– Аидус лета харонум танталум! – громко и не раздумывая произнес он.
Генка и не подозревал, что на самом деле он использует грозное древнее заклинаниевызова из Потустороннего Мира. Заклинание, которое может иметь силу, только если станет первым заклинанием, которое произнесет начинающий маг.
Волшебного перстня у Бульонова не было, зато присутствовал магический дар. Искру же выбросила сама Книга Рока. Причем такую, что ее ветхие страницы не выдержали слишком яркой вспышки. Обложка вспыхнула и обратилась в пепел. Еще миг – и осыпались страницы. Древняя черномагическая книга перестала существовать, но это уже ничего не могло изменить. Осыпаясь, пепел успел еще сложиться в надпись:
«Берегись хозяйки скорпиона!»
* * *Пока Генка тупо смотрел на пепел, размышляя, кто такая хозяйка скорпиона, комната вдруг заполнилась мятущимся оранжевым пламенем. Генку обдало сухим жаром. Бульонов торопливо оглянулся.
Четыре блика света – отблески раздробленного рамой уличного фонаря – собрались воедино. Обрели объем и плоть. Что-то неуловимое пронеслось по комнате, раздуло шторы, холодным и одновременно обжигающим дуновением коснулось лица Бульонова. Посреди комнаты появилась страшная старуха, сотканная из пламени. Ее тело было из белого огня, лицо с тонкими чертами – из желтоватого огня, длинные же волосы струились по плечам испепеляющими языками. На месте рта и глаз зияли черные провалы, в которых вспыхивали и гасли колючие алмазные огни.
– Фесих ригам хора афоал! – усмехаясь, произнесла она и протянула огненную руку.
Рука вытянулась, пересекла комнату и коснулась волос отпрянувшего Бульонова. В следующий миг Генке почудилось, что старуха вспыхнула еще ярче, взвилась к потолку потоком искр и вдруг втянулась к нему в голову через ухо. Бульонов закричал и стиснул руками виски. Он ожидал жгучей боли, но боли не было. Лишь прошелестел смех, чужой неприятный смех, похожий на звук наждачной бумаги.
Генка покачнулся и схватился за голову. Примерно минуту он простоял так, а потом дико уставился на свои ладони, будто видел их впервые. Теперь он помнил лишь, что вечером лег в кровать, к нему прилетала Гробыня и он прочитал несколько страниц из Книги Рока. А все то, что было после, напрочь изгладилось у него из памяти.
Вытирая пот со лба, Бульон с удивлением обнаружил, что концы волос у него обгорели. Что-то звякнуло у него под ногой. На ковре лежала вполне заурядная брошка в виде серебряного скорпиона. Генка хотел подобрать ее, но брошка вдруг заалела и, мигнув, исчезла.
Ничему уже не удивляясь, Генка, едва раздевшись, рухнул на кровать и сразу уснул.
Глава 2
ИСКРИС ФРОНТИС ФОРТЕ
В первую пятницу мая Безглазый Ужас в подвале перестал душераздирающе стонать и греметь кандалами. По грудь втянувшись в пол, призрак заинтересованно уставился на каменную стену, на которой сами собой проступили кровавые пятна.
– Это та самая стена… Скоро что-то будет… – сказал он с нехорошим смешком.
Почти в ту же минуту тремя этажами выше Великая Зуби с удивлением разглядывала руны, вышедшие только что из-под ее пера. Эти грозные, точно сотканные из пламени руны совсем не походили на заурядные руны угрызений совести, которыми Зуби собиралась усовестить своего мужа Готфрида за то, что он слишком засмотрелся за ужином на Медузию.
«Хм… Хотела бы я знать: что это означает и как меня угораздило?» – подумала Зуби. Она попыталась стереть руны, но те стремительно разбежались от ее ладони. В этот момент Зуби впервые посетило нехорошее предчувствие.
Недолеченная Дама томно выплыла на стену Тибидохса и посмотрела на луну. Луна была красная и плоская. Она точно прилипла к горизонту, окрашивая океан в алый цвет. Взгляд Недолеченной Дамы мечтательно затуманился.
– Такая луна была в день, когда мое сердце перестало биться. Жаль, нельзя заново пережить этот волнующий момент… – произнесла она.
Рядом кто-то хмыкнул. Повернув голову на сто восемьдесят градусов, что было бы весьма экстремально для простого смертного и даже живого мага, Дама увидела поручика Ржевского.
– Bon soir, мамуля! Опять скорбим?.. А я вот даже не помню, как умер. Стоит наш гусарский эскадрон полевым лагерем. Гусары, значит, у костров, то-се, кашку, картошечку, а мы, офицеры, в палатке у эскадронного, лихой был рубака. Как раз случился день его ангела. Ну выпили бутылочку-другую за нашу победу… В общем, только нам хорошо стало, а тут часовой стреляет. Французы! Ну я выскакиваю из палатки, прыгнул на коня, саблю наголо – и в бой. Лечу, рублю направо и налево, крошу всех в капусту. Демон тьмы, властитель боя! Неприятель в ужасе! О моей отваге, мамуля, слухи ходили! Меня сам государь отличал! И вдруг вижу – несется мне навстречу толстый французский кирасир. Я увернулся от его удара и всадил ему клинок снизу под кирасу, да только вдруг смотрю: моя сабля проходит сквозь француза, а он даже не замечает. Я лечу дальше – и та же история. Бой идет, я сражаюсь как лев, проявляю чудеса геройства – и ничего. Тут я оглядываюсь и, вообрази, обнаруживаю, что меня убили. Весь окровавленный я лежу на траве, сжимая в руке саблю, а мой верный конь стоит рядом и жалобно так толкает меня мордой…
Поручик душераздирающе вздохнул и покосился на Даму. Недолеченная Дама, никогда не упускавшая случая проронить слезу, сострадательно всхлипнула и начала было деловито отжимать носовой платок перед новыми, уже более продолжительными рыданиями, но, внезапно спохватившись, с сомнением воззрилась на мужа. Она всегда почему-то думала, что он служил в пехоте. Правда, иногда воображение переводило его в артиллерию. Теперь же выплыли вдруг новые подробности.
– Постой-ка, а ножи?.. Ты же утверждал, что тебя зарезали на балу? – сказала она.
Ржевский закашлялся.
– Кгхм-кхх… В самом деле? Э-э… Так и быть, признаюсь. Только для тебя. После того случая с ножами я выжил. Меня спас наш полковой доктор. Гений, мамуля, просто гений. Напоил водкой до бесчувствия и штопал всю ночь. Подумаешь, что такое дюжина ножиков для мужчины в расцвете лет, который выпивает в день не больше двух бутылок вина и выкуривает всего десяток трубок?
Поручик быстро взглянул на супругу, проверяя, какое впечатление произвел его рассказ. Поверила ли?
– Да, дорогой. Конечно, дорогой! Приди же ко мне в объятия! – коварно улыбнувшись, сказала Дама.
Она поняла уже, что одержала победу. Теперь ей долго чем будет язвить мужа. «Лет на пять хватит, а там придумаю что-нибудь новенькое», – прикинула она.
Привидения поцеловались. При этом их носы глубоко вошли друг в друга, чему ни Дама, ни поручик не придали особого значения. Призраки вообще снисходительно относятся к мелочам. Некоторые из них так обленились, что даже не пытаются переставлять ноги, а просто плывут над полом, точно влекомые ветром.
– В ближайшие дни что-то должно произойти. Вот увидишь, дорогой! У меня редкое чутье на смерть, – вдруг задумчиво сказала Недолеченная Дама. Она никак не могла отделаться от того, первого впечатления, когда она только увидела сегодняшнюю луну.
Ржевский расхохотался своим неподражаемым смехом, звучавшим как ржание целого кавалерийского эскадрона.
– Больше трупов – больше призраков! – прокомментировал он.
* * *Нападающий сборной Тибидохса Семь-Пень-Дыр сидел у себя в комнате, запершись на два основных заклинания и одно добавочное. Он был серьезен и сосредоточен, как хирург перед операцией. Перед Семь-Пень-Дыром стояла шкатулка, очень похожая на ту, с которой некогда ездил по России небезызвестный интуитивный маг-психолог и просто пройдоха Чичиков.
Выдвинув у шкатулки секретный ящичек, Семь-Пень-Дыр слюнявил пальцы и пересчитывал жабьи бородавки, зеленые мозоли и дырки от бублика.
– Четыреста девяносто два плюс десять от Тузикова… Итого: пятьсот две жабьи бородавки, триста восемьдесят зеленых мозолей и две тысячи семьсот пять дырок от бублика!.. Почему семьсот пять? Ага, тридцать сегодня взял Жикин… Опять небось на подарки своим цацам. Пусть только попробует задержать – сразу процент подниму! Эхе-хех, грехи наши тяжкие!
Пень вздохнул, закрыл шкатулку и, положив на нее подбородок, задумался. Когда он попал в Тибидохс одиннадцатилетним мальчишкой, по горячности превративши учительницу в выдру, он был так же беден, как Танька Гроттер. Только Гроттерша сразу тратила ту небольшую стипендию, которую ежемесячно выдавал ученикам Сарданапал. Семь-Пень-Дыр же вначале экономил, отказывая себе во всем, даже в необходимом, а затем додумался ссужать товарищам деньги в рост под грабительский процент. Из опасения, что деньги ему не вернут и он потерпит убытки, Пень накладывал на дырки от бублика и на зеленые мозоли всевозможные заклятия и тройные угрызения совести. В день же раздачи стипендии Дыр стоял где-нибудь в уголке и, как паук, собирал долги, виртуозно с математической точностью высчитывая проценты.
«Оно, конечно, сдирать с товарищей деньги неловко… Да только я же не заставляю их у меня брать! И вообще, кто родился шляпой, тот все равно все прошляпит!.. Лучше уж я, чем кто другой…» – самодовольно говорил себе Пень.
Внезапно, когда наслаждение обладанием достигло пика и душа Пня купалась в магических дензнаках, как ангел в тучке, какая-то неприятная мысль настигла его и, ударив под дых, испортила настроение.
«Тут вкалываешь-вкалываешь, а все равно у меня нет и тысячной доли того, что есть у Бессмертника Кощеева только в одном каком-нибудь его подвале. Это ж сколько мне еще за ними гнаться!.. Нет, точно в ближайшее время произойдет какая-нибудь гадость. У меня на это нюх!» – подумал Пень и впал в глубочайшую меланхолию.
* * *Горыня, Усыня и Дубыня обходили потайные самострелы в лесу, примыкавшем к скалистому берегу. С добычей все было глухо. Те из лосей и оленей, что не стали еще шашлыком, научились быть осторожными. Перешагивая через корягу, Дубыня неосторожно задел протянутую над тропой веревку. Тренькнула тетива. Тяжеленная стрела вонзилась богатырю в ляжку. Ее зазубренный наконечник вышел с другой стороны.
– Глюха-клюха! Чихать на твою рать! – с чувством произнес Дубыня и тяжело обрушился на землю.
Горыня и Усыня принялись ругаться, споря, кто из них поставил здесь самострел. Выходило и так и эдак. Истина ускользала, как мокрое мыло. Проругавшись минут с десять, братья вспомнили о раненом Дубыне и, взвалив его на плечи, потащили в магпункт. Дубыня стонал и порывался поубивать всех подряд.
– Как в Тибидохс войдем – ты помалкивай. А то Медузия услышит. Сам знаешь, что нам за браконьерство будет. Наложат заклятие, переведут на одну пшенную кашу – хоть в Магфорд беги! – опасливо предупредил Горыня.
– Клопп с ней, с Медузией! Пускай слышит! – заявил Дубыня.
Но все же напоминание о доценте Горгоновой заставило его взять себя в руки. Он стиснул зубы и лишь изредка, когда становилось особенно больно, обращался к таинственной глюхе-клюхе.
У подъемного моста Усыня наступил себе на ус и остановился. Его плоское, все в рытвинах лицо приобрело задумчивое выражение.
– Давно не было такого скверного мая. Вот помяните мое слово, чего-нибудь да будет! – сказал Усыня.
– Не каркай! – проворчал Горыня и немедленно получил дубинкой по уху от обидчивого брата.
Число пациентов Ягге разом удвоилось.
* * *После того как Тане удалось одержать победу над Цирцеей, ее страсть к Пупперу пошла на убыль. Нет, окончательно излечиться от любви ей пока не удалось. Магия вуду не та магия, которую можно обуздать за одну минуту, час или день. Она въедается в кровь и плоть, точно яд. Растравляет душу. Нужно много недель мучительной борьбы с собой, много бессонных ночей – и то еще неизвестно, кто возьмет верх.
Таня продолжала любить Гурия, но одновременно она любила и Ваньку. Порой она сама удивлялась своей противоречивости. Пуппер и Ванька абсолютно дополняли друг друга. В Пуппере были черты, которых не было в Ваньке, но одновременно мягкий и озорной Валялкин многим превосходил прямолинейного Пуппера, имевшего привычку кстати и некстати вспоминать про свой счет в банке и плакавшегося в жилетку после каждого столкновения с тетями. Порой Таня ловила себя на мысли, что целоваться ей больше хочется с Ванькой, а по ресторанам ходить с Пуппером.
Бывало, она срывала в поле ромашку и гадала: «Ванька… Пуппер… Ванька… Пуппер». Иногда выходило, что она останется с Ванькой, а иногда – что с Пуппером. И всякий раз результат гадания казался Тане окончательным и бесповоротным. Гробыня тоже любила гадать подобным образом. Правда, если у Тани это была ромашка, то мадемуазель Гробыня отрывала лапки мухам. К тому же гадания ее имели очертания даже не любовного треугольника, а гораздо более сложной фигуры.
– Пуппер… Жикин… Гуня… Шейх Спиря… Семь-Пень-Дыр… Бульон… Тьфу ты, опять лапки кончились! Что же мне, с Бульоном оставаться? – раздраженно говорила Гробыня и, чтобы подтасовать нужный результат, отрывала мухе еще и крылья.
«Вот и я как Склепова! Никак сама в себе не разберусь! И как меня такую могли перевести на белое отделение? Ванька вяловат немножко, но это потому, что он мой ровесник. Подрастет – станет побойчее. Зато его руки не ползают куда не надо. И целуется он хорошо. Гурик, конечно, поэнергичнее, но у него подбородок колючий, а бриться ему киношники запрещают!» – думала Таня. Порой после таких размышлений она начинала опасаться, что из ее перстня вновь будут выскакивать красные искры.
* * *В тот теплый майский вечер Соловей О. Разбойник был в хорошем настроении. Посовещавшись с Дедалом Критским, он решил разнообразить тренировку и вместо подросших сыновей Гоярына, которые все чаще путали игроков с кровяными бифштексами, выпустил на поле десятка два амурчиков. Пухлые купидоны резвились под куполом, кувыркались и со свистом рассекали воздух золотистыми крылышками.
– И что нам делать с этими оболтусами? – кисло поинтересовался Жора Жикин.
– Поймай хотя бы парочку! Представь, что это мяч! – насмешливо предложил Соловей.
– Поймать? Да как нечего делать! Эй ты, пацан в красных трусах, стоять бояться! – крикнул Жикин.
Он погнался за ближайшим купидончиком и почти уже схватил его, но тот изловчился и быстро нырнул вниз. Жора замешкался, не притормозил и впечатался лбом в купол. Купидончики мельтешили, хихикали и прятались друг за друга. То там, то здесь мелькали их розовые ускользающие пятки. Вскоре сборной пришлось признать, что купидоны куда маневреннее и хитрее магических мячей. Лично же Таня убедилась в этом, едва не расколотив о купол свой контрабас. Увернувшийся купидончик заливался звонким смехом у нее над головой.
Наконец Кузя Тузиков изловчился и, поймав упитанного младенца, только что увернувшегося от Кати Лотковой, небрежно сунул его под мышку. Разгневанный купидончик заверещал, как поросенок, выдернул из колчана стрелу и, не трудясь даже наложить ее на тетиву, воткнул Тузикову в бедро. Кузя вскрикнул, выпустил купидона, порозовел, позеленел, снова порозовел и, точно перезрелая груша, кувыркнулся с реактивного веника. Хорошо, что было не слишком высоко.
К Тузикову, прихрамывая, кинулся Соловей и принялся трясти его. С минуту Тузиков оставался неподвижен. Потом томно приоткрыл глаза и задумчиво уставился на тренера.
– У тебя есть капитанская фуражка? – поинтересовался он. – Я люблю почтальонов, но ты тоже симпатичный!
– Не-е-ет! Что вы с ним сделали? – возмущенно завопила Рита Шито-Крыто, обстреливая амурчиков своими убийственными сглазами.
Взбешенный Соловей лично сшиб купидончика свистом и, за ухо подтащив его к Кузе, заставил снимать любовную магию.
– Я тебе дам какие попало стрелы использовать! А ну лечи давай! – крикнул он.
– Отпушти ухо, фулюган! – пропищал купидончик.
– Не отпущу! Так лечи!
Купидончик достал другую стрелу и ее опереньем начертил на ноге Кузи какой-то знак. Тузиков вновь, радужно меняя цвета, опрокинулся на песок. Минуту спустя он встал и на негнущихся ногах направился к реактивному венику.
– Парень, ты в порядке? – крикнул ему Соловей.
– Моя твоя не понимай! Хочу рисовать маслом и кататься на слонятах! Других слабостей у меня нет! – отчетливо сказал Тузиков.
Опростоволосившийся купидончик торопливо слинял.
Тренировка продолжалась. Постепенно сборная приноровилась к суетливому мельканию розовых пяток и золотистых крылышек. Игроки перехватывали купидонов влет, иногда даже по паре штук.
Раззадоренные младенцы принялись осыпать тибидохцев стрелами. По счастью, после истории с Тузиковым Соловей заранее велел снять с золотых стрел наконечники. Это значительно ослабляло любовную магию, и любовь получалась мимолетная, на уровне флирта. Техничный донжуан Жора Жикин ухитрился влюбиться за тренировку трижды. Девочка-пантера Маша Феклищева – пять раз. Сколько раз влюбился Баб-Ягун, не знал даже он сам. У говорливого внука Ягге с точными науками было взаимное недопонимание.
После тренировки Таня вышла из раздевалки и обнаружила, что ее ждет Ванька. Это всегда было приятным сюрпризом. Ванька редко предупреждал о своем появлении. Его коньком была непредсказуемость. К тому же в последние недели у них с Тарарахом было много возни с магическими зверями. То драконы принимались угасать, и их отпаивали ртутью, то гарпии стали гибнуть, подхватив магический вирус от птицы феникс, от которого сам феникс излечился элементарно, применив свое коронное самосожжение и возродившись из пепла.
– Привет! Я тут был неподалеку и решил заглянуть, – сказал Ванька.
Таня спрятала контрабас в футляр и вручила его Ваньке. Валялкин всегда охотно таскал ее контрабас, в отличие, кстати, от Пуппера, который, обжегшись еще в подростковом возрасте на феминистках типа Гореанны, предпочитавших все делать самостоятельно, не всегда решался предложить помощь.
Они пошли к Тибидохсу, делая большой круг, чтобы не сразу оказаться у школы. Ванька рассказывал Тане что-то забавное, кажется, о Тарарахе, который гонялся сегодня с утра за болотными хмырями, устроившими погром в его берлоге. Когда Таня засмеялась, Ванька обнял ее и поцеловал.
В этот самый неподходящий, или, напротив, исключительно подходящий, момент (с какой стороны посмотреть) их прервал чей-то гневный вопль. Сверху на метле спикировал Гурий Пуппер, имевший почти магический дар появляться некстати. Соскучившись по Тане, он решил навестить ее. Пуппер был в новой майке, с которой добрыми глазами смотрела его тетя. Заметив Таню, тетя на майке мгновенно повернулась к ней затылком.
Пуппер спрыгнул с метлы. Как порой случалось с Гуриком, от негодования он растерял добрую треть русских слов.
– Damn! Отойди от нее, валяйнок! – крикнул он, причудливо скрещивая «Валялкина» с «валенком».
– Сам отойди, лох румяный! – мгновенно парировал Ванька. Ему было проще. Все-таки русский язык был его родной стихией. С «румяным лохом» он угадал. Пуппер от злости действительно основательно подрумянился.
– Do you understand me? Таня есть мой! Я, а не ты стану ее хазбонд! – воскликнул Пуппер. – Ты, рашн лайподь, не стоишь один ноготь на ее finger!
Некоторое время Ванька размышлял над словом «лайподь», но окончательно так и не определился с его значением.
– Сам ты фингер! – сказал он, решив придраться к этому более обидному, с его точки зрения, слову.
– Лайподь!!! – взвыл Гурий.
Не вникая дальше в лингвистические тонкости, Ванька аккуратно поставил футляр с контрабасом на землю и шагнул к Гурию. Пуппер насмешливо ждал. Ванька смахнул с Пуппера подклеенные очки и точным ударом в подбородок заставил Гурия сесть на землю. Таня едва поверила своим глазам – семнадцатилетний Пуппер был на добрую голову выше Ваньки и на десяток килограммов тяжелее.
Упавший Пуппер сразу же подскочил, как пружина. Первым его желанием было кинуться на Ваньку с кулаками, но он сдержался.
– Посмотри на него! – сказал он, обращаясь к Тане. – Разве это мужчина? Он не сможет обеспечить тебе никакой левел оф лайф! Вы будете жить на берегу океана и есть тухлый рыба, которую бросать волны!
– Почему обязательно тухлую? – удивилась Таня. Ей стало обидно за Ваньку. Категоричность Пуппера выводила ее из себя.
– Потому что он не заработает на удочку. Ха-ха! Это есть метафор! – категорично заявил Гурий, нашаривая на земле очки. – Ну вот, дужка отлетела! – сказал он укоризненно.
– Нечего ныть! Замотай скотчем! По-моему, они уже ломались пару раз, – хмуро посоветовал Ванька. С его точки зрения, очки Пуппера и прежде выглядели так, словно их переехали автомобилем.
– Глупый лайподь! Это есть такой модель от лучший магзайнер Буччи! Специально сломан и подклеен! Тебе, валяйнок, не расплатиться за эти очки всю жизнь, даже если продать тебя в рабство! – небрежно сказал Пуппер.
– Угу! – произнес Ванька и вновь смахнул с Пуппера очки. Теперь они улетели вдвое дальше прежнего. К тому же на пути у них встретилось дерево. – Ой, какой я неосторожный! Теперь и скотч не поможет. Магзайнеру придется повеситься на своих подтяжках, – грустно сказал Ванька.
Гурий позеленел от злости. Его длинное лицо приобрело необычно благородное и горделивое выражение. Ну прямо герцог Магкингем, основатель Магфорда, на парадном портрете.
– Мое терпение лопнуть! Я преподам тебе хороший lesson! Иди за мной, Джон Валялька, и не вздумай отстать! Если попробуешь убежать, я буду отшлепать тебя по задний карман твоих брук! – сказал он мрачно и, повернувшись, быстро пошел к роще.
Добрая тетя, лицо которой смотрело теперь со спины Гурия, снова торопливо отвернулась. Но Тане было не до родственников Пуппера и не до их настроений. Она виновато смотрела на Гурия и Ваньку. В конце концов, все, что происходило, происходило из-за нее.
– А ну, прекратите! Что я вам, собственность? Какое вы имеете право меня делить? – сердито крикнула она.
Пуппер резко остановился и вернулся к Тане. Самая добрая тетя, вновь оказавшаяся к Тане лицом, пришла в замешательство и сердито завертелась как флюгер.
– Отлично. Определяйся кто: он или я? Есть у тебя свой мнений? Тогда говори! И пусть другой уйдет сам – раз и форева! Ты согласен, Вайлялька?
Ванька кивнул.
– Клянешься?
– Клянусь! – твердо сказал Ванька.
– И я клянусь! – повторил за ним Гурий.
Теперь оба – Пуппер и Ванька – выжидающе смотрели на Таню. Она, не ожидавшая этого и растерянная, замешкалась с ответом. Странная нерешительность овладела ею. Ее душа буквально разрывалась на две половины – одна из них устремлялась к Пупперу, другая к Ваньке. Ей хотелось сохранить и того, и другого. Сколько раз она потом проклинала себя за это!
Молчание затягивалось. Несколько раз Таня набирала воздух, чтобы произнести одно какое-нибудь имя, но так ничего и не произнесла. Зато в ней проснулось вдруг дикое раздражение человека, которого пытаются загнать в угол.
– Какие же вы оба болваны! Терпеть вас не могу! – воскликнула она, отворачиваясь.
– Не можешь решить? Прекрасно! Тогда мы решим сами. Пошли, Пуппер! – вспыхнув, сказал Ванька.
Теперь уже Гурий вынужден был тащиться за ним, что было не совсем приятно для его самолюбия. Роли переменились. Таня, которую оба этих петуха почти не замечали, двинулась за ними следом.
– My dear Татьяна! Прошу, не ходи за нами. У нас будет разговор сугубо фо мэн! Я научить этот сосунок с прической а́ la moujik хороший манер! – обратился к ней Пуппер.
– Научишь, научишь… Всему научишь! Не отставай давай! – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, пообещал Ванька.
– Ванька! Не надо! – жалобно попросила Таня. Она отлично знала, чем закончится для Пуппера это Ванькино показное смирение.
– Нет надо! Подожди нас здесь!.. Я не сделаю ему ничего плохого: просто доступно объясню, что невест нужно искать подальше от Буяна, – твердо сказал Валялкин.
Тане стало тревожно за Пуппера. Правда, и за Ваньку она боялась ничуть не меньше. Но Ванька все же был более приспособленным. Не проходило недели, чтобы он не подрался с Семь-Пень-Дыром, Ягуном или даже Гуней Гломовым. С другой стороны, драконбол, в который играл Пуппер, тоже не был спортом для благородных девиц и кое-чему должен был его научить.
Все еще надеясь помешать, Таня кинулась было за ними, но тяжелый футляр контрабаса оттягивал ей плечо. Она остановилась, растерянная и очень недовольная всем происходящим.
В роще Пуппер обогнал Ваньку и пошел первым. Ваньке это не понравилось, и он оттеснил Гурия плечом. Некоторое время они молча толкались на ходу. Ветки, которые никто не пытался придерживать, норовили хлестнуть по глазам. Наконец Гурий остановился, оглянулся и убедился, что деревья надежно скрывают Таню от них и она не может ни видеть, ни слышать их.
– Последний раз спрашиваю, уступишь ты мне Таню или нет? – спросил Пуппер.
– Размечтался. Держи карман шире! – сказал Ванька.
– Но у нас с ней the great love!
– Меньше надо было ползунки выкрадывать и с Цирцейкой интриговать. Не было бы никакого «грейт лава», – насмешливо произнес Ванька.