Тот, кто стреляет первым

© Иванов Н., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Не выстрелы пою, а тех, кто шел под пулями.

Не войне поклоняюсь, а тем, кто не прятался от нее.

Тридевятое царство

Грудки были такие маленькие, что хватило двух камушков, чтобы прикрыть их от солнца.

– Везет же некоторым.

Покрывало, раскладываемое рядом, овеяло Алену жарким ветерком. Глаза можно не открывать – Зинка-продавщица из Военторга. А вот уши бы замуровать…

– Мне в детстве говорили, что я копия отца. Радовалась – худенькая буду. А сейчас в зеркало гляну: «Здравствуй, мама!» Кто-то весь торт съест – и ничего, я же только гляну на него, а по бокам уже по 5 килограммов нависло. Ничего, что я рядышком?

Господи, неужели не наговорилась в своем Ванькином торге? И только бы не начинала о своем разводе…

– Я тут подумала, почему у меня не сложилась семейная жизнь: кольцо свадебное я ведь сама себе купила! Пожалела мужа, чтоб не вкалывал по ночам. А он и не стал напрягаться. После свадьбы тем более… – Военторг, конечно, желудок армии, но при чем здесь нервы подруг, прилегших позагорать в послеобеденный отдых? – Глянь-ка, что тут можно сделать?

Что еще?

– Женихи все ноги оттоптали, – попробовала оправдаться за плохо подогнанные берцы Зина, отдирая лейкопластырь со сбитых пяток. – А на что они мне? – Несмотря на возглас, тема была ей приятна: – Это девки любят красивых, а мы – уже порядочных, – то ли превознесла себя, оправдав отсутствие женихов, то ли опустила напарницу.

– Зайдешь ко мне – смажу, – вернула камешки на место приподнявшаяся было Алена. На войне нет разницы в днях недели, но вот напомнила, что понедельник – день по-прежнему тяжелый.

– Он у меня как прогноз погоды был: все всегда не вовремя.

Похоже, она сама всегда была в семейной жизни не вовремя. Так что лейкопластырь на рот клеить надо, а не на пятки…

– Я ж еще не успела согрешить, только в мыслях, а уже – расплата. Сам небось направо и налево… Уходишь?

Убегает. Лучше к больным и раненым, чем в чужие семейные дрязги:

– Надо прическу какую-никакую сделать.

Масксеть, укрывшая пляжную полянку, рассеивала не только солнце, но и возможные мужские взгляды. Да и принявший под опеку женский лагерь командир морской пехоты из Балтийска старший лейтенант Мережко не только расположил свои палатки по периметру женской обители, но и наставил вдоль колючки сигнальных мин-ловушек. Сам не ам и другому не дам…

Подоспело известие, что старлей одинаково хорошо играет и на гитаре, и на снайперской винтовке. По крайней мере, один из командировочных майоров, вздумавший «нежданчиком» проверить караульную службу пехотинцев, научился плясать лезгинку именно под пулями, впивавшимися под его подошвы. После этого стало окончательно ясно, что даже в госпиталь, располагавшийся средь женских палаток, можно попасть лишь двумя путями: раненым с поля боя или с температурой в сопровождении ротного санинструктора. Лагерь окрестили «Тридевятым царством», намекая и на контингент «Особо Охраняемого Объекта», и на географическую принадлежность морпехов из Калининградской области, по автомобильным номерам отнесенной к 39 региону. А высшей похвалой Мережко стало то, что со временем название женского лагеря перешло сначала на весь военный городок, а затем даже в радиопереговоры между «духами».

– Какая операция? – послышался среди палаток голос начмеда, и Алена торопливо застегнулась до последней пуговички на халате. – Пусть гороскоп глянет – все созвездия раком стоят. Операция ему… Если зимой умирать неудобно, то весной – жалко. Так и передай хирургу. Мухой.

Меж палаток не мухой, конечно, но запущенным по воде «блинчиком» – плюх-плюх-плюх – пропрыгал дежурный по медбату: видать, берцы и впрямь в последней партии завезли слишком жесткие, если хромает каждый второй. Алена упорхнула вслед за попрыгунчиком, а Зина, отложив бутерброд с любимым паштетом и огурчиком сверху, со шпротинкой для усиления вкуса, схватила оставшиеся бесхозными камешки. Примерила на свою вольготно расплывшуюся грудь. Размера не хватило укрыть даже коричневый ореол, и продавщица, словно Алена была виновата в ее дородности, связала уход медсестры со своей прошлой жизнью:

– Прически у нее нет… Подойди к мужу, назови козлом, и он тебе такой начес соорудит!

За прическу Алены она могла бы не беспокоиться: мужа у той не имелось, а что заглядывается на нее капитан-вертолетчик, так об этом разве что плакаты на строевом плацу не сообщали. Однако следовало быть честным: свое личное отношение к летуну она не выказывала, так что надеялся на благосклонность местной дюймовочки и командир разведроты, про чью симпатию к Алене не прошелестела ни одна травинка. Тайну морпеха мог бы распознать Зигмунд Фрейд, расшифровав рвение старлея по охране «Тридевятого царства», да только в армии в начале девяностых были ликвидированы даже обыкновенные военные психологи: мало ли что нашепчут человеку с ружьем, к чему призовут и кого любить заставят! Боялась армию новая власть, а Чечня позволяла держать наиболее толковых офицеров подальше от Москвы.

– Маликова! – раздалось средь палаток, и Алена застыла, зажмурившись от досады: не успела прошмыгнуть мимо начмеда. И хотя погон не носила, повиновалась общему порядку и повернулась к начальнику по-военному.

Подполковник сидел на ящике из-под артиллерийских снарядов, служившим лавочкой у перевязочной палатки. Махнул рукой: подойди, я набегался. Право подзывать женщин давали не два просвета на погонах, а красные нашивки за ранения, да еще обе в ноги.

– Ты мне дисциплину здесь не расхолаживай, – отчитал первым делом, но было непонятно, имел он в виду вертолетчика или извивы белого тела сквозь масксеть. – Думаешь, одна тут? У них, – кивнул за колючую проволоку, намекая на мужчин, – душа, конечно, радеет о работе, но ноги просятся в санчасть. И нет бы по нужде, а то ведь из-за таких красивых, как ты.

И вновь никакой конкретики. Просто виновата. На всякий случай! Ноздри раздуваются, как голенища, на избитом оспинами лице сжатые в линеечку полные губы. А ведь фамилия у него самая добрая из всех возможных медицинских – Сердцев. Подполковник Сердцев. Только вот ни к обличью, ни к характеру, видят Бог и Гиппократ, она не подходит. Да и не держатся пришлепки на старом асфальте: говорят, менял он ее. Тоже с почти медицинской, кстати – Могильщиков. В начале службы, дурачась, даже вывешивал ее в самой яркой и крупной табличке на дверях кабинета: милости прошу на прием. Улыбался, глядя, как напрягаются пациенты. Однако после первой Чечни фамилия стала столь реально зловещей, что в отпуске переписал удостоверение личности. К сожалению, потока раненых и «двухсотых» это не остановило…

– Что дома? – совершенно неожиданно, как если бы вместо лекции о международном положении на сцене запел оперный певец, поинтересовался начальник.

– Мамка ждет, – пропела свою арию Алена.

– Мамка, – пробурчал подполковник, помассировав щиколотку. Видать, полоснуло ногу именно там. – Женихи должны ждать. Возьми на складе сорок ИП, отнеси Мережко. И под роспись!

– Сорок? – переспросила Алена. Начмед никогда не ошибается, но и выдавать столько дополнительных индивидуальных пакетов… Морпехи идут на задание? И какое оно должно быть, если майор прогнозирует столько ранений?

Сердцев так зыркнул, что Алена, как только что дежурный, понеслась к складу едва ли не над тротуарной крошкой.

– Сорок, – повторил начмед для себя. Именно сорок, потому что слишком хорошо знал район будущего десанта. Верхняя красная нашивка – оттуда.

Из палатки вышел, блестя бинтом на культе, священник. Улыбнулся счастливо солнцу. Еще бы – жив остался, хотя руку не уберег: отрубили в плену, чтобы не крестился и не молился. – Присаживайся, батюшка. Через недельку-полторы начнем заниматься протезом.

Священник, по возрасту не старше капитана, а потому никакой для подполковника не отец Иоанн, неуверенно перекрестился культяшкой, сам пока не зная, можно ли осенять себя левой рукой. На всякий случай подбодрил себя короткой молитовкой – словно маковым зернышком сдобу приправил. Божье слово – оно всегда слева направо читается, ему хоть обе руки утрать, а правда останется посредине. В сердце.

– Там Мережко на боевые готовится. Можно было бы среди бойцов походить, – скорее предположил подобную возможность, чем попросил Сердцев. Тем более что кивнул на культю – в те края собирается, где оставил руку.

Замполитов, как и психологов, в армии тоже сократили аккурат под чеченскую кампанию, посчитав заботу о душе и настрое солдата на войне советским анахронизмом. Или опять-таки, не веря в замполитов, непонятно на что способных подбить подчиненных. Лучше уж оставить командиров их один на один с боевым приказом, оружием, боеприпасами, сухпайком, медициной, связью, артиллерией, авиацией. Вот тут уж им точно будет не до политики. И все бы ничего, только вот солдатики – они вчера еще в школе учились, мамку слушались, они еще в разговор по душам верят. Тем более перед боем. А разговора нет, потому что командир с оружием, боеприпасами, жратвой, взаимодействием с авиацией и артиллерией…

Солдат развлекал белобрысый вертолетчик, рассевшийся на вытащенном из палатки стульчике. Автомат рядом с ним и малюсенькая щепотка подвявших горных цветочков в руках говорили о его недавнем возвращении с задания. Кому предназначался букетик, гадать тоже не приходилось, и даже если капитан ущипнул цветочки с горной гряды на лету, высунувшись из кабины, это лишь еще больше указывало на адресата, ради которого можно делать пируэты в небе.

– Она сейчас будет, за второй партией ИП побежала, – дали капитану целеуказание морпехи. – Товарищ капитан, а…

Ни получить вопрос, ни тем более ответить на него вертолетчик не успел: к палатке торопливо шел Мережко. Развязавшиеся шнурки хлестали по ногам плетьми, но он, всегда щеголь, на этот раз не замечал небрежности в экипировке. Его бесил приказ с непонятным исходом и спешка, с которой требовалось оседлать одну из горушек, простреливаемую со всех сторон. А тут еще посторонние по лагерю, как гуси в проходном дворе…

– Дежурный!

Сержант едва не вынес на своих плечах палатку, как плащ-накидку, и памятником замер перед командиром.

– Почему посторонние на территории лагеря?

– Да это же капитан с «вертушки», на которой неделю назад…

– Я говорил, что любого заходящего на нашу территорию, вне зависимости от регалий, пугать так, чтобы потом воробей мимо них пролетал – а они боялись? Сдать повязку!

В армии нет у человека аксельбанта – нет при нем и адъютанта. Сержант, стянув с рукава красную полоску, из повелителя времени и душ солдатских превратился в неотесанную глыбу, случайно оказавшуюся на пути командира.

Голос Мережко не понижал, и прорезиненная ткань палаток превратилась в сплошное солдатское ухо. Городок затих, и только вертолетчик, оставшийся в одиночестве, продолжал покачиваться на ножках стула. Солнце слепило глаза, и он прикрыл веки, что давало возможность не смотреть на разбушевавшегося по поводу порядка в городке морпеха. Если кто не знает: когда Бог раздавал на земле дисциплину, летчики были в воздухе.

– Товарищ капитан, попрошу вас…

Капитан приоткрыл один глаз. В мареве изламывалась фигура солдатика, первым попавшегося под руку Мережко и произведенного в дежурные. Идет изгнание из рая. Значит, табачок окончательно врозь. Но ничего, Устав – он на всех один, и тут еще надо посмотреть, кто знает его лучше.

– Товарищ солдат, вас что, командиры не научили обращаться к старшим по званию?

Голос тоже не понизил. Не дело, конечно, двум офицерам при подчиненных выяснять, сколько стоят две копейки, но раз пошла такая пьянка…

– Вспомните Устав Внутренней службы и обратитесь строго по нему.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться?

– Не разрешаю!

Все! Устав соблюден, ответ дебильный, из которого нет выхода, потому как его разработчики не могли даже предположить подобное. Но да, он, капитан Руслан Летников, просто не разрешает младшему по званию обращаться к себе. Извини, конечно, парень, но… Не я войну начал. И имею право вновь прикрыть глаза.

Послышались шаги Мережко – тяжелые и стремительные одновременно, наверняка выбивавшие искры из каменной крошки. Будет сшибать стул с разгона? Главное, не открывать глаза. При грозе это лучшее детское средство спасения. Вот рядом. И – мимо! Конечно мимо, что он сделает. Хлест полога в палатке. Тявкнула, словно собачонка, задетая ногой гитара. Вот и вся музыкальная комедия, и стоило ли начинать? Зато можно теперь уходить. Самому, а не под конвоем.

Капитан собрал на колене окончательно поникшие цветочки, потянулся за автоматом, дежурившим у ножки стула. Тот, предатель, юркнул от страха перед морпехом за спину хозяина, и Руслан встал. Где ты, подлый трус? Выползай.

Автомата не было! Ни под стулом, ни в собственной тени Летникова, ни около палатки. Куда положил-поставил?

– Дежурный, общее построение, – словно выходя теперь уже на арену цирка, распахнул полог палатки Мережко. С автоматом на плече. Ясно, что со своим. Остановился рядом с Летниковым, но словно пустой стене сообщил: – Извините, у меня построение. Прошу покинуть расположение.

– Не задержусь. Сейчас автомат отыщем…

– Оружие свое надо беречь. Солдат без оружия как… ясно что в проруби.

Не уничижительное сравнение, а усмешка в уголках губ не понравилась вертолетчику. А что, если… Нет-нет, не может быть! Но и мимо стула проходил только он, Мережко. Он подхватил автомат? Бредни! Ведь это оружие, а не бутерброд для Халявы.

– Он стоял у меня здесь, – указал Летников даже не на стул, а на саму тропинку, по которой проходил морпех.

– Ничем не могу помочь! – О, как насмешливо вновь тронулись уголки губ. И впрямь коверный в центре цирковой арены. Уважаемая публика. Впервые на арене. Алле-оп! – Становись!

– Но автомат… Я не уйду без оружия!

Над городком пролетела на форсаже «Сушка», затмив все переговоры.

– Ничем не могу помочь! – не потратился на лишние слова старший лейтенант, едва стих небесный гром.

Летников снова осмотрелся вокруг. Да не может такого быть, чтобы оружие пропало. Что за игры?

Вытерев пот со лба, поежился от озноба. Взгляд раз за разом притягивался к приоткрытому пологу палатки, единственно оставшейся не осмотренной. Бликуют, смеясь прямо в глаза, пластиковые бутылки с водой, висящие по ее углам на случай тушения искр из «буржуек». Пожар уже есть, уже надо гасить тревогу, Мережко. Не солдаты же позволили себе так шутить!

Из-за палаток выпорхнула Алена с охапкой перевязочных пакетов. Уперлась в солдатский строй перед собой, хотела увернуться – укололась об Руслана. Верхний пакет выскользнул из рук, девушка попыталась поймать его, да только кто ж без подготовки сможет жонглировать двумя десятками тугих медицинских скруток?

Сержант, не успевший отвыкнуть от роли дежурного, дернулся из строя на помощь, но команда от Мережко не продублировалась, и наклонившаяся камуфляжная гора восстановилась, замерла на прежнем месте. Не успел подбежать в своей рясе и показавшийся батюшка, хотя какой жонглер из однорукого? Ретивее всех оказался вертолетчик, но и ему досталось лишь собирать рассыпавшуюся медицину под взглядами пехотинцев. И только Мережко остался безучастным к происходящему. Не только приказ командующего группировкой был тому причиной. Еще вчера медсестра шептала ему: «Засушу все твои поцелуи. Закатаю на зиму в банку, а когда тебя не окажется рядом, буду доставать по одному». А сегодня ей уже интересен спустившийся с небес летун? Выгадывает лучшую партию?

Летников донес пакеты до своего стульчика, выложил на сиденье. Чтобы не ставить Алену в неудобное положение под солдатскими взглядами, кивнул ей и баюкавшему, словно ребенка, спеленатую культю священнику и направился к выходу. Не понимая, что произошло за время ее отсутствия, Алена беспомощно огляделась. Увидев упавшие на землю цветочки, подняла их, положила на ладонь, поскольку держаться на увядших ножках они уже не могли. И хотя требовалась подпись Мережко за полученные ИП, решила не встревать в мужские разборки. Петляя средь натянутых растяжек от палаток, заторопилась обратно в медбат.

А вот Летников вернулся достаточно быстро, Мережко только-только успел поставить роте боевую задачу.

Вместе с вертолетчиком к грибку часового подошел и незнакомый майор с аккуратной бородкой в сопровождении двух капитанов. Часовой, помятуя о гневе ротного, попытался преградить им дорогу, но майор с улыбкой показал удостоверение, да еще на всякий случай двинул вперед плечо с большой звездочкой. Как ни страшен был командир для часового, но от него в худшем случае ему светил наряд вне очереди, а тут шла прямая угроза уйти под трибунал.

– Старший лейтенант Мережко? – поинтересовался для порядка старший группы у вышедшего навстречу офицера. – Майор Павлов, особый отдел. Женщина… – позвал идущую через городок Зину. Та приосанилась грудью – первым и самым видимым, что всегда у той имелось под рукой. – Женщина, побудете понятой. Вы тоже! – узрел выглядывающую издалека, никуда не ушедшую Алену. Дождался ее. И для окончательного авторитета будущего процессуального действа едва ли не с хлебом-солью распростал обе руки перед священником: – Отец Иоанн, я вас тоже попрошу поприсутствовать. Пройдемте все в палатку.

Несмотря на то что края тента, как подол у юбки, были у нее закатаны, а внутренность продувал ветерок, внутри было липко и душно. Летников первым делом оглядел помещение, отыскивая автомат. Смотреть-то особо негде: кровать, тумбочка, стол, шкафчик. Майор с непроходящей ехидной улыбочкой, выработанной всесильностью должности, дождался, когда палатку покинут прибиравшиеся в ней пехотинцы, и только после этого протянул старшему лейтенанту листок. Чтобы не терять времени на чтение бумаги, пояснил и ему, и замершим от любопытства женщинам:

– В особый отдел группировки от капитана Летникова поступило заявление, что вы воруете оружие. Не исключено, что для возможной продажи боевикам.

Пока Мережко хватал ртом воздух, майор дал волю сопровождающим его капитанам:

– Приступить к обыску.

Старший лейтенант еще с первого раза не успел набрать воздуха, как он потребовался снова. А капитану хватило двух-трех движений, чтобы обнаружить автомат под откинутым матрацем.

– Номер вашего автомата? – принимая находку от подчиненных, посмотрел майор на вертолетчика.

– ЛМ 13 84.

– Под матрацем на койке, принадлежащей старшему лейтенанту Мережко, – начал наговаривать протокол обыска особист, – обнаружен автомат под номером ЛМ – «Люба, Маша», номер 13 84, исчезнувший у капитана Летникова. Арестовать!

На запястьях старлея в ту же секунду щелкнули всегда готовые к подобной работе наручники. Не менее громко щелкнула челюсть Зины. Но здесь все понятно, про них ей даже мать говорила: «С такими челюстями похудеешь! Ешь как три козы сразу». Алена, ощущая слабость в ногах, ухватилась за центральный стояк палатки.

Вертолетчик потянулся за оружием, желая убедиться в точности цифр на ствольной коробке, но майор желанию не потрафил, оставил вещественное доказательство себе. Зато Летников перехватил умоляющий взгляд Алены. Она не то что просила спасти главного охранника «Тридевятого царства», в ее взгляде прочиталось недоумение: разве так можно? Ты так можешь?

Может. Вот так:

– Товарищ майор, я вспомнил. Извините. Но это я положил туда автомат. Мы пили чай, я и засунул, чтоб не облить кипятком. Старший лейтенант – гитару, а я – автомат.

Теперь в палатке вообще никто ничего не понимал. К старлею возвращалась незапятнанная карьера, к Летникову – оружие, к Алене – уважение. Зина, ставшая невольным и прямым свидетелем разыгравшейся прямо перед ее глазами драмы, предвкушала счастье – быть первой среди новостей «Тридевятого царства». Отец Иоанн, освобожденный от свидетельских показаний, невольно перекрестил своего избавителя-летчика. Все еще по привычке культей. И только майор, выставленный идиотом, пристально впивался взглядом в вертолетчика, пощипывая трехдневную, слегка тронутую седым инеем бородку: парень, это ты заварил кашу, и крайним лично я оставаться не намерен.

– Я забираю свое заявление, товарищ майор, потому что оказался неправ.

– Вы не просто неправы, товарищ капитан. Вы в боевой обстановке оклеветали командира подразделения. Вы понимаете, чем Вам это грозит?

Летников пока не понимал, но ради теплеющего взгляда Алены он готов был на многое. Да и не лег грех на душу, батюшка свидетель. Хотя морпех – полный кретин, которого стоило проучить…

– Вы точно…

– Точно, – практически эхом повторил вертолетчик майора. И, как и он, посмотрел на понятых – для возможного протокола. – Я сам оставил автомат здесь. И забыл. Напряжение. После полета…

Майор кивнул подчиненным, те с неохотой сняли наручники с морпеха. А благодарность от начальства за бдительность была так близка…

Напряжения в палатке добавили ворвавшиеся командиры еще более высокого ранга – низенький, квадратненький вертолетчик полковник Громак и сам начальник гарнизона полковник Играев. Каждый из них подался к своему подчиненному, но возгласы получились практически одинаковые и одновременно:

– Наигрались? Орелики, ланцепупы, фунтуклеи! Делать больше нечего? Развели тут… – оглядели женщин, дав понять, что причина конфликта ясна, как песня чукчи, – …царство!

Поняв, что их миссия свидетелей закончена, Зина и Алена с поклонами попятились от греха подальше. В палатке загрохотало, едва они добежали до грибка часового. Солдатик тоже с перепугу отдал им честь, собачонка Халява, пристроившаяся рядом в скособоченной от навеса тени, собственной шкурой почувствовала, что лучше не гавкать, но и не провожать.

– Что это они? – спросила Зина, понимая, что все же пропустила какое-то главное звено.

– Все мужики – козлы, – подыграла продавщице Алена, вспомнив ее определение мужскому полу. Разыгравшаяся из-за нее схватка ее совершенно не устраивала, не грела и не придавала авторитета, а если начнутся разборки, то в любом противостоянии любая копейка – союзник рубля. И Зину лучше держать в подругах.

– Козлы, – с сожалением согласилась буфетчица. – Да только бы все вернулись.

– Откуда? Что все-таки намечается?

– Говорили утром в очереди про Аргунское ущелье.

Среди всевозможных «прелестей» Аргунского ущелья Чечни, где основной помехой для войск являлась труднодоступность местности, оно славилось и добычей гравия.

Работа считалась достаточно легкой, приспособленной для лентяев: с вершины горы к подножию спускалась полутораметровая металлическая труба со штырями внутри. Требовалось лишь подносить и бросать в жерло трубы камни, которые под собственной тяжестью летели вниз, самостоятельно дробясь в мельчайшую щебенку о штыри. И все бы ничего, если бы гравий не добывали русские пленные и рабы, пробивавшие в горах дорогу в приласкавшую боевиков Грузию. Время от времени «борцы за веру» бросали в трубу вместе с камнями провинившихся или ослабевших пленников – в назидание остальным. Имелось в такой публичной казни и прикладное значение: на ней закаляли сердца и психику «воины Аллаха» из школы смертников, расположенной на соседнем горном плато.

Войска дважды пытались войти в этот район, но если на равнине для успешного наступления создается четырехкратный перевес над врагом, то в горах это соотношение увеличивается в разы. И нет разницы, какой век на дворе – XIX или XXI. Великая Отечественная лишь подтвердила данную стратегию. Так что 1 к 10 – и к гадалке ходить не надо, а тем более заканчивать академию Генштаба.

К чему-то подобному, судя по всему, готовилась и рота Мережко. Десятки будущих погибших еще подкрашивали белилами камешки вдоль дорожек, доедали штык-ножами перловку из нанизанных на шомпола, подогретых на костерке банок. Исходя из этих деталей, выход намечался ближе к ночи, хотя влезать в ущелье в темноте… Значит, соотношение становится 1 к 15 как минимум. И тут хоть десантную, хоть морскую тельняшку на груди рви, а… а маленькая собачка – она всегда в глазах щенок, наступающий всегда на мушке обороняющегося. Стариков бы деревенских генералам послушаться: если пить, то на своей меже…

– Так куда, что? – вернувшись перед ужином за подписью, тронула за руку командира роты Алена.

– Каменоломни в Аргунском, – не стал делать секрета из общеизвестного старший лейтенант, выбривая ямочку на подбородке.

Электробритва от недостаточности тока уже нагрелась, уже можно было мазаться кремом, но Мережко не изменял себе: за ворота лагеря офицеру Военно-Морского флота позволительно выходить лишь гладко выбритым и отутюженным. Даже если вместо свидания с дамой в ресторане его ждали в ущелье головорезы Хаттаба.