Он тебя доводит, ты ругаешься – это нормально. А музыку включить уже нельзя?
Бабушка поджала губы:
– Может быть, он по делу позвонил, а ты не дал сказать.
– Самой не смешно?
– Нет. Подойди и возьми трубку.
Тонкий не стал спорить, подошел, взял, услышал частые гудки и с чистой совестью повесил трубку над рычагами, ловко подсунув под нее карандаш. Из коридора не видно, что трубка не лежит, и не слышно. Зато так спокойнее. Развернулся и быстро пошел назад, чтобы бабушка не вошла за ним.
– Он уже отключился.
– Ну и ладно. Так ты, говоришь, полюбил футбол?
– Какой футбол?
– Так и знала, что никакой! Дрался, отвечай?
Вот так прокалываются сыщики. Неожиданный вопрос, необдуманный ответ – и про тебя все известно. Вопросы, наверное, задают специально обученные бабушки. Конечно, можно попробовать отбрехаться:
– Мы с Фоминым банку пинали. Вот я и сказал: «Футбол».
– Синяков тебе тоже Фомин наставил? Вот я на него в милицию!..
– Нет! Подожди! – Тонкого уже утомила эта игра в разведчиков. – Пойдем, я тебе кое-что покажу.
– Сперва скажи, с кем подрался.
– Да блин!
– Ты можешь употреблять бранные слова. В конце концов, это такие же лексические единицы, как и все остальные. Но изволь делать это своевременно и пра…
– Сдаюсь, сдаюсь! – Тонкий картинно поднял руки. – Гуляли на Арбате с Федоровым, Фоминым и Вуколовой. К нам пристала компания фанатов Цоя, мы подрались. Довольна?
– Теперь верю, – бабушка удовлетворенно кивнула. – Если понадоблюсь, я у себя в комнате. – Она развернулась, чтобы уйти. Ну что за человек! Сперва всю душу вымотает, а потом: «Я у себя в комнате». Эй, а ошибки как же?!
– Подожди! Я должен тебе кое-что показать!
– Что? – обернулась бабушка.
– Увидишь, пойдем.
– Опять играешь в секреты? Мне некогда, меня ждет целая куча тетрадей.
Нет, ну как вам это нравится?! Когда бабушка почем зря гробила время на воспитательную работу, эта куча ждала и не шелестела. А теперь, когда речь идет о действительно важном…
– Не куча, а стопка, – кротко поправил Тонкий. – Это ее тоже касается. Пойдем, а?
– Ну что с тобой делать? – бабушка картинно вздохнула. – Ты просто вьешь из меня веревки. Пойдем, чего уж. Только быстро, тетради ждать не будут.
«Проверятся сами», – сердито подумал Тонкий, но вслух только крикнул:
– Мигом! – И первый скакнул в свою комнату.
Ничего, сейчас бабушка увидит эти ошибки, забудет обо всех на свете тетрадях!
Сашка включил компьютер, мучительно долго топтался рядом, ожидая, пока загрузится. Бабушке как раз хватило времени дойти и сесть рядом.
– Мультфильм какой-нибудь?
– Нет, сейчас… – Тонкий открыл «хистори» новой «аськи», развернул во весь экран и кивнул: – Смотри, какие ошибки.
– Отвратительные, – глянула мельком бабушка. – Все?
– Тебе не знакомы?
– Что?
– Ошибки. У твоих студентов таких нет?
– Встречаются, но не все сразу. А что?
– Это Ваня, ба. Телефонный. Посмотри в тетрадях, а?
Сначала бабушка молча рассматривала экран. Потом несколько раз пролистнула туда-обратно их содержательный диалог. Рассеянно спросила: «Что за Ира?», только кивнула, услышав ответ (в другое время прочла бы нотацию). Потом сказала:
– Это не мой студент, Саш. У меня таких грамотеев нет и быть не может. Хотя… Похоже, добрую половину ошибок он делает специально.
– То есть?
– Прикалывается, – непедагогично объяснила бабушка. – Вот, например, мягкий знак после «Ш» – то есть, то нет. Он не такой безграмотный, каким хочет казаться. По пунктуации все чисто, есть только орфографические ошибки. Они заметнее, вот он и развлекается. По-моему, он даже не первокурсник.
– Второй курс, – поддержал ее Тонкий. – Смотри сюда.
Он открыл форум университета, где Ваня был под другим ником, но по-прежнему оставался Ваней. Парнем, который любит мотоциклы, апельсиновый сок (о чем неосторожно сболтнул по телефону) и пишет «пабалтать».
Бабушка сперва не поняла: «Смотри, тут же подпись другая», но стала читать, и возражения кончились. Ничего компрометирующего Ваня не писал, так, интересовался темами рефератов (не был на этой лекции), спрашивал старшекурсников, что будут сдавать в четвертом семестре. Но «пабалтать» говорило само за себя. Плюс мотоциклы с апельсиновым соком. И фингал!
– Есть у тебя студенты с фингалом?
Бабушка посмотрела на Тонкого, как на двоечника.
– У меня на втором курсе четыре группы. Полторы сотни человек в аудитории. Как в театре. Я на трибуне, они в зале. С фингалами, ирокезами, фиксами… Я каждого разглядывать должна?
Тонкий пожал плечами: не хочет – пусть не разглядывает. А вот и еще зацепочка…
– Смотри: он не знает темы рефератов, значит, на этой лекции не был. Ты ведь отмечаешь отсутствующих?
Бабушка уже листала свою тетрадку-кондуит, бормоча себе под нос:
– Второй курс, темы рефератов я давала на «Сложном синтаксическом целом»…
Тонкий бесстыже подглядывал через плечо и первый заметил: «10.09. Сложное синтаксическое целое». Тезисы для лекции, темы рефератов и…
– Вот, смотри, список отсутствующих!
Список был на две страницы: два столбика в алфавитном порядке бабушкиным размашистым почерком – человек тридцать. Вычитаем девчонок, и остается всего-то пять фамилий. А может, и меньше: Гришко и Чмирь под вопросом. Тонкий потыкал в них пальцем:
– Это парни?
– Гришко – да. – Она встала и с вызовом посмотрела на Тонкого: – Что ж, пойду загляну в их тетради. Хотя «пабалтать» – приметная ошибка, я бы запомнила.
– Я с тобой! – ляпнул Тонкий и прикусил язык. Утомительное это занятие, друзья, – проверять тетради второкурсников, особенно когда сам еще школу не закончил. Преподаватель справится и один. Но что попрошено, то попрошено, отказываться уже неудобно.
– Идем. Посмотришь на чужие ошибки, заодно сам подтянешься. Видела я твою пунктуацию, – она кивнула на монитор. – Позорище. Идем-идем.
Тонкий вздохнул, ругнул себя за длинный язык, вытащил из клетки верного крыса (все не одному страдать) и поплелся за бабушкой.
Месяц – это очень много. Это двадцать рабочих дней, это восемьдесят учебных часов. Двадцать четыре из них – бабушкины. Каждый час – это страница диктанта (остальное время – конспекты, слава богу, для них у студентов другие тетради). Четыре человека, по двадцать четыре страницы диктанта у каждого. Девяносто шесть страниц, сорок восемь листов. Это ж целая толстая тетрадь! Или четыре тонких по двенадцать листов. Много.
А почерки! Тонкий натурально сломал глаза, выискивая в студенческих каракулях знакомое слово. Нет, не нашел. Но когда бабушка закрыла последнюю тетрадь, стало почему-то легче.
Ошалевший от количества бумаги Толстый дегустировал тетрадь Гришко. Получил от бабушки по носу, принялся за Иванова. А у пранкера – ник Ваня…
– Ну что ж, – бабушка сняла очки, – больше всего я думаю на Иванова. Чистая пунктуация, безобразная орфография. Но моветонов таких, как «хочеш пабалтать», у него нет.
– Здесь вообще слов таких нет, – сник Тонкий: вроде близко к правде, вроде многое сходится, а вот главного доказательства не нашли. – Может, ты им диктант устроишь на эти слова? «Что ли», «пазнакомиться», «нармальный».
– «Нармальный» есть, – подхватила бабушка. – Опять-таки у Иванова. А диктант? Саша, я не вправе самовольничать из-за того, что мне, видите ли, звонят! Есть учебная программа. Из-за этого горе-диктанта у меня не останется времени на действительно нужные упражнения. К тому же, по-моему, и так все ясно.
Она сняла очки и стала протирать их уголком халата. Усердствовала при этом так, будто стирает остывший воск или толстый слой клея. И лицо у нее было соответствующее: гримасничала, будто хотела протереть очки насквозь, раздавить стекла…
Тонкий понял: Иванову завтра не поздоровится. А еще подумал, что человек мог и присутствовать на лекции, просто не успел записать все темы рефератов. Или поленился. Или опоздал. Или вообще – не хотел писать этот реферат, пусть будет двойка, темы специально не записал, а потом вдруг образумился и спросил на форуме. В общем, ерундой они с бабушкой занимались. По-хорошему, надо проверять все сто пятьдесят тетрадей вдоль и поперек. За вычетом девчонок – около сорока. А ведь есть еще и другие факультеты…
– Хорошо, что у меня в этом семестре только журфак!
Ага, нет других факультетов, уже лучше. Толстый грыз ивановскую тетрадь. Тонкий забрал его на руки и приготовился отстаивать презумпцию невиновности.
– Ба, тебе ведь все равно нужно проверить все?
– Что? – бабушка будто вынырнула из голубой мечты о расправе с Ивановым. – Только последний диктант. А что?
Тонкий рассказал, что́ он думает о студентах, не знающих темы рефератов: могли ведь присутствовать на лекции и не записать!
Тогда бабушка рассказала, что она думает о Тонком, Иванове и молодежи вообще. Профессорский статус и присутствие несовершеннолетнего внука ее не смутили. Тирада была длинной и тяжелой, как рельсы трамвая. Толстый сжался в комок, Тонкий тоже хотел, но у него не получилось – мешало пострадавшее ребро. Сидел и не знал, куда деваться от собственного несовершенства, и в конце концов собрался позорно бежать из комнаты. Но бабуля припечатала:
– Сиди, поможешь.
Глава V
Группа захвата «Кому за семьдесят»
Тысячи капелек вреза́лись в грязное стекло, разбивались и летели брызгами. На их месте оставались неровные водянистые точки, которые сползали по стеклу дорожками. К форточке припечатало дождем кленовый лист. При каждом дуновении ветра он шевелил ножкой, тянулся-тянулся вверх, словно пытался освободиться и улететь. Голая ветка-скелет скребла по стеклу, будто палец. Типа, дерево так протянуло руку и ногтем шкряб-шкряб: чистое у тебя окно, парень, или дождик должен еще полить?
Хорош дождик! Ливень! Водопад! Фонтан в ГУМе! И меньше всего хочется вставать и бежать в школу. Бежать вообще никуда не хочется. Хочется валяться и смотреть, как разбиваются-разлетаются по стеклу дождевые капли! Акварелью бы хорошо вышло: ею можно и капельки передать, и текучесть, и муть, которая встает за стеклом, размывая деревья и дома напротив.
Да только кто ж даст-то?! В школу пора, труба зовет!.. Впрочем, что-то молчит наша труба. В доме было подозрительно тихо. Не галопировала в коридоре Ленка, не ворчала бабушка, даже Толстый мирно сидел на подушке и доедал кусок ластика.
Проспал? Да разве Ленка с бабушкой позволят такую роскошь?! Они так шумят по утрам, что не захочешь, а проснешься! Наверное, еще рано, все спят. Тонкий повернулся посмотреть на часы, а увидел записку.
Сходи в травмпункт, пусть полюбуются на твои синяки. После – можешь пойти в школу.
Бабушка .
Синяки? А, ну да, вчерашняя разборка с Ваней, на которую Ваня-то не пришел, а по шее бойцам все равно досталось. Но Тонкий вернулся домой вполне приличный с виду, только помятое ребро выдало себя, когда он развязывал шнурки. Сашка откинул одеяло, посмотрел на себя, любимого, и сразу понял, в чем прикол. Все левые ребра в поле зрения были ядрено-фиолетовыми!
Наверное, бабушка утром пришла его будить да и заметила. Заметила и решила дать человеку поспать, а когда проснется – сдать его травматологам. Профессору некогда по травматологиям таскаться, так что пусть человек сходит один. А там захочет – может пойти в школу, бабушка не настаивает, потому что она все-таки бабушка, а не зверь. Может, человеку плохо, она же не знает!
Тонкий потянулся вставать и подумал, что травмпункт – прекрасная идея. Просто замечательная, только дойти бы до него! Ребро болело так, что глаза вылезали на лоб и вежливо здоровались друг с другом. Дышать было трудно. А в коридоре скрипнула половица.
Тонкий наконец глянул на часы: десять. Бабушка и Ленка уже давно грызут и сервируют гранит науки. Ну и что, что бабушка – преподаватель, сама говорила, что студентам надо вечно все разжевать и в рот положить. За некоторых и глотать приходится… Может, ей надоело это занятие и она решила вернуться? Или сестренке вздумалось прогулять? Тонкий хотел крикнуть: «Лен!», но ничего у него не получилось, слишком кололо ребро. Он молча встал и побрел к двери. Шаги в прихожей оборвались: точно Ленка. Пришла, услышала, что дома кто-то есть, вот и замерла. Стремается бабушки. Хотя нет, глупо: наверняка она знает, что Тонкий дома. Он потянулся открыть дверь и услышал:
– Брысь, нечисть!
Голос был мужской.
Тонкий так и замер с дверной ручкой в руке, боясь и нажать, и отпустить. На всякий случай: голос не папин, и не дедушкин, и вообще – незнакомый, и в гости Сашка никого не ждал…
В общем, умному достаточно. Неизвестно, что такого незнакомец забыл в их доме, как проник внутрь, да и не суть. Суть в том, что сейчас он откроет дверь и нос к носу столкнется с Тонким!
Так! Я не трус, но я боюсь. Спасибо Толстому за своевременную разведку. А то бы Сашка сейчас вышел в коридор, как пить дать, и столкнулся бы с домушником. Скорее всего с ним: Тонкий вспомнил о краже у Майи Дмитриевны. Тогда почему он один? Холодильник выносить – много народу нужно. «А кто сказал, что он один?» – спросил сам себя Тонкий, и ему стало по-настоящему страшно.
Шаги скрипели и скрипели по коридору, замерли ненадолго у Сашкиной комнаты и решительно направились дальше. Тонкий хихикнул про себя: дальше только уборная и кухня. Вряд ли бандит решил перекусить, так что – сам виноват.
Тонкого трясло и колотило, но – сейчас или никогда! Он нашарил в рюкзаке ключи и мобильник и, под звук спущенной воды в туалете, вылетел в коридор. Бегом, бегом отсюда, неизвестно, кто в доме, но Тонкому он точно будет не рад.
Распахнул входную дверь. Выскочил, запер снаружи, оставив ключ в замке вполоборота, одной рукой набирая «ноль два». Запереть пришельца застрявшим в замке ключом, может, и не получится, но задержать можно.
Оператор ответил, Тонкий назвал адрес и произнес волшебные слова: «Домушник еще здесь». Этого хватило, чтобы пообещали прислать наряд, избавив его от расспросов.
От холодной плитки подъезда босые ноги буквально горели. Осенью на лестнице в одних трусах – жутко холодно.
…А еще домушники любят оставлять кого-нибудь на шухере в подъезде. Не исключено, что именно сейчас этот человек стоит за спиной и пересчитывает цветочки на Сашкиных трусах.
Не оборачиваться – слишком страшно. Звонить во все квартиры, но уходить на этаж выше или ниже – опасно, на шухере, как правило, там и стоят. На своей лестничной площадке и стены помогут: может, и повезет, может, и пронесет. «Может, повезет, может, пронесет», – колотило в висках.
Подбежал Толстый (просочился за хозяином – умница) и вскарабкался на плечо. Тонкий истерично давил на звонок соседа справа, соседа слева, еще одного соседа слева. Утро – все уже на работе. А Тонкий – стой, как дурак, на лестнице, боясь обернуться.
Он не слышал ни шагов, ни скрипа кожаной куртки. Честно говоря, он вообще ничего не слышал, кроме стучавшего в ушах собственного сердца.
…А через секунду он уже вдыхал запах этой кожаной куртки и боялся чихнуть то ли из-за ребра, то ли от страха.
– Тихо! – Слово было лишним.
Тонкий не смог бы закричать, даже если бы захотел. Он почти висел в тисках кожаной куртки и думал: хорошо, что он не видит лица нападавшего. Может, он страшный, а может, и нет. Пока не видишь, можно нафантазировать себе хоть Фредди Крюгера, хоть мишку Гамми. Не хочется видеть настоящее лицо, есть в этом какая-то безысходность.
Кожаные тиски сжимали покалеченное ребро, пульс бился в ушах: «Тихо-тихо-тихо». Ну, это ты Толстому скажи! Верный крыс, зажатый между Сашкиным плечом и рукой незнакомца, верещал, как тысяча драных котят.
– Больно ему, – пробубнил Тонкий сквозь ладонь у рта. Ладонь была без всяких перчаток, но жутко воняла парфюмом. Незнакомец понял и, ловко вскинув руку, сбросил Толстого на пол.
– Осторожнее! – рассердился Тонкий, думая, что нет, не Фредди Крюгера там лицо, а обычной шантрапы, которой даже не доверяют «работать» в квартире, на шухере вот оставили. Фредди Крюгер – парень серьезный, обижать маленьких крыс – ниже его достоинства. Значит, ерунда. Мелкая сошка. Шантрапа.
– Тихо! – шикнул Шантрапа, пытаясь восстановить субординацию. – Тихо, а то убью!
«Врет, – меланхолично подумал Тонкий. – Во-первых, домушник не станет подставлять свою шею под «мокрую» статью, во-вторых, этот – даже не настоящий домушник, а так… На шухере стоит, подумаешь, важная птица!»
Говорить «Врете» и нарываться было все-таки глупо: мало ли какие у этой сошки амбиции! Может быть, он мечтает со временем стать знаменитым вором, не брезгующим убийствами, а Тонкий ему: «Врете, вам слабо́!» Не стоит рисковать. Стоять себе спокойно, тянуть время, дать возможность второму домушнику хорошенько покопаться в квартире. Чем дольше копается, тем больше у нас надежды дождаться милиции. Этот кожаный не слышал, как Тонкий звонил по мобильнику. Точно не слышал, иначе бы давно вытащил из квартиры своего другана, и они бы вместе сделали ноги. Значит, ждем. Ждем, ждем.
Сердце уже не долбилось в виски, страх сменился апатией: что они в самом деле? У Тонкого ребро помято, у Вани морда не набита, у Ленки с бабушкой – тоже проблемы есть. А они – квартиру обворовывают! Делать, что ли, Сашке больше нечего, чем стоять здесь голышом на лестнице и ждать милиции?!
Толстый тоже сидел голышом на лестнице и угрюмо чесал ногой в затылке. Крысы, конечно, не люди, чтобы носить одежду, мстить, обижаться… Но кое-чем они похожи. Толстый, например, был уверен: ни одному двуногому не позволено швырять его на лестницу с размаху. Хозяина обижать – тоже не позволено никому, но Толстый же не собака! Он просто не видел, как Шантрапа держит Сашку и как Тонкий морщится из-за больного ребра – у крыс неважное зрение. Зато он прекрасно видел маячившую перед носом джинсовую штанину. Штанина пахла. Штанина пахла тем, кто швырнул его на лестницу. Сам виноват – будет наказан.
Толстый взвился по штанине, как взрыв маленькой противопехотной мины. Долез до плеча, лихо скатился по руке, как с ледяной горки… И от души цапнул голую кисть!
Не-ет, не ерунда! Четыре желтых резца (здоровый цвет для грызуна) вошли в ладонь на все полтора сантиметра длины и два миллиметра ширины.
– Ё! – Шантрапа отдернул руку, и Тонкому этого хватило, чтобы вывернуться и сбежать на два пролета вниз. На третьем он все-таки остановился, обозвал себя предателем, крикнул:
– Толстый! – и побежал дальше, потому что Шантрапа уже успел опомниться и летел за ним. Толстый висел у него на руке, как детская варежка на резинке. Но, услышав зов, отцепился, молодец, и побежал вперед Шантрапы на голос Тонкого.
– Стой, пацан, убью!
«Врет», – подумал Тонкий уже не так уверенно, как две минуты тому назад. Поймал на ступеньках верного крыса, выскочил из подъезда…
А дальше что? В тяжелую железную дверь трудно войти, не зная кода (хотя и это не преграда), а выйти-то – запросто. Сейчас Шантрапа легким движением пальца нажмет кнопочку…
Тонкий налег спиной на дверь, уперся ногами и завопил:
– Помогите!
В глубине двора парень с мусорным пакетом чуть притормозил, чтобы посмотреть, что за придурок в одних трусах вопит у подъезда. Девчонка с собакой осторожно повернулась в сторону Тонкого, увидела: не ее бобик озорует, и пошла себе. Мужик с гаечным ключом вынырнул из-под машины и с любопытством уставился на Сашку, не торопясь подходить. На лавочке встрепенулась одна из бабулек:
– Чего тебе, голопуз?
– Там вор! – крикнул Тонкий и получил удар в спину железной дверью. На секунду он ее удержал, а через две – ему уже не хватило места у этой двери.
Бабульки повскакивали с лавочки, как десантники, и моментально подперли собой железную дверь. Одна налегла спиной, рядом с Тонким, не выпуская из рук свою клюку (Тонкий больно получил ею по ноге, но решил не возмущаться). Две другие старушки тут же последовали ее примеру и выдавили Тонкого из общей кучи, как косточку из-под пальца. Со стороны они смахивали на гигантского паука, который держит дверь спиной и всеми лапами. Причем некоторые лапы были длиннее прочих, потому что ни одна бабулька не выпустила свою клюку.
– Беги за милицией, мы подержим! – рявкнула одна.
Тонкий хотел возразить, что наряд он уже вызвал, но махнул рукой и побежал. Во-первых, с бабульками спорить – занятие зряшное само по себе, а нам дорога каждая минута. А во-вторых, отделение-то – вот оно, за углом, бежать недолго.
Вот уже и ступеньки, и окошечко дежурного.
– В моей квартире домушник, я его спугнул, бабульки держат дверь подъезда, здесь, за углом! – выпалил Тонкий на одном дыхании.
Дежурный оторвался от кроссворда (журнал «Лиза», ха-ха, как у Ленки!), оглядел видимую в окошечко часть Тонкого. На лбу его читались немые вопросы: «Парень, ты совсем голый или соблаговолил надеть трусы, чтобы не нарушать общественный порядок? Смотри, у нас с этим строго! А ты с этим домушником дрался? Вон у тебя какие синяки!»
– Я спал, – поспешил объяснить Тонкий. – Слышу – в коридоре шум. Смотрю на часы – все уже на работе и в школе…
– Сядь, – дежурный кивнул на банкетку напротив окошечка.
Тонкий поспешно сел, спорить – только время терять. Секунду дежурный разглядывал цветочки на Сашкиных трусах, словно прикидывая: наденет вменяемый человек такие или нет, потом нажал что-то на столе, пробормотал:
– Гэнээр, на выход! – А Сашке сказал: – Сейчас.
Получилось действительно «сейчас»: по коридору затопали ботинки, колыхнулся прошлогодний календарь над головой дежурного, рука с грязным манжетом рывком подняла Тонкого и подтолкнула к выходу:
– Бегом, показывай.
Не оборачиваясь, Тонкий полетел домой, только чавканье ботинок по лужам за спиной давало знать: помощь не отстает.
Толстый шкрябал коготками по плечу, пытаясь удержаться. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на необыкновенный кросс: парень в одних трусах, разукрашенный синяками, и группа милиционеров за ним. Один даже решил помочь погоне и ловко подставил Тонкому подножку.
– Отставить! – рявкнули сзади, а Тонкий успел перепрыгнуть через подставленную ногу.
Бабульки еще боролись с Шантрапой. Судя по воплям, приоткрытой двери и мелькающим в воздухе тростям, приходилось им нелегко. «Второй спустился», – решил Тонкий – и оказался прав. В приоткрытую на несколько сантиметров дверь пыталась просочиться рука в бежевой ветровке. Две бабульки самоотверженно держали дверь, третья, перехватив клюку, как кий для бильярда, пыталась втолкнуть руку обратно.
– Всем спасибо! – рявкнул парень из ГНР.
Две бабульки немедленно покинули пост у двери и заняли места в зрительном зале – на лавочке. Третья, увлеченная охотой и обрадованная, что дверь наконец-то открыта и ничто не препятствует честному поединку, перехватила клюку в кулак и врезала домушнику между глаз, мимоходом заехав по уху и подбежавшему милиционеру.
– Отойдите, сказал!
Бабулька так и замерла с поднятой в замахе клюкой. Тонкий не стал ждать, подошел, молча взял ее за рукав и отвел на лавочку.
А пока отводил, пока проходил эти длиннющие пять метров, суматоха у подъезда попритихла.
– Упарилась! – не к месту ляпнула одна бабулька, и остальные тут же зашикали на нее.
Из подъезда вышел милиционер, ведя перед собой парня в кожаной куртке. Куртку Тонкий узнал, за те несколько минут на лестничной клетке он довольно близко успел с ней познакомиться. Жалко, лицо видно плохо… Тонкий наклонил голову: точно не Фредди Крюгер! Парень как парень, курносый, бритоголовый.
– Ишь, в кожах весь! – откомментировала одна из бабулек, и остальные с ней согласились.
Следом вышли остальные парни из ГНР, они вели еще двоих.
Двоих?!
В подъезде Тонкий видел только Шантрапу и мог поклясться, что в квартире ни одного человека больше не было. Ну не могли двое синхронно красться по коридору и вместе пойти в туалет!
Вообще, Сашка видел в кино, как ходят на квартирные кражи: один или двое в доме, двое на шухере – этажом выше и этажом ниже. Но Тонкий с Шантрапой возились громко, странно, что вор в квартире их не услышал. Неужели третий парень, стоявший в одном лестничном пролете от них, не спустился бы посмотреть, что происходит?! Спустился бы, как пить дать. Просто не было третьего парня! Не бы-ло!
Кого взяли – это второй вопрос. Скорее всего, этот несчастный просто имел неосторожность выйти из своей квартиры этажом выше, когда рядом брали воров. Приятного мало, но в милиции разберутся.
– Взяли, – выдохнула бабулька рядом с Тонким и толкнула его же в бок: – Ну что, девчонки, мы еще на что-то годимся?!
«Девчонки» дружно захохотали, а Тонкий согнулся пополам – бабулька задела больное ребро.
– Пацан! – крикнул один из гэнээровцев. – Пройдем!
Тонкий не стал возражать, встал, сказал бабулькам: «Спасибо» и пошел в милицию. Неплохо бы, конечно, зайти домой одеться, но сейчас вряд ли ему позволят. В квартире следы воров и все такое.