Неверноподданный
И Зоя решила пойти ва-банк. Она приехала к мужу на работу, как фурия ворвалась в кабинет начальника и, размахивая перед его носом какой-то бумажкой, стала кричать, что Фима – импотент и она была бы рада, если бы он попробовал внебрачные связи, но в их вонючем НИИ нет ни одной приличной девки. А эта коряга с обезьяньей мордой, которая хвастает своими успехами, – набитая дура, а вдобавок ко всему ещё и слепая, потому что при наличии даже одного глаза, посмотрев на себя в зеркало, она бы убедилась, что с её рожей невозможно соблазнить даже пьяного тинейджера.
Монолог этот исполнялся в кабинете начальника при закрытых дверях, а Фима охранял место действия от появления ненужных свидетелей. Зоя же закончила угрозы тем, что пообещала подать на НИИ в суд за клевету и сообщить об этом иностранным корреспондентам.
Насколько её рассказ соответствовал действительности, никто не знал, но по необычно тихому поведению двоюродного брата Боря допускал, что роман Фимы с лаборанткой вполне мог иметь место, а за ним наверняка последовали разбирательство дома и скандал в НИИ. Как бы там ни было, Фиму оставили на работе, а родственники приукрашивали эту историю, добавляя к ней всё новые и новые детали. В НИИ Фима сделался самым популярным человеком, но геройствовать ему довелось недолго, потому что через два месяца он получил разрешение на выезд.
Затем Зоин брат рассказал, как его не приняли в аспирантуру, даже не пытаясь замаскировать причину. Он сдал экзамены по специальности и по английскому, а перед экзаменом по марксистко-ленинской философии всех соискателей предупредили, что получившие тройку зачислены не будут. Тройку получил только он, Семён Иосифович Альтшуллер. Это при том, что он окончил физфак МГУ с отличием, а его работы уже публиковались в авторитетном международном журнале, и одна из них получила поощрительную премию.
Рая подумала, что эти отъезжанты совсем не похожи на жуликов и аферистов, какими их изображала советская пресса. Им, конечно, далеко до аристократов, но все они люди талантливые, а Зоя вообще могла бы играть Вассу Железнову без грима и репетиций. Под их влиянием Боря наверняка возобновит свои разговоры об эмиграции, и теперь ей будет гораздо труднее, ведь уезжают его ближайшие родственники, которых он очень любит.
* * *
Когда Борис провожал своего двоюродного брата в Шереметьево, говорили они, в основном, об отъезде, а уже перед самым таможенным досмотром Фима сказал:
– Не выдумывай себе отговорки, плюнь на всё и езжай.
– Я бы и сейчас плюнул, да Рая боится отцу карьеру испортить. Она его очень любит, а этот краснопузый слышать не хочет об отъезде. Он работает на военном предприятии с каким-то сверхсекретным допуском.
– Если ты её убедишь, то он поедет за ней вместе со своим красным пузом. А допуск для юриста – это чушь собачья, он же не инженер, ничего в технике не понимает и никаких государственных тайн выдать не может.
– Кому ты это докажешь!
– Никому и не надо доказывать, действуй. Под лежачий камень – сам знаешь, а невесту твою легко можно расколоть. Я видел, как у неё глазки горели, когда мы говорили об Италии. Она сопротивляется только для вида, это в женской натуре, поверь мне, – он обнял брата, пожал ему руку и вместе с женой пошёл на досмотр.
Таможенники трясли его почти час, а после того как он с большим трудом опять сложил все вещи в чемодан, бригадир таможенников сказал, что его золотое кольцо-печатка весит больше, чем положено, и его надо выбросить.
– Выбросить? – переспросил Фима.
– Да, – подтвердил бригадир, услужливо подставляя корзину.
Фима посмотрел на провожающих, нашёл глазами Борю, крикнул ему: «Лови» и, бросив кольцо, пошёл на посадку. Таможенники не решились его остановить. От него исходила такая злоба, что, казалось, он прямо сейчас может выйти на ринг и набить морду чемпиону мира по борьбе без правил. Вернувшись из Белоруссии, Борис опять заговорил с Раей об отъезде, но она находила миллион причин, по которым сейчас этого делать нельзя. Оба понимали, что это отговорки, но сильно настаивать Борис не хотел. Каждый раз, когда затрагивалась эта тема, настроение у Раи портилось, а его сиюминутные плотские желания всегда оказывались важнее глобальных жизненных задач. Правда, после писем от Фимы с рассказами о путешествиях по Италии и Австрии он вновь начинал теребить невесту и однажды решился-таки поставить вопрос ребром. Ответ оказался неутешительным, и Борис воспринял это как разрыв, но на следующий день Рая, как ни в чём не бывало, стала обсуждать с ним подготовку к свадьбе, до которой оставалось совсем немного.
А вечером позвонил Фима. Он сказал, что находится в Нью-Йорке, и здесь за небольшую плату можно сделать вызов.
– Я пока не знаю, на кого, – ответил Борис, – в данный момент мне нужно три вызова.
– Зачем?
– Один на меня с родителями, другой на меня с родителями и Раей, а третий – на всю компанию.
– Это слишком дорогое удовольствие, – возразил Фима, – ты реши, кто едет, и скажи мне, потому что скоро я уже буду в Миннеаполисе, а там специалистов по изготовлению документов нет.
На следующий день Боря пошёл к Поланским. Дверь ему открыл Лев Абрамович.
– Мне надо с вами поговорить, – сказал Борис.
– Проходи.
В гостиной были Нина Михайловна и Рая. Поланский, указав на стул, сказал:
– Садись, рассказывай.
– Вы, наверное, знаете, что мой двоюродный брат уехал в Америку.
– Да.
– Я собираюсь последовать за ним.
– А зачем же ты свадьбу затеял?
– Чтобы взять с собой Раю.
– Нет. Моя дочь останется здесь, и, если ты её любишь, то должен дать мне слово, что мысль об отъезде выкинешь из головы.
– Конечно, люблю, но именно поэтому и хочу увезти её из этой антисемитской страны.
– Антисемитизм есть везде, и в твоей любимой Америке его не меньше.
– Тут он государственный. Ведь вы, наверное, знаете, что именно Советский Союз спровоцировал шестидневную войну, а когда Израиль разгромил армии восьми арабских стран и русские люди заговорили о евреях с уважением, советская пропаганда сделала всё, чтобы изменить это уважение на ненависть.
– Я не буду с тобой спорить, хочешь ехать – езжай, но без Раи.
– Ваша дочь – взрослый человек и сама решит, что делать. Запретить вы ей ничего не можете. Если она захочет…
– Не захочет! – оборвал его Поланский. Ещё секунда, и он, наверное, прогнал бы Бориса, но Нина Михайловна схватила его за руку и утащила в соседнюю комнату. Боря не ожидал от неё ни такой решимости, ни такой физической силы.
Рая, бледная и осунувшаяся, сидела молча и, только когда родители вышли, прошептала:
– Согласись с моим папой, Боря. Посмотри, как он переживает. Если мы уедем, его выгонят с работы. Что он будет делать?
– Поедет с нами.
– Никуда он не поедет, – сказала Рая дрожащим голосом.
– За тобой – поедет.
– У него же допуск, его не выпустят.
– Он юрист и никаких секретов не знает.
– Кого это интересует!
– В ОВИРе же не круглые идиоты, – сказал Боря и попытался её обнять, но она отодвинулась. В этот момент вошли Поланские. Нине Михайловне с трудом удалось убедить мужа, что свадьбу отменять поздно. Приглашения разосланы, ресторан заказан, деньги уплачены. И ладно бы только деньги, но позор-то какой! Как они будут выглядеть перед друзьями и родственниками, если свадьба расстроится. Пусть уж Рая выйдет замуж, а если брак окажется неудачным, развестись она всегда успеет. Нужно только сказать, чтобы молодожёны повременили с детьми. Лев Абрамович, скрипя зубами, согласился. Войдя в гостиную, он угрюмо посмотрел на Бориса и сказал:
– Я надеюсь, ты достаточно трезвомыслящий человек и понимаешь, что сказочки об Америке – сплошное враньё, при желании здесь тоже можно многого добиться, надо только захотеть, и, если вы женитесь, я помогу тебе устроиться на другую работу. Рая ехать никуда не может, потому что тогда у нас будут большие неприятности.
– А если она останется, то её собственная жизнь будет одной большой неприятностью.
– Ты можешь предсказывать будущее?
– Нет, но я хорошо знаю прошлое и не хочу испытывать то, что пришлось испытать моим родителям. Да и вам, кстати, тоже.
– Ты внутренний эмигрант, и я не желаю, чтобы ты стал членом моей семьи.
Боря пожал плечами.
– Ну, так и иди отсюда!
– Папа, папа! – закричала Рая. Она схватила Бориса, а Нина Михайловна опять утащила мужа в соседнюю комнату. Когда родители вышли, Рая заплакала.
– Я беременна, – сквозь слёзы сказала она.
Борис замер. В прошлый раз она сказала это, ломая комедию перед своим отцом, а теперь…
– Ты не ошибаешься? – спросил он.
– Я несколько раз делала тест.
– Значит, у меня будет сын?
– Или дочь.
– Сын, – уверенно повторил он, и в нём стала подниматься волна какого-то необъяснимого тепла. Он испытал гордость, узнав, что эта красивая женщина носит его ребёнка. Он опередил обоих своих друзей. Саша, правда, женат не был, но Володя в общей сложности был женат восемь лет на двух женщинах – и у него ещё не было ни одного наследника, а он не успел жениться – и пожалуйста. Борис почему-то забыл Мишу Ларионова, у которого была всего одна жена и двое детей. Точно так же он забыл, что всего минуту назад хотел уйти из этого дома. Он обнял Раю и начал её целовать, а когда в комнату вошли Поланские, сказал:
– Мы с Раей решили свадьбу не отменять. Я остаюсь.
Материнский инстинкт
Лена недовольно запищала в своей кроватке, это был верный признак того, что пора менять пелёнки. Борис встал, не включая свет, переодел её, бережно положил обратно, вынес мокрые пелёнки в ванну и, вернувшись, посмотрел на жену. Рая продолжала безмятежно спать, и он подумал, что если материнский инстинкт и существует, то природа по ошибке наделила им его. Он слышал каждый Ленкин шорох и вставал по первому её требованию. Рая же ночью никогда не просыпалась, а утром, сладко потягиваясь, говорила, что родила идеального ребёнка, который даёт ей возможность отдохнуть. Отдыхала она основательно, и даже днём Ленке иногда приходилось требовательным криком напоминать, что пришло время кормления.
Рая вообще очень умело пользовалась статусом кормящей матери.
Когда Ленке было два месяца, она взяла её с собой на экзамен по политэкономии. Соученики хотели пропустить её без очереди, но она специально подождала, пока профессор, вечно хмурый старик, вышел в туалет. Когда он возвращался, она театрально поцеловала дочь и передала её Борису.
– Это ваш ребёнок? – спросил профессор, и на лице его появилось подобие улыбки.
– Да, это Елена Борисовна. Мне скоро надо будет её кормить, и, если вы не возражаете, я бы хотела ответить без подготовки.
Профессор пропустил Раю вперёд и кивнул на стол, где были разложены билеты.
– Пятнадцатый, – сказала она, – научное обоснование ускорения развития народного хозяйства в переходный период от социализма к коммунизму.
В этот момент из коридора раздался детский плач. Рая обеспокоенно посмотрела на дверь.
– Я думаю, вы подготовились к экзамену, – сказал профессор, – и, если согласны на четвёрку, я могу отпустить вас к Елене Борисовне.
– Согласна.
Профессор поставил отметку и протянул зачётку Рае.
– Большое спасибо, вы даже не представляете, как вы меня выручили.
– Представляю, – возразил тот, и на его лице опять появилось подобие улыбки. Казалось, он прекрасно понимал, что плач Елены Борисовны был записан на плёнку, а когда Рая вошла в аудиторию и прочла вопрос, её муж включил портативный магнитофон на полную громкость.
* * *
Борис перевёл взгляд с жены на дочь и улыбнулся. Лена улыбнулась в ответ. А может быть, ему это только показалось. Хотя – чего же ей не улыбаться! Наверное, ей снятся цветные игрушки, и она отдыхает перед тем, как начать новый день своей пока ещё беззаботной жизни. Ей не надо вставать по звонку и спешить на работу, не надо думать о том, сколько осталось до семи утра и успеет ли она ещё хоть немного поспать. Вот он думает и, чтобы не волноваться понапрасну, уже давно ставит будильник циферблатом к стенке. После появления дочери день его начинался с того, что он ходил на молочную кухню за детским питанием, затем полусонный уезжал на работу, по дороге домой иногда выстаивал очередь за продуктами, а вернувшись, стирал пелёнки и убирал квартиру. Особенно его изводила уборка дома. Жена и тёща были помешаны на чистоте. Они считали, что все болезни от грязи, и эксплуатировали его бесплатный труд. Рая, правда, утверждала, что его труд вовсе не бесплатный и найдётся много желающих получать за этот труд то, что получает он. Наверное, так оно и было, но Боря в отчаянии видел, что ничего не успевает. Он почти забросил занятия спортом, а его организм требовал физической нагрузки, и, чтобы хоть как-то поддерживать форму, он иногда бегал по утрам и занимался с воображаемым чучелом, потому что настоящее ставить было некуда.
Бегал же он, только если после очередной смены пелёнок ему не удавалось заснуть. Почувствовав, что сегодня будет именно такой день, он встал, надел тренировочный костюм и вышел на улицу. Холодный утренний воздух взбодрил его, он наскоро размялся и побежал. Ноги сами несли его по знакомым дорожкам парка, а мысли также по знакомым маршрутам неслись, перескакивая с одной на другую.
Он не представлял себе, как люди имеют по нескольку детей. Как его собственные родители смогли воспитать его без бабушек и дедушек, без горячей воды и центрального отопления. Его мама работала в поликлинике и на скорой, инвалид-отец, вдобавок к функциям домработницы, раз в неделю ездил за продуктовыми заказами для ветеранов войны. Родители получили квартиру, только когда ему исполнилось пять лет и основные трудности были уже позади. До этого они жили в доме, где нужно было топить печку, а воду носить вёдрами из колодца.
А у него есть всё и теща в придачу. Правда, за помощь она пьёт его кровь, но тут уж ничего не поделаешь, другой платы она не принимает. И ладно бы только это, а то из-за своих глупых предрассудков она не позволила ему договориться с бабой Нюрой, хотя та явно предлагала свои услуги. Встретив как-то Бориса, баба Нюра спросила, скоро ли Рая собирается рожать.
– Если вы будете сидеть с моим ребёнком, я уговорю её сделать это прямо завтра, – ответил он.
Боря рассчитывал, что жена и тёща ухватятся за предложение бабы Нюры, но Нина Михайловна безапелляционно заявила, что по народным приметам ничего нельзя делать заранее, и потребовала, чтобы Борис до рождения ребёнка ни с кем не договаривался. Ни Лев Абрамович, ни Рая не хотели с ней спорить, и в течение нескольких дней он сражался один, но силы были слишком неравны и битву он проиграл. Несмотря на то, что товарищи Нины Михайловны по партии называли религию опиумом для народа, а приметы – пережитками капитализма, она сама ни за что не хотела эти пережитки нарушать. В конце концов, Боря сдался и, встретив Муханова, пожаловался ему на упрямство тёщи.
– Но ведь Рая только на пятом месяце, – сказал тот, – всё равно договариваться ещё рано.
– Ничего не рано, бабу Нюру могут увести в любой момент.
– Неужели она такая незаменимая?
– Конечно, родители всех её предыдущих воспитанников отзывались о ней только в превосходной степени.
– Даже те, которые живут на втором этаже? – спросил Володя, вспомнив, как его друг познакомился с нянькой.
– Те особенно.
– Ладно, не расстраивайся, всё ещё может измениться.
Что-то Боре не понравилось в интонации друга, и он уже жалел, что поделился с ним своими неприятностями. В последнее время ребята виделись редко, и он только сейчас вспомнил, что жена Муханова тоже беременна, и значит, Володя – его прямой конкурент, а уж он-то не посмотрит ни какие приметы и после таких рекомендаций наверняка захочет заполучить бабу Нюру.
Несколько дней Боря искал предлог, чтобы зайти к ней, но, не придумав ничего лучшего, взял дефицитные продукты и позвонил в её дверь. Она предложила ему чаю и стала рассказывать про своих внуков. Он внимательно слушал, а потом сказал, что принёс ей продукты из заказа. Сама она была очень непривередлива и могла ограничиться малым, но ей наверняка доставляло удовольствие баловать внуков и белой рыбой, и красной икрой.
– Я не могу это принять, Боря, – покачала она головой, – я уже обещала Володе сидеть с его ребёнком.
– Что же вы меня не подождали?! – в отчаянии воскликнул он.
– Я ждала, – ответила она, – но ты мне так ничего и не ответил. Наверное, твои женщины были против.
– Это тёща, она боялась договариваться до рождения. Считала, что это плохая примета.
– Может, она и права, кто знает.
– Э-эх, – только и сказал Боря. По собственной глупости он потерял самую лучшую няньку в округе. Сначала не смог переубедить тёщу, затем растрепал всё Муханову, а в довершение всего несколько дней раздумывал над сакральным вопросом: что делать.
* * *
Когда Борис сказал Старкову, что опять собирается в аспирантуру, тот предложил прогуляться по коридору. Убедившись, что их никто не слышит, заведующий лабораторией сказал:
– Боря, ты, наверное, знаешь, что сейчас представителям твоей национальности особенно трудно устроиться на работу.
– В этом плане ничего не изменилось с царских времён, – ответил Коган.
– Изменилось. Официально в нашей стране все народы равны, но поскольку теперь евреям разрешили эмигрировать, в отношении них существует правило трёх «не»: не принимать, не увольнять, не повышать. Я пытался сделать тебя руководителем группы и почти уломал нашего общего друга Тураева, но вчера Рудик Брускин попросил характеристику в ОВИР.
– Не может быть!
– Не прикидывайся, Боря, вы же с ним друзья, и он наверняка тебя предупредил, но это неважно. Важно то, что теперь в руках товарища Тураева очень сильный козырь, и он непременно им воспользуется. Я предлагаю тебе переждать, а как только всё уляжется, помогу поступить в аспирантуру.
– Я уже и так пропустил туда всех желающих.
– Раньше ты сам не особенно рвался, а после того как ты начал учить английский, я вообще решил, что ты собираешься уезжать.
– Спасибо за идею, я подумаю, – сказал Борис. Вечером он всё рассказал Рае, она поделилась с отцом, и Лев Абрамович обещал что-нибудь придумать, а пока он предложил им отдохнуть в Одессе. Там всего несколько лет назад благодаря его инициативе завод построил ведомственный дом отдыха.
Ему удалось добиться разрешения на строительство в горсовете и одержать сложную дипломатическую победу над своими недоброжелателями в Министерстве. Он гордился этим не меньше, чем выигранными делами. На него писали анонимки, обвиняя в некомпетентности и воровстве. Некоторые говорили, что Поланский ничего не понимает в строительстве, что он выбрал место на краю обрыва и подвергает опасности жизнь сотен отдыхающих. В результате была создана межведомственная комиссия, которая для изучения дела выехала в Одессу. Когда директор одного из Уральских заводов увидел место будущего санатория, он сказал Поланскому:
– Слушай, старик, продай мне право на строительство. Вы, москвичи, и так можете поехать куда угодно, а для сибиряков отдых в Одессе – это как путешествие в рай. Тебе лично я гарантирую персональный люкс на весь сезон, а если ты сам не сможешь отдыхать, то пришлёшь сюда родственников. Давай прямо сейчас заключим договор, ты же юрист и знаешь, как это делается.
– Нет, старик, – в тон ему возразил Лев Абрамович, – у тебя денег не хватит. Мой дом отдыха будет приносить заводу такую прибыль, которая тебе и не снилась.
– Ну, мне-то ты сказки не рассказывай, я знаю, что рентабельностью здесь не пахнет.
– Если путёвками награждать победителей соревнования, окупится всё что угодно. Представляешь, как это повысит производительность труда.
Директор посмотрел на собеседника, но, не заметив даже тени улыбки на его лице, только махнул рукой и сказал:
– Эх ты, святая простота.
Но Поланский оказался прав. Всего десять лет спустя, когда империя зла начала разрушаться и завод потерял государственные заказы, профсоюзное начальство стало продавать путёвки в дом отдыха новым русским, и это сильно поправило пошатнувшийся бюджет завода.
Борис с Раей прекрасно провели время, а когда вернулись, Рая первым делом захотела обнять дочку.
– Леночка, иди ко мне, – сказала она.
Но Леночка идти к ней не хотела. Вместо этого она отступила назад, поближе к бабушке.
– Не бойся, Леночка, это твои родители, – сказала Нина Михайловна, – ну, скажи, где мама?
– Вон, – ответила Лена, указывая на Раю пальчиком и ещё дальше отходя от неё.
– Правильно, а где папа?
– Вон, – сказала Лена, прижимаясь к бабушке.
Нина Михайловна была удивлена. Она, конечно, искренно считала, что дочь с зятем уделяют недостаточно внимания внучке, и неоднократно напоминала им об этом, но никак не ожидала, что за месяц Лена так от них отвыкнет. Рая расплакалась и сказала, что она больше никуда без Лены не поедет. Не нужно ей никакого отпуска, если после него родная дочь её не узнаёт. И целый год, до следующего лета, она держала своё слово.
Осенью из техникума ушёл на пенсию преподаватель электроники, и Поланский спросил Борю, не хочет ли он занять эту вакансию. Зарплата там не меньше чем в НИИ, а с увеличением стажа она повышается автоматически, и если Борю привлекает педагогическая карьера, то Лев Абрамович может поговорить с директором техникума. Они давно знают друг друга, потому что завод часто оказывает техникуму шефскую помощь и трудоустраивает почти всех его выпускников.
Боря написал заявление, заполнил необходимые документы, прошёл собеседование, и его приняли на работу. Начать свою деятельность он должен был на колхозном поле, собирая картофель со своими подопечными.
Мадонна с младенцем
Володя пригласил ребят в Ленком на «Юнону и Авось», а сразу же после спектакля вместо кафе позвал к себе.
– У тебя новости? – спросил Борис.
– Да.
– Какие?
– Приедем ко мне, узнаешь.
– А по дороге ты сказать не можешь?
– Нет, боюсь вспугнуть.
У Муханова дома ребята сразу же обратили внимание, что Володя обращается к своей жене неестественно нежно. Борис покосился на её живот. Она перехватила его взгляд и сказала:
– Не смотри ты на меня как школьник, я действительно беременна.
– А вы с бабой Нюрой говорили?
– Конечно, она даже обрадовалась, сказала, что завершает свою карьеру, поэтому каждый мой ребёнок будет для неё дополнительным стимулом.
– И много ты собираешься рожать?
– Ещё по крайней мере двоих. Я считаю, что в нормальной семье должно быть три ребёнка.
– Смелая женщина, – сказал Боря.
– Это не смелость, а необходимость. Для того чтобы население страны хоть немного увеличивалось, в каждой семье должно быть в среднем трое детей. Недаром говорят, что Бог троицу любит.
Боря и сам хотел второго ребёнка, и беременность Аллы возбудила в нём долго дремавшую зависть. Его другу не надо было вставать ни свет ни заря, чтобы отводить сына в детский сад, а с работы мчаться сломя голову, чтобы вовремя его забрать, думая при этом, как втиснуться в переполненный автобус. Володя будет продолжать жить так, как будто у него ничего не изменилось, только появится ещё одна маленькая живая игрушка. Баба Нюра будет кормить его детей, выводить их на прогулку, иногда даже стирать пелёнки, а он так и будет играть в самодеятельном театре и, не переламываясь на работе, получать зарплату инструктора. Он может быть уверен, что его чада будут вымыты, накормлены и ухожены.
Мухановы накрыли стол, и ребята выпили за будущее прибавление семейства. Потом Володя стал изображать своих сотрудников, а Саша рассказал о том, как он собирается в очередной раз переделать машину.
– Мог бы свою «Антилопу» гнуть в другое время, – заметил Борис, – а то мы из-за тебя добирались на автобусе.
– Не ворчи, лучше скажи, что у тебя нового.
– Ничего, – ответил Коган, – машину я не переделываю, ребёнка не рожаю, а встречаясь с бабой Нюрой, смотрю на неё, как на любимую девушку, которая по моей глупости вышла замуж за другого. Теперь же к этому добавится горечь из-за того, что скоро она будет воспитывать второго ребёнка моего счастливого соперника. Новость это или нет?
– Нет, – сказал Володя, – это уже давно не новость, её даже и вспоминать не стоит.
– Ребята, уже поздно, – перебил Саша, почувствовав, что для них это больная тема, – нам пора домой.
– Да, – согласился Борис.
На автобусной остановке они увидели Горюнова.
– Здравствуйте, Василий Николаевич! – обрадовался Коган.
– Привет, остряк из Риги, ты здорово изменился. Похудал, возмудел. Ну, рассказывай, как жизнь.
– Прекрасно, Василий Николаевич. Теперь я ваш коллега, работаю в техникуме, воспитываю молодое поколение.