168 часов до Парижа

– А у меня получится, он такой большой? – с внезапным азартом, поинтересовалась Серафима, желая услышать комплимент.

– Ха, после дебюта в Армавире у вас получится абсолютно всё. Подножки делать освоили, с самолёта прыгали, дальше наука пойдёт на стероидах.

– А это что такое?

– Это когда сердце от химии пламенный мотор и машешь руками от счастья.

– Ого, а можно я сама ускорюсь! Не люблю, знаете ли химию.

– Да пожалуйста, важен результат. – Ленар закрыл купе и достал стилет. Фима, увидев оружие, спросила:

– Что за идеи?

– Выздоравливаю, − буркнул маэстро и, картинно скрипнув зубами, начал разрезать гипсовую повязку.

– Как же вы будете ходить со сломанной ногой? Восхищена мужеством!

– Фима, – мгновенно став серьёзным, ответил маэстро, – вы превратили Ленара в морфиниста. Ради похвалы из ваших уст готов ещё что-нибудь у себя сломать.

– Ой-ёй, не надо. Я тогда буду молчать.

– Ни в коем разе! Сжальтесь над несчастным, говорите что угодно, но говорите! – попросил маэстро, довольный произведённым эффектом.

Машинист издал длинный гудок, извещая о прибытии пассажирского состава на станцию Тосно. Ленар, чтобы отвлечь полицию, придумал взять на пари компанию либералов из соседнего купе. Затеял спор, в котором утверждал, что ежели один из них вздумает разгуливать по перрону, сильно хромая, то непременно его посадят в каталажку. Мол вышло распоряжение: убрать калек с Николаевской дороги, чтобы не портили иностранцам впечатление от России. Услышав подобный вздор, москвичи пришли в крайнее возбуждение и решили испытать станционного жандарма, надев шутки ради предложенный гипс. Спорили на ассигнации, Ленар свои тут же выдал, чтобы подогреть компанию, прильнувшую к окну в ожидании спектакля.

Оставив вагон, беглецы припустили вдоль состава к зелёному локомотиву С-68. Фима, изобразив графиню, предложила сделать ей экскурсию в кабине. Дамочке в английском кепи машинист не посмел отказать и напрасно: следом поднялся Ленар с армейским револьвером системы Нагана.

Единственный на станции жандарм, занятый изучением документов хромого господина, оставил без внимания незначительное происшествие у паровоза. Не добившись внятного ответа о происхождении увечья у подозрительного господина, схватил за грудки и принялся свистеть дворникам. Когда в пылу борьбы свалился гипс, то вовсе дал в глаз задержанному. Ретивого полицейского быстро взяли в кольцо возмущённые пассажиры, утверждавшие, что нет такого закона арестовывать человека с травмой конечности. Больше всего кричала либеральная компания, желавшая отбить товарища. Шумиха вокруг фальшивого гипса собрала порядочную толпу неравнодушных граждан, вовсе не понимавших предмета спора, но готовых немедленно защитить от произвола властей исключительно из принципа. Бунтарский дух общественности получил настоящий повод, чтобы объявить станционного жандарма душителем свободы.

Коллективные поиски правды в разломанном надвое гипсе, помогли Ленару без помехи отцепить состав. Издав протяжный гудок, как китайское извинение за вынужденное бегство, паровоз растаял в клубах пара. Вмиг смолкли крики пассажиров, растерянно взиравших на осиротевший поезд с весёлыми искрами из кухни вагона-ресторана. Жандарм, по привычке достав свисток, тут же убрал, чтобы не злить ещё больше возбуждённую публику.

Серафима с пылом убеждённого борца за права трудового народа доказала железнодорожникам необходимость экспроприации транспорта. Машинист под дулом револьвера быстро проникся революционным духом. Надвинув на глаза железнодорожную фуражку, чтобы не выдать переполненный лозунгами пролетарский характер, спросил:

– Куда?

– Товарищ, идёмте в Ревель, оттуда надёжные люди помогут бежать в Париж, – скомандовала Серафима, располагаясь у окна, из которого ветер выгодно развевал пышные волосы, уподобляя её валькирии французской революции. «Эх, жалко, что фотографа нет!» – подумала молодая женщина, но позу оставила, наслаждаясь производимым на мужчин эффектом.

Химия грядущих перемен начала кипятить кровь в сердечном насосе маэстро. Воображение захватил горячий ветер будущих пожаров в дворцах аристократов. Человек существо социальное, а значит, подвержено настроениям общества. Война, диктатура, безнаказанность. «До основанья мы разрушим, а затем». На стыке рельс тряхнуло так, что он прикусил язык. От вкуса крови во рту тут же стало не по себе. Ленар прислонился головой к пахнущей углём стене паровоза. «Чтобы я и приобщиться! Чур меня дважды в лоб железным чайником!» – мысленно обругал себя.

Другое дело Серафима – молоденькая барышня, дитя времени с обострённым чувством справедливости. Для неё игра в заговорщиков, участие в клубе террористов стали уникальной возможностью отказаться от прежней жизни. С юношеской категоричностью актриса делила мир на плохих и хороших людей, вовсе не принимая в голову последствий такой грубой фильтрации. Очень часто впечатлительные натуры становятся заложниками новых идей в силу чрезвычайной зависимости от мнения окружающих. Можно ли их в этом винить или времена не выбирают? И почему, желая сделать мир лучше, они так увлекаются фантомами, что не видят настоящих результатов своего героизма?

В Гатчине станция оказалась забитой составами с войсками, идущими на запад. Хорошо знакомое ощущение грядущих перемен висело в атмосфере, словно треск электричества в проводах высоковольтных линий. Солдаты с пневматическими винтовками Жиффара, увешенные подсумками и запасными резервуарами со сжатым воздухом, деланно смеялись пустым вещам, пряча за громким хохотом страх перед неизвестностью. Она поджидала их где-то там впереди, там, откуда шли, оглашая окрестности тревожными гудками, санитарные поезда. Вместе с клубами пара и угольного дыма вокзал за ночь пропитался хлоркой и липким запахом от грязных тюков с окровавленными бинтами, оставленными в беспорядке у шпал, пропитанных креозотом.

– Что случилось? – спросил Ленар пробегавшего мимо солдата с дымящейся водой в котелке.

– Война с германцем!

– А раненые откуда?

– Фон Гинденбург разбил Самсонова. Всю ночь санитарные стучат домой. За братков сербов согласен, но вот зачем хранцузов спасать? Убей не пойму!

– Не переживай, туда тебя и везут – понималку делать!

– И не говори, барин.

− А чё Самсонов забыл в Париже?

− На выручку двинул: фрицев оттянуть, а оне газы пустили.

− Вона как! Ну мы как всегда, со всей душой и в немецкую пивную.

− Эд точно. – Солдат сокрушённо махнул рукой и намерился бежать дальше.

– Подожди, – остановил Ленар. – Так, что Париж захвачен?

– Что вы, барин, совсем нет. Офицеры говорят: немец теперь повернул к нам с гостинцами. Извиняйте, мне к идтити надо, кипяток стынет.

Солдат исчез среди одинаковых серых шинелей, заполнивших перрон. Не имея возможности двигаться вперёд, беглецы отправились в ресторан. Зная, что локомотив ищут, Ленар решил не дожидаться идиотских вопросов: зачем понадобилось угонять паровоз? Ну, действительно, для чего беглецам паровоз? Взамен скучных полицейских, он предпочёл общество революционной актрисы. Вокзальные рестораны в любом уголке системы Солнца похожи. Надо иметь невероятной крепости желудок, чтобы не получить расстройство от фирменных блюд в подобных заведениях. Ведь знают циничные сволочи, что пассажир, если зашёл к ним, априори готов к изнасилованию пищеварительной системы несвежими лобстерами. А где, извините, водятся лобстеры, и где вокзал? Правильно – в Африке, тогда какие вопросы к повару?

Желая восстановить нарушенную гармонию в организме, маэстро попросил Серафиму читать газету. Патриотически настроенные репортёры убеждали в почти мгновенной победе над «Тройственным союзом». Можно было, конечно, двинуться и вперёд, но перспектива бегать от кайзеровских снарядов показалась излишне радикальной. Прежде всего, беспокоили планы МУСа. Ленару вовсе не хотелось обсуждать подробности убийства фабриканта Морозова с полицией. Фатальное стечение обстоятельств разве можно предложить следователям для оправдания? Нет, конечно! А значит, не о чём с ними разговаривать. Пока придумывал способ, как безопасно пересечь границу, впечатлительная Серафима, начитавшись патриотических лозунгов, изготовилась отправиться сестрой милосердия на фронт.

− Фимочка, я целиком у вашего балкона. Родина в опасности, готов стать донором. Поверьте, не успеете одеть белый фартук, как придут люди в красных погонах и прощай свобода. Ваш патриотизм им без разницы. Только научитесь вонзать иголки в деликатные места, а уже надо строчить тюремные робы. Нет, вы это прекращайте. У нас свои стрелы в тетрадях.

− Мне кажется, сначала надо защитить славянских братьев, а затем строить новый мир! В судьбоносные для отечества времена требуется отбросить политические разногласия ради общей победы! – начала петь девизы актриса.

− И какая вы после этого революционерка? Сейчас самое время отверзть переполненный сосуд народного гнева. Иначе никак не свалить самодержавие. Все эти взрывы чиновников совсем пустое дело, когда такое живодёрство намечается, массовое и максимально кровавое.

− А если германцы захватят родину?

− И что? Подавятся, как обычно. У них челюсти не имеют столько вариантов! Поверьте, я уже видел ваш кинематограф. Треск киноплёнки и никакого впечатления. Вы меня удивляете, всё-таки буржуазный конфитюр напрочь разъел сентиментальные женские мозги.

− Опять вы про свой конфитюр? Это ведь жидкое варенье! – обиделась Фима за всех женщин Земли сразу.

− Вот именно, Фимочка, не разочаровывайте меня иностранным сиропом. Вам придётся сделать над собой усилие и научиться бороться с пагубным для дела революции чистоплюйством. Сопли интеллигентности надобно с презрением исторгать в лицо оппонента, а не стыдливо размазывать под столом, – Ленара передёрнуло от собственной метафоры. Ему хотелось продемонстрировать рафинированной дамочке всю театральность её борьбы.

Конечно, от фиглярства далеко не уйдёшь, когда играешь на публику, но здесь совсем не театр! Здесь люди, живые люди. Это не пьеса, здесь настоящая жизнь, а не сцена с фанерными декорациями в масляных красках. Простой гражданин не хочет радоваться откровенному насилию во имя светлого завтра, ему сейчас надобно есть котлеты с луком! Господа революционеры не испытывают жалости к обывателю, мирно жующего макароны времени! Этот абстрактно взятый среднестатистический человек ни сном, ни духом не знает и не подозревает о своём убогом существовании. А расскажи ему о чужом счастье? Он ринется вдоль улицы с рёвом обезумевшей коровы, сбивая чугунки с покосившихся заборов.

− Так, Серафима, нас ждут великие дела! А именно: вы оказались совершенно правы, надо обратиться к старшим товарищам. Без помощи, боюсь, нам не выбраться из страны. О ком тогда будут читать потомки в учебниках истории? Хотелось бы, чтобы о великих устремлениях борцов с капитализмом.

***

Если честно, то Серафима не знала, что как себя вести с инородцем. Ей хотелось вернуть прежнее душевное равновесие, которое подвергалось весьма неприятному воздействию. Она, как всякое человеческое существо, вкусившее внимание толпы, изголодалась по аплодисментам и крикам ободрения. Актриса испытывала нужду в публике, она готова жить в съёмных квартирах, но совсем не хотела исполнять роль пустой и манерной дамочки. Тогда такая революция ей совсем не нужна, тогда это уже не революция, а бестолковость какая-то, пустая и никчёмная. Приме нравилось эпатировать окружающих образом хрупкой женщины, способной на отчаянный поступок. В обмен за свою решительность Серафима хотела совсем чуть-чуть – всеобщей любви, чтобы ей восхищались. Разве это так много? Разве она этого не заслужила тем, что думает о своих поклонниках, что готова рисковать ради них? А этому непонятному Ленару нужно совсем не то, к чему стремятся обычные мужчины. Он, видите ли, хочет во что бы то ни стало попасть в Париж. Что за глупость такая! Это вульгарно в конце концов!

− Деньги придётся сдать в партийную кассу, − внезапно заявила Фима категоричным тоном, − а половины суммы уже нет. Что я скажу товарищу Савенкову? Он может обвинить в расточительности, в воровстве, наконец! Меня специально внедрили к Морозову для экса. Нам это так просто с рук не сойдёт!

Новость удивила Ленара и не сразу нашёлся, чем ответить на очевидную несправедливость. Благодаря своей инициативе, деньги как раз-таки упустила Серафима, но, как это часто бывает, женщина спешит найти виноватого, напрочь забывая о своих фикусах. Впрочем, не возьмись она меняться, то и вовсе могли остались без средств. В любом случае, говорить сейчас об этом не имело никакого смысла.

− Как у вас всё строго. А дарёному коню?

− У нас смотрят! Профукали, а товарищи ждали значительную сумму. Намечается крупный теракт.

− И где этот ваш Савенков ночует? – уже успокоившись, решил разведать обстановку маэстро.

− В столице, где же ещё.

− Ага, ну это совсем рядом, и мы тут, всех в мясо! – разозлился маэстро, понимая, что ввязывается в очередную авантюру.

− Товарищ Ленар, что-то мне настроение ваше не нравится. Вы сомневаетесь в действенности тотального террора? Откуда такой сарказм?

− Что вы, как раз, напротив, целиком и полностью поддерживаю. Революция требует исключительных средств: «…пока нет насилия над массами, нет иного пути к власти», – писал Ульянов.

− Ульянов этого не говорил.

− И что с того? Подождите, ещё скажет, здесь наши взгляды полностью совпадают. Имперских чиновников надо расстреливать без суда и жалости, чтобы не путались под ногами прогрессивного человечества.

− Всё, идёмте в «Иллюзион» – Фима отставила несвежий бисквит и поднялась.

− Пешком?

− Зачем? От дворца проложена вполне комфортная монорельсовая дорога Романова.

− Императора?

− Что вы себе такое придумали, конечно, инженера из Тбилиси! Двигайтесь. Тут совсем ничего.

Действительно, за Кирасирскими казармами начались металлические фермы, между которых висела алюминиевая кабина в заклёпках, напоминавшая раздутый челнок с пропеллерами на концах. В салоне у квадратных окон стояли обтянутые кожей сиденья. На уровне ног проходила решётка из литой бронзы, от солнца висели шёлковые шторы кремовой расцветки.

− Шикарно! – невольно воскликнул Ленар, погрузившись в мягкое кресло. – И давно здесь такие скорости?

− Совсем отстали на своих болотах. Монорельсы проложены даже на острова.

− Очевидное и невероятное. Жуль Верн должен завидовать местным пейзажам!

− А кто это? Француз?

− Кхмерский писатель. Про будущее писал.

− Кхмерский? Господин Ленар, здесь уже всё придумано. О чём таком можно мечтать? Понятно, что писатель из Индонезии! – шумно вздохнув, Фима вонзила в розетку штепсель от телефона и продиктовала автоответчику: – «Иллюзион», сообщение для Крамера. Нужна встреча. Буду через час. Нора.

− Нора? За что вас так? – удивился маэстро.

− Азеф придумал для конспирации.

− Фимочка, вы с таким милым очарованием снесли мне голову: и огненный ангел, и вестник смерти. Это совсем гремучая смесь – Серафима и Нора!

− Опять льстите?

− Нет, вру, но с удовольствием. – Ленар изобразил предельно честное лицо. Актриса погрозила указательным пальчиком в кружевной митенке.

− Ага, значит, всё же обманываете.

− Рядом с вами любой сделается филигранным лжецом.

− Вот только не надо меня записывать в провокаторы.

− Во всяком случае, вы такая порочно-притягательная, что готов совершать революции одну за другой лишь бы иметь счастье наслаждаться вашим темпераментом.

Заревели пропеллеры и пейзаж за окном превратился в зелёную ленту. После лёгкой музыки из квадратного динамика начальник Московского Сыска сообщил о розыске опасных преступников, виновных в крушении аэроплана «Максим Горький». На что Ленар заметил:

− Серафима, наша популярность растёт, сам Порфирий Кошко включился в погоню. Предлагаю организовать пресс-конференцию.

− А что это такое – пресс-конференция?

− Совсем замечательная вещь. Расскажем правду о наших злоключениях, как всё было. Возбудим мозговую активность у неравнодушной публики.

− А как же Париж с круассанами? – расстроилась Фима.

− Так там всё и сделаем. В Петербурге арестуют раньше, чем приедут нарвалы пера и «Лейки».

− Надо согласовать с товарищами.

− В обязательном порядке. Пора выходить на международный уровень. Да-с, – Ленар заложил руку за отворот кожаной лётной куртки и посмотрел на скачущие вдаль телеграфные столбы, захотелось встать и принять соответствующую позу, но качающийся пол не внушал доверия.

− Товарищ Ленар, от вас веет космическим холодом.

− Сам в изумлении. Есть подозрение, что в меня вселился печальный демон, дух изгнанья. Чувствую в себе огонь томленья и страсти.

− А без пошлого романтизма. Я не Тамара, можем просто переспать. Любовь − это буржуазный пережиток. Готова отдаться без кривляний.

− Здесь тоже будем спрашивать товарищей?

− Не утрируйте, пожалуйста. Обойдёмся без помощников. – Серафима пронзила мозг космического демона томным взглядом, отчего у искусителя образовалось лишнее давление во всём организме.

Маэстро начал проникаться тёплым, почти горячим чувством к своей спутнице. Жизненные ценности у них отличались, даже более того – гуляли в разных ботинках на разных берегах. Однако, маэстро нравилось общество целеустремлённой женщины, способной разрушить до основания мир, который ничего ей плохого не сделал, напротив, позволил состояться, как актрисе. Человек такое существо, что ему всегда хочется испортить себе жизнь для большего впечатления. Вдруг можно шагнуть в тёмную подворотню с огоньками и там совсем никого не будет, ну вот совсем никого. Сейчас именно это чувство беспечности, граничащее с безрассудством, могло объяснить смятение, поселившееся в душе маэстро. Разгадка находилась рядом, но он не мог её прочитать. Не хватало последней подсказки, последнего факта. Требовался крепкий удар по затылку, чтобы взбодрить нейронные цепи. Что-то ему подсказывало, что он принимает участие в чужой игре с завязанными глазами.

Глава 8 Синематограф «Иллюзион»

Намазанный чёрным бриолином злодей с обведёнными тушью глазами занёс кинжал над обманутой жертвой, тапёр, пыхнув папиросой, выбил заключительные аккорды, впечатлительные дамочки упали без чувств. В кинотеатре зажгли свет, возбуждённая иллюзиями публика начала расходится, деликатно вонзая жёсткие пальцы с обкусанными ногтями в спины медлительных соседей.

Ленар, с недоумением оглядев пустые кресла, развёл руками:

– А где наш Питер Пен8?

– Отчего же сразу Питер Пен? – Из ближайших портьер стремительно вышел невысокий господин в модном котелке, из-под которого торчали небольшие крепкие уши. На Ленара уставились близко посаженные глаза настырного романтика, готового к мгновенному суициду в казематах врага.

– Вожак мальцов-сорванцов! Герой эпосов и народных сказок страны Танзания, –маэстро решил пикировать самоуверенного эсера. Господин, подкрутив левый ус, обратился к Серафиме:

– Позвольте узнать, вы где подобрали этого субъекта?

– На дороге под Армавиром, товарищ Савенков.

Оставаясь в котелке, вожак мальцов-сорванцов принялся детально изучать борозды жизни на лице маэстро. Наконец заключил:

– Это многое объясняет.

Ленар с неприязнью относился к типам, готовым обсуждать оппонента в третьем лице. Но если подобные манеры обычно указывали на провинциальность, то в Савенкове наблюдалось пренебрежение к людям вообще. Подобное свойство характерно для личностей, ищущих любой повод, чтобы заявить о себе, чтобы их заметили. Им в детстве, как правило, родители уделяют мало внимания, откупаясь подарками вместо доверительной беседы или жалкой, пусть крайне короткой сказки на ночь. Раненые безразличием, они постоянно испытывают зависть к одноклассникам, ревниво замечая незначительные детали, указывающие на ненавистную заботу о крепком, розовощёком мальчике или чахлом прыщавом холерике, но заботу. Им больно слышать слова ободрения, доносившиеся издалека, сказанные не для них. Обязательное чувство незащищённости, поселившееся в хрупкой душе такого ребёнка, требует потом навсегда запоздалой оплаты, и совсем не важно в какой форме. Главное – возврат долгов, и непременно с процентами!

– Что же?

– По крайней мере, увлечение пьесами для детей.

– С кровавым концом должен заметить! Всё, победили, сразу и навечно. Интеллектом, – отомстил маэстро настырному головастику.

– Зачем вы здесь? – Савенков подошёл вплотную. – Неужели из-за Серафимы? Впрочем, я вас понимаю, – он сделал лёгкий поклон актрисе и закрутил второй ус.

– А если вы мне нужны, вот как гора Килиманджаро9, – Ленар показал на люстру из хрусталя под потолком кинозала, – континенту Африка? – Ему стало интересно насколько развит террорист, сможет ли провести параллель между собой и единственным Эверестом чёрного континента. Вспомнилась статья из «Британники»10 с юношеской фотографией щуплого молодого человека, который учил чужих детей не есть мясо, оттого что дурно убивать животных. Дети искренне верили и прятали за обедом котлеты в салфетки. Начинающий террорист покидал знакомых с чувством нравственного превосходства над диетой бесчеловечных обывателей.

– Могу уверить, что не поклонник талантов Петерса11, – с лёгкостью парировавший укол маэстро Савенков.

«Ого! Да этот мерзавец ещё и образован. Впрочем, о чём это я? О кровавой бойне в Танзании во всех газетах писали», – отметил про себя Ленар и возразил:

– Напрасно, я, например, верю в прогресс человечества. Нельзя до бесконечности пользоваться ночным горшком.

– Лев Толстой этим гордился.