Местное время – любовь

– Безусловно, расстроит, но я постараюсь это пережить.

Мы обе рассмеялись, было ясно: разговариваем на одном языке, нам будет легко. Уже обе ждали свидания.

Я не стала раньше времени волновать маму, решила все сначала разузнать сама. Бабушка умерла давно, но мама и по сей день винила себя в ее смерти. Мало уделяла внимания, мало была рядом. Родственные связи с еврейской линией были напрочь утеряны. Только семья брата. Переживала ли мама по этому поводу? Думаю, да, но с нами она старалась это не обсуждать. Время от времени такие разговоры всплывали. А что, если кто-то жив там, в Америке, что это за люди? Какие они?

Неужели встреча с Норой прольет свет на то, что давно казалось канувшим в Лету?

Мне всегда интересно пообщаться с людьми, уехавшими из Союза. А про Нору я знала: они выезжали, когда ей было уже за пятьдесят, ее муж был еще старше. 80-е годы. Все непросто.

После того как принимают документы на выезд, работать ты уже не можешь. Все. Ты просто сидишь и ждешь приглашения. Когда оно придет? Через полгода, через год? Хватит ли отложенных денег или нужно будет продавать вещи? По рассказам Петра Петровича я знала, что семья Норы все эти тяготы хлебнула с лихвой. И сыну пришлось бросить институт, и из комсомола уйти. Хотя все равно бы выгнали. Как начать жизнь в пятьдесят лет, без языка, без друзей, без привычной крыши над головой, без родного неба?

Опять же, по рассказам Петра, я уже знала, что, в отличие от многих наших соотечественников, Норе и ее семье все удалось. Они построили свою жизнь заново, были успешными.

Еще меня, безусловно, всегда интересуют еврейские семьи. Я потеряла связи со своей родней. И иногда бывает жаль, хочется прикоснуться, хотя бы заглянуть в замочную скважину.

И еще мне очень приятно общаться с пожилыми людьми. Они не лукавят, их возраст этого уже не позволяет. У стариков есть большое преимущество перед нами. Они могут быть искренними. Им не надо рисоваться, не надо ничего из себя изображать. Они такие, какие есть.

Ровно в одиннадцать утра я стояла у старинного парадного в центре Москвы. Памятуя про галстук, я переждала несколько минут. Восемьдесят три года – возраст для женщины серьезный. Уже не все делается быстро, нужно время. И лучше чуть-чуть задержаться. Слишком ранний приход может помешать, расстроить какие-то планы. А этого мне совсем не хотелось.

В 11:05 я позвонила в дверь. Мне открыли практически сразу. Минуту мы смотрели друг на друга оценивающе. Нора улыбалась и молчала. Чтобы прервать затянувшуюся паузу, я сама сняла куртку, повесила ее на вешалку в прихожей, и, говоря что-то незначительное, прошла в просторную гостиную. Нора опомнилась, немножко стушевалась от своей медлительности и предложила мне сесть за большой круглый стол.

Я огляделась. Просторная комната, высокие потолки, на стенах неизвестные мне картины, написанные в авангардной манере и напомнившие стиль Малевича.

На столе лежала та самая книга, ради которой я пришла. Но я не могла оторвать взгляд от Норы.

Когда ехала сюда, думала: какая она, Нора? И мне представлялась, маленькая сухая старушка с крючковатым носом и морщинистым лицом.

Передо мной сидела редкой красоты женщина.

Сложно встретить красивую пожилую еврейку. И молодую-то непросто. Хотя иногда встречаются. Яркие – да, это присуще еврейкам. Пожилые еврейки – как правило, женщины грузные, с печатью горького опыта на лице.

Нора оказалась миловидной женщиной с правильными чертами лица, точеным носиком, широко распахнутыми глазами и приятной улыбкой.

Моя новая знакомая в свою очередь рассматривала меня. Не знаю, что там рассказывал Петр или ее удивила моя настойчивость, но Нора смотрела на меня с явным любопытством.

– Спасибо, что согласились меня принять и извините за беспокойство. Смотрю, галстук вы все-таки надеть успели. – Я попыталась прервать неловкое молчание и начать разговор первой.

Нора улыбнулась, про галстук я не приукрасила. Она действительно к приходу ранней гостьи была при параде. Черная юбка и черная трикотажная кофта на пуговицах поверх белой блузки. Темные чулки и туфли в тон на низких каблуках. Было видно, что двигается пожилая женщина уже не очень легко. Но туфли вместо тапочек все же надела. Ансамбль дополняли украшения из серебра с довольно крупными малахитами. Кольцо и сережки. Ни убавить ни прибавить.

Да, в любом возрасте и в любой обстановке женщина должна выглядеть хорошо! Причем в соответствии с временем суток, с местом и, главное, не забывая, сколько ей на самом деле лет. Это целое искусство! Я смотрела на Нору и понимала, она им владеет в совершенстве. Все строго, но не чопорно. Верхняя пуговица на блузке расстегнута, воротник распахнут. Шея открыта, но не слишком. Про возраст не забывает. Трикотажная кофта вроде бы черная, но, приглядевшись, я заметила небольшие блестки, которые придавали костюму небольшое кокетство.

Ну и главное – украшения благородного зеленого цвета. Они, с одной стороны, идеально подходили к серо-зеленым Нориным глазам. С другой – оживляли черный цвет. И потом утро. Не подобает надевать брильянты. Думаю, у Норы и такие украшения есть. Только она знает, что утром уважающая себя женщина к завтраку наденет все-таки серебро. А вечером все будет зависеть от ситуации. И для каждого случая украшения будут свои. И уж как новогоднюю елку, наряженную без разбора игрушками, я думаю, Нору мы не увидим ни днем, ни вечером. Все и всегда будет выверено. В этой женщине есть чувство меры.

Косметики – минимальное количество. Накрашены практически одни губы. Помада достаточно яркая, но это Норе идет. Еще больше оттеняет черные волосы, подстриженные в аккуратное каре. И опять ни убавить ни прибавить.

Я смотрела на нее и восхищалась. Невольно на меня нахлынули воспоминания.

Когда я была маленькой девочкой, частенько выслушивала советы на тему, как хорошо выглядеть, от своей еврейской бабушки Рони. Роня – уменьшительно-ласкательное от Рахиль. Ох уж эти еврейские имена!

Бабуся, кстати, тоже была женщиной с идеальным вкусом и чувством меры. Другое дело, не было возможности все это применить. Не было ни средств, ни свободного времени. Бабушка жила тяжело, растила одна двоих детей.

Какая тут опера или светские рауты?! Это у бабушки было в далеком ее детстве или в очень недолгой молодости с мужем Алексеем, пока он не сгинул в сталинских застенках. Были и театры, и выходы. Наверное, и соответствующие наряды, и украшения. Все закончилось очень быстро. Нужно было много работать, ставить на ноги двоих детей Бориса и Тамару, мою маму.

Зарабатывала бабушка тем, что после своей основной работы обшивала всех знакомых и незнакомых. Причем делала это блестяще. С выдумкой, со вкусом.

Почему среди евреев много портных? Причем уникальных! Необъяснимо. Интересно, что у мамы моей этого дара нет. Во мне он проявился вновь. Когда уже в моей семье наступили не очень легкие времена, вязала кофты и себе, и сестре, и маме.

Бабушка Роня выдумывала интересные фасоны, объединяла цвета, ткани, добавляла вышивки – все вручную. Никогда не забуду платье, которое бабушка сшила для моей старшей сестры. Лимонную шерсть она отделала черным кружевом. Сказка была, а не платье!

А уж какие бабуся мастерила нам карнавальные костюмы! Это вам не банальные снежинки! Сестра выступала, к примеру, на одном из праздников в роли подсолнуха. При этом были продуманы и шляпка, и сумочка, и туфельки. Желтая, зеленая, коричневая хлопчатобумажная ткань, вырезанная в форме лепестков, расшитая воображаемыми семечками. Сколько же в этом платье было выдумки, фантазии. Сестра была королевой бала!

Или костюм клоуна. Я этот наряд видела только на фотографии. В нем хохочущая, молодая и задорная мама сидела в окружении своих друзей-студентов на одном из новогодних институтских вечеров. Роскошный клоунский комбинезон был скроен из двухцветного красно-белого шелка. Длинные рукава, огромный гофрированный воротник, веселая шапка с помпоном. Такими же помпонами были украшены смешные ботинки с загнутыми носами. Костюм был сшит от души, весело и задорно, как будто швея ничем другим в этой жизни не занималась, только хохотала и веселила людей!

Я-то знала, что это не так. Бабуся в жизни была обделена простым женским счастьем. В двадцать четыре года остаться без мужа с двумя маленькими детьми, одной растить их, воспитывать. Где брать силы? Физические, моральные? Свои эмоции она выплескивала в яркие и красивые наряды. И радовалась. Радовалась за людей, которых одевала. Радовалась чужому счастью.

А как же бабуся Роня любила рассуждать на тему моды! Я не всегда с ней соглашалась, хотя теперь понимаю, что зря. Нужно было прислушиваться, нужно было учиться. У бабуси был природный дар, талант от Бога.

А сама бабушка одевалась скромно. Сначала росла дочь, потом две внучки. Было куда растрачивать свои таланты. Всегда просто, но очень аккуратно одетая, наша Роня не привлекала к себе внимания. Разве что яркие воротнички, пришитые к вороту платья или в тон, или, наоборот, контрастные. Но за чем она следила всегда, это за тем, чтобы были накрашены губы. Один из основных ее постулатов был такой: «Нельзя выйти на улицу с ненакрашенными губами! Выщипай брови и накрась губы! Все остальное не так уж и важно».

Тогда я удивлялась, неужели это действительно самое важное. Черт-те как одеться, накрасить губы и все будет у тебя в порядке? Теперь мне уже понятно. Бабуся Роня верила в наше природное чувство вкуса. Кое-как мы с сестрой одеться не могли. При том, что вообще долго одевались в пошитые бабушкой платья. Значит, по ее мнению, очень хорошо. И это было чистой правдой. Но губы у женщины должны быть всегда яркими. Это было мнение нашей Рони. А может, национальная особенность?

Это мне пришло в голову сразу, как только я увидела Нору. Приятную женщину, со вкусом одетую и с ярко накрашенными губами.

– Нора, вы выглядите прекрасно! Как вам это удается?

Норе приятно, но это и впрямь не пустой комплимент, мне действительно страшно интересно, как научиться оставаться всегда красивой? В чем секрет?

– А секрет, Леночка, простой. Я знаю, что я красивая, мною гордятся и муж, и сын. И я не допущу, чтобы они во мне разочаровались. Безусловно, это требует определенных усилий. Нет, нет, я против пластических операций! Но я каждое утро по часу занимаюсь собой. Обязательная маска для лица, специальные упражнения, массаж. Все делаю сама. Да я вам сейчас расскажу все рецепты!

Значит, секрет прост. Любим себя. Да еще и делаем вид, что в первую очередь стараемся для мужа и сына. Рецепт действительно уникальный!

Я с удовольствием слушала Нору. Она с увлечением включилась в разговор. А я все ждала удачного момента, чтобы задать свой основной вопрос, вопрос ради которого я здесь. Знает ли она Тину Бреннер.

Но перебивать Нору мне было неловко, да и слушала я ее истории с неподдельным интересом.

Нора рассказывала мне о своей семье, о том, сколько им пришлось пережить при переезде в Америку. Но это несопоставимо с тем, сколько пришлось хлебнуть здесь.

– Окончательное решение прияли все-таки из-за Бориса. Наш сын был очень талантлив. Когда поняли, что ни в одно художественное заведение его не принимают, стало ясно: другого выхода нет. Нужно уезжать. Нет, конечно! Борис все-таки поступил в Архитектурный! Но это нам просто повезло! Лена, конец 70-х. Ты помнишь это время? Это последний год, когда в Архитектурный принимали евреев. А что потом? Где бы он стал работать? Почему еврею мало быть просто талантливым? Все время еще надо пробивать лбом стенку? Если бы мой муж смолоду оказался в Америке с его-то способностями! Он бы добился совсем других результатов. А здесь он всю жизнь проработал простым инженером. Да и у меня за плечами, между прочим, была московская консерватория. Тоже и амбиции были, и способности, и желание огромное что-нибудь этакое сделать. И что в итоге? Лена, я всю жизнь учила детей музыке. Я не жалуюсь, просто в один прекрасный день мы с мужем поняли, что не хотим такой судьбы своему сыну. И прошли через все эти испытания. Не знаю, кто нам помог, Бог, наше упорство, Борискин талант. Думаю, все вместе.

Нора иногда останавливалась, у нее перехватывало дыхание.

– Но у нас все в Америке сложилось. Нет, не сразу. И муж с трудом нашел себе работу: пришлось доказывать, что он высококлассный инженер. Но он был настойчив! Трудился по двенадцать часов в день! Я могла только одно: учить детей музыке. Но где взять инструмент? Нашли в какой-то старой антикварной лавке страшно расстроенный рояль за триста долларов. Лена, вы не поверите, рояль был яркого желтого цвета. Нет, ну естественно, когда-то он был черным. Кто его так покрасил, кому это было надо?! Я не знаю! Но главное – этот звук. Я не была уверена, что что-то получится. Но муж сказал: «Звони Мише, он специалист». Что было делать? Как-то надо было выживать, я позвонила Мише, сыграла ему в трубку терцию, Миша сказал: «Берите! Что, нету трехсот долларов? Сейчас привезу, отдадите как сможете». Так мы купили этот рояль. И, действительно, настройщик его довел до ума. Вот на этом самом инструменте я и начала давать свои первые уроки. Я учила детей музыке, они учили меня английскому языку. Вот так. Этот рояль до сих пор стоит у нас в доме. Рядом с дорогущей «Ямахой».

Нора задумалась, было видно, она вернулась в те далекие годы.

– Вы знаете, со многими этими ребятами я дружу до сих пор. И новых учеников по-прежнему беру. Но больше делаю это из любви к искусству. Вполне могу уже не работать: и возраст дает о себе знать, и денег хватает. Все преодолели, все пережили. Было много разочарований, и друзья предавали, все было. Даже обокрали нас как-то. Чикаго! Ну, это длинная история. Жаль, Леночка, у нас с вами так мало времени. Рассказать-то есть что.

Нора улыбалась мне, своим воспоминаниям, и я слушала ее с нескрываемым волнением.

– А Борис в Америке очень известный и востребованный художник. Да вот, собственно, его картины висят! – Нора с гордостью показала на стены.

– Я ни дня не жалею о том, что уехали. Мы знали, почему уезжаем, и знали, чего хотим в будущем. Работали, как «папа Карло». И у нас все получилось. Да и у нас же еще все впереди! Вот муж книгу выпустил. Надеюсь, у вас, Леночка, она тоже отклик найдет. И я сейчас пишу свои мемуары.

Я внимательно слушала рассказ Норы, видела, как светятся ее глаза, когда она говорила о сыне, с какой чудесной улыбкой рассказывала о своих новых американских друзьях.

К своей цели нужно идти. Каждый труд бывает вознагражден. Нужно любить жизнь и верить в свои силы. Нора не учила меня этому – все следовало из рассказа.

Время за разговорами пролетело быстро. Не успела я оглянуться, прошло почти два часа. Я не имела права более задерживать пожилую даму. Уходить не хотелось. Но я видела, что Нора немного утомлена, а я так и не задала своего основного вопроса. Я решилась.

– Нора, Петр мне сказал, что в книге вы пишите о Бреннерах. Тетя моей бабушки в 17-м году с мужем эмигрировали в Америку. Последние известия от них были как раз из Чикаго.

– Как ее звали?

– Тина.

– Нет, нет. К сожалению. У нас действительно есть друзья Владимир и Наталия Бреннеры. И я точно знаю, что мать Натальи звали Розой. А приехали они одновременно с нами. Собственно, поэтому муж про них и написал. Все первые невзгоды с Наташей и Володей делили вместе.

– Ну и ладно, это я так, к слову, – сказала я, подумав про себя: «ну и черт с ним, с кладом»!

Мы расцеловались на прощание уже как близкие друзья. Наша встреча закончилась. Когда я уходила, произошла заминка, книга, из-за которой я и пришла, оказалась последним экземпляром, а Норе нужно было сделать какой-то важный подарок.

Я попросила ее не переживать по этому поводу, заверила, что куплю книгу в магазине, что и сделала достаточно быстро.

Внимательно прочитав книгу, я поняла, что моих родственников в ней действительно нет, есть много другого. Но как же хорошо, что я познакомилась с Норой!

В памятке туриста значилось, что экскурсию по Милану будет проводить гид под звучным именем Донателла.

Похоже, еще один итальянец думает, что выучил русский язык, и завтра будет упражняться в своих навыках на нас. Опыт подсказывает, нам опять предстоят мучения. Нет, бывают, конечно, иностранцы, которые хорошо говорят по-русски, но это редко. Я бы даже сказала – очень.

А здесь еще и Донателла. Да, в таких именах мне сразу слышатся черепашки-ниндзя из детских комиксов. Как их там? Леонардо, Рафаэль, Микеланджело и Донателло.

Эти черепашки стойко идут со мной по жизни. Сначала в них играл мой старший сын. Ему скоро будет двадцать пять. Начал подрастать младший, ему одиннадцать, и тоже наступило время этих странных черепашек с громкими именами знаменитых художников эпохи Возрождения. Сначала я приставала к старшему сыну, все никак не могла понять, какая связь? Что может быть общего между неповоротливыми черепахами, всемогущими ниндзя и талантливыми художниками. Мой старший сын связи между ними не обнаружил. Младший на правах более прагматичного и продвинутого поколения мне ответил:

– Мам, ну ты же не спрашиваешь, почему колбасу называют колбасой?

Вот действительно. И как это я не додумалась? Но больше с вопросами лезть не стала. Уж если Леонардо сравнивают с колбасой, то, наверное, действительно черепашки могут быть ниндзя. Кроме меня это, кстати, никого не удивляло.

Донателла пришла в гостиницу ровно в девять, как значилось в памятке. Она оказалась непохожей ни на черепашку, ни на ниндзя, и опознавательной банданки на голове у нее не было. На типичную итальянку она тоже не походила.

Один из моих сыновей, не помню уже который, когда видел худого человека, говорил «узкий». Вот Донателла была узкой. Не худой, а именно узкой. Очень высокая и ровная в своей фигуре по всей длине. Росту ей еще прибавляли коротковатые брючки, из которых виднелись носки розового цвета. И вообще вся одежда ей была немного не по росту. Рукава куртки заканчивались на запястьях, открывая для обозрения длинные кисти рук. Тонкую длинную шею в несколько рядов обвивал кургузый шарфик. Мне таких женщин хочется все время нарядить поярче. А тут штанишки тускло-бежевые, куртенка сероватенькая, все в тон курчавых и таких же тусклых волос. При этом лицо у Донателлы было очень приятное.

Немного смешная, неуклюжая, но с домашней милой открытой улыбкой она нам сразу понравилась. Да ладно, подумали мы, уж пусть говорит что хочет. Понятно, человек добрый, будет делать все от него зависящее. Уж как-нибудь разберемся. И мы пошли разбираться пешком по Милану.

– Меня зовут Донателла, а вас?

– Елена.

– Валентина.

– А! – закричала, радуясь, Донателла. – Я знаю, я знаю! Это очень красивое имя, очень! Я знаю это имя!

Мы переглянулись. Хорошо, значит, знает имя Валентина. Посмотрим, знает ли она еще что-нибудь. Донателла говорила по-русски немного с трудом, долго подбирая слова, чуть их коверкая и путая ударения.

– Нет, ну ты погляди, как ведь бедная старается, – отметили мы для себя.

С моей коллегой по работе Валентиной мы в Милане уже были и разнообразные экскурсии по городу прослушали несколько раз. И в исполнении итальянцев, и наших бывших соотечественников. То есть общее впечатление составлено. И в Дуоме были, и, конечно, в галерее Витторио Эммануила.

В этот раз мы решили посетить какой-нибудь музей. В Москве нам посоветовали Пинакотеку Брера. Наш выбор немного удивил Донателлу.

– Это очень хорошая галерея, очень! Моя самая любимая! Но только не самая известная.

Не важно, куда идти. Главное – приобщиться к итальянской культуре.

Донателла шагала впереди, как землемер, мы за ней поспевали с трудом.

– Может, скажем, чтобы не неслась так, куда торопимся-то? – предложила Валентина.

По возрасту мы все находились в орбите цифры пятьдесят. Мне еще до этой цифры нужно было несколько лет дожить, Донателла, судя по внешности, только с этой цифрой встретилась, Валентина за этот рубеж перевалила.

Судя по тому, как прытко бежала вперед наша итальянская подруга, несмотря на возраст, она была среди нас самая спортивная.

– Донателла, нам идти далеко? – запыхавшись, спросила я.

– О! Так как мы гуляем, минут двадцать.

– Нет, я так минут двадцать не выдержу. – Валентина остановила Донателлу. – Давай передохнем немного.

– О! Я виновата, да! Я думаю, все время думаю! Когда думаю, мне надо сразу быстро идти! Да, извините. Такая у меня сегодня история, она очень некрасивая, очень. Я расстроена.

Это ж надо, мы, когда расстроены, наоборот, становимся немного заторможенными, а итальянцы, значит, наоборот, бегать начинают. Все-таки хорошо, что экскурсовод у нас местный, так, глядишь, традиции какие национальные узнаешь.

– Донателла, что у вас случилось? Может, вы и экскурсию вести не можете?

– Нет, что вы, что вы! Это моя работа. Это важно. Мы идем с вами в Брера. Это очень, очень хорошо. Это мое любимое место в Милане. Правда, еще фреска. Это конечно. Если у меня на сердце неспокойно, я иду к фреске. Смотрю на нее, и мне легко!

Понятно, имеется в виду фреска Леонарда да Винчи «Тайная вечеря». Мы с Валентиной эту фреску уже видели. Действительно, впечатление производит необыкновенное. Начнем с того, что попасть в этот музей крайне сложно. Записываться нужно заранее. Билеты тоже не даром, двенадцать евро. То есть непросто и недешево дается нашей Донателле поднятие настроения. А сама фреска… Сначала поражает вся атмосфера, потому что ты попадаешь – нет, не в музей – в сейф! За тобой постоянно на все замки закрывают двери, помещения друг от друга отделены огромными железными дверьми. Людей не больше двадцати пяти, рядом с фреской можно находиться только пятнадцать минут, определенная температура, влажность и так далее. Все сделано для того, чтобы не только мы смогли насладиться бессмертным творением Леонардо да Винчи, но и наши потомки. Чтобы своим дыханием и топотом мы не потревожили старые краски. «Тайная вечеря» – это действительно потрясение. И, наверное, Донателла права: выходишь из старой доминиканской трапезной после просмотра фрески немного просветленным. Есть ощущение, что к тебе вот прямо сейчас, лично, обращался Иисус Христос. Я думала, у меня это от новизны, от шока. Однако ж, по мнению Донателлы, это происходит каждый раз. Вот он – гений Леонардо. А они в честь него черепашку!

А что же наша Донателла? Мы стояли посредине уютного района Брера, узкие улочки, высокие дома, постройки времен Муссолини, мощеные тротуары.

Донателла заламывала свои тонкие, длинные руки и говорила:

– Это мой муж, это все мой муж! Джованни! Это все он! – В глазах у нее стояли слезы.

– Поругались? – предположила Валентина. – Неужели побил?

Донателла с сомнением посмотрела на нас.

– Почему побил? Как побил? Я пригласила его в ресторан сегодня на вечер! Нашла прекрасный ресторан здесь, в Брера. Это очень хороший район, тут прекрасные повара. Очень вкусно, очень! Таких ресторанов нет в других районах, потому что этот район не туристический.

Слово «туристический» дается Донателле с особым трудом, но она справляется.

– Да, Брера – это для миланцев, здесь нет туристов. И поэтому мало народу и вкусно очень! Я готовлю дома мало. Ем овощи, еще немного рыбу. Муж ест все, но я это «все» не готовлю. Решила пригласить его в ресторан в Брера. Будем есть салат из руколы, это очень вкусно, очень! А он?!

– Что? Заболел? – предположили мы.

– Он! Отказался! Да! Говорит, у него к вечеру будет болеть голова.

– То есть пока еще не болит? – уточнила я.

– Нет! – Донателла говорила, немного наклоняясь ко мне, видимо, чтобы было лучше слышно. – Но говорит, он чувствует (это слово она произнесла по слогам: «чу-вству-ет»), что вечером точно заболит.

– Поди ж ты, какой чувствительный. Донателла, да ты так не убивайся, может, еще и не заболит. И сходишь ты в свой ресторан. А мужик твой мяса наконец поест! – успокаивала ее Валентина.

– Вы так думаете? А салат?

– Салат тоже закажите, не помешает! – как можно убедительнее говорили мы. – Но мясо – обязательно. Мужиков кормить надо. И пойдем уже в Бреру.

– Да, да, Брера. Это чудесная галерея. Она небольшая, около четырехсот полотен, но каких! Вы начнете удивляться прямо с внутреннего дворика.

Донателла вспомнила про экскурсию и понеслась вперед, смешно переставляя длинные ноги и размахивая руками. Ну прям кузнечик какой-то! Нам ничего не оставалось делать, как опять припустить за ней. Мы уже поняли, если сейчас остановимся, то будем слушать про мужа, которому надоело быть вегетарианцем. Так что надо бежать вслед за Донателлой, пока она не исчезла за поворотом. Мы взялись за руки и, спотыкаясь о средневековые кирпичи, поскакали ей вслед. Рассматривать старинный район Брера возможности у нас не было.

– Вот, вот! Вы думаете, это греческий бог? – Мы добежали до внутреннего дворика картинной галереи.