Литейный мост

Она подошла к ограде и посмотрела вниз. Сначала ничего не было видно, но потом облако прямо под ней рассеялось, и Федя увидела воду. Нева сонно тащилась своей дорогой. Однако какое-то синеватое свечение под мостом привлекло Федино внимание, будто там, на дне, горел уличный фонарь. Федя вспомнила, что где-то в этом месте следовало загадывать желание и бросать вниз монетку. Наверное, этот свет был сигналом, что пора объявить о своей мечте, а у Феди она была. Она порылась в карманах, но денег не нашла, а кошелька при ней не было. Федя вздохнула разочарованно – проворонила свое счастье. Она взглянула на небо. Там бледнело пятно луны, словно размытая акварель. Это вовсе не фонарь, а луна так причудливо отражалась в Неве и не сулила никакого исполнения желаний. Федя горестно усмехнулась и пошла дальше по мосту, как она думала, к улице Академика Лебедева.

Туман все еще висел над миром, и видно было плохо. Однако она слышала какие-то голоса – то веселые, то тревожные. Ей было все равно. Люди живут своей жизнью, какое ей до них дело. Вдруг туман резко рассеялся, Федя, как и ожидала, оказалась по ту сторону Невы.

Группа подвыпивших подростков в спортивных штанах и куртках с капюшонами, нахлобученными по самые брови, шумно веселились прямо на проезжей части, не давая кому-то перейти дорогу.

– Гопники, – машинально пробурчала Федя.

Они ей не нравились. И хотя бабушка говорила, что каждый имеет право быть таким, каким хочет, и хиппи, и гопником, и готом, Федя испытывала к ним что-то вроде брезгливости. Однако она старалась этого не показывать. Да и мало ли как люди развлекаются, если им делать нечего.

Но вдруг в бессвязных выкриках она различила до боли знакомые слова и резко остановилась, глядя на компанию во все глаза.

Кто-то вдруг развернул над головой плакат, на котором были накорябаны красным маркером слова: «Это мой город». И эту же фразу сейчас кричали его товарищи. Они скандировали, как обычно орут болельщики на стадионе, что-то вроде «Зенит – чемпион!» или «Оле́-оле́!».

– Это мой город! Это наш раёк! – орали они пьяными голосами и плотнее окружали кого-то.

Федя остановилась. У нее засосало под ложечкой и стало мутить. Фраза, которую она бережно носила внутри себя, сейчас показалась ей вульгарной, вычурной, неискренней. Федя, замерев, смотрела на орущих подростков. Вдруг она заметила, что внутри толпы что-то происходит, какая-то возня.

– Помогите! – послышалось сквозь пьяные вопли.

Голос был женский, с легким восточным акцентом, как у Динары – продавщицы небольшого магазинчика на Радищева, где Федя покупала шоколадки по дороге из гимназии домой.

Один из парней размахнулся ногой, но потерял равновесие и, оттолкнув приятеля, чуть не свалился на асфальт. И тогда Федя увидела человеческую фигуру в чем-то темном и длинном, склонившуюся над другой, лежащей посреди перекрестка.

– Что вы делаете?! – неожиданно для себя заорала Федя.

Подростки посмотрели в ее сторону.

– Еман, чикса, – нагло улыбаясь, гнусаво произнес один из них. – Канай сюда, чикса.

– Немедленно прекратите! – проговорила она по инерции, но менее уверенно.

– Чикса-а… – протянул другой. – А чо?

Федя нерешительно сделала шаг назад.

– Вы чо, олени! – гаркнул третий. – Она ж врубается за того шканца.

– Ёпт! – ухмыльнулся первый. – Щемить соску!

Вся компания теперь уставилась на нее. В их лицах Федя не увидела ни бешенства, ни одержимости, только тупая скука и пустота, как у шакалов, нервно бегающих по грязной тесной клетке в Ленинградском зоопарке. И это было по-настоящему страшно. Федя обернулась в сторону моста, но его не было видно. Его плотно укрывал туман.

– Ща, в натуре, тобой поляну накрою, слышь, телка! – раздалось за Фединой спиной.

Она снова повернулась к парням; они медленно приближались. Федя отступила на шаг и бросилась бежать в туман. Туда, где предполагался мост. За спиной она услышала топот.

– Кирилл! – неожиданно для себя крикнула Федя, но звук утонул в тумане.

Она бежала, а со всех сторон ее окружали голоса гопников:

– Стапэ́, пацанчики! Вона телка!

– Та не.

– Столб, блин!

Через некоторое время Федя почувствовала, что ей трудно дышать. Бежать больше она не могла. Звать на помощь боялась. Она остановилась в нерешительности. Сердце колотилось, и ей казалось, что его оглушительный стук может привлечь гопников. Сжав руки в замо́к, как для молитвы, она стояла не шевелясь. Туман плотно окружил ее. Голоса удалялись и постепенно стихли.

Выждав некоторое время, Федя осторожно пошла вперед по мосту. «Только бы на Литейный!» – молила она. Она все шла и шла в тумане, и ей казалось, что мост давно уже должен был бы закончиться, в каком бы направлении она ни двигалась. Иногда она замирала на мгновение, прислушивалась, но вокруг была глухая тишина. И синий туман. Мир исчез, растворился, выбросив Федю неизвестно куда – за ненадобностью. Ее колотил озноб, и она боялась, да и не могла, ни о чем думать, кроме того, как ей вернуться теперь домой. Она уже была готова рассказать все бабушке. Особенно про гопников с плакатом. Может быть, ее даже как-нибудь накажут за обман. Будут сердиться, ругать. И пусть. Только бы сейчас оказаться дома.

Пройдя еще минут десять, как ей казалось, она резко остановилась, дрожащей рукой с трудом нашла в кармане куртки мобильный телефон и хотела набрать номер Кирилла, но обнаружила, что мобильник разрядился. Она пыталась его включить – это было бесполезно: аккумулятор сел и признаков жизни не подавал.

– Нет! За что? – прошептала Федя и повторила чуть громче: – Нет!

Ей показалось, что она крикнула, – так прозвучало это короткое слово. И Федя, не понимая, что происходит, сначала заметалась на месте, а потом бросилась бежать со всех ног.

Почти мгновенно туман рассеялся, и Федя снова оказалась на улице Академика Лебедева. Гопников нигде не было. Но прямо на проезжей части, посередине пешеходного перехода, лежал парень, а над ним склонилась женщина.

Федя нерешительно подошла.

– Это они его? – спросила она тихонько. – Гопники?

Женщина кивнула. И Федя присела на корточки рядом.

– Надо «Скорую» вызвать. Чёрт! У меня телефон сел.

– Не волнуйся, девочка. – Женщина наконец взглянула на Федю.

Говорила она с акцентом, и лицо ее было восточным или кавказским. Федя не очень разбиралась в этих национальных тонкостях.

– Я уже позвонила. Сейчас приедут, сказали.

Женщина печально улыбнулась, а парень простонал. Тогда женщина склонилась ниже и заговорила тихо, почти шепотом, на незнакомом языке.

– Я сказала ему, чтобы не шевелился, – перевела она для Феди. – Пусть врачи осмотрят.

– Правильно, – согласилась Федя. – А за что они его?

– Э-э… – протянула женщина. – Разве ты не знаешь, за что?

– Нет, – смутилась Федя.

Она догадывалась, она слышала, что иноземцев, таких, как эти, с кавказскими лицами, иногда бьют за что-то. Например, за то, что они чужие. Их еще называют гастарбайтерами. Странное слово, совсем необидное в переводе на русский, стало синонимом чего-то унизительного. Да и не только кавказцы были приезжими рабочими. Но потасовки случались чаще всего с ними. Однако все это словно находилось в другом, параллельном мире, который для Феди был чужд и далек.

– Они курить просили! – усмехнулась женщина.

– А он не дал? – выпалила Федя и тут же поняла, что ее слова прозвучали глупо и бестактно.

– Он не курит… – вздохнула женщина. – Не пьет и наркотики не употребляет. Мой сын – студент. Он приехал в ваш город учиться в университете. Он хороший мальчик, мой сын. Что теперь будет? Что будет?

– Врачи его вылечат, – прошептала Федя. – У нас хорошие врачи. Очень.

Федя почувствовала, что ей вдруг стало стыдно перед этой несчастной женщиной и ее сыном, лежащим посреди Фединого города на проезжей части, и она горячо зашептала:

– Простите! Пожалуйста, простите!

Женщина подняла на нее удивленные глаза:

– За что ты просишь прощение, девочка? Разве это были твои друзья?

– Нет, – твердо сказала Федя. – Это были мои враги.

– Как тебя зовут? – вдруг спросила женщина.

– Фе… то есть Лиза, – ответила Федя. – А вас?

– Гузель, – кивнула та и взяла Федю за руку. – Они не твои враги. Они сами себе враги. А у тебя врагов нет и быть не должно. Они не знают, что делают, и не знают, что им делать.

– Это я не знаю, что мне делать, – эхом отозвалась Федя.

Гузель снова удивленно взглянула на Федю:

– Как – не знаешь? Почему?

Федя заговорила с жаром:

– Я не знаю, что делать. Я чувствую: в моем, в нашем городе происходит что-то не то, что-то нехорошее, неправильное. Ведь и то, что случилось с вашим сыном, – это неправильно. И городу плохо. Он как живой. Он, как ваш сын сейчас, словно бы лежит в грязи избитый. И что делать с этим, не знаешь. Вдруг и ему лучше не шевелиться, пока врачи диагноз не поставят? А где они, эти врачи? Кто они и когда появятся? Это я не знаю, что делать, а они даже не думают…

– Что ты хочешь? – Гузель одной рукой держала руку своего сына, другой гладила Федю по плечу. – Ты знаешь, чего ты хочешь?

– Да. Наверное, – не совсем уверенно проговорила Федя.

– Так скажи просто, что думаешь, – улыбнулась Гузель.

– Я… – начала Федя. – Я. Я хочу, чтобы Петербург был Петербургом. Здоровым, красивым, уютным. И безопасным для всех. И гостеприимным. Чтобы был культурной столицей. Действительно культурной. Чтобы здесь все могли найти дело по душе. И чтобы мои друзья не хотели уезжать отсюда в Париж. И чтобы я тоже жила здесь и стала писателем, нужным этому городу. Но это только мечта! Дурацкая детская мечта! Вам ведь тоже так кажется?

– Тише! – Гузель снова взяла Федю за руку. – Ты правильно все говоришь. Но почему ты считаешь, что твой город другой?

– Ну, я же сказала только что! – Федя даже повысила голос от отчаяния. – Он словно бы болен!

– Подожди, – спокойно остановила ее Гузель. – Город твой не болен. С ним все хорошо, раз в нем есть ты и много таких, как ты. Я знаю, что говорю. Послушай. Просто это ты ищешь свое место в нем. Только свое. Понимаешь меня?

– Кажется, да, – прошептала Федя.

Гузель улыбнулась ей и продолжила:

– Но послушай. Мой отец пас в горах овец и рассказывал: вершины гор видны издалека, но дорог к ним не видно. Перед тобой лишь петляющая тропа, и, куда она ведет, только Аллаху известно. Но если ты хочешь достигнуть вершины, ты должен просто идти. Шаг за шагом до поворота. И дальше. Бывает, кажется, что ты в тупике, иногда приходится самому протаптывать, даже прорубать тропу, а порой спускаться вниз. Чаще всего ты даже не видишь свою вершину: мешают склоны, но ты знаешь, что она есть, и веришь, что тебе туда нужно. И если так, дойдешь. Шаг за шагом. Понимаешь? Шаг за шагом. Надо только начать идти. Ни горы, ни пропасти не виноваты, что ты не видишь вершину, но смотри внимательно: они подсказывают.

– Откуда я знаю, где моя тропа? – раздосадовано спросила Федя.

– Знаешь, – улыбнулась Гузель, – ты ведь живешь. Ходишь в школу, мечтаешь стать писателем! Ты задаешь себе такие сложные и серьезные вопросы. Значит, ты уже на своей тропе. И город тоже подсказывает. Просто помни: шаг за шагом – и увидишь…

Последнее слово потонуло в реве сирены «скорой», которая выскочила из-за угла. Врачи быстро осмотрели избитого парня. Уверили его мать, что им обоим сильно повезло, но требуется врачебное наблюдение, и увезли их с собой. Федя осталась одна на перекрестке. Она оглянулась на мост – он все еще был закрыт туманом.

– Ну и что, что туман, – буркнула Федя. – Нужно идти. Шаг за шагом.

Она решила идти прямо, никуда не сворачивая, к Литейному проспекту и ни на что не обращать внимания. Ведь это ее город. От этой мысли Федю слегка замутило. Сама фраза – «Это мой город», – которую Федя с гордостью бросала в лица своим ничего не желающим понимать одноклассникам, теперь казалась ей ужасной. Грязной. Агрессивной. Не имеющей ничего общего с великой любовью. Как о вещи какой-то: это моя шапка, моя тетрадка, мой мобильник – что хочу, то и делаю. «Нужно не так, нужно как-то по-другому», – думала Федя. Ведь эти гопники вовсе не чувствуют себя гостями на постоялом дворе. Они-то как раз хозяевами себя считают. Как на своей кухне. В том-то и дело, что как на кухне, а не в парадных залах дворца или музея. Не постоялый двор теперь ее Питер, а кухня, неопрятная, неухоженная, где не изысканные блюда готовят, а так, что придется: подгнившую картошку и подтухшую корюшку. Так делать-то что с этим всем? Какие шаги? Отмыть, отдраить, выбросить все, что испорчено? Как? И кто это будет делать? Губернатор? Не смешите! Я? Тринадцатилетняя школьница? Еще смешней! Так это я сегодня тринадцатилетняя. А завтра? А через год? А за десять лет, как Гузель сказала, – шаг за шагом, даже если не видишь вершины! Цель ведь есть. И время есть. Иначе Питер, родной, любимый, не стучался бы в мою душу. Он знает, что я могу найти ответ. И я, наверное, уже знаю. То есть я знаю, что точно узна́ю.