Земляноиды
– А Мицуко здесь?
– Хлопочет на кухне…
– Но куда пропал Юу? – удивилась тётушка Рицуко. – Всё утро только и спрашивал о Нацуки! Может, так устал её дожидаться, что заснул?
– Да уж! – хохотнул дядюшка Тэруёси. – Эта парочка у нас из лета в лето не разлей вода… Правда, Нацуки?
Подобную чушь они повторяли из года в год, но именно теперь, когда мы с Юу стали тайными любовниками, я смутилась сильнее прежнего. И, не найдя что ответить, уставилась в пол.
– Не говори! – откликнулась очередная тётушка. – Прямо близнецы!
Из года в год они обожали повторять на все лады, что я почему-то не похожа ни на родителей, ни на сестру, а вот с Юу – просто одно лицо.
– Ох! Да что же мы всё в прихожей? Кисэ, Нацуки! Проходите скорей! Устали, небось? – прокудахтала очень толстая тётушка, которой я уж точно сроду не встречала, и зачем-то похлопала в ладоши.
– Да уж… – кивнул папа.
– Заносите вещи, располагайтесь! Ваша комната дальняя, в ближней спит Ямагата. А в дальнюю уже заселилась Фукуόка. Но только на одну ночь – завтра они уезжают… Вы же потерпите, ничего?
– Да, конечно. Спасибо! – ответил папа, снимая обувь, и я поспешила за ним.
В Бабулином доме все семьи нашего рода называют по префектурам их проживания: Фукуόка, Ямагáта, Ти́ба… Ещё и поэтому имена тётушек-дядюшек не задерживаются у меня в голове. Но у всех этих людей есть и свои персональные имена, не так ли? Почему же ими никто не пользуется?
– Кисэ, Нацуки! Сначала – поклоны предкам!
Прилежно кивнув, я проследовала за сестрой к семейному алтарю – в комнату между гостиной и кухней. Мы с Юу называли её алтарной.
Коридор в Бабулином доме только один – бежит по всему первому этажу в умывальную. А вдоль него тянутся шесть комнат, по три слева и справа, включая гостиную и две спальни с татами, которые переходят одна в другую, разделяясь только ширмами-сёдзи.
Алтарная же комната совсем крохотная, в шесть татами[12], примерно как моя спаленка в нашем новом доме на окраине Тибы. Главный семейный шалун Ёта любит называть алтарную «комнатой привидений», чтобы лишний раз напугать младших братьев. Но лично я в этих стенах всегда успокаиваюсь. Наверное, чую, как духи предков оберегают меня.
Подражая родителям, мы с сестрой зажгли по ароматической палочке, поднесли к алтарю. В нашей городской квартире алтаря не было, и я ни разу не видела его в домах у друзей. А этот запах встречала только здесь, в Бабулином доме, – и ещё на праздниках в храме. Обожаю этот аромат[13].
– Эй, Кисэ… Ты чего?
Не успели мы воткнуть благовония в чашу с пеплом, как сестра вдруг схватилась за голову и медленно осела на пол.
– Ой! Что это с ней?
– Ничего страшного… Просто укачало в горах.
– Ну надо же!
– Ох! От нашей дороги и взрослых-то с непривычки тошнит!
Тётушки захихикали, прикрывая ладонями губы и трясясь от смеха. А уже к ним присоединилась и парочка двоюродных братцев. Таких кузенов у меня только по отцу с десяток, не меньше. Всех в лицо не упомнишь, хоть тресни. Окажись среди них инопланетянин – никто бы и не заметил.
– Кисэ? Что, совсем плохо?! – воскликнула мама, когда сестра зажала рукою рот.
– Ей бы проблеваться. Сразу легче станет! – сказала какая-то тётушка.
– Уж простите нас… – пробормотала мама, низко опустив голову, и повела Кисэ в туалет.
– Ой, да ладно! Неужто наша дорога и правда такая ужасная? – удивилась ещё одна тётушка.
– Если укачивает – вышла бы из машины да топала пешком!
С трудом выбираясь из алтарной в объятиях мамы, сестра бросила на меня отчаянный взгляд.
– Может, и ты сходишь с ними? – спросила я, повернувшись к папе. Мне было жаль сестру. Всё-таки у меня есть Пьют, а у неё вообще никого. Разве в такие минуты ребёнку не нужна поддержка отца?
– Сами справятся, – буркнул папа. Но, услышав, как дочь разрыдалась в голос, всё же вскочил и побежал помогать. Убедившись, что оба родителя с ней, я с облегченьем вздохнула.
«Семейный монолит»… Это странное выражение я встретила в книжке из школьной библиотеки. И вспоминаю его всякий раз, когда смотрю на родителей и сестру со стороны. Втроём, без меня, они куда удачнее смахивают на образцовую семью. Вот я и решила: пускай и дальше живут своим «монолитом», как им нравится. Но по возможности без моего участия.
Как стать невидимой – меня научил Пьют. То есть не то чтобы совсем невидимой. Просто затаиваешь до предела дыхание – и отключаешь своё присутствие. Так, что тебя перестают замечать. Стоило мне провернуть этот фокус, как они тут же сбились в кучку и превратились в счастливое гнёздышко на троих. Ради блага семьи я частенько использую эту магию.
– Ты, Нацуки, Бабулина внучка, – не раз говорила мама. – А вот сестра твоя больше любит море, чем горы… Вся в меня!
С Бабулей мама никогда особо не ладила – и моих восторгов насчёт очередной поездки в Акисину не разделяла. А сестра, вторя маме, вечно болтала про Акисину всякие гадости, за что мама, ясное дело, обожала свою «старшенькую» ещё сильней.
Я собрала наш багаж, потащила наверх. От мысли, что Юу ждёт меня там, замирало сердце.
– Нацуки, одна управишься? – послышалось за спиной.
– Конечно, – кивнула я, поправляя рюкзак на ходу.
Лестница в Бабулином доме была совсем не похожа на нашу в Тибе. Крутая, как стремянка, без рук не подняться никак. Карабкаясь по ней, я каждый раз превращалась в кошку.
– Смотри, осторожней там! – не унималась очередная тётушка.
– Ладно… – буркнула я, не оборачиваясь.
На втором этаже терпко пахло татами и пылью. Я прошла в дальнюю комнату, сгрузила вещи на пол.
Если верить дядюшке Тэруёси, раньше в этой комнате хранили тутовых шелкопрядов. Десятки бамбуковых лотков с тысячами яиц, из которых вылуплялись личинки. Постепенно те расползлись по всему этажу, и, когда пришла пора сворачивать коконы, гусеницы уже заполонили весь дом.
В школьной библиотеке я заглянула в энциклопедию и посмотрела, как эти создания выглядят. Взрослый шелкопряд – это огромный белый мотылёк. Самая прекрасная из всех бабочек, каких я только встречала. О том, что из них добывают шёлк, я, конечно, слыхала и раньше, но как из них получают нить и что с ними происходит потом – понятия не имела. Какое же это, наверно, фантастическое зрелище, когда столько белоснежных крылышек порхает по всему дому! Что говорить, во всём Бабулином доме я больше всего любила эту сказочную комнату, где когда-то стройными рядами укладывали куколки шелкопряда.
Выйдя из «шелкопрядной», я задвинула за собой дверь – и тут где-то рядом скрипнула половица.
Наверху был кто-то ещё.
Я подкралась к соседней комнате – самой дальней на этаже и совершенно заброшенной. Той, что все называют чердаком, хотя она и располагается на одном уровне с остальными. Отодвинула сёдзи – и передо мной распахнулась огромная чёрная пустота. Здесь были собраны игрушки, в которые когда-то играли мои папа, дядя и тётя, и старые детские книжки. И мы, уже нынешние дети, обожали забираться сюда в поисках сокровищ.
– Юу? – спросила я темноту.
Каждый, кто посещает чердак, всегда возвращается с чёрными пятками, так что нам разрешено заходить туда только в шлёпанцах для веранды. Но я не могла медлить ни секунды. Просто сняла носки – и шагнула во мглу босиком.
– Юу! Ты здесь?
Глаза наконец различили микролампочку от конструктора – совсем крошечную, с ноготь мизинца. То был единственный источник света на чердаке даже днём. И я двинулась на этот огонёк.
Раздался шорох, и я чуть не закричала.
– Кто это? – послышался тихий голос.
– Юу? Это я, Нацуки!
Из непроглядного мрака показался чей-то маленький силуэт.
– Нацуки? Ну наконец-то!
В тусклом отсвете проступили черты лица Юу.
Я бросилась к нему.
– Ох, Юу! Я так скучала!
– Тише ты! – Спохватившись, он прикрыл мне ладошкой рот. – Услышат Ёта или Бабуля – нам крышка!
– Да уж… Наша клятва по-прежнему в тайне, так ведь?
Юу посмотрел на меня – то ли испуганно, то ли смущённо. За минувший год он, похоже, совсем не подрос. Может, эти инопланетяне вообще не меняются с возрастом? Но его карие глаза и тонкую шею я узнала даже во мраке.
– Вот мы и снова вместе…
– Целый год пролетел, Нацуки! Я тоже ужасно скучал… Дядюшка Тэруёси сказал, что ты приедешь сегодня, и я встал пораньше, чтобы сразу тебя встретить. А потом он сказал, что вы застряли в пробке. Вот я и…
– Сбежал на чердак и играешь сам с собой?
– Ну не с ними же! Такая тоска…
Мне вдруг почудилось: а ведь он не только расти перестал. Но ещё и ужался в размерах! Тот же Ёта за этот год возмужал и окреп, а у моего бойфренда по жизни что шея, что руки стали будто ещё костлявей… Или меня тревожит, что сама я немного подросла, а Юу стал ещё больше похож на призрака?
Я вцепилась в подол его белой майки. Кончики моих пальцев почти не уловили тепла его кожи. Может, температура тела у инопланетян в принципе ниже, чем у землян? Наши пальцы сплелись, но мои были куда жарче.
– Этим летом ты останешься до Прощальных Огней?[14] – спросила я, стискивая его прохладные пальцы как можно крепче. Он кивнул.
– Да! В этом году Мицуко взяла большой отпуск. Остаёмся на весь Обон…
– Отлично!
О том, чтобы сын не называл её «мамой», Мицуко попросила сама.
Тётушка Мицуко, самая младшая из папиных сестёр, разошлась с мужем тремя годами ранее и с тех пор сюсюкает с сыном, как с любовничком. Когда Юу рассказал мне, что она каждый вечер просит поцеловать её в щёчку перед сном, я взяла с него клятву, что настоящий поцелуй он всё-таки прибережёт для меня.
– А ты, Нацуки?
– И я до конца Обона!
– Ну круто! Значит, фейерверки будем вместе пускать. Дядюшка Тэруёси в этом году закупил та-а-акие ракетищи… Вот на Прощальных Огнях и запустим!
– И бенгальские! – с восторгом подхватила я. – Обожаю бенгальские!
Юу чуть заметно улыбнулся.
– А в этом году ты пойдёшь искать свой звездолёт?
– Конечно. Как только время будет.
– Но ты же не сразу на нём улетишь, правда?
Он кивнул.
– Не сразу. Обещаю: если найду – не улечу, пока не попрощаюсь с тобой!
Я с облегченьем вздохнула.
Да, Юу твёрдо решил: если найдёт потерявший его звездолёт – умотает на свою планету. Много раз я приставала к нему с просьбой забрать и меня с собой. Но он лишь повторял, что когда-нибудь обязательно за мной вернётся. Юу, конечно, застенчивый, но сила воли у него что надо.
Мне постоянно казалось, что этот парень может исчезнуть в любую минуту. Вот бы и мне оказаться инопланетянкой, думала я. И страшно завидовала Юу. Ведь ему было куда возвращаться.
– А ещё… Ёта собирается втайне от взрослых открыть колодец.
– Колодец? Который запечатали навсегда? О, я тоже хочу посмотреть!
– Вот и посмотрим! А дядюшка Тэруёси обещал в последнюю ночь повести нас смотреть светлячков.
– Ура!
Юу всегда был очень серьёзный. Всё, что казалось ему необычным, старался изучить как можно подробнее. А дядюшка Тэруёси обожал рассказывать истории о Бабулином доме и родной деревне. Что удивляться, если из всех детей в округе дядюшка чаще возился именно с Юу.
– Юу! Нацуки! – послышался снизу крик какой-то из тётушек. – Спускайтесь есть холодный арбуз!
– Пойдём?
Взявшись за руки, мы вышли из чердака на свет.
– Ладно… – сказал Юу. – Ещё нагуляемся, да?
– А то!
Я кивнула. Щёки мои запылали. Радость от того, что мы снова вместе, накрывала меня с головой.
* * *У папы целых пять братьев и сестёр, и на каждый Обон съезжается столько родни, что Бабулин дом ходит ходуном. В столовую все приехавшие не влезли бы никак, поэтому для общих трапез используют обе гостевые комнаты в конце коридора – убирают между ними перегородки, а в получившемся зале собирают длиннющий обеденный стол с подушками для сидения на полу.
Вокруг нас вечно ползают насекомые, но это никого не раздражает. Заведись у нас дома, в Тибе, хоть одна несчастная мушка – и с мамой тут же случилась бы паническая атака; но здесь, у Бабули, ни ей, ни сестрице даже в голову не приходит расстраиваться из-за каких-то жучков. И хотя мальчишки с утра до вечера так и шлёпают вокруг мухобойками, все эти мухи, кузнечики и прочие мелкие твари, каких я раньше и в глаза не видела, продолжают копошиться по всем углам, и меньше их не становится.
Все девочки вменяемого возраста отправились на кухню – помогать с приготовлением ужина. Даже сестрица, придя в себя, села чистить картошку. Мне же поручили накладывать рис. Передо мной стояли бок о бок сразу две рисоварки. Я наполняла чашку за чашкой, а тётушка Мáри и шестилетняя А́ми, дочка одного из моих старших кузенов, уносили их на подносах в трапезную и подавали на стол.
– Пе-ервая па-артия ри-иса-а! Па-аберегись!
Тётушка Мари отодвинула кухонную дверь, и они с Ами понесли еду мимо семейного алтаря к столу, за которым уже сидели все наши дяди.
– Хватит ворон считать! Накладывай как полагается! – закричала на меня мама, отвернувшись на пару секунд от кастрюль на плите.
– Да ладно тебе! Нацуки прекрасно справляется… – заступилась за меня Бабуля, нарезая кубиками эгό – местное желе из водорослей, плотное как резина, и вонючее, как перебродившие бобы, которые я на дух не переношу.
– Ох, если бы! – Мама покачала головой. – Эта девочка безнадёжна. Что ни поручай – ничего не выполнит как положено! А следить за ней с утра до вечера никаких нервов не хватит… Вот Ю́ри – другой разговор, такая умничка! А сколько ей уже? Двенадцать?
К тому, что мама считает меня «безнадёжной», я давно привыкла. Но сейчас она права: у хорошей хозяйки рис остаётся воздушным, рассыпчатым и лежит в чашке красивой горкой, а не навален сплющенными комочками, как у меня.
– Ну вот, полюбуйтесь! Кто так накладывает? Уж лучше бы Юри доверили! Наша-то совсем неумёха…
И мама горестно вздохнула.
– Ну что ты говоришь! Она прекрасно справляется! – польстила мне очередная тётушка. И я, собрав всю волю в кулак, стала накладывать рис так, чтоб никто ко мне больше не прицепился.
– А эта красная чашка – дядюшки Тэруёси, так что положи побольше! – шепнула тётушка. И уж эту чашку я наполнила до краёв.
– Темнеет уже! Скоро на фестиваль…
– О да! Сегодня же Привечание…
Из болтовни окружающих тётушек я уловила, что все куда-то спешат, и ещё проворней потянулась за очередной чашкой. Как вдруг дядюшка Тэруёси закричал уже из прихожей:
– Э‐эй! Все на Привечальный Огонь!
– Ну вот, уже пора! – встрепенулась тётушка. – Нацуки, мы тут сами управимся. Беги на праздник!
– Ладно…
Я отдала тётушке лопатку для риса и встала.
Снаружи свербело от насекомых. Ночь совсем загустела, и мир за кухонным окошком стал цвета открытого космоса.
* * *Дядюшка Тэруёси собрал детей и повёл нас всех на берег реки – зажигать Привечальный Огонь. Юу тащил незажжённую бумажную лампу, а я карманным фонариком освещала нам путь.
Горы Акисины лежали во мгле, а речка, в которой так весело плескаться днём, теперь сочилась такой чернотой, словно хотела нас проглотить. На берегу дядюшка Тэруёси сгрузил с плеч на землю сноп соломы, зажёг его – и наши лица засияли во мраке оранжевым пламенем. А дядюшка Тэруёси, глядя в огонь, прокричал:
– О, Великие Предки! Найдите путь к нашему Огню![15]
И мы, все хором, тут же повторили за ним:
– Го-сэндзὀ-сἀма! Дὀока, кὀно-хи но тὀкоро-ни оидэʼ-кудасἀй!
В чёрной бездне ночи наши голоса звучали особенно чётко.
Не сводя глаз с пылающего снопа, дядюшка Тэруёси хриплым шёпотом произнёс:
– Ну вот!.. Похоже, они уже здесь!.. Ёта, зажигай лампу!
Малышка Ами испуганно вскрикнула. Дядюшка тут же зашипел на неё:
– Тише ты! Напугаешь Предков – они не придут!
Я нервно сглотнула.
Пламя от снопа бережно доставили к лампе. Когда же та разгорелась, Ёта поднял её – и, балансируя на ходу, понёс до самого дома под сдавленные вопли дядюшки Тэруёси: «Только не погаси!»
– Дядюшка! Значит, наши Предки сейчас там, в этом пламени? – уточнила я. Он тут же кивнул:
– О да… Все они собрались на наш огонёк!
Как только Ёта затащил бесценный груз в прихожую, из гостевой навстречу ему выпорхнули тётушки, сгибаясь в поклонах:
– Осторожно-осторожно!
– Следи, чтоб не гасла!
Под их причитанья Ёта донёс горящую лампу через весь коридор до алтарной. От её пламени дядюшка Тэруёси зажёг свечу – и водрузил огонь на семейный алтарь.
Алтарную полочку по случаю Обона украшали огурец и баклажан. И тот и другой – на четырёх ножках из одноразовых палочек для еды. Первый изображал лошадь, на которой можно быстрее вернуться в родное гнездо, а второй – корову, которая не торопится покидать этот мир слишком быстро. Услыхав, что на этих животных будут разъезжать сами Предки, малышки Ами и Юри смастерили обе фигурки ещё к обеду.
– Ну вот… – сказал дядюшка Тэруёси. – Теперь наши Предки там, где горит это пламя! Нацуки, следи за свечой. Заметишь, что догорает, – скорее меняй на другую. Если это пламя погаснет, Предки потеряют ориентир, и им станет оч-чень неуютно!
– Хорошо…
А папа с дядюшками, рассевшись в трапезной за длинным столом, уже открывали сакэ, и женщины суетились с подачей ужина.
Нас с сестрицей усадили за стол с остальными детьми. Перед нами стояли большие тарелки с дикоросами и тушёными овощами.
– Хочу гамбургер! – завопил Ёта. И сразу же получил подзатыльник от дядюшки Тэруёси – своего отца.
– А где ты его увидел?
На краешек блюда с варёной саранчой[16] запрыгнул кузнечик.
– Ёта! Убери его…
Поймав попрыгунчика в обе ладошки, Ёта явно собрался выпустить его на улицу.
– С ума сошёл? – остановил его дядюшка. – Откроешь сёдзи – налетит мошкара!
– Давайте я скормлю его пауку! – предложила я. И, поднявшись из-за стола, бережно взяла из рук Ёты зелёного попрыгунчика. А затем отнесла его на кухню и аккуратно воткнула в паутинку чуть выше плинтуса. Тот особо не сопротивлялся – пару раз дёрнул крылышками, да и затих.
– Шикарное угощение! – усмехнулся Юу за моей спиной.
– Интересно, сможет ли паук сожрать столько сразу?
Паук, похоже, при виде такой огромной добычи здорово растерялся. Ну а мы вернулись к столу и набросились на саранчу у себя на тарелках. Та была странной, но сладковатой и легонько похрустывала на зубах. «Приступил ли к ужину паук?» – думала я, не переставая жевать.
Ночью весь дом окутало звуками насекомых. Некоторые дети похрапывали, но существа снаружи раздражали меня сильнее людей.
Когда спишь в деревне, если зажечь слабый свет – сетки на окнах тут же облепят полчища насекомых, и в комнате станет вообще ничего не видать. У себя дома я привыкла спать со включённым ночником и в этой призрачной полутьме ворочалась под одеялом от страха. Единственное, что успокаивало, – мысль о том, что Юу сопит где-то рядом, по ту сторону сёдзи, совсем недалеко от меня.
А потусторонние жизни всё прижимались к окнам снаружи. Ночью их присутствие ощущалось особенно чётко – и, хотя было страшновато, каждая клеточка моей плоти так и зудела от возбуждения.
* * *Наутро сестра закатила истерику.
– Хочу домой! – визжала она сквозь слёзы. – Ненавижу здесь всё! Поедем обратно, сейчас же!
У моей сестрицы повышенная волосатость, поэтому в школе её дразнят «кроманьонкой». Об этом рассказала мне Канáэ, чья сестра из одного класса с моей. Да и мои ровесники не раз кричали мне в спину:
– Эй! Это твоя сестрёнка – кроманьонка?
Школу она ненавидела и прогуливала нещадно. Обычная история: пора уже из дому выходить, а она ещё носа не высунула из спальни. Да так и валяется потом дома весь день под заботливым маминым крылышком.
И уж для неё-то летние каникулы, по идее, должны были стать отдушиной. Но в первый же вечер Ёта спросил у одной из тётушек, зачем Кисэ отращивает усы. Остальные тётушки очень быстро об этом узнали – и утром, во время завтрака, ворвались в столовую целой толпой, дабы убедиться в услышанном своими глазами. Кисэ, понятно, тут же забилась в конвульсиях.
– Ты видишь, Ёта, что случается, если девочек дразнить?! – возмутилась одна из тётушек. – Немедленно проси у Кисэ прощения!
Ёта разревелся и стал извиняться, размазывая слёзы по щекам. Но рыданий сестрицы это не уняло.
– Ну что с ними делать… Кисэ, деточка!.. И часто у тебя такие приступы? – запричитали всё тётушки напере- бой.
А Кисэ вцепилась в маму и больше не отходила от неё ни на шаг. Мало того – как и при каждом стрессе, её начало тошнить. Весь остаток дня она повторяла: «Мне плохо! Поедем домой!» – и к вечеру мама забила тревогу.
– Бесполезно! Её уже лихорадит. Давай вернёмся?
– Ну что ж… Если всё так плохо… – беспомощно развёл руками папа.
А Ёта всё ходил за сестрицей по пятам, как привидение, и стенал.
– Прости-и меня, Кисэ-э… Прости-и! – только и повторял он, хотя ей от этого легче не становилось.
– Разбаловали вы её! – покачал головой дядюшка Такахи́ро. Но дядюшка Тэруёси сказал:
– Ну зачем так спешить? Здесь свежий воздух. Выспится хорошенько и сразу повеселеет! Правда, Кисэ?
Но сколько принцессу ни уговаривали, оставаться она не хотела ни в какую, и в итоге мама сломалась.
– Утром поедем домой! – объявила она устало. Мне же только и оставалось, что кивнуть.
* * *В шесть утра, как условлено, мы с Юу встретились за старым сараем.
– Ну? Куда пойдём?
– На кладбище.
– Зачем?! – удивился он.
– Юу! Сегодня мне придётся уехать. И я просто должна попросить тебя… Пожалуйста, женись на мне!
От такой «просьбы» Юу оторопел.
– Жениться? – эхом отозвался он.
– Но мы же не увидимся аж до следующего лета! Я смогу это пережить, только если мы будем женаты… Прошу тебя!
Услышав, как я самоубийственно серьёзна, Юу кивнул.
– Ладно. Давай поженимся, Нацуки.
И мы, на цыпочках выскользнув за ворота, понеслись по тропинке меж рисовых полей к семейному кладбищу.
Добежав до могил[17], я спустила на землю рюкзак, вынула Пьюта и примостила на каменной полочке для подношений.
– О, пастор Пьют! – попросила я. – Донеси нашу молитву до Предков!
– А они точно нас не накажут? – нахмурился было Юу.
– За что же им наказывать парочку влюблённых, которые хотят пожениться? – удивилась я.
Саму же молитву я пищала голосом Пьюта, поскольку сам он говорить не умел.
– О, Великие Предки! Свяжите этих двоих узами брака! Юу Сасамото… Клянёшься ли ты любить Нацуки Сасамото и готов ли быть вечной её опорой – в здравии и хвори, в радости и горе, покуда смерть не разлучит вас?
Тут Юу завис, и мне пришлось шепнуть ему на ухо:
– Ну? Клянись давай!
– Д‐да, клянусь!
– Хорошо же! А ты, Нацуки Сасамото, клянёшься ли любить Юу Сасамото и быть вечной поддержкой – в здравии и хвори, в радости и горе, покуда смерть не разлучит вас?.. Да! Клянусь!
И я достала из косметички пару колец, которые смастерила из проволоки накануне.
– Юу! Надевай мне вот это на палец.
– Угу…
Холодной рукой он надел мне на палец колечко.
– А теперь давай я тебе! – сказала я и осторожно, боясь оцарапать, натянула на его бледный как снег безымянный палец второе кольцо. – Ну вот! Теперь мы женаты!
– Ух ты… То есть я взаправду твой муж?
– А как же? Не какой-нибудь там любовник, а самый реальный муж! Теперь, даже когда не вместе, мы – одна семья!
Юу чуть заметно насупился.
– Новая семья – это хорошо… Я рад, – выдавил он наконец. – А то Мицуко, если сердится, сразу грозит выгнать меня из дома. Обратно к инопланетянам.
– А давай придумаем Клятву? Как те обещания прошлым летом, когда мы стали любовниками. Но теперь-то мы поженились, и Клятва нужна настоящая!
– Ну давай…
Я достала из косметички блокнот и розовой ручкой стала записывать то, что сама же сочиняла вслух.
ОБРУЧАЛЬНАЯ КЛЯТВА:
1) Не держаться за руки ни с кем другим.
– Что… даже на фестивале? – удивился Юу. – А в хороводах?
– Ну, хороводы не в счёт! Главное – не хвататься за руки, когда вокруг никого!
Юу покорно кивнул.
– Ясно.
2) Не снимать кольцо даже на время сна.
– Какое? Вот это?
– Ну да… Я, между прочим, эти кольца ночью заколдовала! Так что, даже когда мы не вместе, наши пальцы соединены. Перед тем как заснуть, мы будем смотреть на кольца, вспоминать друг о друге и… всегда спокойно засыпать.
– Понял.
– Ну, что ещё? В чём ещё, по-твоему, нам нужно поклясться?
Чуть подумав, Юу взял у меня розовую ручку. И убористым почерком приписал:
3) Выживать, чего бы это ни стоило.
– Ты о чём? – удивилась я.
– О том, чтобы ничто не помешало нам увидеться через год. Как бы всё ни сложилось – мы обязательно встретимся, если будем живы!
Я впечатлилась.
– О да…