Санаторий

3

Сунув мобильный в карман, Адель Бург заталкивает пылесос в триста первый номер.

Хотя он не называется триста первым. Для этого «Вершина» слишком… самокритична.

Владельцы отказались почти от всех альпийских клише: никакого искусственного меха в духе швейцарских шале, никакого «традиционного» меню. Даже от номеров на дверях избавились!

Вместо этого номер, как и остальные, назван в честь пика горной гряды, на которую выходят окна.

«Белла Тола».

Адель как раз смотрит на гору через широкое окно. Зазубренная вершина пронзает небо. Запоминающийся вид. Одно из ее последних восхождений, прежде чем Адель забеременела Габриэлем. В августе 2015 года.

Она помнит все: солнце, безоблачное небо. Солнцезащитные очки в яркой оправе. Как врезалось в бедра альпинистское снаряжение. Прохладный серый камень под пальцами. И высоко над головой – загорелые ноги Эстель, согнутые в немыслимой позиции.

Ее сын Габриэль, теперь уже трехлетний, родился в следующем июне в результате краткого романа со Стефаном, однокурсником и любителем гор, на выходных в Шамони. Тогда все и закончилось – альпинизм, туризм, учеба в школе бизнеса, веселые попойки с друзьями.

Адель безмерно любит сына, но иногда пытается вспомнить, кем была прежде. Мир ее прошлого ныне разобран на детали и собран заново, став чем-то совершенно иным.

Ответственность. Тревоги. Последние напоминания об оплате, копящиеся в стопке на столе. Нынешняя работа, ежедневная рутина: сменить простыни, протереть поверхности, засосать пылесосом мусор чужой жизни.

Адель тяжело вздыхает и нагибается, чтобы воткнуть пылесос в розетку. Выпрямившись, она оглядывается. Много времени это не займет, решает она, оценивая ущерб.

Адель нравится эта часть работы, когда она рассчитывает необходимое время и усилия. Это искусство – часть процесса, необходимая, чтобы занять мозг.

Взгляд скользит по минималистичной обстановке: кровать, низкие кресла, абстрактные завитки картины на стене слева, шерстяной плед приглушенных тонов.

Не так уж плохо.

Эти люди были аккуратны. И осторожны. Кровать едва смята, уложенные в ногах пледы нетронуты.

Единственный бросающийся в глаза беспорядок – полупустые чашки на ночных столиках и черная куртка на кресле в углу. Адель изучает вышитую эмблему на рукаве. Moncler. Стоит не меньше трех тысяч франков.

Адель всегда считала, что подобная небрежность – вот так забыть куртку на кресле – приходит с богатством. И с комнатами так же. Большинство постояльцев как будто и не замечают утонченных деталей, которые создают роскошный интерьер: безупречную мебель, мрамор в ванных комнатах, стеганые ковры ручной работы.

Ей всегда приходится иметь дело с результатом чьей-то беспечности – пятнами на простынях, прилипшей к ковру едой. Адель вспоминает сморщенный и скользкий презерватив, который выудила из унитаза на прошлой неделе.

Мысль об этом царапает и саднит. Адель отбрасывает ее и сует в уши наушники. Во время работы она всегда слушает музыку и синхронизирует задачу с ритмом.

Ее любимый стиль – олдскульный рок, хеви-метал. Guns N’Roses, Slash, Metallica.

Она уже готова включить музыку, но останавливается, замечая перемену за окном – небо потемнело, стало однородного и грозного свинцово-серого цвета, что обычно предшествует сильному снегопаду. Снег уже идет, собираясь в сугробики на вывеске отеля и на припаркованных перед ним машинах.

В грудь впиваются крохотные иголки беспокойства. Если снегопад усилится, будет трудно добраться домой. В другой вечер это не имело бы значения – в детском саду гибкое расписание, – но сегодня Габриэля на неделю забирает отец.

Адель нужно быть дома, чтобы попрощаться, хотя слова прощания всегда застревают в горле под бесстрастным взглядом Стефана, который уже держит за руку Габриэля.

Каждый раз, когда Габриэль уезжает, ее охватывает темный, иррациональный страх, что он может не вернуться или не захочет возвращаться, что он выберет Стефана.

Адель видит свой страх в отражении на стекле. Ее темные волосы забраны на затылке в высокий хвост, открывая узкое лицо и прищуренные в тревоге миндалевидные глаза. Она отворачивается. Смотреть на себя такую, с мрачными, искаженными чертами, – все равно что заглядывать в самые темные уголки души.

Она снова смотрит на телефон и уже готова нажать на плей, как вдруг уголком глаза замечает что-то на балконе.

Что-то блестит в снегу.

Адель заинтригована и открывает дверь.

В комнату врывается ледяной воздух и крохотные снежинки метели. Адель выходит на балкон и подбирает находку.

Браслет.

Покрутив его в ладони, она видит, что он медный, похож на те, которые носят от артрита. Внутри выгравированы крохотные цифры.

Наверное, браслет принадлежит кому-то из постояльцев. Адель решает положить его на ночной столик, чтобы они увидели его, когда войдут.

Адель возвращается в комнату и закрывает за собой дверь. Кладет браслет на ближайший ночной столик и снова бросает взгляд на метель, вихри которой кружатся на балконе.

Если она опоздает, Стефан может ее и не дождаться. А если она вернется в пустоту молчаливой квартиры, это будет грызть ее, пока Габриэль не вернется домой.

4

– Элин, ты собираешься выходить из…

Последнее слово Уилла заглушает хлопающий на ветру флаг.

С неба валят здоровенные хлопья снега, падая на лицо. У Элин сосет под ложечкой. Несмотря на присутствие Уилла и стоящий прямо перед ней отель, она остро ощущает свое одиночество в этой глуши. Дорога из города заняла больше полутора часов. С каждым движением минутной стрелки серпантин уводил их все выше в горы, и Элин не могла избавиться от нарастающего беспокойства.

Поездка заняла больше времени из-за снегопада, но Элин все равно остро осознает тот факт, что они далеки от цивилизации. Помимо отеля, она видит только массивный лес, снег и темную громаду вздымающихся гор.

– Элин? Ты идешь?

Уилл уже идет к отелю, тащит чемоданы по снегу.

Она кивает и крепко стискивает ремешок сумки. Стоя здесь, перед отелем, она ощущает странные колебания воздуха, не имеющие отношения к снегопаду.

Элин озирается. Дорога и парковка пусты.

Никого.

Все пассажиры фуникулера уже зашли внутрь.

Все дело в отеле, решает она, поглощая взглядом массивное белое здание. И чем дольше она смотрит, тем сильнее ощущает напряжение.

Какую-то аномалию.

Она не замечала этого в присланном Айзеком буклете. Но те фотографии делали с большого расстояния, догадывается она, чтобы подчеркнуть впечатляющий фоновый пейзаж: заснеженные пики и лес из белых, заиндевевших елей.

Фотографии не подчеркивали, насколько сурово выглядит здание. А сомневаться в его прошлом не приходится. В самой архитектуре есть что-то брутальное и больничное, дух закрытого учреждения живет в строгих линиях, резких прямоугольных плоскостях и фасадах, в модернистских плоских крышах. И повсюду стекло – вызывающие головокружение стеклянные стены, позволяющие смотреть сквозь них.

И все-таки есть какой-то диссонанс с этим больничным видом, думает Элин, заходя в дверь, незаметные на фотографии в буклете детали: резные балюстрады и балконы, прекрасная длинная веранда на первом этаже.

Это и есть та аномалия, напряжение, которое она ощутила. Это наслоение… ужасает. Больничное учреждение, раскалывающее изящество.

И наверное, это сделано намеренно, понимает она. Здание спроектировали таким образом, пытаясь скрыть, что когда-то сюда приезжали не ради забавы.

Здесь люди сражались с болезнью, здесь они умирали.

И теперь ей становится понятно, почему брат решил отпраздновать помолвку именно здесь.

Это место, как и Айзек, показывает миру только фасад.

И прячет все, что на самом деле скрывается за ним.

5

– Тьфу ты! – бормочет Адель, дергая ключ в замке.

Почему он не поворачивается? Вот всегда так, когда спешишь…

Дверь раздевалки распахивается, и врывается холод.

Адель вздрагивает и роняет ключи.

– Все хорошо?

Она с облегчением расслабляется, узнав голос: это Мэт, белобрысый швед, один из многих сотрудников-иностранцев. Он работает в баре. Слишком самоуверен. Светло-зеленые глаза первым делом тебя раздевают, а потом смотрят сквозь тебя.

– Все прекрасно. – Адель поднимает связку ключей. – Просто тороплюсь, только и всего. Эту неделю Габриэль проводит с отцом. Стефан должен увезти его сегодня вечером. Хочу успеть домой, чтобы попрощаться.

Она наконец-то открывает шкафчик и вытаскивает сумку и пальто.

– Только что объявили, что фуникулер прекратил работать. – Мэт вставляет ключ в свой шкафчик. – И до утра не запустят.

Адель смотрит в окно. Там бушует метель, завывает ветер, стуча в стену отеля.

– А автобусы?

– Еще ходят, но наверняка там толкучка.

Он прав. Прикусив губу, Адель смотрит на часы. Она должна быть в долине через час. И если поторопится, может успеть.

Попрощавшись, Адель выходит через боковую дверь. На улице останавливается, поеживаясь, оглушенная силой ветра. Он швыряет ледяную дробь ей в лицо и в глаза. Щеки уже горят от холода.

Адель натягивает шарф на нос и идет по тропе, ведущей к главному входу.

С каждым шагом ноги утопают в снегу. Холод проникает сквозь тонкие кожаные сапоги. Вот ведь идиотка! Надо было надевать нормальные зимние сапоги. А теперь ноги промокнут, не пройдет и пары минут.

Она идет дальше, стараясь избегать самых больших снежных наносов. Но останавливается, когда в кармане вибрирует телефон. Адель вытаскивает его и видит сообщение от Стефана: «Вышел с работы. До встречи».

С работы.

Это слово вызывает знакомое отвращение. Адель ненавидит себя за это.

Она знает, что не стоит размышлять о том, как все могло бы быть – продвижение по карьерной лестнице, неплохая зарплата, путешествия, – но не может выкинуть эти мысли из головы.

Как бы она ни пыталась найти причины и оправдания, совершенно очевидно, что на жертвы пришлось пойти ей, а не Стефану. Он-то не попрощался со всеми своими планами и колледжем, когда родился Габриэль. Он получил диплом с отличием и тут же нашел работу в мультинациональной компании в Веве, занимающейся маркетингом. Стефана ценят, дела у него идут отлично. А заработок еще лучше.

Его подружка работает в той же компании и получает столь же впечатляющую зарплату, насколько может судить Адель. Лиза – неписаная красавица, но работа ее очевидно дорогого косметолога и врожденная уверенность говорят сами за себя.

Адель могла бы справиться с мелочной и глупой завистью, но ее тревожит возможное влияние всего этого на Габриэля. Адель знает, что вскоре Габриэль начнет замечать разницу в том, кем работают родители.

В глубине души она боится, что он станет ее презирать, решит, что она и то, что она может дать ему, второсортно по сравнению с тем, чем может обеспечить Стефан.

Адель знает, что глупо думать об этом, забегая вперед, ведь пока все, что любит Габриэль, не связано с деньгами. Обнимашки и книжки на ночь. Горячий шоколад со взбитыми сливками. Совместные игры в песочнице. Катание на санках.

Она мысленно улыбается, вспоминая поездку на прошлой неделе. Как они втиснулись на санки вдвоем и набрали такую скорость, что потеряли управление и врезались в забор у подножия холма. Габриэль оказался верхом на ней, истерично хохоча.

Воспоминания тут же отбрасывают тревоги в далекое будущее. «Соберись, – говорит она себе, делая шаг в сторону, чтобы обойти упавшую ветку. – Хватит думать о плохом».

И тут она чувствует что-то на своей лодыжке. Какую-то тяжесть.

Она за что-то зацепилась? За очередную ветку?

Опустив взгляд, она цепенеет. Лодыжку держит рука в перчатке. И резко дергает ногу Адель назад. Адель падает ничком в мягкий, воздушный снег.

Крохотные снежинки забиваются в рот и глаза.

6

Свисающая с потолка белая люстра напоминает Элин веревку висельника.

Провода такие длинные, что тянутся на несколько метров, провисают в середине и тянутся дальше. Сама люстра не более чем кошмарное сплетение проводов в замысловатой петле. Несомненно, чудовищно дорогая, с художественным посланием, которое Элин не в состоянии постичь, но, как бы то ни было, странно видеть такую люстру в лобби отеля.

Нечто настолько зловещее в месте, которое обязано излучать гостеприимство.

Остальное не лучше – кожаные кресла, расставленные вокруг узкого деревянного стола, и большой кусок серого камня в качестве стойки администратора. Даже картина над камином какая-то мрачная: на полотне сердито темнеют завитки серой и черной краски.

– И как тебе? – Элин толкает Уилла в бок. – Мечта архитектора?

Она уже представляет, что он скажет позже: дизайн, который раздвигает границы, эмоциональный, всеобъемлющий.

Элин воспринимает подобные слова, не вдаваясь в их смысл, для нее они создают своего рода поэзию. Когда Уилл говорит об архитектуре, восхищается кирпичом и штукатуркой, он открывает так много своих мыслей и чувств.

– Обожаю такое. Подобные здания оказали огромное влияние на архитектуру двадцатого века. Стиль, который люди ассоциируют с модернизмом, впервые появился именно в санаториях, – Уилл замолкает, заметив выражение ее лица. – Тебе здесь не нравится, да?

– Даже не знаю. Как по мне, выглядит слишком холодно. Прямо как в больнице. Такое огромное пространство, и почти пустое. Всего несколько кресел да столов.

– Так и задумано. – Элин слышит легкое напряжение в его словах – он раздражен тем, что она не поняла. – Белые стены, дерево, натуральные материалы. Реверанс первоначальному дизайну санатория.

– Чтобы выглядело стерильно?

Элин кажется странным, что кто-то мог намеренно спроектировать совершенно лишенное тепла и комфорта помещение.

– Так делали в целях гигиены, но также считалось, что белизна привносит «внутреннюю чистоту», – Уилл показывает пальцами кавычки. – В то время архитекторы экспериментировали, хотели понять, как дизайн влияет на людей. Здание вроде этого само по себе использовалось как медицинский инструмент, каждая деталь создавалась, чтобы помочь пациентам выздороветь.

– А что насчет всего этого стекла? Не уверена, что оно бы мне помогло.

Элин смотрит через огромное окно на яростную метель, проносящиеся мимо снежные вихри. Почти ничего не отделяет ее от внешнего мира. Несмотря на исходящее от камина тепло, она ежится.

Уилл следует за ее взглядом.

– Считалось, что естественный свет и вид на пейзаж тоже исцеляют.

– Может быть.

Элин смотрит ему за спину, и взгляд останавливается на маленьком стеклянном ящике, свисающем с потолка на тонкой металлической проволоке.

Подойдя ближе, Элин видит внутри серебристый флакон. Ниже надпись на французском и английском:

Crachior. Spitton. Плевательница. Широко использовалась пациентами, чтобы уменьшить распространение инфекции.

Элин поворачивается к Уиллу.

– Скажешь, это не странно? Вот так повесить эту штуковину здесь в качестве художественной инсталляции?

– Да все здание – одна большая инсталляция. – Уилл касается ее руки, и его тон смягчается. – Дело же не в этом, да? Ты просто нервничаешь, верно? Из-за того, что снова его увидишь.

Элин кивает и прижимается к нему, вдыхая знакомый, успокаивающий аромат его одеколона – базилик и тимьян с легким дымком.

– Прошло почти четыре года, Уилл. Все меняется, правда? Я понятия не имею, какой он.

– Понимаю. – Уилл крепко ее обнимает. – Но не терзайся этими мыслями. Ты приехала сюда и начнешь все сначала. Не только с Айзеком, но и с делом Хейлера. Пришло время подвести черту.

Уиллу легко так говорить, думает Элин. Он архитектор, каждый день начинает с чистого листа. Всегда создает что-то новое.

Именно это потрясло ее в их первую встречу. Каким… свежим он выглядел. Непресыщенным. Элин вряд ли когда-либо встречала такого человека – оптимистичного, воспринимающего жизнь с восторгом. Радующегося каждой мелочи.

В тот день, когда они познакомились, она вышла на пробежку. Закончила смену, которую провела главным образом за столом, разбираясь с бумагами, и решила пробежаться по берегу, от своей квартиры в Торуне до Бриксхема. Легкая пробежка в десять километров туда и обратно.

Остановившись на набережной у пляжа, чтобы сделать растяжку, она заметила у стены Уилла. Вокруг него в соленом безветрии висели клубы дыма.

Он готовил барбекю – рыбу, перцы и курицу, пахнущую кумином и кориандром.

Элин тут же почувствовала его взгляд. И буквально через минуту он обратился к ней с какой-то шуткой. Какой-то банальностью. «Похоже, мне полегче, чем вам». Элин засмеялась, и они разговорились.

Ее тут же потянуло к Уиллу. В его внешности было что-то необычное, что одновременно пугало и будоражило.

Неряшливые светло-русые волосы, строгие очки в черной оправе, синяя рубашка с геометрическим узором и коротким рукавом, застегнутая до самой шеи.

Не ее тип.

Но все встало на свои места, когда Уилл рассказал, что он архитектор. С горящим взглядом он поведал подробности – он занимается дизайном, в особенности зданиями смешанного назначения, обновляет набережные.

Он показал новый комплекс ресторанов и квартир вдоль набережной – не здание, а сверкающий белый круизный лайнер, вставший на якорь. Элин знала, что это творение завоевало награды, была торжественная церемония открытия. Уилл рассказал, что любит арахисовое масло и музеи, серфинг и кока-колу. Элин тут же поразило, с какой легкостью он все это говорит. Никакой обычной неловкости между незнакомцами.

Как поняла Элин, это потому, что он в ладу с самим собой. С ним ей не приходилось гадать – он был как открытая книга, и Элин тоже ему открылась, чего не делала уже давным-давно.

Они обменялись телефонами, и Уилл позвонил в тот же вечер, а потом и на следующий день. Никаких страхов. Никаких игр. Он задавал вопросы, сложные вопросы о полиции и опыте Элин.

Вскоре у Элин возникло чувство, что он видит ее не такой, какой она видит себя. Эффект был головокружительным: Элин захотелось стать именно такой, какой ее видел Уилл.

С ним она открыла много нового. Ходила в галереи, музеи, подпольные винные бары у пристани Эксетера. Они говорили об искусстве, музыке, идеях. Покупали толстые книги с красивыми обложками и действительно их читали. Выбирались на выходные куда-нибудь в глушь.

Она не привыкла к такому. До этого момента ее жизнь была откровенно бескультурной: телевизор субботними вечерами, дешевые журналы. Жаркое. Паб.

Но ей следовало знать, что это долго не продлится, что в конце концов настоящая Элин выйдет наружу. Одиночка. Интроверт. Та, которой проще убежать, чем протянуть руку.

И в какой-то мере ее злило, насколько новый образ держался на соплях, все те несколько месяцев, пока у них получалось. Если бы Элин знала, что все висит на волоске, настолько близко к краху, то держалась бы за Уилла крепче.

Всего за несколько недель все изменилось и разом закрутилось в водовороте. Матери перестали помогать лекарства. У Элин появился новый босс и сложное дело.

Не выдержав давления, она, как обычно, закрылась, отказалась рассказывать о своих чувствах. И тут же ощутила едва заметную перемену в их отношениях. Теперь Уиллу не хватало ее общества, и он не понимал, в чем дело.

И тут же перестали работать границы, которые Элин установила в их отношениях, а он поначалу с радостью принял – ее личное пространство, независимость и нежелание присоединяться к нему иногда по вечерам.

Элин чувствовала, что Уилл исподволь ее проверяет, как ребенок теребит шатающийся зуб: то работа допоздна, то отпуск с друзьями. Больше ночей в разных квартирах. Чувствовала, что он недополучает то, что привык от нее получать, и ищет этому замену. Обязательства. Уверенность. Уилл хотел, чтобы их жизнь стала общей.

Нарыв вскрылся полгода назад. В их любимом тайском ресторанчике Уилл спросил, не хочет ли она съехаться, найти квартиру для них двоих.

Учитывая, что они встречались уже больше двух лет, звучало вполне разумно. Но Элин нашла какие-то отговорки, хотя и знала, что его терпение не безгранично. Ей нужно принять решение. Время на исходе.

– Элин…

Она поворачивается и охает.

Айзек.

Он здесь.

7

Адель в страхе пытается встать на колени.

Хватка на лодыжках ослабевает. Адель слышит сопение и лихорадочный шепот, но никаких извинений, которые показали бы, что все это лишь случайность.

Нет. Кто-то затаился во мраке. Поджидал ее.

В голове роятся вопросы, но Адель отбрасывает их. Нужно вырваться. Убежать.

Адель с усилием встает и бросается бежать. Она не смеет оглянуться. Взгляд прочесывает чернильную тьму вокруг.

Думай, Адель, думай.

Возвращаться в отель не вариант. У двери придется выуживать карточку-ключ, это слишком долго. Ее догонят.

В лес.

Если она доберется до леса, до темного полога деревьев, то сможет оторваться. Адель бежит со всех ног вверх по пологому склону и слышит за спиной топот и дыхание.

У нее преимущество – она знает дорогу, гуляла здесь летом. Тропа лениво петляет по лесу, через бегущие вниз по склону ручьи, несущие в долину талые воды ледника.

От главной тропы ответвляются боковые. Летом они служат велодорожками.

Стараясь оторваться от преследователя, она сворачивает на одну из них.

Адель бежит по тропе, в крови бурлит адреналин, сапоги утопают в снегу. Через несколько минут в груди уже колет, дыхание становится быстрым и судорожным, но преследователь отстал. Она его больше не слышит.

Через двадцать метров она следует плану – сворачивает влево, огибая скопление елей, и ныряет в тень. Пот щекочет спину под пальто. Адель боится даже дышать.

А если он заметит следы на снегу, которые выведут прямо на нее? Адель может лишь надеяться, что их скроет снегопад, сугробы у камней и поваленных ветвей отвлекут внимание.

И в конце концов Адель слышит, как преследователь пробегает мимо, слышит топот чьих-то ног по снегу. Она разворачивается и мчится обратно по тропе, теперь по ответвлению справа. Оглядывается, пытаясь понять, где преследователь, но видит только деревья и снег. Лес слишком густой.

Раздвигая ветви руками, Адель осторожно пробирается между деревьями. Ей холодно. И тут она замечает какое-то движение слева. И смотрит в ту сторону.

На нее накатывает волна облегчения – это всего лишь прыгающий по сугробу сурок. Он отряхивает шерсть от белых хлопьев, замирает, глядит на Адель и бросается в лес.

Но она замечает еще одно движение. Еще один звук.

На этот раз приглушенный кашель.

Проклятье! Ее обнаружили.

Мозг работает в лихорадочном темпе.

Хижина… которую отель использует как сарай. Она прямо внизу, параллельно дорожке. Если пройти еще несколько метров, там можно спрятаться. Хижина может быть заперта, но вдруг…

И снова раздается чье-то дыхание.

Спокойствие, твердит себе Адель. Ты уже близко.