– Скажу, как только будут готовы результаты, – пообещала она, но было видно, что хочет о чем-то поговорить уже сейчас. Если бы только не незнакомец…
– Свой, – кивнул на Петра Кириллов.
– Скорее всего, кровь его собственная, на руках порезы.
– Порезы? – напрягся Кириллов.
Преступления против детей что в милиции, что в полиции воспринимали особенно тяжело.
– Незначительные.
Лену они, очевидно, не насторожили.
– Упал. За что-то схватился. Так мне показалось.
Кириллов что-то обдумывал.
– Знаешь, а давай Снежану пригласим, – предложил он.
– Ему год и семь, – не то возразила, не то сообщила Лена. – Мать на дыбы встанет.
Вошли все вместе.
И точно – мать сразу набычилась. Крепче обняла сына.
– Допрашивать? Ему год и семь! – почти повторила она слова Лены.
– Не допрашивать, – доброжелательно поправил Кириллов. – Это не допрос, что-то вроде интервью.
– Он же почти не говорит!
– Ну вы же его мама, – мягко возразила Лена. «И прямо в душу глядит своими честными голубыми глазищами», – опять одобрил Петр.
– Вы же понимаете, когда он вам что-то говорит? Значит, он может что-то рассказать.
Мать покачала головой. Но опустила глаза. Лена продолжала мягко надавливать:
– Возможно, совершено преступление. Возможно, там человек ждет нашей помощи.
– Она Костю завела и бросила! – зло выпалила Смирнова.
– Возможно, она сама попала в беду, но сумела спасти вашего ребенка, – вставил Кириллов.
Мать подумала. Кивнула:
– Хорошо.
2
Отсюда, с экрана, Петру было хорошо видно все. Рядом с ним Снежана – вызванный психолог-эксперт – была напряжена, как сеттер на охоте. Люди в комнате их не видели. О том, что за разговором наблюдают, говорил только огонек камеры в углу под самым потолком. Поэтому Снежана не боялась, что ее волнение передастся ребенку, сидевшему с матерью в другой комнате, помешает ему рассказать то немногое, что он сможет.
Петру захотелось похлопать Снежану по плечу: мол, ничего, ничего. Та уловила сочувствие во взгляде, попробовала улыбнуться:
– Да, обычно работаем с детьми, которые пережили что-то… С жертвами.
– Костя не похож на жертву?
– Он выглядит очень хорошо, – обтекаемо ответила Снежана.
Петра обдал знакомый страх. Он боялся детей. Детей как таковых. Их уязвимость ужасала. Хуже: она становилась твоей уязвимостью. Разве не безумие их заводить?
На столе лежали бумага, цветные карандаши. Таращил глаза медвежонок с бантом. Петру стало жутковато-тошно при мысли, сколько маленьких рук уже трогало эти разноцветные машинки. Костя катал их по столу.
– Он уже говорит слова из трех предложений, – с затаенной гордостью сообщила Смирнова, от волнения перепутав.
Петр увидел, как на экране Кириллов поправил в ухе микрофон.
Снежана тут же заговорила:
– Спроси, может ли он показать, где он был.
– Ты был с Ирой? – заговорил Кириллов. – Ты гулял с Ирой?
Костя кивнул. Повторил эхом:
– Гулял.
– Тебе понравилось?
– Да.
Тон мальчика был уверенным.
Снежана кивнула экрану. Придержала рукой микрофон, чтобы Кириллов не слышал, не отвлекался.
– Молодец, – похвалила она. И Петру: – У него хороший подход к разговору с детьми. Знает, как взяться. Как выяснить, что ребенок пережил.
И снова Петра ударил изнутри липкий тошный страх.
– Прирожденный папаша, – не в такт его мыслям пояснила Снежана, позволив себе улыбку.
– Здорово! – обрадовался на экране Кириллов, и Снежана умолкла. Кириллов добродушно и серьезно смотрел на мальчика. – А мне туда можно пойти?
Костя не ответил. Наклонив голову, он наблюдал, как вращаются колеса игрушечного автомобиля.
Кириллов ждал.
– Хорошая, – сказал Костя. Глядел на колеса.
