Командир и штурман

Прежде всего Джек должен был нанести визит своему непосредственному начальнику, морскому коменданту Магона. Капитан Харт занимал несколько комнат в дальнем конце патио большого аляповатого особняка, принадлежащего некоему Мартинесу, испанскому негоцианту. Пересекая патио, Джек услышал звуки арфы, приглушенные ставнями, которые были закрыты, чтобы защитить обитателей дома от слепящего солнца. Оно быстро всходило, и по залитым солнечными лучами стенам уже торопливо карабкались ящерицы.

Капитан Харт был мал ростом и слегка походил на лорда Сент-Винсента. Чтобы усилить это сходство, он горбился и был очень груб с подчиненными, как это принято у вигов. То ли он недолюбливал Джека Обри потому, что тот был высокий, а сам он коротышка, то ли потому, что подозревал молодого моряка в шашнях со своей женой, – это не имело значения, в любом случае между ними давно существовала неприязнь. Он встретил Джека следующими словами:

– Послушайте, мистер Обри, где вы шляетесь? Я ждал вас вчера пополудни, да и Аллен ждал вас вчера. Я удивился, узнав, что Аллен вас так и не встретил. Разумеется, я желаю вам удачи, – продолжал он насупясь, – но, клянусь, у вас странное представление о том, как следует принимать на себя командование. Аллен, должно быть, милях в двадцати отсюда, а с ним и лучшая часть экипажа «Софи». Что касается всех бумаг, расписок, реестров и всего прочего, то нам пришлось самим разбираться с ними. Весьма небрежно с вашей стороны.

– Так «Паллас» отплыл, сэр? – ужаснувшись, воскликнул Джек Обри.

– В полночь, сэр, – с удовлетворением уточнил капитан Харт. – Тяготы службы несовместимы с удовольствиями, мистер Обри. Я был вынужден лично составить счет на уплату портовых сборов.

– Я получил известие о моем назначении только вчера вечером. По существу, сегодня между часом и двумя ночи.

– Неужели? Вы меня удивляете. Я поражен. Пакет наверняка был отправлен вовремя. Несомненно, виновата прислуга вашей гостиницы. Не на всякого иностранца можно положиться. Желаю вам успешной службы. Только должен признаться, не представляю себе, как вы сможете вывести судно из гавани без экипажа. Аллен захватил с собой помощника, судового лекаря и всех толковых мичманов. Я же не могу выделить вам ни одной живой души.

– Что же, сэр, – отвечал Джек. – Думаю, мне придется довольствоваться тем, чем располагаю.

Разумеется, всех можно понять: любой офицер, получи он такую возможность, охотно перебрался бы с тихоходного старого брига на удачливый фрегат вроде «Палласа». По давней традиции, любой капитан, переходящий на другое судно, непременно брал с собой рулевого и преданных ему людей. А дай капитанам волю, они сманивали бы за собой всю команду.

– Могу предоставить вам судового священника, – произнес комендант, бередя и без того больную рану в душе Джека.

– А что, капеллан может работать на палубе, брать рифы и стоять на руле? – отозвался Обри, решив не показывать вида, что раздосадован. – Если нет, то я, пожалуй, откажусь от его услуг.

– Тогда всего хорошего, мистер Обри. Пополудни я пришлю вам распоряжения.

– Всего хорошего, сэр. Надеюсь, миссис Харт дома. Я должен выразить ей мое почтение и поздравить ее. И непременно поблагодарить за то наслаждение, которое она доставила нам вчера вечером.

– Так вы были в резиденции губернатора? – спросил капитан Харт, хотя прекрасно знал об этом, строя козни с якобы запоздавшим приказом. – Если бы вы не интересовались кошачьими концертами, то, возможно, находились бы на борту собственного брига, как и подобает моряку. Пусть разразит меня Господь, но разве это дело, когда молодой офицер предпочитает итальянских скрипачей и евнухов шканцам своего первого корабля?

Джек пересекал патио, спеша к миссис Харт. Солнце, казалось, светило не так ярко, но припекало все сильней. Он взбежал по ступеням, ощущая непривычную, но приятную тяжесть на левом плече. У комендантши он повстречал незнакомого лейтенанта и надутого мичмана, которого видел вчера: в Магоне было заведено наносить утренний визит миссис Харт. Она, очень нарядная, сидела за арфой, но, когда вошел Джек Обри, оставила инструмент, протянула ему обе руки и воскликнула:

– Капитан Обри, как я рада видеть вас! Тысячу поздравлений. Входите же, мы непременно должны спрыснуть вашу капитанскую «швабру». Мистер Паркер, прошу вас, позвоните в колокольчик.

– Желаю вам удачи, сэр, – произнес лейтенант, созерцая эполет, о котором сам так мечтал.

Отиравшийся тут же мичман не знал, смеет ли он раскрывать рот в присутствии столь блестящего общества, и, когда миссис Харт стала представлять друг другу своих гостей, он неуверенно прогрохотал: «Желаю удачи, сэр!» – и покраснел.

– Мистер Степлтон, третий офицер «Гериррьера», – взмахнув рукой, произнесла миссис Харт. – А это мистер Бернет. Он с «Изиды». Кармен, принеси нам мадеры.

Хозяйка была славная, энергичная женщина, и, хотя ее нельзя было назвать ни красавицей, ни хорошенькой, она умела произвести впечатление, главным образом благодаря великолепной посадке головы. Она презирала это ничтожество – мужа, который раболепствовал перед ней. Миссис Харт увлекалась музыкой, это скрашивало нерадостную семейную жизнь. Однако было похоже, что одной музыки ей недостаточно, – судя по тому, как привычно она наполнила бокал и осушила его.

Немного погодя мистер Степлтон распрощался, а затем, насладившись минут за пять великолепной погодой, не слишком жаркой для полудня благодаря свежему северному ветру, впрочем полезному для здоровья, – ведь здесь уже наступило лето, а оно предпочтительней холодного и дождливого апреля в Англии, – миссис Харт проговорила:

– Мистер Бернет, могу ли я вас просить об одном одолжении? Я оставила свой ридикюль в губернаторском особняке.

– Как восхитительно вы играли, Молли, – произнес Джек, когда дверь закрылась.

– Джек, как я счастлива, что у вас наконец-то свой корабль.

– Я тоже. Пожалуй, еще никогда в жизни я не чувствовал себя более счастливым. Еще вчера я был настолько раздражен, у меня было такое мрачное настроение, что я готов был повеситься, а когда пришел в гостиницу, то обнаружил вот эту депешу. Разве она не стоит всех сокровищ мира? – Оба принялись читать ее в почтительном молчании.

– «…Ни вы, ни кто-либо из ваших подчиненных не вправе уклониться от своих обязанностей под страхом наказания», – прочла вслух миссис Харт. – Джек, прошу вас, умоляю, не пытайтесь захватывать нейтральные суда. Тот барк с Рагузы, который прислал бедняга Уилби, не конфискован, и его владельцы намерены подать на него в суд.

– Не тревожьтесь, милая Молли, – отозвался молодой офицер. – Я еще не скоро смогу захватывать какие бы то ни было суда, уверяю вас. Пакет прибыл с задержкой – подозрительной задержкой, черт бы ее побрал, – и Аллен ушел в море, забрав лучших матросов. Ему так срочно приказали отплывать, что я не смог с ним встретиться. И еще комендант подлил масла в огонь, использовав остальных людей для портовых работ. Не осталось ни одного свободного человека. Похоже, что нам из гавани не выйти. Полагаю, нам придется долго прозябать на берегу, прежде чем мы учуем хотя бы запах приза[14].

– Даже так? – покраснев, воскликнула миссис Харт.

В этот момент вошли леди Уоррен и ее брат, капитан морской пехоты.

– Дражайшая Анна, – взволнованно проговорила Молли Харт, – подойди же ко мне и помоги исправить возмутительную несправедливость. Это капитан Обри – вы знакомы?

– К вашим услугам, мадам, – проговорил Джек, очень почтительно поклонившись: ведь перед ним была адмиральская супруга.

– Весьма храбрый и достойный офицер, тори до мозга костей, сын генерала Обри, и представьте, с ним обходятся самым отвратительным образом…

Пока Джек Обри находился в доме коменданта, жара усилилась, и, когда он вышел на улицу, воздух, пахнувший ему в лицо, был так горяч, словно превратился в жидкую лаву. Однако душно от него не было, он будто источал какое-то сияние, облегчавшее зной. Повернув пару раз, молодой офицер добрался до усаженной деревьями улицы, соединявшейся с дорогой на Сьюдадела, которая спускалась к площади, вернее, террасе, возвышавшейся над гаванью. Он перешел на тенистую сторону площади, где английские дома с подъемными рамами, полуциркульными окнами над входами и булыжными внешними дворами мирно соседствовали с иезуитским храмом в стиле барокко и угрюмыми испанскими особняками, над парадными дверями которых красовались внушительные гербы.

По противоположной стороне шла пестрая компания матросов. На одних были полосатые, на других – обычные парусиновые штаны; некоторые щеголяли в нарядных алых жилетах, иные остались в форменных синих куртках. У кого-то, несмотря на жару, на голове были матерчатые шапки, многие предпочитали широкополые соломенные шляпы или платки. Но у всех – длинные косички и та особая стать, которая сразу выдавала в них военных моряков. Они были c «Беллерофона», и Джек жадно смотрел на них, проходивших со смехом мимо и что-то негромко кричавших своим друзьям – англичанам и испанцам. Он приближался к площади и сквозь молодую листву мог видеть на противоположной стороне гавани бом-брам-стеньги и брам-стеньги «Женерё», на которых сушились поблескивавшие паруса. Оживленная улица, зелень, голубое небо – этого было достаточно для того, чтобы у любого затрепетало жаворонком сердце, и Джек был готов воспарить душою, но лишь примерно на три четверти. Оставшаяся на земле четверть была озадачена подбором экипажа. Головная боль, связанная с набором команды, была знакома ему с самого начала службы на военном флоте. Недаром первое серьезное ранение он получил от одной женщины в Диле, огревшей его утюгом: она считала, что ее мужа не стоит подбивать служить на флоте. Но он не ожидал столкнуться с теми же трудностями в самом начале своей капитанской карьеры, не думал, что ему будут строить такие козни, да еще здесь, в Средиземноморье.

Теперь он оказался на площади, украшенной деревьями благородных пород и двумя винтовыми лестницами, спускающимися к причалам, – еще добрую сотню лет назад британские моряки окрестили их «Поросячьими хвостиками» – тут было без счету сломано рук, ног и разбито голов. Он подошел к невысокому парапету, соединявшему верхние площадки лестниц, и стал разглядывать огромное замкнутое водное пространство, слева простиравшееся до видневшейся вдали высшей точки гавани, а справа – до госпитального острова и находящегося в нескольких милях узкого входа в нее, защищенного крепостью. Слева от Джека виднелись торговые суда: десятки и даже сотни фелюк, тартан, шебек, пинк, полакров, полакров-сетти, houarios и барок-лонга – словом, все типы средиземноморских судов и множество других, пришедших из северных морей, – боты для ловли трески, кэты, «сельдяной» флот. Впереди и справа от него стояли военные суда: два семидесятичетырехпушечных линейных корабля; изящный двадцативосьмипушечный фрегат «Ниоба», экипаж которого наносил ярко-красную полосу вдоль борта пониже линии, испещренной пушечными портами. Стройный транец делал фрегат похожим на испанские корабли, которыми так восхищался его командир. Там же стояли транспортные и другие вспомогательные суда, а между ними и лестницами, которые вели на набережную, сновала взад-вперед всевозможная посыльная мелочь – баркасы, катера, спущенные с линейных кораблей, тендеры, йолы, гички и даже еле ползущая судовая шлюпка с бомбометного кеча «Тартарус», осевшая под тяжестью призовых денег так, что до воды оставалось каких-то три дюйма. Еще правее великолепная линия набережной загибалась в сторону эллинга, артиллерийских и продовольственных причалов. Далее был карантинный остров, скрывающий множество других судов. Джек напряг зрение и уперся ногой о парапет в надежде хоть краешком глаза увидеть свою новую отраду, но напрасно. Он неохотно повернул налево, где находилась контора мистера Уильямса. Мистер Уильямс был местным представителем гибралтарского призового агента Джека, его контора размещалась в солидном здании фирмы «Джонстон и Грейам». Именно эта контора являлась следующим и весьма необходимым портом захода. Помимо того что Джек ясно понимал, насколько глупо носить золото на плече и не иметь его в кармане, он остро нуждался в наличных для целого ряда серьезных и неизбежных расходов на разные подношения, взятки и прочее, чего нельзя было получить в кредит.

Он вошел с крайне уверенным видом, словно только что лично одержал победу в битве на Ниле. Приняли его радушно, и после того, как с делами было покончено, агент спросил:

– Полагаю, вы виделись с мистером Болдиком?

– Лейтенантом с «Софи»?

– Именно.

– Но он же отплыл с капитаном Алленом, он на борту «Палласа».

– Тут вы, сэр, некоторым образом ошибаетесь, если можно так выразиться. Он в госпитале.

– Вы меня удивляете.

Агент улыбнулся и, пожав плечами, укоризненно развел руки: он говорит правду, а Джек вздумал удивляться. Однако агент доказал свою осведомленность.

– Он сошел на берег накануне под вечер, и его отправили в госпиталь с легкой лихорадкой. Небольшой госпиталь за монастырем капуцинов, а не тот, что на острове. Сказать по правде… – Тут агент прикрыл ладонью рот и вполголоса продолжал: – Он и судовой врач «Софи» не переваривают друг друга, и перспектива оказаться в руках враждебно настроенного эскулапа во время плавания ничуть не устраивала мистера Болдика. Несомненно, как только он поправится, то присоединится к ним в Гибралтаре. А теперь, капитан, – продолжал агент, натянуто улыбаясь и пряча глаза, – смею обратиться к вам с просьбой, если позволите. У миссис Уильямс есть молодой кузен, который страсть как хочет плавать. Впоследствии он намерен стать казначеем. Мальчик он сообразительный, и у него превосходный, четкий почерк. Он работает у нас в конторе с Рождества, и я убедился, что он хорошо считает. Поэтому, сударь, если у вас нет никого на примете на должность писаря, то вы бесконечно меня обяжете… – Улыбка на устах агента то появлялась, то гасла: он не привык кого-то упрашивать, тем более морских офицеров, и чувствовал себя крайне неловко, боясь отказа.

– Признаться, – поразмыслив, произнес Джек, – на примете у меня никого нет. Разумеется, вы за него отвечаете? Тогда я вот что вам скажу, мистер Уильямс. Если вы найдете мне толкового моряка, то я возьму вашего мальчика.

– Вы это серьезно, сэр?

– Да… пожалуй, что да. Ну конечно да!

– Тогда по рукам, – отозвался агент, протягивая ладонь. – Вы не пожалеете, сэр, даю слово.

– Я в этом уверен, мистер Уильямс. Хотелось бы взглянуть на него.

Дэвид Ричардс оказался обыкновенным, бесцветным юношей. Бесцветным в буквальном смысле, не считая нескольких лиловых прыщей на лице. Но было что-то трогательное в его сдерживаемом волнении и отчаянном желании угодить. Ласково посмотрев на него, Джек Обри проговорил:

– По словам мистера Уильямса, у вас хороший и четкий почерк, сэр. Вы не смогли бы написать для меня записку? Она предназначена штурману «Софи». Как его звать, мистер Уильямс?

– Маршалл, сэр. Уильям Маршалл. Я слышал, что он превосходный штурман.

– Тем лучше, – отозвался Джек, вспомнив собственные сражения с хитроумными штурманскими таблицами и странные результаты, которые он при этом получал. – Итак, «мистеру Уильяму Маршаллу, штурману шлюпа Его Величества „Софи“. Капитан Обри шлет наилучшие пожелания мистеру Маршаллу и желает подняться на борт судна около часа пополудни». Ну вот, это будет надлежащим предупреждением. Очень красиво написано. Вы позаботитесь, чтобы записка попала к нему?

– Я сам отнесу ее сию же минуту, сэр, – воскликнул юноша, покрываясь от счастья багровыми пятнами.

«О господи, – произнес про себя Джек, направляясь к госпиталю и разглядывая открытую, голую береговую местность. – Господи, какое это удовольствие – хоть иногда изображать из себя вершителя судеб».

– Мистер Болдик? – произнес он. – Меня зовут Обри. Поскольку мы с вами вместе плавали, я зашел, чтобы справиться о вашем здоровье. Надеюсь, вы идете на поправку, сэр?

– Очень любезно с вашей стороны, сэр, – воскликнул лейтенант, лет пятидесяти, с багровым лицом, заросшим серебристой щетиной, хотя его волосы не были тронуты сединой. – Более чем любезно. Спасибо, спасибо, капитан. Чувствую себя гораздо лучше, рад заявить, особенно после того, как вырвался из когтей этого проклятого коновала. Вы поверите, сэр? Тридцать семь лет на службе, и двадцать девять из них на флоте, а меня поят водичкой и держат на диете. Говорят, будто порошки и капли Уорда ни на что не годятся. А во время прошлой войны они сохранили мне жизнь в Вест-Индии, когда за десять дней от желтой лихорадки мы потеряли две трети вахты левого борта. Они меня спасли, сэр, от этой напасти, не говоря о цинге, ишиасе, ревматизме и кровавом поносе. А нам твердят, будто от них нет никакой пользы. Что ж, они могут говорить все, что им заблагорассудится, эти молодые выскочки, у которых на дипломах еще чернила не обсохли, но лично я верю в капли Уорда.

«И в „святую воду“», – про себя добавил Джек, почувствовав стойкий запах спирта.

– Итак, «Софи» осталась без лекаря, – проговорил он вслух, – и более полезных членов экипажа?

– Что до лекаря, это потеря небольшая, заверяю вас, сэр. Хотя команда считала его большим знатоком своего дела, чуть не молилась на него и на его снадобья. Дурни несчастные. Они страшно переживали, когда он уплыл. Кем вы его замените в Средиземном море, я не знаю: такие птицы редко встречаются. Но, что бы ни говорили, потеря невелика. Ящик капель Уорда вполне заменит его, будет даже полезней. А для ампутаций сойдет и плотник. Позволите предложить вам стаканчик, сэр?

Джек помотал головой.

– Что касается остального, – продолжал лейтенант, – то «Паллас» почти что укомплектован экипажем. Капитан Аллан захватил с собой лишь племянника, сына своего приятеля и других американцев, не считая рулевого и стюарда. И еще письмоводителя.

– И много американцев было на шлюпе?

– Да нет, не больше полудюжины. Все – его земляки, откуда-то из-под Галифакса.

– Это уже легче, клянусь честью. А мне сказали, будто шлюп остался без экипажа.

– Кто это вам ляпнул такое, сэр?

– Капитан Харт.

Мистер Болдик фыркнул и сжал губы. Помолчав, он отхлебнул из своей кружки, затем произнес:

– Я встречался с ним время от времени в течение тридцати лет. Очень он любит разыгрывать людей.

Пока оба обсуждали весьма странное чувство юмора капитана Харта, мистер Болдик мало-помалу опустошил свою кружку.

– Нет, – произнес он, поставив кружку на стол, – мы оставили вам, можно сказать, вполне приличную команду. Десятка два, а то и четыре отборных матросов, добрая половина из них – настоящие военные моряки, таких еще поискать надо в экипажах нынешних линейных кораблей. Что до второй половины, то есть непросыхающих пьянчуг, то где их нет? Кстати, капитан Аллан оставил вам распоряжение насчет одного из них – Айзека Уилсона, матроса второго класса. Но, во всяком случае, среди команды нет любителей качать права, будь они неладны. Зато у вас есть бывалые офицеры, в большинстве настоящие морские волки. Уотт, боцман, знает свое дело не хуже любого на флоте. Лэмб, плотник, славный, надежный малый, правда, немного неповоротливый и робкий. Джордж Дей, старший канонир, малый что надо, когда трезвый, но есть у него дурацкая привычка напиваться. Риккетс, казначей, – для казначея человек вполне приличный. На помощников капитана, Пуллингса и молодого Моуэта, можно положиться в любую минуту. Пуллингс несколько лет назад сдавал экзамен на лейтенантский чин, но звания так и не получил. Что касается молодняка, то мы вам оставили только двоих – сына Риккетса и Бабингтона. Парни глупые, но не мерзавцы.

– А как насчет штурмана? Я слышал, что он большой знаток своего дела.

– Маршалл-то? Так оно и есть. – И снова мистер Болдик фыркнул, сжав губы. К этому времени он успел выцедить еще одну кружку грога и сказал без обиняков: – Не знаю, что вы думаете насчет тех, кто пускает слюни при виде матросской задницы, но я лично считаю, что занятие это неестественное.

– Что ж, в том, что вы сказали, есть смысл, мистер Болдик, – отозвался Джек Обри. Затем, чувствуя, что надо высказаться определеннее, он добавил: – Я не люблю эту братию. Но должен признаться, мне не хотелось бы видеть, как человека вешают за такие дела. С судовыми мальчиками, наверное, балуется?

– Да нет, – ответил, подумав, мистер Болдик. – Не скажу, чтоб он этим занимался. Во всяком случае, теперь. Да и не люблю я наговаривать на человека у него за спиной.

– Тем лучше для флота, – отозвался Джек Обри, махнув рукой, и вскоре распрощался. Лейтенант побледнел и покрылся потом; был он жалок, болтлив и пьян.

Трамонтана – холодный северный ветер – успел посвежеть, так что пришлось брать два рифа на марселях; жесткие листья пальм стучали друг о друга, небо совершенно очистилось от облаков. За пределами гавани возникали короткие крутые волны, и у жаркого воздуха появился какой-то странный привкус – не то соли, не то вина. Натянув поглубже треуголку, Обри набрал в легкие воздуха и произнес вслух:

– Господи, до чего же хорошо жить на белом свете!

Время Джек рассчитал точно. Он зайдет в гостиницу, убедится, что обед будет отменного качества, почистит мундир, возможно, осушит бокал вина. Патент искать не придется: пакет лежал у него за пазухой и приятно похрустывал при каждом глубоком вдохе.

Оставив позади «Корону», он спустился к воде, едва пробило без четверти час, и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Сев в шлюпку, Джек произнес лишь одно слово: «Софи» – у него сильно забилось сердце и в горле запершило. «Неужели я боюсь?» – спросил себя Джек. С мрачным видом он разглядывал эфес шпаги, почти не замечая, как легко скользит шлюпка по запруженной кораблями гавани. Внезапно перед ним возник корпус «Софи», и лодочник завозился с отпорным крюком.

Мгновения было достаточно, чтобы заметить четко выровненные реи, расцвеченный флагами борт, молодых моряков в белых перчатках, бегом таскающих обвитые бязью швартовные концы, услышать солидное посвистывание боцманской дудки, поблескивающей на солнце. Шлюпка с глухим стуком ткнулась в борт судна. Обри поднялся на палубу под оглушительные вопли унтер-офицеров. Едва нога его коснулась трапа, послышалась хриплая команда и стук ружейных прикладов морских пехотинцев, которые взяли «на караул». Все офицеры сняли треуголки. Поднявшись на шканцы, молодой капитан тоже обнажил голову.

Унтер-офицеры и мичманы надели парадную форму, но их синяя с белым шеренга на сверкающей палубе впечатляла меньше, чем алый строй морских пехотинцев. Все так и ели глазами нового командира. На вид он был строг и даже суров. После минутной паузы, во время которой было слышно бормотанье боцмана, он произнес:

– Мистер Маршалл, прошу вас, представьте мне господ офицеров.

Каждый из них поочередно шагнул вперед: казначей, за ним помощники штурмана, мичманы, канонир, плотник и боцман. Каждый из них кланялся, провожаемый внимательными взглядами всей команды. Джек Обри продолжал:

– Господа, я рад с вами познакомиться. Мистер Маршалл, прошу вас, постройте всю команду на корме. Поскольку лейтенант отсутствует, свое назначение я зачитаю сам.

Не было никакой нужды выгонять кого-то из закутков нижних палуб: все матросы были на месте – чисто умытые, выскобленные – и внимательно наблюдали за происходящим. И тем не менее боцман и его помощники добрых полминуты свистели в трюмы команду «Все наверх!». Едва свистки стихли, Джек Обри подошел к перилам и достал свое назначение. При его появлении прозвучала команда: «Шапки долой!» – и он начал читать твердым, но несколько напряженным, механическим голосом:

– «От достопочтенного лорда Кейта…»

По мере того как он повторял знакомые строки, наполнившиеся теперь гораздо более глубоким смыслом, Обри вновь ощутил прилив счастья – благодаря торжественности события. Он грохотал:

«Отсюда следует, что ни вы, ни кто-либо из ваших подчиненных не вправе уклониться от своих обязанностей под страхом наказания». Слова эти он произнес с особым выражением. Сложив документ, он кивнул экипажу и убрал бумагу в карман.

– Превосходно, – произнес он. – Отпустите людей, а мы с вами осмотрим шлюп.

В наступившей благоговейной тишине Джек Обри увидел именно то, что он ожидал увидеть, – судно, подготовленное к осмотру и будто затаившее дыхание: как бы вдруг идеальная картина налаженного такелажа, с аккуратно свернутыми бухтами троса и перпендикулярно натянутыми фалами, не была ненароком нарушена. Оно в той же мере походило на себя, как и неподвижный боцман, вспотевший в стоящем колом парадном мундире, походил на самого себя, возящегося в грязной робе с марсель-реем во время сильной качки. И все же существовала важная связь между командой и надраенной добела палубой, до рези в глазах сверкающей бронзой двух четырехфунтовых пушек на шканцах, аккуратно вставленных внутрь бухт тросов цилиндров, выстроенными, как на параде, рядами котлов и кастрюль на камбузе. Весь этот блеск говорил о многом. Джек не раз сам пускал начальникам пыль в глаза, его было трудно провести, но он был доволен, что его встретили именно так. Он сделал вид, будто не замечает того, что на самом деле сразу приметил: куска ветчины, которую стащил кот – любимец команды; девок, которых мичманы укрыли под парусиной в складском отсеке, что не мешало им высовываться из-под груд парусов. «Не заметил» ни козла за клюз-баком, который вперил в него свои дьявольские зрачки и тут же нарочно нагадил, ни сомнительного предмета, похожего на пудинг, который кто-то с перепугу спрятал под бушпритом.