– Алло! У малыша за сорок! Ни один врач не знает, что с ним. Все анализы в порядке.
Я был при смерти в возрасте примерно полугода, видимо, чувствуя неладное из-за такого раннего разрыва родителей.
Дедушка поставил на уши своих друзей, чтобы получить помощь от местного профессора медицины. Тот бросил всё и приехал в детское инфекционное отделение, где лежали мы с мамой. По его настоянию мне сделали ещё одну пробу, которая, впрочем, тоже показала нормальный результат.
Однако это был профессор старой школы, и он разобрался, что к чему. Я выжил и выздоровел, а учёный спустя какое-то время позвонил дедушке и спокойно спросил, как у меня дела.
Не знаю, повлияло ли всё это на начало моей шизофрении в юности, а то и в подростковом возрасте. Я не берусь утверждать по этому поводу что-то конкретное.
Однако очень хочу поделиться своим скромным видением того, почему возникает это расстройство. Оно даёт о себе знать тогда, когда количество несчастий в жизни человека, как крупных, так и поменьше, переходит все мыслимые пределы. Сначала ты обычный человек, который нормально развивается, но вдруг какое-то обстоятельство, неважно – недоразумение или что-то, чего можно было избежать, – будто подкашивает тебя.
Далее ты собираешь свои ресурсы и справляешься со стрессом. Теперь-то всё должно быть хорошо! Если что-то разрушительное не случится снова. А оно обязательно случится, ведь жизнь не может состоять из сплошных приятных моментов.
С каждым разом ты восстанавливаешься всё хуже, ты всё слабее. Однажды твой мозг сдаётся перед лицом несчастий. Он уже не может бороться с ними. Вот тогда, вероятно, шизофрения и проявляется.
Также я считаю, что, вопреки утверждениям психиатрической науки, это расстройство начинается задолго до своего так называемого манифестного периода. А именно: вместе с появлением у человека самых первых странностей. Впрочем, рассуждать об этом нужно учёным, а не мне.
По прошествии трёх десятилетий я не виню папу. За болезни не винят. Ему нужен был психиатр, а не бесконечные увещевания, которые ни к чему не могли привести. Раньше я даже защищал его в беседах с мамой, бабушкой и дедушкой. Любой человек хочет считать хорошими своих родителей, даже таких. Однако в какой-то момент люди взрослеют и понимают, что жизнь может быть очень разной.
Я хотел бы посмотреть папе в глаза и сказать: «Конечно, ты вытворял всякое, но так бывает. Есть то, что есть, и ничего больше. С этим уже ничего не сделаешь». Прямо как в одной бардовской песне: «Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова».
Однако она ведь и правда больше никакова…
Ни во время беременности мамы, ни после рождения я не мог выбирать, быть ли мне здоровым или заболеть впоследствии. Будучи ежедневно в таких эмоциональных условиях, я просто пытался справиться с ними. Сейчас модно верить в то, что человек делает выбор каждую секунду.
Ерунда! Мы оказываемся в разных ситуациях и действуем исходя из того, что есть, основываясь на уже принятых в своих головах решениях. Впрочем, у вас может быть другое мнение на этот счёт.
Может быть, я и заслуживал лучшего папы или лучшего стечения обстоятельств, но это вопрос везения. Мне не повезло с ранним периодом моей жизни. Сейчас у меня шизофрения, и можно не ждать от жизни многого. Однако я решил написать книгу о своём прошлом и оставить воспоминания на её страницах. А дальше – лишь смотреть с надеждой в будущее.
Мама, не вини себя за такую беременность, за сделанный тобой выбор мужа. Ты не понимала, что к чему, и не могла ни на что повлиять. Помни, что жизнь такова, какова она есть, и больше…
Бабушка и дедушка, вы наверняка до сих пор чувствуете гнев в отношении папы. Вы можете считать, что это он – причина моих проблем, да и некоторых ваших тоже. Вовсе не нужно винить его, и вам самим станет спокойнее.
Глава 2. Первые годы моей жизни. «Я не сделаю это!»
Родители говорят, что я рос умным, добрым и спокойным малышом. Они очень любили меня в те годы.
Однако наши с ними тёплые отношения доходили до неоправданного любования мной со стороны мамы, дедушки и особенно бабушки.
Всё просто: в стране начинались девяностые, и многим людям пришлось несладко. Взрослые могли находить отдушину в своих детях, чтобы отвлечься от ежедневного стресса. Вот так в нашей семье и получилось. Я могу представить мысли своих родителей по этому поводу: «Наш ребёнок должен быть счастлив, несмотря ни на что! Мы сделаем это!»
Спустя тридцать лет я счастлив вопреки всему и тоже сделал это.
Уберечь меня ото всех будущих проблем было невозможно, однако, скорее всего, именно в те годы я начал ощущать себя тем, у кого трое телохранителей. Бабушка, главный из них, постоянно выглядывала в окно или выходила на балкон: «Ну как он там, в песочнице? У него всё хорошо?»
Впрочем, ей было всё равно, что именно я лепил из песка и насколько красивыми получались фигуры. В основном она следила, чтобы два остальных моих телохранителя должным образом меня контролировали.
Наверное, мне это нравилось. Ни у кого во дворе больше не было личной службы безопасности.
Сейчас мне немного за тридцать, и я никогда себе ничего не ломал, ни разу не влип в какую-нибудь неприятную историю и даже не нажил себе врагов. Знаете, что нужно, чтобы достичь таких вершин в личном благополучии?
Практически не выходить из дома.
Ну спасибо, бабушка.
Я очень долго не мог заговорить, хотя хорошо понимал речь. Обычно в таких случаях родителей ребёнка успокаивают тем, что однажды его «прорвёт», и он заговорит сразу предложениями. Это может обнадёживать, конечно, и всё же родственники такого молчуна, видя речевые успехи других детей, тревожатся ещё больше.
Мы часто играли в песочнице с девочкой из соседнего дома, моей ровесницей. Наши родители любили поболтать о том о сём, пока мы с ней лепили из песка домики и мостики. Она уже отлично говорила. В то время как я произносил что-то вроде «Бу-у-у!», указывая пальцем на машину неподалёку, подруга уверенно отвечала мне, что та красного цвета.
– Ки-и-и! – пытался я перегнать девочку в словах.
– Ну да, у кисы хвост, – спокойно сообщала она в ответ, глядя на меня как на дурака.
Судя по рассказам моей мамы, мне было очень неловко от всего этого. Я мог понимать, что неполноценен в чём-то важном, в чём уже преуспела подруга-ровесница из соседнего дома.
Вот тогда я и мог впервые подумать: «Я не сделаю это!»
Однако примерно в два с половиной года меня наконец «прорвало», и я действительно заговорил сразу предложениями. Они быстро переросли в длинные истории и даже сказки. Ох, что тут началось!
Мама говорит, что я мог болтать часами, причём остановить это было невозможно. Однажды, когда я в очередной раз приставал со своими рассказами к уставшему дедушке, у нас с ним произошёл такой диалог:
– Дед, что, что же мне делать?
– Напиши книгу, когда вырастешь.
Первое складное стихотворение в четыре строчки я сочинил в возрасте около трёх лет, ну а книга… Похоже, что наконец-то вырос.
Наверное, тогда я стал замыкаться в себе и больше фантазировать, чувствуя, что родители просто не могут уделить мне с моими бесконечными речами столько внимания, сколько было нужно.
Из-за постоянных простуд я очень поздно, чуть ли не в пятилетнем возрасте, пошёл в детский сад. Мама утверждает, что она занималась только моим лечением. Педиатр в поликлинике в какой-то момент махнула рукой: «Ладно, пусть болеет, всё равно когда-нибудь перестанет». Ну а личная служба безопасности охраняла меня от прогулок с другими ребятами, особенно в холодное время года.
Чаще всего я сидел дома с бабушкой и играл в любимые «железочки» – обычные металлические пластины, которые я без конца передвигал по ковру в зале, представляя, что это автобусы разных маршрутов.
В первые годы своей жизни я ещё не понимал, где заканчиваются автобусы, то есть мои выдумки, а где начинается ковёр, то есть жизнь. Наверное, я сторонился тех людей, кто пытался вернуть меня к ней, замыкаясь таким образом ещё больше.
Если ты большой выдумщик, то вряд ли тебе приятно, когда другие мешают заниматься любимым делом, считая при этом, что проявляют таким образом заботу. Да нет, никакая это не забота. Вопросы вроде «А как ты жить-то собираешься?» – это плохие вопросы, потому что вы можете задеть ребёнка-мечтателя за живое, а ответа всё равно не получите.
Фантазёр всегда находится внутри своего мира, и ваша реальность ему безразлична. Вы можете стать чуждым для него человеком, если будете навязывать своё видение.
Я думаю, если такой ребёнок не встречает поддержки в своём любимом занятии, которое взрослые должны лишь направлять в житейское русло, его мозг постепенно учится фантазировать даже в том, что он слышит, а может, и видит.
Хорошо, что в первые три года жизни я ещё не совсем замкнулся в своих грёзах. Тогда я ещё любил кататься сначала на четырёх-, а потом и на трёхколёсном велосипеде, который дедушка привёз из какого-то города. Во время таких поездок необходимо внимательно смотреть, не подрезает ли тебя справа А. и не выбегает ли на дорогу Ю., которые, однако, так и норовили подрезать и выбежать, будто были созданы для дорожных происшествий.
Необходимо, двигаясь навстречу другому маленькому велосипедисту, кричать: «Би-бип!» А когда столкнёшься, очаровательно улыбнуться и сказать: «Бип, что ли…»
Помимо всего, я был ещё и очень милым малышом. Во втором подъезде жила моя ровесница Р., умная, хорошо развитая девочка. Её мама и бабушка умилялись мне, как и многие во дворе, и часто звали в гости.
Бабушка Р., педагог с советским образованием, всегда находила, чем нас занять. Она знала свою внучку и хорошо понимала мои особенности. Я мог болтать, сколько влезет.
