Зима мира

– О господи… Я понимаю, что не надо было этого делать. Слушай, ну мне просто так захотелось… И мне понравилось – гордись, это честь для тебя. Вуди, ты славный мальчик и очень остроумный, но поцелуй – это еще не объяснение в любви, как бы тебе это ни понравилось.

Они шли уже в первых рядах демонстрантов, и Вуди увидел впереди цель их марша: высокую стену, окружающую буффальский металлургический завод. Ворота были закрыты и охранялись дюжиной заводских полицейских – бандитского вида парней в синих рубашках, в подражание полицейской форме.

– К тому же я была выпивши, – сказала Джоан.

– Да, я тоже выпил, – сказал Вуди.

Это была отчаянная попытка сохранить достоинство, но у Джоан хватило деликатности сделать вид, что она верит ему.

– Значит, мы оба вели себя немножко глупо и просто надо забыть об этом, – сказала она.

– Ну да, – сказал Вуди, отводя взгляд.

Они уже были у самого завода. Голова колонны остановилась перед воротами, и кто-то начал в рупор произносить речь. Посмотрев внимательнее, Вуди узнал в говорившем руководителя местного профсоюза Брайана Холла. Отец Вуди знал и уважал этого человека: когда-то в туманном прошлом они вместе нашли компромисс для прекращения забастовки.

Хвост колонны продолжал двигаться вперед, возникла толчея, и толпа стала растекаться по всей ширине улицы. Заводская полиция не позволяла приближаться ко входу, хотя ворота были закрыты. Вуди увидел, что они вооружены утяжеленными полицейскими дубинками для ночного патрулирования.

– Не подходить к воротам! Это частная собственность! – крикнул один из них. Вуди поднял фотоаппарат и сфотографировал его.

Но на людей перед воротами напирали те, кто стоял сзади. Вуди взял Джоан за руку и стал пытаться пробиться из самой давки. Однако это было нелегко: толпа стояла плотно, и никто не собирался тесниться, чтобы их пропустить. Вуди увидел, что их против воли придвигают все ближе к воротам завода и охранникам с дубинками.

– Дело принимает нехороший оборот, – сказал он Джоан.

Но она была вне себя от восторга.

– Эти ублюдки нас не удержат! – крикнула она.

– Верно! Верно, черт их дери! – крикнул человек, стоящий рядом с ней.

Толпа все еще была метрах в десяти от ворот, а то и больше, но тем не менее охранники без необходимости начали расталкивать демонстрантов. Вуди это сфотографировал.

Брайан Холл прежде все кричал в свой рупор о бандитах босса, направив указующий перст на заводскую полицию. Теперь он сменил пластинку и стал призывать к спокойствию.

– Братва, давайте отойдем от ворот. Отходите, не надо нарываться.

На глазах у Вуди охранник толкнул женщину – так сильно, что та едва удержалась на ногах. Она не упала, но вскрикнула, а человек, шедший рядом с ней, сказал охраннику:

– Эй, приятель, нельзя ли полегче?

– Что, начинается? – угрожающе сказал охранник.

– Да просто прекратите толкаться! – завизжала женщина.

– Отходим, отходим! – рявкнул охранник. Он замахнулся на женщину дубинкой. Та завопила.

Когда дубинка опустилась, Вуди сделал кадр.

– Этот сукин сын ударил женщину! – ахнула Джоан и шагнула вперед.

Но большая часть толпы стала двигаться в противоположном направлении, прочь от завода. Когда демонстранты повернули назад, следом за ними двинулась и охрана, толкая людей в спины, пиная и охаживая дубинками.

Брайан Холл закричал:

– Нет нужды применять силу! Полиция завода, остановитесь! Не пускайте в ход дубинки!

Но тут один из охранников вышиб рупор у него из рук.

Кое-кто из парней помоложе давал сдачи. В толпе появилось с полдюжины настоящих полицейских. Они ничего не делали, чтобы усмирить заводскую полицию, зато начали арестовывать всех, кто ей сопротивлялся.

Охранник, бывший зачинщиком этой драки, упал на землю, и двое демонстрантов стали бить его ногами.

Вуди сделал еще один кадр.

Джоан с яростным криком бросилась на одного из охранников, и ее ногти прошлись по его лицу. Он резко махнул рукой, отталкивая ее. Случайно или нет, но основание ладони пришлось ей в нос. Она отпрянула, из ноздрей пошла кровь. Охранник замахнулся дубинкой. Вуди схватил ее за талию и дернул назад. Дубинка прошла мимо.

– Идем! – закричал ей Вуди. – Надо выбираться отсюда!

От удара в лицо ее гнев прошел, и она не сопротивлялась, пока он, с болтающимся на шее фотоаппаратом, как можно быстрее местами тащил, а местами и нес ее подальше от ворот. В толпе поднялась паника, все бросились бежать, кто-то падал, другие шли прямо по ним.

Вуди был одним из самых высоких и смог удержаться на ногах и удержать Джоан. Им удалось пробиться в этой давке, оставаясь вне пределов досягаемости дубинок. Наконец толпа стала редеть. Джоан освободилась из его объятий, и они побежали.

Шум драки за их спинами постепенно стих. Они пару раз свернули за угол и через пару минут оказались на пустой улице, где находились заводы и склады – в воскресенье все это было закрыто. Они замедлили шаг, тяжело дыша, и Джоан засмеялась.

– Вот здорово было! – сказала она.

Вуди не разделял ее восторга.

– Это было отвратительно, – сказал он. – А могло стать еще хуже.

Он спас ее, и у него была слабая надежда, что она передумает и согласится с ним встречаться.

Но она не чувствовала к нему никакой особой благодарности.

– Да ладно тебе! – пренебрежительно сказала она. – Никто ж не умер.

– Эти охранники намеренно спровоцировали беспорядки!

– Конечно, именно так! Лев Пешков хочет выставить членов профсоюза в плохом свете.

– Но мы-то знаем правду! – Вуди похлопал по камере. – И у меня есть доказательства.

Они прошли с полмили, потом Вуди заметил такси без пассажиров и остановил его. Он дал водителю адрес дома, где жило семейство Рузроков.

Сидя на заднем сиденье такси, он вынул из кармана носовой платок.

– Мне бы не хотелось привезти тебя к отцу в таком виде, – сказал он. Развернув квадрат белого хлопка, он легонько промокнул кровь на ее верхней губе.

Это было очень интимное движение, и он решил, что это эротично, но она недолго это терпела.

– Я сама, – сказала она. Взяв платок у него из руки, она стала сама стирать с лица кровь. – Как сейчас?

– Еще немножко, – солгал он и снова забрал платок. У нее был большой рот, ровные белые зубы, соблазнительно полные губы. Он сделал вид, что нужно протереть еще под нижней губой. Осторожно протер и сказал:

– Вот так лучше.

– Спасибо… – она смотрела на него со странным выражением: ласково и возмущенно. Она поняла, что он соврал про кровь на подбородке, и не знала, сердиться на него или нет, догадался он.

Такси остановилось перед ее домом.

– Ты не заходи, – сказала она. – Я что-нибудь совру родителям о том, где я была, и мне совсем не надо, чтобы ты выболтал правду.

Вуди подумал, что из них двоих он, пожалуй, лучше умеет хранить тайну, но не сказал этого.

– Я позвоню тебе попозже.

– Ладно.

Она вышла из такси и, небрежно махнув рукой, пошла по подъездной аллее к дому.

– Какая милашка, – сказал водитель. – Но слишком взрослая для тебя.

– А меня отвезите на Делавэр-авеню, – сказал Вуди. Он назвал номер дома и ближайший перекресток. Не хватало еще обсуждать Джоан с каким-то таксистом.

Он размышлял над полученным отказом. Чему было удивляться, когда все, начиная его братом и заканчивая таксистом, говорят, что он мал для нее. Но все равно было больно. У него было такое чувство, что теперь его жизнь бессмысленна. Как ему дожить до конца дня?

Когда он вернулся домой, у родителей, как обычно по воскресеньям, был послеобеденный отдых. Чак полагал, что именно в это время они занимались сексом. Сам Чак, по словам Бетти, ушел с компанией друзей купаться.

Вуди пошел в фотолабораторию и занялся проявкой вынутой из фотоаппарата пленки. Он пустил в ванночку теплую воду, чтобы довести раствор до нужной температуры, потом сунул пленку в темный мешочек, чтобы зарядить ее в светонепроницаемый бачок.

Это был довольно долгий процесс, требующий терпения, но Вуди был счастлив, что может сидеть в темноте и думать о Джоан. После того как они вместе были на демонстрации, она в него не влюбилась, но они несомненно стали ближе. Конечно, постепенно он будет ей нравиться все больше и больше. Может быть, ее отказ – не окончательный. Может быть, ему стоит продолжать ее добиваться. Интереса к другим девочкам у него не было совершенно.

Когда прозвенел будильник, он поместил пленку в стоп-раствор, чтобы остановить химическую реакцию проявки, потом в фиксаж, чтобы закрепить изображение. Наконец он промыл и высушил пленку и стал просматривать ленту черно-белых негативов.

Он решил, что они вполне удались.

Он порезал пленку на кадры, потом вставил первый кадр в увеличитель. Положил на столик фотоувеличителя листок фотобумаги размером восемь на десять дюймов, включил свет и стал считать секунды. Потом он поместил фотобумагу в ванночку с проявителем.

Это была лучшая часть процесса. На белой бумаге медленно стали проступать островки и постепенно стало вырисовываться изображение. Это всегда казалось ему чудом. На первой фотографии он увидел негра и белого, оба были в воскресных костюмах и в шляпах и держали транспарант со словом «Братство» большими буквами. Когда изображение стало отчетливым, он переложил фотографию в ванночку с фиксажем, а затем промыл и высушил.

Вуди напечатал все отснятые кадры, вынес на свет и разложил на столе в столовой. Он был доволен: фотографии были живые, с действием, на них четко прослеживалась последовательность событий. Услышав, что родители наверху ходят по комнате, он позвал маму. Она до замужества была журналисткой, да и сейчас еще писала книги и статьи в журналы.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он ее.

Она внимательно изучила их своим единственным глазом. Помолчав, она сказала:

– Я думаю, они хороши. Тебе стоило бы отнести их в газету.

– Правда? – сказал он, чувствуя радостное волнение. – А в какую газету?

– Все они, к несчастью, консервативны… Может быть, в «Буффало сентинел»… Редактор там – Питер Хойл, он там с допотопных времен сидит. Он хорошо знаком с твоим отцом и наверняка тебя примет.

– Когда мне показать ему фото?

– Сейчас же. Марш – это свежая новость, и будет во всех завтрашних газетах. Фотографии им понадобятся сегодня вечером.

Вуди воодушевился.

– Ладно, – сказал он. Собрав глянцевые листки, он сложил их аккуратной стопкой. Мама принесла из папиного кабинета картонную папку. Вуди поцеловал маму и выскочил из дома.

Ему сразу попался автобус, шедший в центр города.

Главный вход в «Сентинел» был закрыт, и Вуди пережил минуту разочарования, но рассудил, что если в понедельник должен выйти новый номер, то должны же как-то репортеры входить в здание и выходить из него, – и конечно же, он нашел боковой вход.

– Я принес мистеру Хойлу несколько фотографий, – сказал он человеку, сидевшему за дверью, и его направили наверх.

Он нашел кабинет редактора, назвал секретарше свое имя и через минуту уже здоровался за руку с Питером Хойлом. Редактор был высокий представительный человек с седыми волосами и черными усами. Оказалось, он заканчивал обсуждение с младшим коллегой. Он говорил громко, словно перекрикивая шум печатающего аппарата.

– Джек, рассказ про водителей, что сбивают пешеходов и уезжают, – хорош, но введение слабовато, – сказал он, небрежно положив руку собеседнику на плечо и подводя его к двери. – Начало надо переписать. Заявление мэра передвинь вниз, а начни с покалеченных детей.

Джек вышел, и Хойл повернулся к Вуди.

– Что у тебя, мальчик?

– Я участвовал сегодня в шествии.

– В бунте, ты хочешь сказать?

– Никакого бунта не было, пока охранники не начали избивать своими дубинками женщину.

– Я слышал, что демонстранты пытались ворваться на завод и охрана их разогнала.

– Сэр, это не так, и доказательство – вот эти фотографии.

– Ну, показывай.

Еще в автобусе Вуди разложил их по порядку.

– Начиналось все мирно, – сказал он, выкладывая на стол редактора первую фотографию. Хойл отодвинул ее в сторону.

– Это ничего не значит, – сказал он.

Вуди выложил фотографию, сделанную перед заводом.

– Охранники ждали у ворот. Здесь видно, что они с дубинками.

Следующая фотография была сделана, когда охранники начали толкать людей.

– Демонстранты были как минимум в десяти метрах от ворот, так что охране не было необходимости пытаться их теснить назад. Это была намеренная провокация.

– Ладно, – сказал Хойл и не отодвинул фотографию.

Вуди достал свой лучший снимок: охранник замахивается дубинкой на женщину.

– Я видел весь этот инцидент, – сказал Вуди. – Все, что сделала эта женщина, – она сказала ему, чтобы он перестал ее толкать, а он ударил ее дубинкой.

– Хорошая фотография, – сказал Хойл. – Еще есть?

– Еще одна, – ответил Вуди. – Большинство демонстрантов стали разбегаться, как только началась драка, но несколько человек оказали сопротивление. – И он показал Хойлу фотографию, где двое демонстрантов били ногами охранника, лежащего на земле. – Эти люди вступились за женщину, которую он бил.

– Вы хорошо поработали, юный Дьюар, – сказал Хойл. – Двадцати долларов будет достаточно?

– Вы хотите сказать, что напечатаете мои фотографии?

– Я полагаю, вы их затем и принесли.

– Да, сэр, благодарю вас, двадцать долларов – вполне достаточно. То есть отлично. То есть даже слишком…

Хойл заполнил бланк и подписал.

– Идите с этим к кассиру. Моя секретарша расскажет вам, как его найти.

Телефон на столе зазвонил. Редактор поднял трубку и рявкнул:

– Хойл!

Вуди понял, что с ним разговор закончен, и вышел из комнаты.

Он был на седьмом небе. Плата была потрясающая, но гораздо больше его волновало то, что газета опубликует его фотографии. Следуя инструкциям секретарши, он нашел маленькую комнатку со стойкой и кассовым окошком и получил свои двадцать долларов. Потом он поехал на такси домой.

Родители обрадовались его удаче, и даже брат, казалось, был доволен. За обедом бабушка сказала:

– Только не рассматривай журналистику в качестве карьеры. Это было бы понижение.

Вуди действительно раздумывал, не начать ли ему вместо политики фотографировать для новостей, и был удивлен, услышав, что бабушка этого не одобряет.

Мама улыбнулась и сказала:

– Но дорогая Урсула, я же была журналисткой.

– Это совсем другое дело, ты – девочка, – ответила бабушка. – А Вудро должен стать выдающимся человеком, как его дед и отец.

Мама на это не обиделась. Она обожала бабушку и терпеливо слушала, посмеиваясь, как та выражает свое безапелляционное мнение.

Однако Чака возмущала традиция сосредоточивать внимание на старшем сыне.

– А из меня что должно выйти, чепуха на постном масле? – сказал он.

– Чарльз, веди себя прилично, – сказала бабушка, как обычно оставляя за собой последнее слово.

В ту ночь Вуди долго не засыпал. Он не мог дождаться, когда увидит свои фотографии в газете. Он чувствовал себя как ребенок перед рождеством: ему так хотелось, чтобы скорее наступило утро, что он никак не мог заснуть.

Он стал думать о Джоан. Зря она считала его маленьким. Он прекрасно ей подходил. Она относилась к нему с симпатией, у них было много общего, и тот поцелуй ей понравился. Он все же думал, что сможет завоевать ее сердце.

Наконец он заснул, а когда проснулся, было уже светло. Он надел поверх пижамы халат и сбежал вниз. Дворецкий Джо уже выходил с утра пораньше за газетами, и они лежали на боковом столе в гостиной, где семья завтракала. Родители уже были там: отец ел яичницу, а мама потягивала кофе.

Вуди схватил «Сентинел». Его работа была на первой странице.

Но это было совсем не то, чего он ожидал!

Фотография была только одна – последняя. На ней заводской охранник лежал на земле, а двое рабочих били его ногами. Заголовок гласил: «БУНТ НА МЕТАЛЛУРГИЧЕСКОМ ЗАВОДЕ».

– Не может быть! – сказал он.

Не веря своим глазам, он стал читать статью. Там говорилось, что участники марша пытались ворваться на завод и охрана мужественно дала им отпор, но при этом несколько охранников получили небольшие травмы. Поведение рабочих осудили мэр, начальник полиции и Лев Пешков. Под статьей, в качестве дополнения, процитировали Брайана Холла, выступающего от лица профсоюза, который отрицал написанное в статье и обвинял охрану в насильственных действиях.

Вуди положил газету перед мамой.

– Я рассказал Хойлу, что беспорядки начали охранники, и в доказательство дал ему фотографии! – сердито сказал он. – Почему же он напечатал не правду, а вот это?

– Потому что он – консерватор, – ответила она.

– Но ведь газеты должны писать правду! – воскликнул Вуди звенящим от яростного возмущения голосом. – Не могут же они просто выдумывать то, чего не было!

– Очень даже могут, – сказала мама.

– Но это нечестно!

– Добро пожаловать в реальный мир, – сказала мама.

Проходя через вестибюль отеля «Риц-Карлтон» в Вашингтоне, Грег Пешков с отцом столкнулись с Дейвом Рузроком.

Дейв был в белом костюме и соломенной шляпе. Он посмотрел на них с ненавистью. Лев поздоровался, но Дейв презрительно отвернулся, ничего не ответив.

Грег знал почему. Все лето Дейв нес убытки, потому что «Театры Рузрок» не получали самых модных фильмов. И должно быть, Дейв догадался, что это как-то подстроил Лев.

На прошлой неделе Лев предложил Дейву за его сеть кинотеатров четыре миллиона – половину того, что предлагал раньше, – и снова Дейв отказался.

– Цена будет падать, Дейв, – предостерег его Лев.

– Интересно, что он здесь делает? – сказал Грег.

– Он приехал, чтобы встретиться с Солом Старром. Хочет спросить, почему Сол не дает ему хороших фильмов, – Было очевидно, что Льву все об этом известно.

– И что ответит мистер Старр?

– Будет водить его за нос.

Грег восхитился возможностями отца все знать и оставаться на гребне волны в любой ситуации. Он всегда был на ход впереди.

Они вошли в лифт. Грег раньше не был в этом отеле, в постоянном номере отца. И его мать Марга никогда там не бывала.

Лев проводил в Вашингтоне много времени, потому что правительство вечно вставляло палки в колеса киноиндустрии. Людей, считающих себя законодателями морали, очень беспокоило, что показывают на большом экране, и они давили на правительство, чтобы кинокартины проходили правительственную цензуру. Лев смотрел на это как на торг (он вообще смотрел на жизнь как на торг), и его главной целью было избежать формальной цензуры, добровольно придерживаясь определенного свода правил. Эту стратегию поддерживал и Сол Старр, и большинство других голливудских шишек.

Они вошли в гостиную, невероятно пышную, гораздо более, чем просторные апартаменты в Буффало, где жили Грег с матерью, – он всегда считал их роскошными. Здесь была мебель на тонких ножках – наверное, французская, подумал Грег, – дорогие каштаново-коричневые бархатные шторы на окнах и огромный проигрыватель. В центре комнаты, к его изумлению, на желтом шелковом диване сидела кинозвезда Глэдис Энджелус.

Говорили, что она – самая красивая женщина в мире.

Грег понимал почему. Она вся излучала желание, от призывных темно-синих глаз и до скрещенных под облегающей юбкой длинных ног. Когда она протянула руку, здороваясь, алые губы улыбнулись, а круглые груди под мягким свитером соблазнительно качнулись.

Он помедлил долю секунды, прежде чем пожать протянутую руку. Ему казалось, что он предает свою мать, Маргу. Она никогда не произносила имя Глэдис Энджелус – верный знак, что ей были известны сплетни про Глэдис и Льва. Грег понимал, что заводит дружбу с врагом матери. Если бы мама узнала, то заплакала бы, подумал он.

Однако его застали врасплох. Если бы он знал заранее, если бы у него было время подумать, как ответить, он мог бы подготовиться, деликатно избежать рукопожатия. Но он не мог заставить себя ответить неуклюжей грубостью этой непреодолимо очаровательной женщине.

Поэтому он пожал протянутую руку, взглянул в ее изумительные глаза и вымученно улыбнулся.

Она задержала его руку и сказала:

– Я так рада наконец-то с вами познакомиться. Ваш отец мне о вас рассказывал, только не сказал, что вы такой красивый.

Это прозвучало как-то неприятно, по-хозяйски, словно она была членом семьи, а не шлюхой, присвоившей место его матери. И все равно он чувствовал действие ее чар.

– Я обожаю ваши фильмы, – неловко сказал он.

– Ну что вы, не стоит об этом, – сказала она, но Грег подумал, что все равно ей приятно это слышать. – Идите сюда и садитесь рядом со мной, – продолжала она, – я хочу с вами получше познакомиться.

Он послушался. Просто не смог удержаться. Глэдис спросила его, в какую школу он ходит, он начал ей отвечать, и тут зазвонил телефон. Он слышал краем уха, как отец ответил в трубку: «Предполагалось завтра… Но если надо, можно и поскорее. Предоставь это мне, я займусь этим сам».

Лев положил трубку и, перебив Глэдис, сказал:

– Грег, твой номер – дальше по коридору. – Он протянул Грегу ключ. – Найдешь там подарок от меня. Устраивайся, развлекайся. На обед встречаемся в семь.

Это было внезапно, и Глэдис выглядела обескураженно, но Льву иногда случалось вести себя категорично, и лучше было просто слушаться. Грег взял ключ и вышел.

В коридоре он увидел широкоплечего парня в дешевом костюме, напомнившего ему Джо Брехунова, начальника охраны на буффальском металлургическом заводе. Грег кивнул, и парень сказал: «Добрый день, сэр». По-видимому, он был из служащих отеля.

Грег вошел в свой номер. Тут было довольно уютно, хоть и без такого шика, как в номере отца. Подарка, о котором говорил отец, он не увидел, но его чемодан был здесь, и он начал разбирать вещи, думая о Глэдис. Можно ли сказать, что он предал маму, пожимая руку любовнице отца? Конечно, Глэдис делала то же, что и сама Марга, – спала с чужим мужем. Но все равно он чувствовал мучительное беспокойство. Говорить ли маме, что видел Глэдис? Вот уж черта с два.

Вешая в шкаф рубашки, он услышал стук в дверь. Звук шел от двери, которая, похоже, вела в соседнюю комнату. Тут же дверь открылась, и вошла девушка.

Она была старше Грега, но ненамного. Кожа у нее была цвета темного шоколада. На ней было платье в горошек, под мышкой – небольшая сумочка без ручки. Она широко улыбнулась, демонстрируя белые зубы, и сказала:

– Привет! А я живу в соседнем номере.

– Я понял, – сказал он. – А ты кто?

– Джеки Джейкс, – ответила она, протягивая ему руку. – Я актриса.

Грег пожал руку уже второй очаровательной актрисе за один час. У Джеки был озорной вид, и это понравилось Грегу больше, чем подчиняющее обаяние Глэдис. Он взглянул на ее темно-красные, красиво изогнутые губы и сказал:

– Отец сказал, у него для меня подарок. Это ты?

Она хихикнула.

– Я, наверное. Он сказал, что ты мне понравишься. Он будет снимать меня в кино.

Грег понял расклад. Отец догадался, что ему будет неприятно дружески общаться с Глэдис. Джеки была его наградой за покладистость. Он подумал, что должен, наверное, отказаться от этой взятки, но не мог устоять.

– Ты отличный подарок, – сказал он.

– У тебя заботливый отец.

– Он замечательный, – сказал Грег. – И ты тоже.

– Какой ты милый… – Она положила свою сумочку на комод, шагнула к Грегу, встала на цыпочки и поцеловала его. Ее губы были мягкими и теплыми. – Ты мне нравишься, – сказала она. Потом положила руки ему на плечи. – Какой ты сильный.

– Я играю в хоккей с шайбой.

– С таким парнем девушка в безопасности… – Она обхватила его лицо обеими руками и снова его поцеловала – уже более долгим поцелуем. Потом вздохнула и сказала: – Я думаю, мы здорово проведем время.

– Ты думаешь?..

Вашингтон все же был южный город, с сильной сегрегацией. В Буффало белые и черные, как правило, могли есть в одних ресторанах, пить в одних барах, но здесь – совсем другое дело. Грег не знал, какие здесь законы, но был уверен, что в реальной жизни белого мужчину с черной женщиной ждут неприятности. Удивительно было уже то, что Джеки занимала комнату в этом отеле: должно быть, это устроил Лев. Но, конечно, и речи быть не могло, чтобы Грег и Джеки шлялись по городу вчетвером со Львом и Глэдис. Как же, интересно, они здорово проведут время? Ему в голову вдруг пришла поразительная мысль: вдруг она хочет лечь с ним в постель?

Он положил руки ей на талию, чтобы притянуть к себе и снова поцеловать, но она отстранилась.

– Мне нужно принять душ, – сказала она. – Дай мне несколько минут.

Она повернулась к нему спиной и исчезла за дверью в другую комнату, плотно закрыв ее за собой.

Он сел на кровать, пытаясь привести мысли в порядок. Джеки хотела сниматься в кино и, похоже, была согласна использовать для продвижения секс. Конечно же, до нее множество актрис, и черных и белых, пользовались этой стратегией. То же самое делала и Глэдис – спала со Львом. Грег с отцом были счастливчиками, снимавшими сливки.