Цветы и птицы

Но тут Анна вспомнила – да ей же позвонили, ей! Какой-то мужчина с глухим голосом. Это он сказал ей, что ее муж умер. Да, скоропостижно скончался от инфаркта. Она все вспомнила! Как надо прощаться, господи? Подойти ближе, поцеловать его? Взять за руку? Нет, просто погладить. Голову, плечи, руки. Попрощаться. Сказать ему что-нибудь напоследок. Только что? И почему здесь, на стульях для родственников, рядом с ней, эта блондинка с детьми? А, и это вспомнила! Это его любовница и его дети. Смуглый, серьезный мальчик и беленькая капризная девочка. Это его дети, Игоря, ее законного мужа. И это – его женщина! Эта молодая и очень стройная женщина – его женщина, родившая ему двоих детей. Аня не смогла, не родила. Побоялась. А она не испугалась, эта блондинка. Молодец. Поэтому она здесь – на полузаконных основаниях. Или – законных? Потому что она – мать его детей. Выходит, она здесь на законном основании, а не Анна. Кто же тогда Анна? Оставленная и обманутая жена. Одинокая и бесплодная дура. Но попрощаться надо. Так положено. Только зачем? Что сказать ему сейчас? Что прощает его? А будет ли это правдой? А если нет, тогда зачем? Зачем врать здесь, у гроба? Шепнуть, что не прощает? Тоже – зачем? Сказать, что отпускает его? Она давно его отпустила. Или нет? Надо попрощаться с ним, и все. Пусть уходит с богом.

«Все на меня смотрят, – поняла Анна. – Чего они ждут? Скандала? Его не будет. Я же не брошусь к этой блондинке и не вцеплюсь ей в волосы. Я не доставлю им такого удовольствия. А они же все знали! Знали, что есть она. Есть эти дети. А мальчик похож на Березкина. Очень похож, такой смуглый мальчик. Ну да бог с ними.

Сейчас уйду. Попрошу Каринку и Сашеньку отвезти меня домой. Они не откажут же, правда? Зачем мне здесь оставаться? Пусть остается она, его женщина. Жена? Да, наверное, она и есть его жена – у них же дети. А я уходящая натура. Призрак. Мираж. Воспоминание из далекого прошлого. Я никто. Ни жена, ни мать, ни любовница. Ни художница. Я никто. Ну вот и все. Прощай, Игорь. Я сейчас уйду. Прощай».

Она легко и коротко дотронулась до плеча мужа и посмотрела на Карину:

– Ну что? Пойдем?

Та растерянно кивнула, обернулась на сына и отступила на шаг.

– Да-да, Анечка! Сейчас, сейчас! Давай выйдем на улицу, а? просто подышим. А уж потом… – Она замолчала, виновато глядя на подругу.

– Потом? – переспросила Анна. – А что потом, Кар? Кладбище, поминки? Нет, всего этого не будет, Кара, ни кладбища, ни уж тем более поминок! Я туда не пойду, разве не ясно?

Каринка кивнула.

– Я попрощалась, – твердо продолжала Аня. – Я попрощалась с ним, все. А дальше – она. Она и ее дети. Их дети. Я там, кажется, лишняя. Ей так будет легче. Да и мне тоже, правильно? Зачем мучить друг друга? Мы и так намучились, обе.

Каринка растерянно бормотала:

– Ты права, Анечка! Это немного… фарс, что ли? Я понимаю – две вдовы, да… Но положено же проводить! На кладбище, а, Ань? Как не проводить? И поминки – тоже положено. И тебе будет легче, поверь! Мы же решили с тобой – пережить этот день. Вот и…

Анна решительно перебила ее:

– Кара, я же сказала! Я ухожу. Ты как угодно. А помянем мы его дома. И на кладбище я с ним попрощаюсь потом. Наедине.

Чуть пошатываясь, Анна пошла к лестнице, ведущей вниз, на выход. Каринка семенила следом. У выхода она оглянулась – блондинка с детьми стояли у гроба. Вернее, стояли дети. А блондинка почти лежала на ее муже и громко рыдала.

Две недели после похорон Аня не выходила из дома. Лежала на диване и ничего не делала. Ничего. Не читала, не включала телевизор, не слушала любимое радио «Джаз и блюз». Просто лежала, прикрыв глаза, и вспоминала совместную жизнь с Березкиным. Ее мужем. Впрочем, если по-честному, была ли у них эта так называемая совместная жизнь? Не было ее, надо найти силы и признаться себе в этом. Хотя бы себе. И вообще – был ли Игорь Березкин Аниным мужем? Тоже нет. Их вместе уже не существовало давно, сто лет как. Тогда вопрос – а зачем? Зачем вообще все это было нужно? Например, ему? Лет десять-двенадцать назад у него родился сын. Потом дочка. Столько лет он жил с другой женщиной, молодой и красивой, матерью его детей. Почему он не уходил от опостылевшей жены? Загадка. Жалел Анну? Вряд ли. Березкин был не из тех, кто кого-то жалеет. Нет, все понятно – с Анной ему было удобно. Но не в одних удобствах ведь дело! Так не бывает. Бояться ему было нечего – работу бы он не потерял, осуждения бы не вызвал. Тогда почему?

Это мучило Анну больше всего. А она, эта блондинка? Почему она не настояла на том, чтобы он ушел? Она имела полное право – двое детей. Кажется, она приезжая? Тогда тем более – ей надо было устраивать жизнь, она отвечала за детей, у них должен быть отец, квартира, наконец. Или он купил им квартиру? Вполне возможно – Игорь Березкин зарабатывал хорошо, даже очень хорошо.

Ладно, оставим блондинку. Есть ее, Анина, собственная жизнь, потерпевшая крах, полный крах. Она одна, и у нее ничего нет – ни детей, ни работы, ни мужа. Только пустота. Она прокручивала свою жизнь с Игорем год за годом, припоминая давно забытые подробности.

Молодость. Ну хотя бы тогда они любили друг друга? Она – да, разумеется. А он? Кажется, да… Любил. Если не убедить себя в этом, тогда вообще край. Тогда получается, что все зря, все напрасно. Вся ее жизнь, вся их бедность, тяготы быта в отцовской мастерской. Но ведь тогда Анна точно была счастлива! Оглушительно счастлива, она это помнит.

Потом профессиональный взлет Игоря – яркий, внезапный, почти неожиданный. И она снова счастлива – у него получилось! Вот именно тогда она закрыла тему со своей работой – да, именно тогда, когда решила стать просто женой, поддержкой, пристанью, плечом, костылем.

Ее жертву Игорь принял спокойно, как само собой разумеющееся. Двум талантам ужиться трудно, невозможно. Он предложил выбор, и Анна выбрала – спокойно, без слез и истерик. Так, значит так. Пожалуйста! Буду верно служить. А что тут плохого?

Игорь ни разу не спросил, как она. Он вообще никогда ни о чем не спрашивал – разговоров по душам у них не было. Жили как чужие люди, как соседи, выходит, так.

Она сразу и навсегда решила на него не обижаться, а гордиться им. Вот смешно: ни разу – ни разу, за исключением того, последнего, срыва, – она не высказала мужу свои обиды или претензии. Золотая жена, а? Нет, конечно, бывает, обижалась, а как же. Когда он не брал ее в командировки, например, когда уезжал в отпуск один. Да конечно же, не один – это она, дура, слепо верила в эти примитивные сказочки. А все вокруг, наверное, смеялись над ней. Идиотка, господи… Какая же она идиотка!

Игорь вел себя так, что «делать вид было глупо» – все было так очевидно! Всем, только не ей. Потому что ей не хотелось это видеть. Знать. Признавать. Ей было удобно жить в своем коконе, в своем теплом болоте, в своей уютной и мягкой люльке.

Она выбрала комфорт. Комфорт, а не жизнь. Карина права.

Ей всегда, всегда было трудно, почти невозможно сделать выбор. Даже в ерунде, в пустяках – Каринка смеялась над ней, «продуктом советской эпохи»:

– Капитализм не для тебя. Ты теряешься в магазине, в любом отделе, где есть выбор – колбаса, туфли, платье, духи. Тебе хорошо было тогда, в Союзе, когда не надо было ничего выбирать – бери что дают и будь счастлива.

Анна и вправду никогда не могла выбрать – туфли, сумочку, цвет кофты, сорт ветчины или сыра. Всегда терялась, раздумывала, сомневалась, прикидывала, сравнивала. А что говорить про другое? Она никогда не могла решиться сразу – ни на что: выбор института, поездка в отпуск, билеты в театр.

И вот теперь она тряпка, безвольная старая кукла со спутанными волосами и сломанными руками, с испуганными глазами и глупейшим выражением лица. Всеми забытая и выброшенная на помойку.

Анна бродила по квартире, которую так когда-то любила, в которую вложила все сердце и душу. Огромная квартира, сто десять метров. Гулко раздавались шаги. Зачем она ей? Зачем ей все это, если нет ничего?

Она плакала, громко сморкалась, вставала то под горячий душ, почти под кипяток, потом под ледяной, обжигающий, от которого начинало болеть сердце. Без конца пила чай, грызла старые сушки, и мак сыпался на ее несвежую майку и на дорогой персидский ковер.

Она не причесывалась, не мазала лицо кремом – ей было на все наплевать.

Каринка улетела черт-те куда, на Аляску, в Палмеру, на какую-то серьезную конференцию по проблемам гигантских овощных культур. Анна помнила, что подруга рассказывала ей про капусту весом в сто килограммов. Дело там, кажется, в солнце.

Конечно, подруга часто звонила! Но время не совпадало, и Анино равнодушие и нежелание разговаривать Карина принимала за сонное состояние.

Саша с невестой улетели на Бали – путевки были оплачены сто лет назад, и вообще, девушка бы не поняла, если бы он отказался ехать: ради маминой подруги? Ха-ха. Он тоже звонил, слава богу, редко – ему не до нее, и хорошо, все правильно.

Каринка появилась, как всегда, внезапно. Ввалилась в квартиру поздно вечером, в полдвенадцатого и без звонка:

– Ку-ку! Я туточки! Что, не ждали?

Анна не ждала ее, правда. Страшно смутилась своего непотребного вида. Но умница подруга сделала вид, что не заметила, что все в порядке вещей – подумаешь, грязная майка!

И рано утром, когда Анна еще спала, уже вовсю гудел пылесос и раздавался роскошный запах трав и кореньев – одновременно Каринка что-то готовила.

– Многорукий Шива! – объявила она, увидев на пороге кухни заспанную и растерянную Анну. – К вам явился многорукий Шива или Гай Юлий Цезарь. Он, кажется, тоже мог сто пятьдесят дел провернуть разом. – Карина устало опустилась на стул.

Она заставила Анну привести себя в порядок, поесть и даже вытащила на улицу.

– Хватит умирать, Анька! Смысла в этом, поверь, никакого… – вздохнула она – ничего не вернешь, надо жить.

– Зачем? – коротко спросила Аня.

Каринка пожала плечами:

– Чтобы жить, Аня. Все просто. От жизни добровольно не отказываются. Если в полном здравии, конечно, – быстро и испуганно добавила она, – это же не наш случай, правильно?

Теперь пожала плечами Анна:

– Наверное.

На улице было хорошо. Падал мелкий, мягкий снег, покрывая деревья, козырьки и крыши, воротники и шапки. От снега было светло.

– Какие светлые сумерки! – удивилась Аня. – Хорошо!

Каринка кивнула:

– Жизнь.

Вечером Аня тихо спросила:

– Ты знала?

– Про нее? – уточнила подруга. – Нет, откуда? Узнала только перед похоронами, когда хлопотали. Ты… не можешь его простить?

– Не его. Себя. За что его прощать? Все правильно, логично и закономерно. Я, скажу тебе, почти не удивилась. Надо же быть такой дурой! Ничего не хотела видеть, ничего. Наверное, надо мной смеялись. Он – в первую очередь. И она заодно. Но он был гений, Карка! В своем деле – гений.

– Сволочь он был в первую очередь! – отрубила Каринка. – Распорядился твоей жизнью и уничтожил тебя.

Анна покачала головой.

– Нет, он ни при чем. Это я распорядилась. Сама.

Замолчали. Первой неуверенно начала Каринка:

– Ну, знаешь… Еще далеко до конца. Не все, конечно, впереди – что уж тут говорить! Но кое-что есть.

– И что ты по поводу нее думаешь? – осторожно спросила Аня. – И что знаешь?

– Что знаю? – переспросила Каринка. – Приезжая. Тридцать пять лет. Зовут Светлана. Живут на съемной квартире в Кузьминках. Мальчик в четвертом классе, девочка с няней. В сад нельзя, она аллергик. Ну вот и все. Что я могу про нее знать?

– Аллергик, – задумчиво повторила Анна. – Как Березкин.

Каринка от волнения кашлянула и испуганно посмотрела на Аню и быстро, словно решившись, сказала:

– Она хотела с тобой поговорить, эта…

– О чем? – искренне удивилась Анна и усмехнулась: – О чем нам с ней говорить?

– Я не знаю. Могу предположить. – Она замолчала. – Знаешь, я ведь тоже… была в таком положении. Я никогда не была женой, только любовницей. Не мне ее судить, понимаешь? Но я могу предположить, что она хотела тебе сказать! Я бы на ее месте тоже хотела. Прости. Но я ее отговорила. Не разрешила ей. Она – спасибо – послушалась. Подруга моя – ты. И я думала о тебе.

– Спасибо, – ответила Анна.

Каринка уехала – все понятно, мальчишки. Вечером позвонила:

– Ну как ты, Анечка?

– Да нормально! – бодро откликнулась Анна и неожиданно попросила: – Кара! Дай мне ее телефон! И не спорь, слышишь?

Каринка молчала, не понимая, что думать и что отвечать. Наконец, громко сглотнув, хрипло сказала:

– Ты уверена? Может, подумаешь?

Анна улыбнулась:

– Подумала уже, время-то было. Ты же знаешь – я всегда думаю и никогда не принимаю решения сразу – забыла?

Каринка вздохнула:

– Ага, как же. Помню.

– И кстати, у тебя нет юриста или нотариуса? Своего, в смысле?

– Юриста? – переспросила Каринка. – А зачем, прости за глупый вопрос.

– А, ерунда! – бодро ответила Аня. – Разобраться с квартирой – так, пустяковый вопрос.

– С квартирой? – осторожно переспросила Каринка. – Прости, что уточняю – с какой? С родительской, в смысле?

– Нет, с этой. С нашей… ну, с Березкиным.

– А что с ней, с квартирой? Что-то не так? – еще осторожнее поинтересовалась Карина.

– Да все так, не волнуйся! Просто хотела ее переписать на Светлану. И на ее детей, соответственно.

– На какую Светлану? – тупо повторила Каринка. – В смысле – на ту? На Светлану? – тупо повторила она.

– Карка, ты тормозишь! – рассмеялась Анна. – Или ты не расслышала? Да, на нее. И на ее детей. На их с Игорем детей, Кара! А что тебя так удивило? Я же собиралась обратно домой? Ты забыла? Мы и ремонт сделали, а? И снова будем рядом, напротив. Эй, Кара, проснись! – Она рассмеялась.

– Аня, – наконец проговорила Каринка, – ты не в себе. Может, нам нужен не юрист, а доктор? Ты совсем спятила, Аня. Я сейчас приеду, слышишь? И не вздумай уйти из дома! – с угрозой добавила она.

– Да куда я уйду, господи? – устало ответила Анна. – Некуда мне уходить. И врач мне не нужен. Поверь, со мной все в порядке. Я вполне в себе. Просто я так решила! И что тут странного, а? Они же имеют право. Просто он умер и ничего не успел.

Каринка молчала.

А Анна воодушевленно продолжила:

– Ну так вот! Все нормально и даже отлично. Мы с тобой будем рядом, как раньше. И тебе не надо будет мотаться ко мне по всякому поводу, когда тебе покажется, что надо приехать. А вечером будем гулять! В парке, а? Уток кормить. Их ведь еще не извели? Ты говорила, они все еще есть!

Каринка по-прежнему молчала.

– Слушай, Кар! – тихим и усталым голосом продолжила Анна. – Я так решила. И мне стало легко, понимаешь? Ну сама посуди – зачем мне такая квартира? Я же говорила, мне надо отсюда уйти. Иначе ничего не изменится. И вообще эти сто с лишним метров – кошмарная кубатура для одинокой женщины. Я как в лесу. Только «ау» кричать некому – не отзовутся. Я тут уже нажилась одна. И мне было плохо. А для троих – самое то! И не волнуйся, я уже давно попрощалась с этой квартирой. Еще при его жизни, помнишь?

– Я тебя поняла, – с усилием ответила Карина. – Будет тебе юрист. Есть на примете. – И она положила трубку.

Анна ходила по квартире и прикидывала, что еще надо забрать с собой в новую жизнь. Теперь многое надо было собрать – это ее жизнь, ее жизнь с мужем. Новым жильцам ничего оттуда, из той жизни, не нужно. Но сколько вещей, господи! И как их все разместить в родительской квартире? Кое-что можно свезти к Айвазянам на дачу. Например, большие картины, тяжелые и длинные гардины. Покрывало на огромную королевскую кровать. Семейную кровать. Которая никогда не была семейной, а если и была, то очень-очень давно.

Теперь, когда она все решила и почти собралась, пришло время позвонить Светлане.

Анна пыталась говорить беззаботным голосом, но голос срывался. Светлана слушала молча, не перебивая. А когда Анна закончила, осторожно спросила:

– А вы не передумаете? – И тут же смутилась: – Ой, простите! Я что-то не то говорю! Просто я ошарашена, если честно.

В общем, кое-как договорились на следующий день встретиться на Маяковке, у нотариуса, «чтобы закончить с пустяковым вопросом», – закончила свою речь Анна.

Каринка позвонила ранним утром следующего дня и начала сразу с места в карьер:

– Послушай ты, не побоюсь этого слова, идиотка! Я не могу просто так смотреть на все это! На твою несусветную дурость, идиотизм и шизофрению. Ты еще не одумалась, кстати?

– Кара! – взмолилась Аня. – Оставь меня! Очень прошу! Я уже все решила. И обратной дороги нет, понимаешь? Я уже позвонила этой женщине… – Она осеклась. – Этой… Светлане.

– Дай и черт с ней, с этой Светланой! – завопила Каринка. – Кто она тебе, кто? Сестра или подруга? Она тебе – любовница твоего мужа! Которого, между прочим, она не увела у тебя по чистой случайности, просто не успела, чуть-чуть времени не хва- тило.

– При чем тут она? – вздохнула Аня. – Если кто и виноват, то мы сами, Березкин и я. А скорее всего – я одна.

– И давно ты у нас святая? – желчно осведомилась подруга.

– Да какая я святая, брось! Я же все равно собиралась уходить от него. И даже почти ушла из этой квартиры. А там дети, Кар! И они уж точно ни в чем не виноваты. Да и зачем мне все это? Мне одной? Я сто раз говорила тебе – дело совсем не в моей, как ты говоришь, святости! Я это делаю в первую очередь для себя. Только так я могу изменить свою жизнь. Хотя бы попробовать. Вдруг получится, а? – Анна нервно хихикнула. – Да и потом, Кара, я устала быть несчастливой. Очень устала. Да и зачем мне эти дурацкие метры?

– Зачем? – заорала Каринка. – А чтобы продать! Или сдавать! На что ты, кстати, собираешься жить? На пенсию? Так она у тебя через два года! Березкина больше нет, и денег тебе никто не даст. А может, у тебя накопления? Или ты свято веришь в то, что тебе зачтется? Потом, когда-нибудь? Нет, дорогая! Забудь! Единственное, что ты получишь на «сладкое», – это всеобщий радостный смех. Ты рассмешишь людей, Аня! Доставишь им удовольствие. Я подозревала, что ты с приветом! Но уж никак не думала, что ты блаженная! Знаешь, а может, тебе не в родительскую квартиру вернуться? Давай прямиком в монастырь!

– Да нет у меня ничего, никаких накоплений, – резко оборвала подругу Анна. – Так, ерунда. Ты же знаешь, он давал только на жизнь, все. Правда, давал прилично, можно, конечно, было откладывать, копить. Но я как-то тогда об этом не думала.

– А вообще ты о чем-то думала? Для того чтобы думать, милая, нужна голова, а у тебя – прости – ее нет!

– Кара, закончили! Ну пожалуйста! Как ты думаешь, мне легко будет жить, если я буду знать, что его дети без крыши над головой. Ты же сама говорила, как трудно с детьми без мужа.

– Брось! – устало ответила Каринка. – Жить будешь неспокойно? Какое тебе до них дело? Чужие люди. Знаешь, я могла бы ее понять, посочувствовать – сама такая же, все правильно ты говоришь. Только почему я должна думать о ней, об этой молодой и здоровой бабе? Я подумаю о тебе, о своей подруге! Не очень молодой и не самой здоровой. Умоляю, Анька, не делай этого! Христом богом прошу! Потом пожалеешь! Тридцать миллионов на дороге не валяются! И вообще – разве ты не заслужила спокойную старость? Всю жизнь служила ему, как… – тут она запнулась.

– О чем ты, Карка? О чем я пожалею? – рассмеялась Аня. – Об этой квартире? А больше не о чем мне пожалеть?

Каринка молчала.

– Вот именно! – вздохнула Аня. – А ты говоришь. И вообще, это же мое дело, верно?

– А-а-а! – с сарказмом протянула Каринка. – Значит, твое? Ну-ну. Валяй, раз только твое. А мы тут так, сбоку припека. Я поняла, Ань. Извини.

Анна попыталась объясниться, но в трубке зазвучали гудки. Конечно, она обидела Каринку. Сколько подруга возилась с ней, сколько мучилась. Сидела возле нее сутками. Кормила, поила, привозила врачей. А Анна? «Мое дело». Сволочь она, конечно, после этого.

Анна бы и дальше плакала и каялась, но времени не было – через два часа у нее встреча на Маяковке с нотариусом и со Светланой. Надо было спешить.

Через две недели она переехала.

Анна ходила по своей новой-старой квартире и вспоминала родителей, детство, детский сад и школу, подходила к окну и смотрела на двор, где прошли их с Каринкой детство и юность. Вот лавочка под дощатым навесом, окрашенная прежде в ярко-зеленый цвет – она вспомнила, как они с Каркой плюхнулись на нее, а краска еще не подсохла. Конечно, испортили платья. Аню страшно ругали родители. Ох, ну и досталось же ей тогда за «порчу имущества»! А Каринку совсем не ругали – бабушка Нина вздохнула, повертела испорченное платье, да и выбросила – подумаешь! Здесь, в этом дворе, они, совсем маленькие, лепили куличики в круглой песочнице. Позже закапывали «секретики» и играли в классики и резиночку. Еще позже кокетничали с дворовыми мальчишками и даже целовались в подъезде.

Аня поставила чайник.

– Я вернулась! – вслух сказала она. – Я вернулась домой.

Она выпила горячего чаю и легла на диван, укрывшись пледом. Оглядела свою новую спаленку, бывшую детскую – всего-то восемь метров! – и подумала: «Как мне уютно. Я ведь всегда боялась больших помещений, пространства. Как это называется? Боялась толпы – это, кажется, демофобия. Мне всегда становилось нервно и тревожно в больших магазинах и выставочных залах. Психопатка, я не спорю. Я всегда и всего стеснялась, боялась выделиться из толпы, быть замеченной. Боялась ярко одеваться, привлекать к себе внимание. Мне нравилось зарываться в своей норе и прятаться, да».

Она закрыла глаза и вспомнила встречу со Светланой. Та стояла перед дверью нотариальной конторы, смущенная и перепуганная. Увидев Анну, она вздрогнула и побледнела. Анна любезно кивнула и попыталась улыбнуться, чтобы подбодрить. В тот день Светлана не показалась ей такой уж молодой – она увидела и ее морщинки, и усталые глаза, и бледную кожу. И никакая она не демоническая красавица – обычная женщина, обычная. Ничего примечательного – таких сотни. И ей, кажется, стало полегче.

По счастью, вся процедура заняла час от силы. Анна еле стояла на ногах, держась из последних сил. Наконец они вышли из конторы, и надо было прощаться.

– Спасибо вам, – тихо сказала Светлана хриплым от волнения голосом. – Большое спасибо!

– Пожалуйста, – просто ответила Анна. – Будьте там счастливы.

Она первая развернулась и пошла к метро, чувствуя, как дрожат руки. Она успокаивала себя, приговаривая: «Ну вот, всё, всё! Все закончилось, и слава богу. Закончилась та жизнь. И началась другая». Почему-то она обернулась. Светлана стояла на том же месте и смотрела ей вслед. Анна смутилась, кивнула, махнула ей рукой и быстро, не дожидаясь ответа, вошла в метро.

Каринка обиделась и пропала. Анна позвонила ей на следующий день, и ее сын, Кирюшка, сказал, что мама улетела в командировку.

– Надолго? – спросила Аня.

Он задумался:

– Ой, я забыл, теть Ань! Сейчас спрошу у Николы!

Никола тоже помнил приблизительно – кажется, мама должна вернуться через неделю или дней через десять. Точно и он не помнил.

– Спасибо, – ответила Анна, – я ей позвоню. И кстати, мальчишки, если что-то надо – я здесь, рядом. В подъезде напротив.

Новая жизнь не начиналась. Все было по-старому. Анна сидела дома, рассматривала альбомы с семейными фотографиями, вспоминала родителей и Березкина и много плакала. Хандра не проходила. Спасали старые книжки, собранные родителями, – те, что она читала в юности. Она с удовольствием перечитывала Чехова и Тургенева, Гончарова и Пруста, Золя и Мопассана. Иногда смотрела старое кино по телевизору. Наступил март, и по утрам по окнам и подоконнику мелко стучала капель.

Каринка простила ее – конечно, простила. Но забегала нечасто – дела. Сашенька собирался жениться – прибавилось хлопот и тревог.

Как-то вечером, в субботу, сидели у Анны и пили белое вино. Молчали. Анна видела, как Каринка устала, да она и не скрывала:

– Да, Ань, устала. Командировки, кафедра, научная работа. Как хочется отдохнуть где-нибудь на теплом море, под пальмами! Лежать и не двигаться – красота! Просто смотреть на море и молчать. День, два, неделю. И чтобы – никого!

– Даже меня? – усмехнулась Аня.

– Даже тебя, прости! – улыбнулась Карина. А после спросила: – Ты все-таки простила своего Березкина?

Анна улыбнулась:

– Ты только подумай, как мне повезло. Я же ничего не знала при его жизни ни про эту женщину, ни про их детей. А как бы я страдала, ты представляешь? Как мучилась! Тогда я бы его не простила. А потом он умер, и кого мне теперь прощать?

– Знаешь, – задумчиво сказала Карина, – я тебя всегда считала такой… козой, тетехой. Одним словом, росомахой – уж прости и не обижайся.

Анна перебила ее:

– В смысле того, что я никогда не могла принять решение, да?

– Ну и это тоже, да. Не обиделась?