Девчонки, я приехал!
Боря словно остолбенел. Как?! Опять задание?! Он же ещё ни с одним не справился! А с резаком так позорно провалился!
– У автоматов режима нету, чтоб нержавейку варить, – пробормотал он первое, что пришло в голову.
– Так вот я тебя и прошу прикинуть, как с этим быть, – сказал Сергей Ильич с досадой. Папка выпала у него из-под мышки, Борис поднял. – Ты головой пошурупь немного, Боря! Давай, давай, брат, некогда мне!..
По дороге к главному инженеру Сергей Ильич старался думать не о работе, а о Москве, чтоб немного просветлело в голове.
Но не светлело. Кажется, температура поднимается – знобит так, что аж зубы стучат. Да и московские его дела не решены, и совсем непонятно, как именно их решать, и вряд ли они проще, чем все сегодняшние заводские проблемы. Хорошо бы вырваться хоть денька на два, но где там!.. Кто его отпустит? Да он и сам ни за что не уедет в такое горячее время.
Сергей Ильич усмехнулся, задрал на лбу треух – при мысли о «горячем времени» ему вдруг стало невыносимо жарко.
Как там в песне поётся? «Прежде думай о Родине, а потом о себе», так, кажется?..
Начальник КБ думал не столько о Родине, сколько о ледоколе.
В эту минуту, когда его никто не мог видеть, Сергей Ильич готов был признаться себе, что постройка атомной махины, за которую взялись с таким энтузиазмом, – дело не то что сложное, а почти невыполнимое.
Взять хотя бы подъёмные краны!..
У всех заводских кранов грузоподъёмность шесть тонн, а стальные листы, из которых будут собираться секции, – по семь тонн каждый. И что делать? Устанавливать более мощные краны? На это уйдёт уйма времени, тонны бумаги, семь кругов бюрократического ада нужно преодолеть! Передать обработку крупногабаритных листовых деталей на другой завод? А как же честь адмиралтейцев, которым доверено такое важное дело? А как же трата государственных средств?! Ведь придётся возить металл и шаблоны сначала в одну сторону, а потом обратно на адмиралтейскую верфь! Это же какие деньги!
А страна только-только после войны отстроилась…
На каждом шагу – загвоздка. Никто в мире никогда не строил подобного корабля, и спросить не у кого, и поучиться негде. Приходится на ходу придумывать, за всё отвечать, брать на себя ответственность не только за своих ребят из КБ, но и за производство, а это ох как непросто…
Сергей Ильич вошёл к главному инженеру, когда уже все собрались и что-то бурно обсуждали – в кабинете пластами висел папиросный дым, от которого жёлтый свет лампочек казался синим, тулупы и полушубки горой возвышались на стульях, выставленных вдоль стены, на чёрной школьной доске начеркано мелом. Главный инженер, зайдя однажды в КБ, увидел такую доску у Сергея Ильича и приказал в свой кабинет тоже поставить.
– Опаздываешь, Сергей Ильич, – оглянувшись, сказал главный инженер с неудовольствием. – Давай, давай подключайся.
Сергей Ильич кинул свой полушубок сверху, отчего вся гора одежды покачнулась и медленно и бесшумно сползла на пол. Никто не обратил внимания.
– Вот так-то, товарищи, – главный технолог расстегнул пуговицу на пиджаке, сильно вздохнул и застегнул опять. – Это на сегодняшний день первоочередная задача. Как решить, пока не знаем.
Сергей Ильич подсел к столу, пристроил тубус и папку.
– Решать нужно оперативно и быстро, по-коммунистически, – внушительно изрёк моложавый человек в кителе.
Сергей Ильич видел его впервые и от мгновенно возникшей неприязни сказал:.
– Оперативно и быстро – это одно и то же.
Человек в кителе ему не понравился, да и лихорадка усиливалась, будь она неладна! Сергей Ильич чувствовал её вкрадчивое, неумолимое движение. Вот-вот заполнит всего Сергея Ильича, для мыслей, для дела не останется места.
– А вы что предлагаете, товарищ? – спросил человек в кителе довольно миролюбиво. – Тянуть и медлить?
– Тянуть и медлить – это одно и то же, – повторил Сергей Ильич, и кто-то из соседей ощутимо пнул его ногой под столом. От пинка начальник КБ немного покачнулся.
– Эээ… – протянул главный инженер, – ты, Сергей Ильич, того… к словам не цепляйся. Товарищ генерал за дело болеет, не просто так говорит.
– Генерал Гицко, – представился китель. – Вы опоздали, мы с вами и не познакомились!
– Новый начальник первого отдела, – продолжал главный инженер.
«Первый отдел» – так называлась спецчасть, отвечавшая за соблюдение секретности на всех объектах.
– Я так и подумал.
– Значит, железнодорожники отказываются доставлять форштевень и ахтерштевень, – громко продолжил главный инженер, косясь на Сергея Ильича. – Не проходят по габаритам. Какие будут предложения, товарищи инженеры и мастера? Что предпринять?
Все опять разом заговорили, застучали ладонями по полированному светлому столу, заваленному «синьками».
– Необходимо подключить партийное руководство железной дороги, – перекрывая остальные голоса, проговорил генерал Гицко внушительно. – И разъяснить железнодорожникам! Для коммунистов невыполнимых задач нет!
– Форштевень 30 тонн, кажется, – расстёгивая пиджак и вздыхая, проинформировал главный технолог. – Ахтерштевень… сколько?..
– Восемьдесят, – подсказали с другого конца стола.
– Вот-вот. Ни одна железнодорожная платформа такой груз не возьмёт. Да и полотно вряд ли выдержит.
– Так ведь строительство нового ледокола требует нового отношения к делу, – продолжал Гицко. – Нужно навалиться на трудности и устранить их начисто! Каждый коммунист должен понимать, на каком объекте он трудится!.. А всякие отказы есть саботаж.
Повисла пауза.
Главный инженер встал, протиснулся к окну и распахнул форточку. В жаркую комнату сразу повалил морозный пар.
– А ты что молчишь, Сергей Ильич?
– Я считаю, штевни нужно самим варить. Собирать по частям прямо здесь, у нас.
– Да там сталь по сто пятьдесят миллиметров! – неуверенно возразил кто-то из инженеров. – Как её варить, такую?
– Прожектёрство, – оценил генерал Гицко.
Сергей Ильич потёр глаза, высоко на лоб сдвинув очки.
…Лихорадка, лихорадка.
Прилечь бы вот прямо здесь, на стульях, и чтоб сверху навалили все тулупы и шубы, может, станет чуточку теплее, перестанет колоть в глазах, остановится кузнечный молот в голове!..
– Я начал расчёты режимов, при которых наши сварочные аппараты смогут варить такие толщины. Ещё на минувшей неделе начал, – проговорил Сергей Ильич и открыл папку с тесёмками. – Вот здесь начальные прикидки.
– Выходит, вы предполагали, что завод столкнётся именно с такими трудностями, товарищ инженер? – поинтересовался генерал Гицко. – Заранее предполагали? И не поставили в известность «тройку»?..
«Тройка» – это директор, парторг завода и парторг ЦК», – подумал Сергей Ильич медленно. – Два парторга и один директор. Тройка по теории прочности. Тройка по математике. Негусто».
– Я поручил инженеру Смирнову продолжить расчеты, – выговорил начальник КБ, изо всех сил стараясь выгнать из головы все эти грозные «тройки». – Мне кажется, работы такого рода провести можно.
– Когда кажется, сам знаешь, что нужно делать, – проговорил главный инженер задумчиво.
– Да он дело говорит, – вдруг вступил старший мастер дядя Коля Логунов. – Помараковать треба спервоначалу, а так – сварим, чего ж не сварить!..
– А если запорем штевни? Кто отвечать будет?
– Я, – сказал Сергей Ильич, и все посмотрели на него.
– Ну, не ты один ледокол строишь, знаешь ли, – перебил главный инженер. – Давай к доске, новатор. Показывай свои расчёты!
Сергей Ильич поднялся было, но тут навалилась такая слабость, что он плюхнулся обратно и прикрыл глаза.
– Ты чего это, Сергей Ильич? Не спал, что ли?
– Э, да у него лихорадка! Горит весь!
– Давай звони в медпункт, ребята, пускай врачиха подбежит!
Сергей Ильич сквозь пелену в голове думал только о том, что ведёт себя не слишком прилично – ещё дамских обмороков в кабинете главного инженера не хватает!
Тройка по поведению!..
– Не нужно врача, – сказал он, стараясь, чтоб прозвучало твёрдо и решительно. – Я сейчас пойду к доске и всё покажу.
Последнее, что он помнил, это как дядя Коля сказал, качая головой:
– Вот ведь жалость какая, ежели помрёт. Толковый инженер, хоть и молодой.
Январь 1957 года, Москва
Надинька проснулась, сразу вскочила, побежала и спряталась за портьеру. Кто-то изо всех сил колотил в дверь комнаты. Стены содрогались, и внутри рояля, который занимал почти всё помещение, тревожно гудела струна.
– Открывай, кому говорят! Слышь, интелихенция! Давай четвертную рабочему классу!
Надинька всё никак не могла привыкнуть, что «рабочий класс» имеет право ломиться к ней в любое время дня и ночи, и сильно пугалась.
– Вот что ты за человек, – заговорили из коридора, и Надинька узнала голос Агаши. – Чего бузишь? Нету у нас для тебя денег, нету!
– Как так нету, ежели она директорская дочь! Надька! Гони деньгу!
Надинька схватила халат, кое-как надела и туго-туго затянула пояс.
– Сейчас жена со смены придёт, надерёт тебе уши!
– Да я сам кому хочешь надеру! Ты чё, думаешь, я Дуську боюсь? Вот она у меня где, во-от где, зараза! А ежели у меня душа горит! А ежели я воевал! Инвалидом через это стал! Мне и выпить воспрещается?!
– По утрам воспрещается, – строго сказала Агаша. – Пойди и спи! А то участкового позову.
– Да ты не больно-то размахивайся, мымра!.. Я сам себе участковый, сам себе постовой!
– Вот что, постовой, – послышался другой голос, очень строгий. Сосед Колпаков вступил в перепалку. – Или ступай в свою комнату, или я коллективную жалобу на тебя напишу. Что хулиганишь и безобразничаешь! Живо за сто первый километр из столицы полетишь!
– И правильно, – поддержала Агаша, локтем открывая дверь в комнату, руки у неё были заняты кастрюлькой. – А мы подпишем.
Она зашла, поставила кастрюльку на стол и повернула выключатель.
– Разбудил он тебя, бузотёр этот? Ну, ничего, ничего, девочка. Всё равно вставать тебе пора, как бы не опоздать на экзамен-то.
– Экзамен в девять, не опоздаю.
– Ступай в ванную-то, пока свободно. А то сейчас колпаковские набегут.
Когда трое мальчишек Колпаковых собирались в школу, в ванную было не прорваться, и за собой они всегда оставляли лужи на полу и разводы зубного порошка на раковине.
В некогда просторном коридоре адвокатской квартиры, давно превращённой в коммунальную, было холодно и темно. Свет единственной лампочки на длинном шнуре не добивал до стен, вдоль которых были наставлены шкафы, замкнутые на висячие замки, сундуки и короба, рамы, лыжи и чья-то бесхозная бочка.
В комнате хулигана Федота громко говорило радио, на кухне шипели примусы.
– Здрасти, Надинька, – поздоровалась вредная бабуся Колпакова, мамаша того самого, что приструнил Федота. – Что это в такую рань поднялась? Никак дела у тебя появились?..
– Сегодня экзамен, – прошелестела Надинька. Она боялась и старуху, отчего-то сразу невзлюбившую её.
– Вона как, – протянула бабуся Колпакова, на сковороде у неё что-то стреляло, как пистоны взрывались, – экза-амен! За собой ни убрать, ни постирать, ни приготовить, а туда же! Вот я в твою комсомольскую ячейку напишу, как ты барыней живешь, прислуга за тобой ходит, будет тебе экзамен!..
Надинька шмыгнула в ванную и торопливо задвинула за собой щеколду. И перевела дыхание.
…Вот что им всем от меня надо, а?.. Словно я виновата в том, что папа умер, и мама умерла, и нам приходится жить в городе, в этой самой квартире, где и без нас народу полно!
Надинька чистила зубы и всхлипывала – так жалко стало себя и Агашу. Та всё-таки победила, Надинька осталась на дневном отделении, училась, а работала на них обеих Агаша. Хотя заработка всё равно не хватало, потихоньку распродавали папины вещи. Совсем новый костюм Агаша ещё осенью продала, на те деньги купили Надиньке башмаки, боты и ещё что-то. Трудно было привыкнуть к постоянному безденежью, к тому, что в кондитерской в Столешниковом нельзя купить пирожное, даже в стипендию нельзя, а нужно всё до копеечки принести домой и отдать Агаше «на хозяйство». Серёжа присылал переводы, но гордая Надинька отказывалась наотрез – он ей никто, просто добрый товарищ, а она взрослый человек, на будущий год на службу поступит, чего бы там Агаша ни говорила.
Надинька умылась ледяной водой, от которой сразу загорелись щёки, и покосилась на чугунную ванну с облупленными бортами и почерневшим от времени краном. Решено было после Нового года начать каждое утро обливаться холодной водой, но она всё никак не решалась, ругая себя за малодушие.
В дверь постучали, интеллигентно, одним пальцем. Должно быть, Фейга Наумовна встала и тоже собирается на службу.
– Сейчас! – крикнула Надинька.
Поколебалась, вздохнула, решительно стянула халат, забралась в ванну и открыла воду. Ступни обожгло – такая холодная! Надинька стиснула зубы и переключила кран на лейку душа.
Стало так холодно, что помутилось в голове, и показалось, что сознание гаснет и уходит. Отрывисто дыша и держась руками за стену, Надинька повернулась другим боком.
У-у-ух!..
Выключила воду и выпрыгнула из ванны.
Зубы у неё стучали.
Она кое-как обтёрлась, натянула халат и выскочила из ванной.
– Доброе утро, Надинька, – приветливо поздоровалась дородная и красивая Фейга Наумовна. – Что это с вами? Не заболели?
– Я закаляюсь, – пробормотала Надинька и опрометью помчалась к своей двери.
– Батюшки-светы! – всплеснула руками Агаша, завидев её. – Ты что? Никак мылась?! На улице мороз, куда ты с мокрой головой пойдёшь?!
– Я загадала, – Надинька бросила полотенце, откусила хлеба и глотнула чаю, который уже налила Агаша. – Облилась холодной водой, не сдрейфила. Значит, экзамен сдам!
– Да ты и так сдашь! За книжками с утра до ночи пропадаешь, – накинулась на неё Агаша. – Сядь и поешь как следует, вон картошка горячая!
Теперь они почти всегда ели картошку. Иногда ещё винегрет, если удавалось добыть свёклу. А ещё селёдку, за которой Агаша выстаивала в кооперативе огромные очереди.
Надинька поедала картошку, Агаша стояла над ней с полотенцем и вытирала мокрые волосы.
– Вот начнутся у меня каникулы, – говорила Надинька с набитым ртом, – буду чертежи делать, я уже на кафедре договорилась! Триста рублей обещают! Мы с тобой тогда на рынке купим масла сливочного, муки, яиц и сахару. А ты «Наполеон» испечёшь, помнишь, как раньше?
– Как не помнить. Куда теперь с мокрой головой, вот куда?!
– Ничего вкуснее твоего «Наполеона» нет на свете, – продолжала подлизываться Надинька, у которой после ледяной воды и после того, как она себя преодолела, было деловое, бодрое, уверенное состояние души.
Подумаешь, экзамен! Она его сдаст на «отлично», она все экзамены так сдаёт! А там каникулы, и они с Миррой пойдут во МХАТ! Миркин отец там главный администратор и обещал достать контрамарки на «Вечно живые». Спектакль в прошлом году наделал столько шуму по всей Москве! Его поставил какой-то парень, Олег Ефремов, кажется, вместе со своими сокурсниками, совсем молодыми девчонками и мальчишками, – это называется «Студия молодых актёров» – и премьеру дали во МХАТе! Говорят, после премьеры никто из зрителей не ушёл, а все остались в театре и до утра обсуждали с актёрами постановку, вот какие дела!.. На «Вечно живых» просто так не попасть, но отец Мирре твёрдо пообещал: если они сдадут сессию на «отлично», он их проведёт.
Надинька жила ожиданием такой огромной радости – ещё бы! В театр!..
И работа подвернулась очень кстати, не зря её чертежи ставят в пример всему курсу. Правда, придётся чертить какие-то сложные узлы и соединения, но она справится, и Агаша испечёт «Наполеон»!
А ещё, может быть, приедет Серёжа, и они сходят на каток на Чистые пруды.
Жизнь прекрасна.
О том, как утром Федот-инвалид колотил в дверь и называл её «интелихенция», она старалась не вспоминать.
И ещё у неё была задумка на сегодняшний день. Только о ней не должна знать Агаша!..
Надинька натянула пояс, прицепила чулки – наказанье, а не чулки, то и дело съезжают, идти невозможно! Агаша на растопыренных руках уже держала платье – синее, самое любимое и «везучее», оно на экзаменах всегда приносило удачу.
Надинька нырнула в платье – тонкая шерсть была тёплой, Агаша прошлась горячим утюгом, так приятно!
– Агаша, мы после экзамена собираемся к Мирре. – Надинька одёрнула под платьем рубашку и подтянула ненавистные чулки. – Её мама готовит чайный стол. Ты не волнуйся, пожалуйста.
– Это в котором же часу ты явишься-то? Я до вечера изведусь вся!
Надинька старалась на Агашу не смотреть – знала, что та моментально сообразит, что она всё врёт.
– Не поздно! – горячо уверила Надинька. – Они же тут недалеко живут, на Бронной. Хочешь, я тебе от них позвоню?
– Да я больно этот телефон коммунальный терпеть не могу, – призналась Агаша. – Его бабуся Колпакова прям караулит, как стражник! Сразу трубку – хвать!.. А потом высказывается, что, мол, названивают, от дела её отнимают!
Словно в подтверждение её слов, в коридоре затрезвонил телефон. Они обе прислушались, Надинька даже бросила закручивать в пучок ещё влажные волосы.
– У аппарата! – донёсся голос бабуси Колпаковой. – Кого вам? Говорите, не слышу!
– Прям неймется ей, – Агаша покачала головой. – Вот зачем ты волосы намочила? Морозище такой на улице!..
В дверь стукнули изо всех сил, и бабуся Колпакова провозгласила:
– Надежду к аппарату! Оглохли, что ль?! Я кавалертам вашим отвечать не нанималась!
Надинька бросилась вон из комнаты и схватила трубку, лежащую на столике рядом с телефоном:
– Я слушаю!
– Надинька? – произнёс совсем рядом Серёжин голос. – Ещё не ушла? Как я рад, что дозвонился!
Надинька от неожиданности чуть не выронила трубку.
– Ишь, зашлась вся, – прокомментировала бабуся Колпакова.
Она стояла рядом, как истукан, слушала каждое слово. Надинька отвернулась от неё.
– Серёжка! Вот неожиданность!
– У тебя сегодня последний экзамен! Я звоню пожелать тебе удачи! Я уверен, ты сдашь на «отлично»!
– Спасибо, Серёжа!
– На каникулах постараюсь вырваться в Москву, но твёрдо обещать не могу, здесь, в Ленинграде, очень много работы. Я отправил тебе перевод, но он вернулся обратно.
– Серёжа, я сто раз тебя просила не присылать мне денег. Нам всего хватает.
Бабуся Колпакова всплеснула руками и закатила глаза.
– Лучше расскажи мне, как твоя работа!
Надинькин собеседник словно немного заколебался.
– Иногда буксуем, – через секунду сказал он, – а так работаем бешеными темпами.
– Ты на заводе сейчас?
– В данную минуту нет, ещё дома.
Надинька покосилась на бабусю Колпакову, которая и не думала уходить.
– А где ты живёшь?
– Рядом с заводом, – быстро ответил Серёжа. – Ты не беспокойся обо мне.
– Я и не беспокоюсь, – фальшиво сказала Надинька.
И они оба замолчали.
– Вот что, Надя, – заговорил наконец Серёжа. – Я приеду, и нам нужно будет поговорить. Я многое должен тебе сказать.
– Что сказать? – тут же спросила Надинька.
– Не по телефону! По телефону о таком нельзя говорить!
– О каком?..
– Заканчивайте разговор, – приказала невидимая телефонистка механическим голосом. – Время!
– Удачи тебе! – закричал Серёжа изо всех сил. – Я позвоню!
Надинька ещё подержала трубку, а потом осторожно опустила на рычаги. Междугородняя прозвонила «отбой».
– Вот так звонют, звонют, – проговорила бабуся Колпакова, – а потом безотцовщина нарождается.
Надинька посмотрела на неё, словно впервые видела.
– Чего зенки вылупила? Кавалерт в телефон звонит, недалеко до греха!
– Будет болтать-то, – сердито сказала подошедшая Агаша и потянула воспитанницу за собой. – Надинька, тебе пора. Не ровён час, опоздаешь!..
Она подала воспитаннице пальто, проверила шарф, варежки в карманах, поправила беличью шапочку – ещё Любочкину, Любовь Петровны! – и сунула в руки портфельчик.
Когда в дверях квартиры Надинька повернулась спиной, Агаша три раза мелко и незаметно перекрестила её.
– Уж так расстилается, так расстилается, – прокомментировала неугомонная бабуся Колпакова, она так и маячила в коридоре, – как в царские времена крепостная перед барыней.
– А вы не в свои дела не встревайте, – посоветовала Агаша. – Своими занимайтесь. Вон за внучатами смотрите, а за нами не надо, мы сами за собой досмотрим.
– А вот увидишь! – пообещала бабуся. – Принесёт она тебе в подоле! Нам ещё только младенца здесь не хватает! И так всю квартиру барахлом своим захламили, ни пройти ни проехать! И на музыке играют, трудящим людям отдохнуть не дают! Кавалерты в телефон названивают с утра пораньше! А коли у нас спит кто?!
– Никто у нас не спит. – И Агаша под носом у бабуси закрыла свою дверь.
Они с Надинькой занимали две смежные комнаты, самые большие в квартире, и это не давало жильцам покоя, да их и понять можно!.. Одну комнату почти целиком занимал рояль, ещё вместились только Надинькина кушетка и секретер с откидной крышкой, девочка за ним занималась. Во второй комнате мебель из кабинета Павла Егоровича, старинный буфет, книги, книги, даже под Агашиным диваном книги!
Агаша прибрала со стола, поправила скатерть, присела боком и посмотрела на портрет Любочки, висевший прямо против двери.
…Бабуся Колпакова злобствует, конечно, от вздорности характера, а ведь с кавалером-то и впрямь… неладно. Кто такой? Где пропадает? Почему на глаза не показывается? Надинька говорит – инженер, учёный и вроде надежды подаёт, диссертацию защитил! А на что она нужна, диссертация эта, ежели он только в телефон звонит да письма пишет! Перед Новым годом телеграмму дал, «молнию»! А сам так и не явился, вдвоём праздник встретили. Чего прячется? От кого? Может, из… сидевших, отведи господь от такого горя! Надинька-то совсем дитя, что она в людях разбирает? Всего двадцать лет на свете живёт, и всё при родителях и при ней, Агаше!.. Был бы жив Павел Егорович, разобрался бы как следует, основательный он был человек, правильный, порядочный! Как без него разобраться, и без Любочки?..
Впрочем, рассиживаться некогда.
Агаша поднялась и стала собирать со стола скатерть.
Первым делом в очереди. Какие нынче очереди стали, никакого спасу нету! И морозы крещенские, на улице не больно постоишь. А деваться некуда, приходится стоять. Булочная на углу уже открылась, скоро хлеб привезут, как бы не упустить. Хорошо бы мыла купить, но это уж если повезёт!.. На рынок сходить, прицениться к сахару и лимонам, уж больно Надинька любит чай с лимоном и с сахаром. И вообще её подкормить бы, она насквозь светится, щёки ввалились совсем, и ножки стали тоненькие-тоненькие. Только чем подкормишь, ничего же нету!..
Вот бы деньги пригодились, которые кавалер-то посылает! Только Агаша не слишком и верила в эти самые деньги. Небось выдумывает девочка, хочет в лучшем виде его изобразить.
Ох, грехи наши тяжкие…
Пока Агаша таким образом раздумывала, Надинька ехала в трамвае. Окна были разукрашены морозом так, что ничего не было видно, только плыли мимо жёлтые огни автомобилей и фонарей. Надиньку покачивало из стороны в сторону, и она напевала себе под нос в такт покачиваниям: «Серёжка, Серёжка, побудь со мной немножко, пойдём мы по тропинке, растают в сердце льдинки».
Как хорошо, что он позвонил! Надо же, помнит, что у неё сегодня последний экзамен! О чём он собирается с ней говорить, вот интересно? Должно быть, о чертежах! Они так познакомились: она принесла на кафедру работу, а он там был, и они вместе с профессором стали смотреть, и Серёжа сказал, что чертёж выполнен блестяще, а профессор его представил: наш выпускник, молодой конструктор, кандидат наук.
И молодой конструктор, кандидат наук пошёл её провожать.
Надинька улыбнулась воспоминанию, но спохватилась и нахмурилась – плохая примета, нельзя улыбаться перед экзаменом!
Несмотря на ранний час, народу в трамвае было не слишком много, и Надинька пристроилась удобно – она держалась за кожаную петлю и смотрела в морозное окно, а не в спины граждан.
Трамвай повернул на Садовую, зазвенел на повороте и наддал.
…Придумала Надинька вот что: после экзамена поехать на электричке на дачу. Она так соскучилась по своему дому! Почти так же, как по отцу. И чем дальше шло время, тем больше Надинька тосковала.
Поначалу ещё ничего было, можно как-то уговорить себя, да и жизнь очень изменилась, нужно было переезжать, перевозить мебель, звать ребят-комсомольцев, чтоб втащили рояль! А потом с каждым днём тоска всё густела и тяжелела – вот два месяца не видались, вот три, а вот и полгода.
По ночам Надинька длинно и обстоятельно беседовала с отцом. Забиралась под одеяло, подкладывала ладонь под щёку, закрывала глаза и воображала всегда одно и то же: просторный и тёплый летний день, непременно выходной, только отец на работе, и его ждут к обеду. Надинька читает в гамаке, но то и дело отвлекается, прислушивается, посматривает за штакетник, не покажется ли «Победа». Вот наконец и машина, Надинька бежит встречать. «Девчонки, – доносится от калитки знакомый голос, – я приехал!» Надинька обнимает отца – он так хорошо пахнет, автомобилем, чистой рубашкой, трубочным табаком! – принимает у него шляпу и пиджак, относит в дом, и они вдвоём, обнявшись, несколько раз неспешно обходят участок, разговаривают обо всём на свете.