Я говорил, что скучал по тебе?
– Ты должна мне помочь!
– Чем тебе помочь?
– Я не хочу находиться рядом с этой извращенкой! – Он тычет в меня пальцем, как в прокаженную, и презрительно щурит налитые кровью глаза.
– Ничего, переживешь.
Я крепче сжимаю руль и давлю на газ. Рейчел в курсе, что мы на ножах. Она оборачивается и бросает на Джейми тяжелый взгляд:
– Советую заткнуться. Ты пьян и ведешь себя как подонок.
– Я пьяный подонок? Ха-ха три раза.
На его лице появляется кривая ухмылка. Он презрительно сжимает мое плечо.
– Стоит ей выкурить косячок, и она в меня тоже влюбится.
Я стряхиваю руку и толкаю его локтем в грудь. Машина виляет, и я снова хватаю руль обеими руками.
– Чего ты от меня хочешь?
– Иден, он просто пьян, – успокаивает меня Рейчел и кладет руку на руль.
Я думаю о своем. Дело не в сегодняшнем дне. Прошел уже год, а Джейми так и не принял правду. Боюсь, он возненавидел меня и Тайлера на всю жизнь.
– Нет, серьезно, объясни.
Джейми тяжело сглатывает и медленно выплевывает слова:
– Ты. Мне. Омерзительна.
Я молчу. Хочется вышвырнуть его из машины. К глазам подступают слезы. Я знаю, что он действительно считает меня гадкой, мерзкой извращенкой, просто до сих пор ему не предоставлялось случая сказать это мне в лицо.
– Я не знаю, чего ты от меня хочешь, – спокойно говорю я. – Между мной и… Тайлером ничего нет. Все в прошлом. Пожалуйста, Джейми, не надо меня ненавидеть.
Парень падает на сиденье, хватает ведро и блюет. Рейчел взвизгивает, зажимает рот рукой и наклоняется вперед, чтобы находиться как можно дальше от Джейми. Я морщу нос и открываю все окна.
– И он еще говорит, что ты омерзительна, – бормочет Рейчел.
Всю оставшуюся дорогу сзади раздаются рвотные позывы, стоны и ругань. К счастью, это всего пара минут, и мы с Рейчел проводим их в молчании.
Как назло, отец с Эллой подходят к калитке в ту самую минуту, когда я останавливаюсь. Заметив мою машину, они тормозят на лужайке перед домом, и отец становится в вызывающую позу.
– Вот дерьмо, – в пятый раз повторяю я. Закрываю окна и глушу двигатель.
Элла щурится, пытаясь разглядеть, кто со мной в машине. Ее пьяный сыночек.
– Ну все, он труп, – замечает Рейчел.
– Да, ему конец.
Набрав в грудь побольше воздуха, я открываю дверь, и мы с Рейчел одновременно выходим из машины.
– Рейчел, по-моему, тебя родители обыскались, – строго говорит мой папаша, кивая в сторону ее дома. Там горит свет и движутся тени.
– Спасибо, мистер Манро, я уже иду, – отвечает она невинным голосом, в котором угадывается легкий сарказм.
Отцу за сорок, волосы у него начинают седеть. Он не помнит, как был подростком, и не улавливает иронии, поэтому лишь натянуто улыбается и ждет ее ухода. Рейчел разворачивается и идет к своему дому, однако успевает шепнуть, проходя мимо:
– Быстрей бы отсюда уехать!
В воздухе повисает молчание. Я не хочу заговаривать первой. Джейми валяется в машине, Элла щурится, а отец, проводив взглядом Рейчел, переключается на меня:
– Где, черт возьми, ты была?
Он не только старый козел, а еще и дурак. По выражению его лица понятно, что я в свои девятнадцать не могу уйти из дома после полуночи с добрыми намерениями. Стараясь не закатывать глаза, я обхожу машину, показываю нижнюю часть своего гардероба и замечаю:
– Как видишь, я в пижаме.
Открываю дверь, и перед взорами восхищенной публики предстают Джейми и ведро.
– И кстати, я ездила за ним. Его выставили с вечеринки, потому что он напился как свинья.
– О господи, Джейми, – стонет Элла, в ужасе закрыв глаза руками, и бросается к нему.
Отец неодобрительно смотрит, как Элла ведет по газону спотыкающегося сыночка. Когда ей наконец удается придать Джейми вертикальное положение, тот вдруг издает пьяный вопль:
– Иден хотела меня поцеловать!
– Пошел на хер, Джейми, – шиплю я.
– Иден Оливия Манро, – провозглашает отец, выпятив грудь, – дай сюда ключи от машины!
И властно протягивает руку.
– Это еще почему?
– Потому что ты тайком уезжаешь из дома и употребляешь нецензурные слова. Ключи!
Я сжимаю ключи в руке и перевожу взгляд на Джейми. Тот злорадно ухмыляется.
– Ты хочешь наказать меня за то, что он напился, а я привезла его домой?
– Дай сюда чертовы ключи!
Он вне себя от злости, а меня разбирает смех. Отец груб и безжалостен, хотя моя вина заключается только в том, что я имела неосторожность влюбиться в сводного брата.
– Дейв, – бормочет Элла, – она не сделала ничего плохого.
Отец не обращает внимания. Элла не имеет права указывать, как ему воспитывать своего ребенка. Взбешенный моим сопротивлением, он бежит ко мне. Я бросаюсь к машине.
– Пошел к черту, я еду домой!
– Твой дом здесь! – кричит он, хотя сам знает, что это вранье.
За последний год он слишком часто давал понять, что не рад мне ни в своем доме, ни в своей жизни.
– Домом здесь и не пахнет, – отвечаю я, хлопаю дверью и завожу двигатель.
Выезжая на дорогу, я смотрю на них в зеркало заднего вида. Полусонный Чейз на пороге удивленно таращит глаза, не понимая, что происходит. Отец и Элла кричат друг на друга, сердито размахивая руками. Да уж, нашей семейке далеко до совершенства. По сути, она прекратила свое существование год назад.
Глава 3
В четверг я, как всегда, начинаю день с пробежки по набережной до Венис и обратно. На обратном пути останавливаюсь в Refinery. За последний год я разленилась и ела что захочу, впервые в жизни не заботясь о фигуре. Впрочем, с этим пора кончать. Я твердо решила привести себя в порядок до возвращения в колледж, поэтому позволяю себе только кофе – мой любимый ванильный латте, за который готова продать душу.
Я смакую каждый глоточек, рассматривая через стеклянное окно бесконечный поток прохожих на бульваре. Рейчел сегодня не придет, уехала к бабушке в Глендейл, но мне и одной неплохо. Если бы только не стайка девчонок лет по шестнадцать, которые таращатся на меня, словно на экзотическое животное. Хотя в одном ухе у меня наушник, я все равно улавливаю слова «сводный брат». Когда эти пигалицы исчезают за дверью, я испускаю облегченный вздох, вставляю наушник в другое ухо и увеличиваю громкость. Я слушаю старый альбом моей любимой группы La Breve Vita, которая в прошлом году распалась.
Я медленно допиваю кофе и неохотно иду к выходу. Бежать по такой адской жаре – сомнительное удовольствие, однако ничего не поделаешь – надо. Не успеваю поменять плей-лист, как раздается звонок. Это Элла. Отцу я бы не ответила, но мачеха не сделала мне ничего плохого.
– Иден, ты где?
– В Refinery, а что? – неуверенно отвечаю я.
– Можешь зайти к нам? Не бойся, твой отец на работе.
– А ты не на работе?
– Я работаю с документами. Через сколько ты будешь?
– Минут через двадцать.
Я не могу понять, в чем дело. Бывает, Элла звонит узнать, что я хочу на ужин, не нужны ли мне деньги на карманные расходы, или спросить, как дела. Но этот звонок какой-то странный. Она зачем-то зовет меня в дом, куда мне совсем не хочется идти, тем более после вчерашней стычки с отцом.
– Что-то случилось?
– Ничего, просто поторопись.
Я увеличиваю громкость и пускаюсь в путь. До их дома больше двух миль, значит, мне надо минут пятнадцать. По дороге ломаю голову, зачем я ей так срочно понадобилась. Ничего не приходит на ум, и я сдаюсь. Ладно, скоро узнаю.
Дом встречает меня тишиной. Не видно ни Чейза, ни Джейми, ни отца. Элла стоит на лестнице в строгой юбке и деловой блузке. Я вытираю пот и пытаюсь отдышаться.
– Можешь подняться на минутку? – спрашивает она.
Наверное, решила выставить меня из дома и сделать из моей комнаты гостевую. Тяжело дыша, я поднимаюсь по лестнице. Конечно же, это придумал отец, она просто выполняет его указания. «Извини, Иден, ты слишком отвратительна и невыносима, чтобы оставаться в этом доме хоть одну лишнюю секунду!» Я ищу глазами коробки с моими вещами.
– А где Джейми и Чейз?
Элла направляется к двери в свой кабинет, рядом с моей комнатой.
– Джейми гуляет с Джен, а Чейз на пляже, – бесстрастно отвечает она.
Я останавливаюсь на пороге, не решаясь последовать за мачехой. Не только потому, что нам запрещено входить в кабинет, но и по другой причине. Раньше это была спальня, о чем красноречиво напоминают небрежно перекрашенные из голубого в бежевый цвет стены.
– Так что, Джейми не наказан?
Просто удивительно: Джейми может вернуться домой пьяным, заблевать весь газон, и ему все сойдет с рук.
– Наказан, но сегодня я не хотела, чтобы он был дома.
– Почему?
Я поправляю растрепавшийся хвостик и рассматриваю ее рабочий стол с папками.
– Потому что он еще не знает, – медленно говорит Элла, – я еще никому не говорила, особенно твоему отцу.
О господи! До меня наконец доходит. Я недоверчиво моргаю, хватаюсь за дверную ручку, чтобы не упасть в обморок, и выдаю:
– Ты беременна?
Элла, покраснев, качает головой:
– Боже мой, Иден, конечно нет. Надо же такое придумать!
Мне становится чуточку легче. Не могу представить своего нервнобольного папочку с грудным ребенком на руках.
– А в чем тогда дело? – недоуменно спрашиваю я, немного стыдясь своей глупой догадки.
Элла тяжело вздыхает. Я начинаю терять терпение. Мне все это ужасно не нравится. Что происходит? Зачем она меня позвала? Может, они переезжают в другой город? Или она бросила работу? А может, разводится с отцом? Да, размечталась…
Элла молчит, едва шевеля губами, словно хочет что-то сказать и не может. Проходит еще несколько томительных секунд, и необходимость в словах отпадает. Мачеха переводит взгляд на что-то за моей спиной, и я слышу голос, который узнала бы из миллиона:
– Дело во мне.
Мое сердце замирает, внутри все сжимается. Я оборачиваюсь. Передо мной стоит человек, который был для меня всем, но я этого не понимала, пока он не исчез из моей жизни, как я думала, навсегда. Мой сводный брат. Тайлер.
Я испуганно отступаю. Он совсем не изменился. Белая футболка, темные джинсы, легкая щетина, изумрудно-зеленые глаза. Он едва заметно улыбается.
Я делаю шаг назад, чувствуя себя обманутой. Меня заманили сюда против воли. Элла знает, что мне тяжело о нем думать, не то что видеть, и я обращаю свой гнев против нее:
– И что все это значит?
Похоже, ее сейчас хватит удар. Она переводит взгляд с Тайлера на меня, морщась, как от головной боли. И наконец говорит прерывающимся голосом:
– Мне пора на встречу.
Хватает свой жакет, стопку бумаг и уходит. Стук ее каблуков эхом отдается в ушах. Негромкий хлопок входной двери, и дом погружается в молчание.
Я до сих пор не осознаю, что напротив меня стоит Тайлер. Наши взгляды встречаются. Его глаза светятся от счастья, мои – горят ненавистью. Он делает шаг вперед и широко улыбается:
– Иден, – тихо шепчет он, словно мое имя можно разбить, если произнести слишком громко.
Это бесит меня сильней, чем все остальное. Не давал о себе знать целый год, а теперь улыбается как ни в чем не бывало.
Меня ослепляет ненависть. Не осознавая, что делаю, я размахиваюсь и изо всей силы бью его по щеке.
Тайлер закрывает глаза, наклоняет голову и осторожно потирает место удара, словно пытаясь стереть боль.
– Что ты здесь делаешь? – хриплю я.
Улыбка пропала, на его щеке расцветает огромное красное пятно.
– Я же обещал, что вернусь, – говорит он глубоким, с хрипотцой, голосом, который я когда-то так любила. Теперь он меня лишь раздражает.
– Я думала, ты вернешься через пару недель, максимум через месяц…
Сглотнув, я отступаю к Эллиному столу. Я не могу находиться рядом с Тайлером. Я его ненавижу.
– …а не через год!
У него такой обескураженный вид, как будто он даже не думал, что я могу разозлиться. Интересно, на какую встречу он надеялся? Думал, что я брошусь ему на шею, осыплю поцелуями и буду вне себя от счастья? Он явно не ожидал ненависти и презрения, не ожидал увидеть девушку, которая больше его не любит.
Впрочем, что толку стоять здесь и кричать на него? Я не хочу спорить и драться. Не хочу, чтобы он объяснялся и молил о прощении. Знать его не желаю! И поэтому я должна уйти: спокойно и решительно, несмотря на боль, тисками сжимающую грудь. Если я побуду рядом с ним еще немного, моя ненависть превратится в горячие, обжигающие слезы.
Я поднимаю голову и иду к выходу, глядя прямо перед собой. Спускаясь по лестнице, чувствую на себе его взгляд, а когда открываю дверь, слышу взволнованный голос:
– Иден, подожди!
Я не хочу больше ждать. Я ждала его слишком долго, волнуясь, теряясь в догадках, доводя себя до исступления. Бесконечные дни, недели, месяцы. Целый год. Я давно перестала ждать.
Я хлопаю дверью и пускаюсь бежать. Так быстро, как никогда раньше не бегала. Мне хочется убежать от Тайлера и от этого дома как можно дальше. Звенит в ушах, сердце вырывается из груди. Бег действует на меня отрезвляюще. Адреналиновый шок проходит, и я начинаю чувствовать боль в руке. Сжимаю ее в кулак и бегу дальше.
Я добегаю до маминого дома за пять минут. Запираю за собой дверь и пытаюсь отдышаться. По телевизору идет ток-шоу, Гуччи тычется мокрым носом мне в ноги.
– Только не говори, что ты убегала от полиции. – Забыв выключить воду, ко мне подходит мама, вытирает руки кухонным полотенцем и вопросительно поднимает брови.
Я отталкиваю собаку и смотрю маме в глаза. Она сразу понимает: случилось что-то ужасное. Теплая улыбка исчезает, морщинка на лбу углубляется.
– Что произошло, Иден?
У меня дрожат губы, я изо всех сил пытаюсь совладать с эмоциями. Я не думала, что он вернется. Через какое-то время я поверила, что он счастлив и мы ему не нужны. Меня охватывают отчаянье и злость.
Мое молчание пугает маму еще больше, и я наконец произношу:
– Тайлер вернулся.
И разражаюсь слезами.
Глава 4
Мама дает мне поспать. Вообще-то я не сплю, а просто лежу на кровати, завернувшись в одеяло, и опухшими глазами смотрю в потолок. Я долго плакала. Потом приняла душ, надела уютный спортивный костюм и забралась в постель. С тех пор не выходила из комнаты и провалялась большую часть дня. Голова болит, как будто сейчас взорвется. Буду лежать здесь до вечера, а то и до конца недели. Правда, мама не позволит мне запереться в комнате дольше, чем на один день, как бы мне этого ни хотелось.
Дело в том, что я больше не могу видеть Тайлера. Надежды, которые я питала прошлым летом, давно испарились. Тогда у нас еще был шанс. Мы могли быть вместе, открыто и официально, назло всем. А он все испортил. Он не имел права уезжать, когда был мне так нужен. Сначала я пыталась его понять, и мне это удалось – где-то через месяц, когда справилась с первоначальным шоком. Он хотел разобраться в себе. Только почему он сбросил со счетов меня? Не ответил ни на один звонок. Я оставляла голосовые сообщения, но, судя по всему, он их не слушал. Я отправляла эсэмэски, задавала вопросы, на которые не получила ни одного ответа. Он молчал, даже если я просто спрашивала, все ли с ним в порядке. Я устала, мне надоело, и к ноябрю я оставила всякие попытки связаться с ним.
Мне было чем заняться: колледж, новые занятия, новые друзья, новый город. Это отвлекало. Во всяком случае, первое время. Мы с подружками готовились к экзаменам в библиотеке, пили лошадиные дозы кофе, ездили в супермаркет, когда заканчивалась еда, возвращались пьяные со студенческих вечеринок. За это время я даже сходила на парочку свиданий, но они оказались сплошным разочарованием. В феврале мои мысли снова занимал Тайлер. Правда, я уже не грустила, а злилась на него.
Я не понимала, почему он поддерживает связь с Эллой, но не со мной, и почему не едет в Санта-Монику, как обещал. Прошло семь месяцев. Меня злило, что он до сих пор не вернулся. Мне казалось, он забыл обо мне. Собрал вещи и уехал, оставив меня расхлебывать кашу, которую мы заварили вдвоем. Когда я приезжала на каникулы в Санта-Монику, косые взгляды, нелестные комментарии – все это доставалось мне, а не ему. Мне, а не ему приходилось терпеть унижения от отца и Джейми. Меня, а не его бросили.
Мое раздражение росло. Он уехал и не вернулся, не соизволил даже позвонить, он радуется жизни. Он счастлив без меня, думала я, и мне было очень больно.
Впервые он позвонил на весенних каникулах. Мы с Рейчел, запыхавшись, преодолевали очередной крутой подъем в Сан-Франциско, куда попали впервые в жизни, как вдруг зазвонил телефон. Пока я смотрела на экран, не решаясь ответить, звонок переключился на голосовую почту. Тайлер не оставил сообщения, но звонил после этого каждый день. Я не отвечала – слишком поздно, я чувствовала к нему только ненависть.
Через три недели пройдет ровно год с тех пор, как он уехал. Даже Элла потеряла надежду и превратила его комнату в домашний офис, чтобы не сидеть с документами на кухне. Тогда мы поняли, что она уже не надеется на возвращение старшего сына. Мой папочка, обрадовавшись, поспешил в хозяйственный магазин покупать бежевую краску и на следующий день кое-как перекрасил стены. Новость о возвращении Тайлера взбесит его еще сильнее, чем меня. Если, конечно, он еще не знает. Хотя, судя по Эллиной утренней конспирации, ему еще неизвестно. Чем больше я думаю об этом, тем больше злюсь на Эллу. Она заставила меня увидеться с Тайлером, даже не предупредив. А ведь я много раз давала понять, что не хочу его видеть и рада, что он не вернулся.
Теперь все опять запуталось. Как мне оставаться в городе, зная, что он здесь? Я не смогу избегать его вечно. А самое страшное – еще год назад я его любила, а теперь ненавижу.
Я не отдаю себе отчета, что снова реву, пока не заходит мама. Я зарываюсь в простыни и хлюпаю носом. Мама проходит к окну и поднимает жалюзи. Комнату заполняет мягкий послеполуденный свет. Я стону и утыкаюсь лицом в подушку.
– Так, – говорит она, и я по голосу слышу, что она скрестила руки на груди. – Вставай.
– Нет. – Я натягиваю одеяло на голову.
– Да, – решительно говорит она. – Ты уже четыре часа плачешь. Пора встать и забыть о нем. Куда ты хочешь пойти? Кофе? Поздний обед? Спа? Выбирай.
– А разве тебе не надо на работу? – бубню я из укрытия.
– Мне сегодня к восьми вечера. – Мама стягивает с меня одеяло и улыбается: – Одевайся, пойдем перемоем кости мужской половине рода человеческого. Это лучше, чем плакать, поверь. По собственному опыту знаю.
Я неохотно сползаю с кровати. За что я люблю маму – она все понимает. Отец ей тоже устроил сюрприз – шесть лет назад. Теперь она эксперт по разрывам. Правило номер один – не плакать больше четырех часов. Вот только я не уверена, распространяется ли оно на случаи, когда мужчина уходит, а потом возвращается.
У меня текут слезы и ноет сердце, но мама, как всегда, права. Что толку валяться в постели? Я провожу руками по влажным волосам и улыбаюсь маме:
– Променад. Дашь мне двадцать минут?
– Моя девочка! – Ее взгляд теплеет, она запускает в меня подушкой и выходит из комнаты.
Пытаясь хоть как-то привести себя в человеческий вид, я ставлю бодрую поп-музыку. Потом выключаю ее – действует на нервы – и начинаю сушить волосы. Я оставляю их распущенными, подкрашиваю глаза, надеваю новую футболку и самые любимые джинсы. Легче не становится.
В начале третьего мы подъезжаем к променаду. Полчаса гуляем по магазинам, но даже гигантская скидка на юбку моей мечты в Abercrombie & Fitch не поднимает мне настроение. Расплачиваясь за нее на кассе, я вымученно улыбаюсь, и мама уверена, что мне лучше.
После этого мы заходим в Pinkberry, берем по порции замороженного йогурта с ягодами и садимся на скамейку напротив Forever 21.
– Знаешь, – говорит мама, – я могу поговорить с Эллой.
– О чем? – удивляюсь я.
Мама смотрит на меня, как будто я туплю, и продолжает:
– Я не понимаю, зачем она это делает. Так нельзя – сталкивать вас лбами. Она что, сумасшедшая?
– Она не сталкивала нас лбами, – поясняю я, слегка пожимая плечом, и начинаю ковыряться ложечкой в йогурте.
Очень вкусная штука – замороженный йогурт с клубникой и голубикой, которая вернет мне не меньше половины сожженных на пробежке калорий. Плевать, сегодня мне все равно.
– Она говорила так, как будто речь идет о жизни и смерти или вроде того. Я даже спросила: «Ты беременна?»
Мама смотрит на меня с ужасом, чуть не подавившись мороженым, и начинает хохотать.
– Не может быть! Так и спросила?
– Ну да, а что тут такого, ей ведь и сорока нет. – У меня горят щеки, и я жду, пока мама перестанет хихикать.
– Господи, и придет же в голову!
И тут до нее доходит, что я отвлекла ее от темы.
– Я все равно намерена с ней поговорить.
– И что ты ей скажешь?
– Ну, например, «Держи своего сына подальше от моей дочери, пока наш муж не убил их обоих!».
По выражению моего лица она видит, что меня это не впечатлило, и дает нормальный ответ:
– Просто попрошу, чтобы Тайлер оставил тебя в покое. Если, конечно, ты действительно этого хочешь.
Мама поднимает стаканчик к лицу и пристально смотрит мне в глаза.
– Во-первых, я не хочу, чтобы ты вмешивалась. Во-вторых, что ты имеешь в виду?
– Ты уверена, что никогда, никогда, никогда больше не хочешь его видеть?
Она ищет ответ в моих глазах, словно только они могут сказать правду, и хотя я ничего не скрываю, мне становится не по себе. Зачем она вообще об этом спрашивает?
– Конечно, уверена. Кому, как не тебе, знать, каково это – когда тебя бросают.
Мама меняется в лице, и я понимаю, что сморозила глупость. Мама может говорить об отце часами, украшая свою речь яркими выражениями, и все-таки ей неприятно признавать горькую правду. Она отворачивается и говорит:
– Ладно, поехали домой, мне скоро на работу.
Мама бросает стаканчик в урну и вскакивает со скамейки, не дождавшись меня, а я только вздыхаю. Сумасшедшая. Прошло столько лет, а она так и не хочет признать, что отец ее бросил, и теперь я начинаю понимать почему. Потому что это чертовски больно.
Чувствуя себя виноватой, я встаю со скамейки и, догнав маму, плетусь позади. Мне уже дурно от йогурта, я выбрасываю стаканчик в урну и молча сажусь в машину. Мама тоже молчит. Внимательно смотрит на дорогу, беззвучно ругается, когда нас подрезают, и пару раз увеличивает громкость радио.
Меня терзает раскаяние. Терпеть не могу, когда она начинает играть в молчанку. Приглушаю музыку и говорю:
– Я не хотела тебя обидеть.
Остановившись на светофоре, она отклоняется назад и складывает руки на груди.
– Я знаю, каково это – когда тебя бросили, и ты постоянно думаешь, что сделала не так и могла ли этому помешать. Начинаешь предполагать, что ты недостаточно хороша, недостойна лучшего… Ты такого не знаешь.
Я недоуменно моргаю. Я злюсь на нее за эти слова и удивляюсь, что она так открыто выражает свои чувства. Раньше этого не было.
– Чего я не знаю?
– Сомнений, – резко произносит она и давит на газ, когда загорается зеленый свет. – Тайлер бросил тебя не из-за того, что с тобой что-то не так. Он считал, что проблема в нем. А твой отец считал, что проблема во мне. Не сравнивай. Я не понимаю, что ты чувствуешь, а ты не понимаешь, что чувствую я.
– Я думала, все в прошлом.
– Ну да.
Мама никогда не рассказывала мне, что случилось шесть лет назад. Я знаю в общих чертах. Отец считал ее ленивой пофигисткой, а она его – педантом и занудой. Не знаю, всегда ли так было. Наверное, да, потому что помню их бесконечные ссоры. Когда мне было лет двенадцать, отец прожил неделю у своего кузена Тони. Мама улыбалась и говорила, что он скоро вернется, но сейчас я понимаю, что уверенности у нее не было. Он оставался у кузена все чаще. Когда мне было тринадцать, я его пару дней не видела и спросила: «Он снова у Тони?» Мама заплакала и сказала, что нет. С тех пор она постоянно плакала. Я понимала, что она тяжело перенесла развод и никогда не станет прежней, однако она не делилась со мной своими переживаниями. Я боялась спрашивать, а она не осмеливалась говорить. До сих пор.
– Ты и сейчас считаешь, что недостаточно хороша? – помолчав, спрашиваю я.
– А как ты думаешь? – взрывается она, в отчаянии вскидывая руку. – У него теперь Элла – натуральная блондинка с идеальной фигурой, у которой никогда не отрастают долбаные седые корни и нет гусиных лапок, она ездит на долбаном «ренджровере» и работает чертовым адвокатом. А я не сумею приготовить съедобное жаркое даже под страхом смертной казни, хожу на работу в больничном халате вместо костюма и разбила гребаный «вольво». Конечно, я для него недостаточно хороша. Твой отец перфекционист, а мне далеко до совершенства.
– По-твоему, Элла – совершенство? – кричу я.
Мне почему-то хочется защитить Эллу. Три года назад она встретила меня с распростертыми объятьями, и с тех пор я видела от нее только хорошее. Поэтому мамины слова меня злят, и я становлюсь на сторону мачехи: