Человек с того света

Вексель глубоко вздохнул.

– Не подглядывать, Боб, а знать человека. И биополе ли мне помогает – не знаю. Тут все в совокупности. Что именно? Толком объяснить не могу. Я, да и многие подобные мне, идут по наитию. Как Бог на душу положил.

Экстрасенс задумался и энергично потер висок.

– Это нечто важное вокруг человека, что обволакивает его, то же естесство, как и его внутренности, чувства, мысли. Только оно менее осязаемо, не физиологично. Но оно имеет свои функции. И именно в нем хранится информация того, что было с человеком, что есть и что будет. Да, согласен, похоже на присказку гадалок…

На какой-то миг глаза Векселя снова вспыхнули светом.

– Вы, Боб, не далее как завтра с дочерью и Розитой будете ужинать в «Мистрале». В вашем с Розитой любимом ресторане… Больше я вам ничего не скажу.

Глаза его налились свинцовой наледью. Взявшись обеими руками за виски, экстрасенс встал.

– Голова. Очень болит голова,– простонал он.– После сеансов у меня всегда так. Ничего, пройдет. С полмесяца проваляюсь в постели и приду в норму. – Вексель выдавил из себя подобие улыбки, а потом, кивнув в сторону журнального столика с креслами, добавил:

– Мне туда нельзя было садиться. Жуткое место. Такого ужаса я больше нигде не испытывал. Вместо применяемых вами в дознании специальных методов обработки преступников, я бы посоветовал на этом месте сделать одиночную камеру. Она будет гораздо эффективнее. Я побыл там минуту с небольшим, а показалось, прожил год. Меня словно пронесло по остатку моей жизни. Я видел себя в сценах, которые, думаю, еще должны произойти со мной… Мне мало осталось, Боб.

Мерфи махнул рукой. Мол, пустое. В таком болезненном состоянии в голову может взбрести что угодно.

– Мы еще поживем, Векслер!– заверил он.

Лицо экстрасенса сморщилось в иронической усмешке. Позже, когда бы Мерфи не вспоминал о Векслере, перед ним всегда всплывала эта его вымученная прощальная улыбка. А вспомнив, Мерфи неизменно переживал острый приступ стыда за некогда нанесенную им обиду этому, по существу, беззащитному и замечательному человеку.

С устройством камеры пришлось помучаться. Дело растянулось на полтора месяца, хотя обещано было закончить за неделю. Рабочие, занятые ее строительством, часто болели и менялись. Не успевал Мерфи привыкнуть к именам и лицам одних, как появлялись другие. Майор, руководивший работами, смущаясь, говорил: «Не понимаю в чем дело. Не могу подобрать здоровых парней».

Наконец, после долгих неудобств и грязи, кабинет принял прежний опрятный вид. Застенок был готов. В нём, на самом деле, таилось нечто непостижимое уму. Оно, незримо, стремительно и с чудовищной силой выворачивало человека наизнанку. Вселяло в него животный страх. Внушало ужас смерти. И мозг, и барабанные перепонки, и все нутро до последней клеточки и волоска от непонятного воздействия вибрировали и гудели. Сначала тихо, а затем быстрее и громче. Пока человек не начинал чувствовать, как из орбит вылезают глаза, как сам вылезаешь из собственного тела.

Обо всех «прелестях» камеры Мерфи знал не по рассказам. Он, пожалуй, был одним из первых, кто почувствовал их на себе. Так уж вышло. В тот день незнакомый ему ни по имени, ни по наружности, рабочий парень, сдавал готовую работу. Он то и дело нажимал на белый клавиш, который приводил в движение стену, обнажавшую вход в камеру. Хитроумное устройство, очевидно, забавляло парня. Когда стена в очередной раз бесшумно и мягко тронулась с места, открыв потайное помещение, Мерфи попросил не закрывать его. Рабочий послушно отстранился. Заложив руки за спину, Боб подошел ближе. Окинув конструкцию оценивающим взглядом, он прошел внутрь. Камера напоминала небольшую кабину лифта, рассчитанную на трёх человек. Потолок ее был высок и сделан из какого-то матово-прозрачного материала, и оттуда рассеевался тусклый свет. Мерфи ощупал упругие стены и, повернувшись к парню, ожидавшему, вероятно, его одобрения, сказал:

– Вы сейчас меня закроете. Потом отойдете на два шага и что-нибудь проговорите мне. Сначала тихо, затем громко, а потом во весь голос. Понятно?!

Паренек был из сообразительных. Он сделал, как было приказано. Отсчитав два шага, он по-военному развернулся и четко проговорил: «Сэр, ваш майор скряга. Он нанял меня за гроши. Я согласился, потому что хожу без работы… Сэр, дайте мне какую-нибудь работу!» Сделав паузу, он все сказанное повторил громче. И то же самое проорал благим матом. На его крик в кабинет вбежала Розита.

– Он сам просил,– игриво подмигнув ей, сказал парень.

– С таким усердием ты и у господа Бога выпросишь работу,– улыбнулась Розита.

– Там у него мы безработными не будем,– нажав на клавиш, отозвался парень.

Он хотел еще что-то сказать, но осекся. Стена не двигалась, механизм не сработал. Он снова надавил, и снова тщетно. Рабочий нахмурился.

– Эй, – позвала Розита, – как зовут тебя?

– Стив.

– Наверное, тока нет, Стив.

– Есть. На селекторе горит огонек. И свет у вас в приемной. Видимо, что-то с автоматом.

Парень снял клавиш. Автомат был исправен. Озадаченный, он потянулся за тестером. Коснувшись щупом клеммы, Стив посмотрел на прибор и присвистнул.

– Вы правы, мисс, обесточена линия. Это все ваш майор. Ведь я предупреждал его, что уличная сеть ненадежная. Слушать не стал.

Потом, бросившись к двери, на ходу распорядился:

– Я к распределительному щиту. А вы пока поговорите с ним,– кивнул он в сторону застенка.– В общем, отвлеките.

Розита подошла к стене.

– Боб, – позвала она. – Как там тебе?

Мерфи не отзывался.

– Боб, ты меня слышишь? Не волнуйся. Сейчас откроем тебя.

В камере по-прежнему было тихо. То ли оттого, что ей стало вдруг дурно, заложило в ушах и в груди бешено заколотилось сердце, то ли от тревожного предчувствия, Розиту обуял дикий страх за Мерфи.

– Боб, отзовись! – крикнула она.– Что с тобой, миленький? Подай голос… Стукни по стене, если слышишь меня. Ну, стукни, Боб!..

В застенке стояла гробовая тишина…

Щит находился на первом этаже. Какой-то аккуратист успел его запереть. Стив поспешил за запасным ключом к дежурному. Тот после препирательств и выяснения личности парня, наконец, выдал его

Никакой технической неполадки электрик не обнаружил. Концы проводов надежно сидели в гнездах. Тестер на энергию не среагировал. Парень в сердцах сплюнул. Так и есть, бездействовала линия внешнего освещения. Она питалась от старой подстанции, снабжавшей электричеством расположенный неподалеку дачный поселок. На подстанции всегда что-нибудь не ладилось… Обругав майора «форменным» дураком, Стив перекинул концы на гудевшие от избытка энергии гнезда и поспешил наверх. По его расчетам дело заняло минут десять. Не больше. Но то, что он увидел, войдя в кабинет, ошеломило его.

Женщина, которую Стив оставил совершенно спокойной и улыбчивой, металась вдоль стены, как в клетке разъяренная пантера, истерично выкрикивая: «Проклятая стена!.. Подлая стена!…»

Парню стоило большого труда усадить ее в кресло.

– Успокойтесь, мисс. Он сейчас выйдет к вам. Сядьте. Вот так. У вас есть какой-нибудь транквилизатор?

– Да, в моем столе, справа.

О таком средстве, какое Стив обнаружил в столе секретарши, ему приходилось только слышать и читать на рекламном щите: “Одна пилюля. Одно мгновение… И благостный покой».

Розита молча запила принесенные им две таблетки

Вставив клавишу на место оголенных проводов, Стив надавил на нее и стена, дрогнув, покатилась эа шкаф.

Согнувшись в дугу, Мерфи стоял, вжавшись в угол камеры. Локти прикрывали голову. Он напоминал ушедшего в глухую защиту боксера, который уже не мог противостоять убойным ударам противника. Тело его дрожало. Иногда оно судорожно вздрагивало и Мерфи еще крепче вжимался в угол и глубже прятал голову. Розита никогда не видела его таким – измордованным и жалким. И она, и Стив, не сговариваясь, кинулись ему на помощь.

Мерфи приходил в себя долго. Как ни старалась Розита, она не могла отвести его рук, обхвативших мертвой хваткой голову. Она целовала их, гладила его по голове и, обняв, тихо, настойчиво шептала:

– Успокойся родной мой. Успокойся. Все прошло. Ты со мной.

С каждой секундой обескровленные его жилы наливались кровью. Дрожь в теле унялась. Дыхание стало ровнее, пульс полновеснее.

– Рози, это ты?– наконец прохрипел он.

– Я, Боб, я. Посмотри. Ну, посмотри на меня.

Мерфи отвел руки и в мутной поволоке его глаз отразилось смятение.

Он медленно смежил веки. Губы дрогнули в улыбке.

– Выпей, Боб.

– Что это?

– Нейролептик.

– Сколько я там пробыл?

– Четверть часа.

– А мне показалось…

Мерфи не договорил. Он приложился губами к протянутой ему открытой ладони и слизал лежавшие на ней пилюли. Потом поцеловал пальцы, державшие бокал. Розита опустила бокал ниже. И он отпил из него.

Розита повернулась, чтобы отойти, но Мерфи схватил ее за руку и совсем по-детски, горячо и умоляюще, выдохнул:

– Не уходи, Рози. Никогда не уходи от меня…

– Боб, хороший мой, я только унесу бокал.

– Дайте его мне, Рози, – предложил Стив.

Мерфи резко обернулся на неожиданно прозвучавший голос постороннего.

–Это что за тип?!. А-а-а, это ты,– узнал он.– Проваливай отсюда! И не смей показываться мне на глаза,– процедил Боб.

Парень широко улыбнулся.

– Рози, он совсем пришел в себя.

– Проваливай, проваливай. Другой за такую шутку дал бы тебе пинка под зад.

Парень насупился.

– За эту шутку, сэр,– сказал он с обидой в голосе,– благодарите своего «форменного» дурака. То есть сотрудника в форме майора.

«Сейчас он скажет: «Будьте здоровы!» Выйдет и оставит дверь открытой»,– уверенно подумал Мерфи.

Так и случилось. Все это Боб уже видел и слышал. Все уже с ним было. Он должен бросить ему вслед: «Кретин!» И тут же услышал самого себя, произнесшего это слово.

Розита положит ему на голову руку, сядет рядом, обнимет, поцелует в ухо, и, как когда-то мать, шепнет: «Тебе нужно поспать, Бобби».

Положила. Села. Обняла. Поцеловала. И шепнула.

Он согласится и они вместе поедут к нему домой. В машине Розита заговорит об электрике. Расскажет, что кричал он и как она бесновалась перед глухой стеной. Расскажет с подробностями. А Мерфи будет смеяться, переживать и недоумевать.

«Я ничего не слышал. Я находился… в будущем», – на полном серьезе скажет он.

«Знаю, Бобби», – прильнув к нему, согласится она.

Хотя, что она могла знать? Розита – по-девчоночьи, искренне и бездумно, верила ему. Она бы не подвергла сомнению любую околесицу. Какую бы Мерфи не сморозил.

«Интересно, – подумал он,– как она отреагирует, если скажу, что я только что в баре ялтинского санатория попивал коктейль из самых лучших крымских вин, беседуя о разных-разностях с Генсеком советских коммунистов… Она еще крепче прижмется ко мне. Станет гладить мою горячую голову…»

Но этого он не скажет. Он будет говорить и делать совершенно другое. И будет уверенным в том, что все его поступки и высказывания строго сообразуются с его мыслями – разумными и расчетливыми. Как, впрочем, считают все. И ошибаются. Людям нужны заблуждения. Им без иллюзий нельзя. Ну, кто ему поверит, что он в своем застенке за четверть часа прожил едва ли не год своей жизни. Той, которой в действительности еще не жил. И чем он, Роберт Мерфи, отличается от киноартиста, живущего на экране по готовому сценарию? Он в более невыгодном положении. У того хоть есть возможность импровизировать и он знает замысел режиссера. И знает в лицо режиссера.

Что оттого, что он, Мерфи, знает, что он должен сказать сию минуту? Он обязательно это скажет. Не прибавит, не убавит, ни словечка не изменит… Вот в голове его складывается фраза и он произносит: «Ты напоминаешь мне маму, Рози…» Почему именно об этом? Она сейчас главное и он думает о ней? Нет! Его вниманием целиком завладел дегенеративный затылок шофера. Ему хочется вместе с ней посмеяться над этим. Но вместо этого говорит другое…

Он знает также, что завтра вызовет к себе майора, ведающего хозяйственной службой. Распорядится разыскать электрика по имени Стив и устроить его на работу. Майор возразит ему. Видите ли, имеющуюся вакансию, он пообещал другому.

Мерфи ясно видит себя и своего сотрудника, которому слово в слово скажет: «У людей, достигших определенного возраста, в поведении появляется некоторая странность. Они полагают, что им нечего терять. Вы так, надеюсь, не думаете, майор?»

В тот же день майор отыщет электрика. Мерфи подпишет приказ о его зачислении в штат. А еще через некоторое время в числе других он пошлет его учиться на спецкурсы… И все это непременно произойдет. Потому что все это было. Как и то, что он сейчас, скинув с себя пиджак, растянется на тахте. Розита же, добродушно ворча, разует его и он попросит: «Рози, если тебе не хочется, можешь не ложиться со мной. Но не уходи. Сядь сюда и дай мне руку. Не убирай ее, если даже я усну. Хорошо?! Иначе, – по-мальчишески пригрозит он, – я проснусь».

«Я страсть как хочу спать, Бобби. Наверное, действует транквидизит», – скажет она и, не раздеваясь, ляжет рядом.

Он крепко обнимет ее. Рози ойкнет и прошелестит: «Больно, Бобби». А потом сквозь дрему, мягко улыбаясь, пробормочет: «Как чудесно жить…»

Если бы она знала, что это еще не последние, но уже прощальные лучи отпущенного ей счастья жить. Нет, она не должна об этом и догадываться. Нельзя омрачить эти ее последние радости, какими она беззаботно и самозабвенно упивается. Подумать только, нужны какие-то крохи, почти совсем ничего, чтобы человек произнес: «Как чудесно жить!» Ради этого Мерфи готов работать на неизвестного ему режиссера. Он, как попугай, станет повторять заготовленные для него реплики, которые, как он наивно полагал, являлись плодом его глубоких раздумий и тщательного анализа.

Хочет того мавр или не хочет – он сделает свое дело.

Для чего, спрашивается, ему вытягивать рабочего парня из куча-малы, называемой жизнью? Но он это сделает. Не сможет не сделать. Ради этого он уязвит майора, порушит надежды того, кому обещалась вакансия, а может, тем самым приоткроет ему другие возможности. Сколько цепочек человеческих судеб завязывается от одного слова, жеста, поступка! Боже, страшно подумать – цепная реакция!

И, все-таки, какой смысл разрывать колечко, которое в бренном мире носит имя Розита? Какому звену это нужно? И он ничем не может помочь. Даже себе. Импровизации в такой игре, как «Жизнь», исключены. Не дозволены людям. Что стало бы с величайшей и бесконечной цепью жизни, если бы в ее звеньях можно было бы заниматься перестановкой? Кто ответит на этот вопрос определенно – хорошо это или плохо? Никто, черт возьми! Никто…

А если попытаться напрячь силу воли? Сделать чуть-чуть не так и сказать не то, что в сценарии?.. Подумай. Хорошенько подумай, Итак, с Рози все должно произойти в этом году двадцатого числа. В каком месяце?.. Мерфи ругнулся. Ведь он отчетливо видел и год, и число, и месяц. «Вспомни, Боб, – упрашивал он себя.– Вспомни».

Сон не брал его. Заряд впечатлений оказался сильней нейролептиков. Он подложил под щеку спящей Розиты ладонь, в которую, доверчиво уткнувшись, она сопела. Другой рукой Боб собирал разметавшиеся по всей подушке ее густые черные волосы с редким синим отливом. Они такими были от природы. Она их никогда не красила.

«Неужели… – подумал он, коснувшись её маленького розового ушка. – Нет! Нельзя допустить. Надо попробовать переиграть… Время есть. Сегодня 13 марта… Стоп! – остановил он себя. Когда я увидел число, мне подумалось: прошло почти полгода. Нет, – засомневался Боб, – кажется полгода… Значит, если «почти» – это август, а без «почти» – сентябрь. Тут важно с какой даты я вел отсчет. С тринадцатого или двадцать шестого, когда мы обвенчались. Хоть убей, не помню… Ничего, – успокоил он себя, – буду предельно внимательным в двадцатых числах каждого месяца, вплоть до октября…»

* * *

Боинг взлетел точно по расписанию. Мерфи облегченно вздохнул. Наконец, он избавился от докучливой опеки своих канадских коллег. Наконец, домой. Сколько же он отсутствовал? Вчера Рози, с которой он говорил по телефону, жаловалась: «Боб, я умру от скуки…» Мерфи оборвал жену.

«Рози!» – крикнул он.

«Что, Боб?» – не без тревоги в голосе отозвалась она.

«Рози, слушай меня внимательно», – гораздо мягче продолжал Мерфи.

– Домой сегодня не езди. Туда далеко добираться. Заночуй в гостевом доме Интерпола. Благо дело, он находится в двух шагах от оффиса.

«Фи-и,– капризно протянула жена. – В гостевом доме… Ты убьешь меня, мой милый».

«Тебя может убить только одно – твое непослушание. Ты меня поняла?! Я даю гарантию – ты не погибнешь от жажды в пустыне, не свалишься с небоскреба, не утонешь в океане и уж подавно не умрешь от скуки».

«Но тебя же нет со мной целую вечность. Мне сегодня вдруг стало так страшно… Знаешь, показалось, что я тебя никогда-никогда не увижу».

«Не говори так, Рози. Завтра жди меня на работе. К часу я буду точно. Никуда не отлучайся».

…Мерфи смотрел в иллюминатор. Под крыльями тяжело ворочались грязные кучи туч. «Интересно, – подумал он, – сколько же на самом деле прошло, как я уехал из дому?»

Боб вытащил из нагрудного кармана календарь и машинально ручку.

«Итак, я улетел в 11 часов 35 минут 11 сентября. Возвращаюсь в 8 часов 35 минут 20 сентября».

Мерфи щелкнул кнопкой ручки и подчеркнул число 20. Снова щелкнул кнопкой. И вдруг его как ошпарило. Он снова, и более отчетливо, вспомнил все виденное им тогда в своем персональном «застенке»…

Льет дождь. Он сидит в машине. Ему скучно. Кто-то рассказывает старый анекдот. Ему не смешно, но он смеется, замечая краем глаза, как, миновав аэропортовскую автостоянку, их «роллс-ройс» выехал на поле. Вот они подкатили к трапу самолета. Он прощается и легко взбегает вверх по ступенькам. Смотрит в иллюминатор… Вытаскивает календарь и ручку… Подчеркивает число 20…

…«Это должно произойти сегодня», – в ужасе бормочет Мерфи…

Фасад его загородного дома. Беззаботно насвистывая, он садится за руль недавно купленного шикарного «форда». Машет рукой Мари, вышедшей на террасу…

Дорога отличная. На спидометре 100 миль. Отчего-то становится уныло. Его рука тянется к радиоприемнику. Салон заполняют звуки старинной шведской песни «Вечерний звон». Она ему очень нравится. Светлая песня, хотя и грустная… За поворотом что-то дымится. Из хорошо знакомого ему придорожного ресторана на дым бегут люди. «Опять катастрофа»,– равнодушно отмечает он… Сбавляя скорость, почти вплотную подъезжает к месту происшествия. И видит смятую машину Розиты. Он бежит, кричит, кого-то сваливает с ног…

За рулем в хорошо знакомом ему платье жешцина… Залитая кровью панель… Разбитые часы. На них без двадцати пяти минут двенадцать… Голова на бежевом кресле заднего сидения. Густые, с синим отливом черные волосы закрывают полсидения…

«Значит сегодня,– шепчет Мерфи.– Что делать?.. Не суетись, Боб. Не паникуй,– говорит он себе.– Думай! Думай! Время пока есть… Стоп! – осеняет его. – В той ситуации я выгляжу чрезвычайно спокойным… Стало быть, варианты импровизации имеются. Что-то надо предпринимать. Ну, действуй же. Действуй!» – подгоняет он себя.

План возник сам собой. Мерфи поднялся. Он шел в пилотскую. Дверь в кабину была заперта. Понятная предосторожность после серии насильственных захватов самолетов. Стучать он не стал. Прошел в салон стюардов. Стоя к нему спиной, девушка-стюардесса расставляла на тележке бокалы и бутылки с различными напитками. Боб окликнул ее и тоном, не терпящим возражений, потребовал немедленно пригласить сюда командира.

– Может, уж сразу президента? – усмехнулась она.

Пригвоздив ее тяжелым взглядом, Мерфи рявкнул:

– Если мне понадобится президент, я обойдусь без ваших услуг. А сейчас извольте выполнять, что велено. Живо! Я – шеф Интерпола…

Минуту спустя командир стоял перед ним.

– Слушаю вас, сэр…

– Мерфи. Роберт Мерфи. Вот мое удостоверение.

– Извините, сэр. Формальность, – сказал пилот, возвращая удостоверение, и, повернувшись к стюардессе, распорядился:

– Комиссару кофе. И все что потребует.

Мерфи улыбнулся.

– Не беспокойтесь…

– Меня зовут Ричард Стоун. Можно просто Рич… Что-нибудь случилось, комиссар?

– Рич, связь с аэропортом назначения установлена?

– Только что, комиссар.

Стюардесса поставила перед ним чашку кофе.

– Коньяк,– попросил он.– Тройную порцию.

Пока девица гремела бутылками, Мерфи сказал командиру, чтобы тот минут через пять связал его с аэропортом… Ровно через пять минут Стоун пригласил Боба в кабину. Экипаж с любопытством уставился на вошедшего. Мерфи взмахом руки поприветствовал их, взял микрофон и надел наушники.

– Здесь Роберт Мерфи. Шеф Интерпола. Кто у микрофона?

– Шеф аэропорта, Бобби, – более чем непринужденно прозвучало в наушниках.

– Ваша фамилия?!

– Дик Соммер… Штат Мичиган, Детройт…

– Дик?! Дружище! Сколько лет, сколько зим! – радостно выдохнул Мерфи.

На связи был его друг детства. Шалопай и заводила Дик.

Тот самый Дик, который отлупил его за марихуану. После той взбучки, Боб вообще бросил курить. Дик, который первым из всех ребят их квартала попробовал девочку и рассказывал, как это здорово… Соммера называли «Меченым» или «Пиринеем». Кому как нравилось. У него почти на всю щеку было красное родимое пятно, напоминающее по форме Пиринейский полуостров. Из-за родинки он не комплексовал. Да и она его не портила. Высокий, широкоплечий и независимый, Дик верховодил над всеми ребятами их школы и улицы…

Боб представил его в лётной форме. «Единственная из форм, какая действительно подошла бы ему», – решил он. И тут же вспомнил, что в застеночном видении Дик не фигурировал. «Игра началась и идет она пока в мою пользу,– обрадовался Мерфи.

– Как я рад, Пириней,– невольно вырвалось у него.

– Боб, ты же всегда называл меня Меченый.

– Видишь ли, я посчитал неудобным оповещать об этом эфир. Нас, наверное, слушают.

– Пусть слушают.

– Ты меня встреть, Дик. Я хочу на тебя посмотреть.

– И я тоже.

– Ты меня можешь соединить с городом? – наконец приступил он к делу.– Запиши номер. И постарайся…

– Понял. Твоего разговора никто не услышит.

Боб звонил к своему заму. Домой. Он слышал, как Дик с апломбом объявил: «С вами будет говорить комиссар Роберт Мерфи. Минутку…»

– Доброе утро, босс, – услышал он глуховатый голос зама.

– Доброе утро, старина. Слушай меня внимательно. Сейчас позвони к Розите. Она заночевала в нашем доме гостей… Ничего не объясняя, прикажи ей в девять быть на работе. Пока я не приду, никуда ее не отпускай. Предупреди охрану, чтобы они не смели выпускать ее из оффиса. К часу я буду.

– Что-нибудь случилось, босс?

– Может случиться, старина. Сделай все, как я говорю. До встречи.

…С Соммером Боб не задержался. Дик тоже куда-то спешил. Договорившись днями встретиться, друзья расстались. Мерфи поехал домой. Во-первых, отсюда до дома было ближе, а во-вторых, в течение двух с половиной часов за Розиту он может быть спокоен. Зам сделает все, как велено. Даже перестарается. Прямо из машины он позвонил Мари.

– Алло, – подавив зевок, отозвалась дочь.

– Вставай, соня. Еду – я. Подарки везу.

– Па, родненький! Откуда ты?

– Из машины… Через полчаса буду дома. Приготовь ванну… Смотри не засни, а то ничего не получишь… Пока.

В ванной Мерфи плескался долго. Когда он вышел к столу было без четверти одиннадцать. Довольная привезенными безделушками Мари без умолку болтала.

– Ну, помолчи немного, Мари,– попросил он.

– Боб, – сказала она, – ты стареешь на глазах. Таким несносным брюзгой я тебя не знала. – Да, Боб, – вспомнив что-то, обратилась она к нему.– Что это ты учудил?

Он вопросительно посмотрел на дочь.

– Звонит вчера Рози и говорит не жди, мол, меня. Ее бесконечно любимый Бобби велел ей остаться в городе. Заночевать в доме гостей…

– Мари, сегодня же двадцатое, – напомнил он.

– Па, да брось ты это. В июле было двадцатое, и в августе…

– Нет, сегодня то самое, которое я видел… Если, даст Бог, ничего не произойдет, я больше так не буду.

Покончив с завтраком, Мерфи прошел в спальню. Часы показывали семь минут двенадцатого. «Надо спешить», – подумал он,

– Мари,– позвал он.– Где костюм и рубашка? Не приготовила, что ли?

– Зачем они тебе?

– Я должен ехать на работу, за Рози. Она там, – Мерфи замялся,– под охраной.

– Дудки, Боб. Она их провела. Воспользовалась твоим лифтом. Его не охраняли. Через полчаса твоя Рози будет здесь.

– Что?!

Не снимая халата, он схватил в охапку одежду, в которой приехал и опрометью бросился из дома.

– Па! Ну что ты, па?!

Боб посмотрел на часы. Восемнадцать минут двенадцатого.