Первая красотка в городе

Тут дверь открывается снова, и заходит такое нехило втаренное существо, женского пола, опускается на колени и давай полы драить, а задница у нее так и ходит, так и ходит, так и ходит, а она полы-то все драит и драит.

– Славная девчушка нужна? – спрашивает.

– Нет. Подыхаю от усталости. Только что с автобуса. Мне отоспаться надо.

– А милая жопка тебя как раз и убаюкает. К тому же – всего пятерка.

– Я устал.

– Хорошая чистенькая девчушка.

– Где она?

– Это я.

Она поднялась с колен и повернулась ко мне.

– Прости, но я правда слишком устал.

– Всего $2.

– Нет, извини.

Она вышла. Через несколько минут я услыхал голос этого мужика:

– Так, говоришь, жопу свою ему толкнуть не смогла? Да мы дали ему лучший номер всего за пятерку. И ты теперь мне говоришь, что не смогла ему толкнуть жопу?

– Бруно, я пыталась! Чес-слово, ей-бо, пыталась, Бруно!

– Блядина ты грязная!

Я знал этот звук. Не пощечина. Хорошим сутенерам по большинству не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по щеке, чтобы пришлось пониже, но подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, неслабая конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Женщина взвыла, ударилась о стену, а братец Бруно заехал ей еще разок, аж стена вздрогнула. Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда и впрямь занимательна, но что-то не очень мне охота все это слушать. Если б я знал, что так все обернется, я б ей уделил.

Потом я заснул.

Наутро встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться все равно не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать фотомастерские. Зашел в первую.

– Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?

Она неплохо выглядела – рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.

– С такой-то рожей – зачем мне на карточку сниматься? Я ищу Глорию Уэстхейвен.

– Я Глория Уэстхейвен, – ответила она, закинула ногу на ногу и поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.

– Что это с вами такое? – спросил я ее. – Какая вы Глория Уэстхейвен? Я познакомился с Глорией Уэстхейвен в автобусе из Лос-Анджелеса.

– А у нее что?

– Я слыхал, у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь вот ее найти. В автобусе между нами кое-что было.

– Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?

– Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее в глазах стояли слезы. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом сел на автобус обратно. Ни одна женщина раньше из-за меня не плакала.

– Может, она плакала из-за чего другого.

– Я тоже так думал, пока остальные пассажиры не начали меня материть.

– И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?

– Только это и знаю.

– Ладно, слушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом городе.

– Меня это не удивляет, – заметил я, глядя на ее ноги.

– Хорошо, напишите мне, как вас зовут и где остановились. Я ему позвоню и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Потом вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке «М – К –». Договорились?

– Договорились, – ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, а она уже набирала номер. Вот я во 2-м или 3-м крупнейшем городе Техаса – и он у меня в кармане. Я направился к ближайшему бару…

Внутри было довольно людно для такого часа. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табуретов было два – по бокам какого-то здоровенного парняги. Лет 25, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на табурет и взял пива. Выпил стакан, заказал другой.

– Вот когда так пьют, мне нравится, – произнес парняга. – А то эти задроты сидят, один стакан сосут целую вечность. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак. Чем занимаешься и откуда ты?

– Ничем не занимаюсь, – ответил я, – и я из Калифорнии.

– Думаешь чем-нибудь заняться?

– Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.

Я отпил половину второго стакана.

– Ты мне нравишься, чужак, – сказал парняга, – поэтому я тебе доверюсь. Но скажу на ушко, потому что, хоть я бык и здоровый, боюсь, перевес слегка не на нашей стороне.

– Запуливай, – сказал я.

Парняга склонился к моему уху.

– Техасцы – говно, – прошептал он.

Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.

Когда его кулак долетел до цели, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, платком вытер рот, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу…

В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.

– Эй, впустите меня, – сказал я.

– Ты кто? – спросили меня.

– Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.

– А ты не в сапогах, а?

– В сапогах? С какой стати?

– Рейнджеры.

– Рейнджеры? Это чего еще?

– Тогда заходи, – ответили мне…

Не провел я в номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя эту сетку. Вся кровать – сама по себе немалая, да еще и с крышей – была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине, а сетка вокруг. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, можно и педрилой. Мало того, в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.

И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:

– Дорогуша, пора простынки менять.

А я ей:

– Так я же вчера только заехал.

– Дорогуша, здеся мы не по твоему распорядку простынки меняем. Давай вытаскивай розовую попку и не мешай мне работать.

– Угу, – сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Деваху это, похоже, не смутило.

– Хорошая у тебя кроватка, дорогуша, – сообщила она. – У тебя во всем отеле лучший номер и лучшая кроватка.

– Наверное, мне повезло.

Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила. Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:

– Ладно, дорогуша, простынки я постелила. Что-нибудь еще надо?

– Ну, 12–15 кварт пивка бы не помешали.

– Принесу. Только денежки вперед.

Я дал ей денег и прикинул: ну, поехали. Лег, педрильно подоткнул под себя со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сели болтать и пить пиво.

– Расскажи мне о себе, – попросил я.

Она захохотала и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов она залезла под эту сетку и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось…

Назавтра я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот она, в колонке популярного обозревателя. Упоминалось и мое имя. Чарльз Буковски, прозаик, журналист, путешественник. Мы познакомились в воздухе, милая дамочка и я, и она приземлилась в Техасе, а я отправился дальше в Новый Орлеан выполнять задание редакции. Но прилетел обратно, поскольку милая дамочка не шла у меня из головы. Зная только, что у ее матери здесь фотостудия.

Я вернулся в гостиницу, раздобыл пинту виски и 5 или 6 кварт пива и наконец просрался – что за радостное действо! Должно быть, колонка повлияла.

Я снова забрался под сетку. Тут зазвонил телефон. Отводная трубка. Я выпростал руку и снял.

– Вам звонят, мистер Буковски. Редактор «М – К –». Разговаривать будете?

– Буду, – ответил я, – алё.

– Вы – Чарльз Буковски?

– Да.

– Как вы оказались в такой дыре?

– Вы о чем? Люди здесь довольно славные, я погляжу.

– Это самый паршивый бордель в городе. Мы уже 15 лет пытаемся выжить их отсюда. Что вас туда привело?

– Было холодно. Я поселился в первой попавшейся гостинице. Сошел с автобуса, а здесь холодища.

– Вы прилетели на самолете. Не забыли?

– Не забыл.

– Хорошо, у меня есть адрес вашей дамочки. Надо?

– Надо, если не возражаете. Если не хотите давать, ну его на фиг.

– Я просто не понимаю, зачем вы живете в такой дыре.

– Ладно, вы – редактор самой большой газеты в этом городе и звоните мне, а я в техасском борделе. Слушайте, давайте расстанемся, и все. Барышня плакала или что-то вроде; мне запало в душу. Я уеду отсюда первым же автобусом.

– Подождите!

– Чего ждать?

– Я дам вам ее адрес. Она прочла колонку. Прочла между строк. Позвонила мне. Она хочет вас увидеть. Я ей не сказал, где вы остановились. У нас в Техасе народ гостеприимный.

– Да, я как-то вечером зашел в один ваш бар. На себе почувствовал.

– Вы еще и пьете?

– Не просто пью – запоем.

– Мне кажется, не стоит давать вам адрес этой девушки.

– Так забудьте тогда про все это к ебене матери, – сказал я и повесил трубку…

Телефон зазвонил снова.

– Вам звонок, мистер Буковски, от редактора «М – К –».

– Давайте его сюда.

– Слушайте, мистер Буковски, нам нужно продолжение вашей истории. Многие читатели интересуются.

– Скажите своему обозревателю, чтоб черпал из воображения.

– Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?

– Ничем не зарабатываю.

– Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?

– Это не всякому дано.

– Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и встретьтесь с нею.

– А может, это я рискую?

Он продиктовал мне адрес.

– Вам рассказать, как туда добраться?

– Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.

– Мне в вас что-то не очень нравится, – сказал он.

– Да идите вы… Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.

И повесил трубку…

У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая-то старушка.

– Я ищу Чарльза Буковски, – сообщил я. – Нет, прошу прощения, – сказал я. – Я ищу некую Глорию Уэстхейвен.

– Я ее мама, – ответила старушка. – А вы – человек из аэроплана?

– Я человек из автобуса.

– Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.

– Чудесно. Что теперь будем делать?

– Ой, заходите же.

Я зашел же.

– Глория! – завопила старушка.

Вышла Глория. Нормально выглядит, но все равно. Типичная рыжая техасская бабца, кровь с молоком.

– Проходите сюда, прошу вас, – сказала она. – Извини нас, мама.

Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели – подальше друг от друга.

– Чем занимаетесь? – спросила она.

– Я писатель.

– О, как мило! Где публиковались?

– Я не публиковался.

– Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.

– Точно. И живу я в борделе.

– Что?

– Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.

– Нет, я про другое.

– Я живу в борделе.

– Всегда живете в борделях?

– Нет.

– А почему вы не в армии?

– Не прошел мозгоправа.

– Шутите.

– Рад, что нет.

– Не хотите воевать?

– Нет.

– Они Пёрл-Харбор разбомбили.

– Слыхал.

– Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?

– Не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.

– Вы трус.

– Да, трус, но дело не в том, что мне противно убивать человека, – я не люблю спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь безмозглый недоебок, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно защитного цвета: кожа у меня чувствительная.

– Я рада, что у вас хоть что-то чувствительное.

– Я тоже рад, но лучше б не кожа.

– Может, вам следует кожей и писать.

– Может, вам следует писать своей пиздой.

– Вы подлец. И трус. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и, если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.

– Это уж точно, и я тогда стал бы еще подлее.

– По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.

– Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?

– Конечно.

– Пойду запишусь немедленно.

– Вас не взяли. Сами признались.

– Признался.

Мы оба долго сидели молча. Потом я сказал:

– Слушайте, вы не против, если я у вас кое-что спрошу?

– Давайте, – отозвалась она.

– Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?

– Ну, у вас лицо такое. Чуть-чуть уродливое, знаете?

– Да, знаю.

– Ну, оно уродливое и еще трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу «трагедию». Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо стало таким трагичным?

– Ох ты ж господи боже мой, – сказал я, затем встал и вышел вон.

И шел пешком до самого борделя. Парень на дверях узнал меня:

– Эй, чемпион, где губу расквасили?

– Да из-за Техаса вот схлестнулись.

– Из-за Техаса? А ты был за или против Техаса?

– За, конечно.

– Умнеешь, чемпион.

– А то.

Я поднялся, сел на телефон и велел парню набрать мне редактора газеты.

– Это Буковски, друг мой.

– Вы встретились с девушкой?

– Я встретился с девушкой.

– Как получилось?

– Прекрасно. Прекраснее некуда. Наверное, целый час дрочил. Так и скажите своему обозревателю.

И повесил трубку.

Спустился, вышел наружу и отыскал тот же бар. Ничего не изменилось. Здоровенный парняга по-прежнему сидел на месте, по пустому табурету с боков. Я сел и заказал 2 пива. Первое выпил залпом. Затем отпил половину второго.

– А я тебя помню, – сказал парняга, – что там с тобой было?

– Кожа. Чувствительная.

– А ты меня помнишь? – спросил он.

– Я тебя помню.

– Я думал, ты сюда больше не вернешься.

– Вернулся. Сыграем?

– Мы тут в Техасе в игры не играем, чужак.

– Вот как?

– Ты по-прежнему думаешь, что техасцы – говно?

– Некоторые – да.

И я вновь оказался под столом. Вылез, встал и вышел. Пешком добрел до борделя.

На следующий день в газете написали, что Роман не удался. Якобы я улетел обратно в Новый Орлеан. Я собрал шмотки и пошел на автовокзал. Доехал до Нового Орлеана, нашел себе законную комнатешку и расположился. Пару недель хранил газетные вырезки, а потом выбросил. А вы бы что, оставили?