Вишни для Марии

Убирать большие камни она просила местных жителей, желающих подзаработать. К сегодняшнему дню на заднем дворе образовалась довольно-таки внушительная каменная стена.

Словом, участок, тот, которым владела молодая женщина, являлся весьма проблемным и требовал постоянного ухода. Ведь не уберешь вовремя камни, и на земле ничего не вырастет.

А не вырастет – голодной останешься. Поскольку Мария жила на весьма скромную зарплату учительницы, то изрядным подспорьем для нее являлись всякие заготовки из фруктов и овощей. Собственно, ради урожая Мария и не опускала пока руки, старательно боролась с камнями. Если бы молодая женщина смогла бы приобрести участок по соседству (а там земля прекрасная, и никакие дурацкие камни не мешают расти вишневому саду), то часть своих проблем она бы легко смогла решить.

Попросить деньги у Костика… Попросить деньги у Костика?

Мария никогда и ничего у него не просила, считая это унизительным для себя. Что она, содержанка какая-то… Тем более что Костик и так все время приносил что-то. То продукты, то дарил красивый халатик, то соблазнительное белье, то баловал этим привозным кофе…

И потом. Как-то нехорошо просить деньги у человека, отца троих детей. Получается, что Мария обирает этих детей? Мало того, что любовница, что она одним своим существованием приносит горе жене Костика, Людмиле, так еще и у детей деньги отнимает!

Нет, ничего просить у Костика она не станет.

Мария повесила полотенце сушиться на веревку. Рядом, за высоким забором, наклонили свои ветви вишневые деревья, усыпанные спелыми, сочными ягодами. Можно, конечно, потянуться, сорвать парочку…

И что толку от этой пары ягод? Когда там, на соседнем участке, пропадают зря тонны вишни. Вот бы их собрать – хотя бы одно ведро ягод, сварить вишневое варенье, наверное, самое вкусное варенье на земле…

Мария подошла к забору, прислушалась. Тихо.

Что, если сторожа, старика Ахмеда, нет? Спит где-нибудь в доме или смотрит телевизор? А вдруг он тут, рядом, ходит со своим ружьем… «Нет, но это глупо, не убьет же он меня из-за этой вишни!» – возразила она себе.

Мария притронулась к одной из досок в заборе, уже давно болтавшейся на одном гвозде, слегка отвела ее в сторону.

«Нет, нехорошо. Это же воровство. Хотя какое воровство, все равно урожай вишни там никто не собирает, и вообще этот шикарный сад скоро продадут…» – продолжила она спор с собой.

Молодая женщина наконец решилась – подхватила небольшое пластиковое ведро и скользнула сквозь щель в заборе на соседний участок. «Ворую, надо признаться. Учительница, тоже мне!» – с усмешкой подумала она.

Быстро, быстро Мария принялась собирать ягоды с веток, в полутьме из-за плотно растущих деревьев. Набрала уже полведра и, вдруг обернувшись, почти столкнулась с Ахмедом.

Старик стоял, подняв ружье, и, кажется, собирался выстрелить. А что, имел полное право…

– Ой, – вскрикнула Мария, испытывая невыносимый стыд. – Добрый день, Ахмед.

Тот молчал – седой, низенький, тощий, лысый, с лицом, напоминающим сморщенное яблоко. Закашлялся, но сдержал кашель – получился звук, похожий на лай. Простужен? Удивительно, где он умудрился в июле простуду подхватить… С холодной ненавистью сторож смотрел на Марию.

– Я хотела немного вишни собрать, – тихо, извиняющимся голосом произнесла она. – Все равно же пропадет. Ну послушайте, Ахмед, правда же… пропадет ведь! А я варенье сварю – и вам, и себе. Ну пожалуйста!

Ничего в лице Ахмеда не дрогнуло.

– Иди отсюда, – без всякого выражения буркнул старик. – Иди и не приходи больше. В следующий раз – точно убью.

– Хорошо. Извините, – упавшим голосом сказала молодая женщина, испытывая невыносимое отвращение к самой себе, к тому, что она сейчас делает.

Ахмед не ответил, только вновь зашелся в кашле.

Мария отодвинула доску, нырнула обратно на свой участок. Здесь, на открытом пространстве – солнце, простор. И она посреди этого простора, на виду, прямо над головой у нее – бескрайнее, без единого облачка небо. Если есть Тот, кто следит за людьми сверху, оттуда, то Он видит сейчас все ее грехи, ее позор. А камни, которые лезут из земли, – это ей наказание. Она заслужила эту землю, на которой почти ничего не растет…

Мария без сил опустилась на скамейку посреди двора, ведерко, наполовину наполненное вишней, поставила рядом. И как-то уже не хотелось молодой женщине пробовать эти ягоды, варить из них варенье. Допустим, сварит она его (на две баночки должно хватить) – и что? Будут эти баночки с темно-красным содержимым стоять в погребе, напоминать о ее позоре…

– Эй, дамочка… Подай на хлеб, а?

Мария вздрогнула, подняла голову.

За забором стоял давешний оборванец, которого они обсуждали с Рожкиной и Ласунской – не старый еще мужик, с пропитой опухшей физиономией малинового цвета. Пришлый, не местный. Крепко держа штакетины обеими руками, словно боясь упасть, мужик мрачно смотрел на Марию.

– Что? Да, сейчас, – словно проснувшись, отозвалась она и бросилась в дом. Там отрезала два ломтя хлеба, положила между ними изрядный кус сырокопченой колбасы – последний, тот, что оставила себе на завтрак. Колбасу привез Костик. Он как-то экономно все привозил – небольшими порциями, на один-два перекуса…

Мария завернула получившийся бутерброд в салфетку и побежала назад.

– Держите, – протянула она сверток оборванцу через забор.

– Эт шта? – хрипло спросил мужик.

– Хлеб с колбасой.

– Блин… – мужик поморщился и выдал сложносочиненное ругательство, с треском почесал в затылке. – Какие ж вы бестолковые, городские… Ну лан, давай, че уж…

Он цапнул сверток своей огромной, малиново-черной лапой.

– Вы же сами сказали – «подайте на хлеб», – с раздражением произнесла Мария. – Сказали бы – подайте на бутылку. Формулируйте правильно свои запросы.

– А ты бы дала, на бутылку-то?

– Нет! – злясь на саму себя, ответила она.

– Ну вот вишь… Все я правильно формулирую.

– Послушайте… Ну вы же взрослый человек. Мужчина, еще молодой, сильный. Вам не стыдно ходить по дворам, клянчить деньги?

– Жисть такая, – растянул в щербатой улыбке рот оборванец, глядя на Марию, словно на дурочку. Да она сама понимала, что напрасно беседует сейчас с этим бродяжкой. Ничего она ему не объяснит, но поделать с собой ничего не могла, ее словно несло:

– Так это вы, вы сами так свою жизнь устроили… Могли бы сейчас работать, жить в своем доме, воспитывать детей… А вместо этого попрошайничаете. Знаете, кто вы? Вы инфантил. Вы иждивенец, вот вы кто!

– Че? Как ты меня? – изумился оборванец. – А сама-то… а сами вы все, бабы… так и норовите мужика охомутать! Сама, поди, та еще иждивенка, мечтаешь, кому на шею сесть! Мне вон только бутылка нужна, а тебе, поди, все подавай. Ты душу, поди, у мужика готова отнять. Шта, съела?

Оборванец хихикнул и пошел прочь.

Мария так и не решилась ему ничего ответить. Опомнилась. Ну, во-первых, глупо и опасно пререкаться с каким-то пьяным бродягой, во-вторых… да, какая-то правда в его словах была, та самая правда, которой Мария боялась, и не хотела ее признавать.

А правда заключалась в том, что она действительно хотела «всего». В отношении Костика, разумеется. Чтобы он был – только ее, чтобы не приходилось его делить с Людмилой, женой.

Мария ее в глаза не видела. Вернее, ей попадалось фото, которое носил с собой в портмоне Костик. Эффектная темноволосая девушка (фото делалось на момент знакомства Костика и Людмилы). Она весело смеялась в объектив.

Бедная Людмила. Смогла бы она смеяться столь весело и беззаботно, если бы узнала о существовании любовницы у ее мужа?

Настроение у Марии окончательно испортилось, она себя ненавидела. Ведь и злой Ахмед был прав, выгоняя ее с чужого участка, и даже грязный оборванец был прав… Воровка, да. Вишни крала, чужого мужа увела… А еще и денег хотела у чужих детей отнять!

Остаток дня молодая женщина потратила на борьбу с камнями. Выкопала несколько – тех, с которыми ей было под силу справиться, на тележке перетащила на задний двор. Там в наступивших сумерках разложила эти камни аккуратно, поверх уже стоящей стены.

Вот будет удивительно, если она, Мария, своими руками построит дом, вернее, тот монастырь, который раньше здесь находился…

Видимо, от усталости и из-за неприятного инцидента, произошедшего с Ахмедом (до конца жизни стыд теперь мучить будет!), Мария долго не могла уснуть.

Она вспоминала прошлое. Детство. Те самые события, в результате которых оказалась здесь, те самые события, в результате которых она стала такой.

Хотя, если подумать, ничего ужасного в ее прошлом не таилось. Ни домашнего насилия, ни унижений, ни битья, ни испытаний холодом и голодом. Словом, по сравнению с жизнью иных людей – вполне себе обычное детство.

Мама – врач, терапевт в районной поликлинике. Работа тяжелая, нервная, денег не так много. Двое детей – Мария, младшая, и ее брат Денис, четырьмя годами старше.

Эти противные девяностые, когда бедность, хаос вокруг… Отец пил и гулял. Мать его ревновала, но почему-то не разводилась, терпела. Хотя куда бы она пошла, с двумя детьми на руках, с мизерной зарплатой?

Многие так жили. Да и не скудная, неспокойная жизнь в родительском гнезде являлась причиной страданий Марии.

Дело в том, что мать мало ее любила.

Мать открыто проявляла свою любовь лишь в отношении сына. Он являлся ее кумиром, ее отрадой, ее счастьем. Всю жизнь мать словно извинялась перед ним – что терпела отца, что зачем-то родила на свет еще девочку, что мало зарабатывала, что не имела полезных связей…

Мать никогда не проявляла своих чувств по отношению к дочери. Все ласки – поцелуи, объятия, все лучшие кусочки еды – Денису. Хорошую одежду – Денису. Битвы с учителями, скандалы с родителями тех, кто обижал в саду, а затем в школе Дениса. Все свободные деньги (а в конце 90-х – начале двухтысячных жить стало полегче) – на репетиторов, Денису.

Марии доставалось по остаточному принципу. Именно ее мать заставляла работать по хозяйству, следить за домом, ухаживать за больным отцом (тот, в конце концов, серьезно подорвал здоровье, выпивая все то, что могло сойти за алкоголь).

И это тоже не смертельно – что Мария не являлась любимым ребенком в семье, что ее загрузили хозяйством. Умение вести хозяйство – это даже хорошо, если подумать.

Мария научилась всему, от уборки до готовки, от шитья до заколачивания гвоздей, что впоследствии ей очень пригодилось. Да за это спасибо только матери можно сказать…

Но многие годы Мария в глубине души надеялась, что мать все-таки любит ее. Просто не показывает своих чувств, опасаясь ревности Дениса.

Он ведь довольно-таки проблемным мальчиком рос – замкнутый, раздражительный, молчаливый. Чуть что – запирался в своей комнате, переставал общаться с матерью, а та от этого страдала… С Марией брат почти не разговаривал, только по делу. Короткими фразами, уклончиво, в обезличенной форме он давал сестре указания – «надо бы убрать», «надо бы принести, сделать, выкинуть, купить» и т. д. и т. п. Ни на чем не настаивал, но Мария терпеливо выполняла все его просьбы. Пыталась время от времени наладить с братом отношения, но не получалось.

В детстве Денис часто повторял, с укором указывая матери на сестру: «Зачем ты ее родила?» Потом, когда брат подрос, вопрос больше не задавал, но, судя по взглядам, поведению – так и не смирился с существованием младшей сестры на этом свете.

Впрочем, открытой агрессии по отношению к младшей сестре Денис никогда не проявлял, и за это ему тоже огромное спасибо.

Отец умер, они жили втроем в двухкомнатной квартире. Комната у матери, комната у Дениса, у Марии – свой уголок на кухне. А что, не у всех детей и собственный уголок имеется…

Когда Денис окончил школу, встал вопрос об армии… Тем более что в институт он сразу не сумел поступить. Но мать умудрилась всеми правдами и неправдами спасти сына от армии. Служить брата не забрали, но и работать он тоже не пошел. Еще два года подряд Денис пытался поступить все в тот же, очень известный вуз – мечтал стать архитектором. Не поступил, хотя на все это опять же были потрачены последние семейные деньги. Поступил, наконец, в другой вуз, тоже архитектурный, но попроще, снизив планку требований.

Денис учился в нем и страдал – не то. Не то, что он хотел. Все не то и не так. Опять он обделенный, бедный и несчастный.

Друзей и в институте не завел. С девушками отношения тоже не особо ладились, поскольку, по его мнению, «современные девицы – корыстные».

После вуза работать по специальности Денис тоже не особо стремился, ибо даже эта, относительно творческая специальность – требовала нахождения в коллективе, общения с людьми – строителями и заказчиками. Поэтому дольше двух-четырех месяцев Денис нигде не задерживался.

Постоянно нервный, раздраженный, с недовольным, несчастным лицом – вот таким видела его младшая сестра. Сидел вечерами и в выходные в Интернете, шпарил пальцами по клавишам – яростно с кем-то спорил в Сети, выяснял отношения (поскольку не умел, да и боялся делать это в реале).

Кажется, брата очень уязвляло то, что Мария с первого раза поступила в МГУ. Училась там вообще без проблем. А когда потом успешно, с красным дипломом, окончила свой вуз – он вообще перестал разговаривать с сестрой, лишь иногда оставлял записки на холодильнике, составленные все в той же обезличенной, неопределенной форме.

Мать была полностью в его власти, зависима даже от взмаха его ресниц, от интонации, от того, в каком настроении сын встал утром. На Марию она внимания не обращала («ты и так проживешь», «тебе-то хорошо», «тебе просто по жизни везет!», «у тебя-то таких проблем нет», «ты все равно не понимаешь», «тебе этого все равно не надо», «ты девушка, за тебя муж все решит» и т. д. и т. п.).

Даже тогда Мария еще надеялась, что мать в глубине души все-таки любит дочь. Что она – действительно беспроблемная девочка, что у нее и так все получится, а вот Денису никто ничего на золотом блюдечке не принесет.

Потом мать заболела. Сразу, и без надежды на выздоровление. Два месяца Мария ее выхаживала. Для этого пришлось уволиться с работы. Мрачная, недовольная мать едва терпела дочь, брезгливо морщила губы, с отвращением принимая помощь. Улыбалась слабыми, истончившимися губами лишь тогда, когда появлялся рядом Денис.

Тот обычно приходил по вечерам, после работы (кажется, нашел наконец хорошее место, где ему нравилось), в комнату матери, стоял рядом с кроватью, молча, скрестив руки – минут пять, десять, затем похлопывал мать ладонью по руке и произносил напряженным, сдавленным голосом: «Ты держись, мам». Вот и все его внимание! Но мать на седьмом небе была от счастья!

И даже тогда Мария не обижалась на мать – разве кто-то виноват, что та любит больше сына, а не дочь? Ну так вышло, сердцу не прикажешь, что ж теперь…

А потом… а потом, когда мать умерла и ее похоронили, они остались с Денисом вдвоем – брат и сестра, и вроде бы, пусть и с трудом, но продолжилась обычная, рутинная жизнь, и Мария уже собиралась вновь искать себе работу, случилось нечто, что полностью перевернуло душу Марии, все ее представления о мире.

Она узнала, что мать, собственница квартиры – той самой, двухкомнатной, завещала ее брату. Только брату. Нет, она, Мария – прописана, конечно, но прописка – это еще не право собственности.

Сестра же – никто и никак здесь.

Как так, почему мать ничего не завещала дочери? Ну ладно, могла и не писать завещание, тогда бы права на квартиру по праву наследования перешли бы автоматически и Денису, и Марии. Но нет. Мать все осознанно переписала на брата.

Она что, не догадывалась, что своим завещанием делает свою дочь практически бомжихой? Как можно отнять все у одного своего ребенка и отдать другому?

Лишь после этого неприятного известия Мария осознала факт – мать никогда ее не любила.

Причем, что интересно, Мария даже в этом случае понимала логику матери – дочь может найти мужа с квартирой, дочь с хорошим образованием, дочери легко подыскать работу, дочь может о себе позаботиться. Поэтому квартиру надо завещать сыну, о котором никто не станет хлопотать. Мария рассудком понимала эту логику, но уже не принимала ее душой…

А Денис тем временем затеял ремонт. Даже не предупредив сестру.

Просто в один день вдруг появились в квартире рабочие и принялись сдирать обои, отбивать плитку… И с изумлением поглядывали на Марию, которая в толк не могла взять, что происходит.

Сам Денис, кстати, исчез. И не отвечал на звонки.

Не он, а прораб сообщил недоумевающей Марии, что брат находится сейчас на съемной квартире – до тех пор, пока здесь не закончится ремонт.

Мария жалась в своем уголке, на кухне. Но и там ей не было житья – поскольку по указанию Дениса ремонт начался во всех комнатах сразу. Словно ее, родной сестры, в этих стенах не существовало.

Как можно было трактовать поступок брата? Только однозначно. Денис хотел выжить Марию из квартиры. Разговаривать с сестрой, объяснять ей что-либо он, судя по всему, и не собирался. Проще вот так, демонстративно, через ремонт, показать свою позицию. Вполне в духе Дениса…

Ну а что, мать ему всю жизнь своим примером демонстрировала, что Мария – никто и никак, с ней можно не считаться и ее интересы необязательно учитывать. Если подумать, то на брата и обижаться глупо теперь…

Хотя нет, Мария, конечно, обижалась – и на покойную мать, и на брата, и – на себя. Это ведь она допустила все это, она сама позволила так с собой обращаться…

А может, она и вовсе не достойна любви, раз уж не дождалась ее даже от близких людей? Может, она урод, чудовище, изверг, но сама этого не замечает? Есть, допустим, у нее внутри, в характере, в образе мыслей какая-то червоточина?

Умом Мария понимала, что все не так, а подсознание говорило – нет, ты плохая… Потому что нелюбимая.

И даже при всем своем знании психологии, педагогики, истории, философии, при всей своей начитанности и эрудированности – Мария с этими темными мыслями бороться не могла.

Именно эта обида пополам с отчаянием и толкнула ее на Поступок. Она бросила все в Москве и уехала в Дербенево. Одна из бывших коллег продавала там родительский дом (к старикам в такую даль не наездишься, проще перевезти их к себе). Продала очень-очень недорого, тем более что участок являлся проблемным, с вылезающими из земли камнями. Коллега замучилась искать покупателей на него, обзвонила всех, кого можно, только Мария согласилась… И даже работа нашлась в тех краях – место учительницы в сельской школе оказалось вакантным.

Тогда это переселение казалось Марии единственно возможным выходом из создавшегося положения. Снимать квартиру в Москве? Но на какие деньги, с работы же Мария уволилась (конечно, можно было найти новое место, но в любом случае зарплата преподавателя равнялась бы стоимости аренды). А жить на что – есть, пить? А транспортные расходы? Можно было, конечно, найти компаньонку или даже двух – и всем вместе снимать квартиру. Арендная плата в этом случае – вполне посильная ноша. Но на тот момент, еще до кризиса, такой способ казался нереальным – сначала искать соседей, затем жилье – и это когда вся страна рвалась в Нерезиновую, а мало-мальски бюджетную жилплощадь уже давно расхватали…

Нет, можно было, конечно, в те дни не давать волю нервам и методично, методом проб и ошибок, подбирать себе подходящий вариант – как работы, так и жилья, но у Марии не осталось сил. Ни сил, ни терпения… Какое терпение, когда живешь посреди ведер со строительной смесью и с содранным полом, выломанными трубами и торчащими проводами. Скорее бы сбежать – туда, где хоть выспаться можно.

Да она сама себя ненавидела так, что считала: ей, нелюбимой, теперь самое место в глухой деревне. Она, постылая, не заслужила ничего, кроме этой каменистой земли…

Близких подруг у Марии не было (одни приятельницы), возлюбленного на тот момент – тоже. Прежние – мимолетные и короткие связи с противоположным полом, которые порой случались в жизни Марии, – в счет не шли. Всегда приветливая внешне, вежливая девушка так и не сумела наладить с кем-то крепких отношений. (Наверное, все-таки они с братом друг друга стоили… Денис – явный социопат, она, выходит, – скрытый.)

Словом, никто тогда не удержал ее от бегства из Москвы.

Мария, перед тем как исчезнуть, хотела оставить на своей кровати, стоявшей все там же, в кухонном углу, накрытой заляпанным шпаклевкой целлофаном, листочек с адресом, по которому ее можно будет найти в Дербенево. Но потом подумала: а зачем брату оставлять адрес, у него же есть номер ее мобильного телефона. Помнится, они все же перезванивались когда-то, пару раз точно, в дни болезни матери. Что срочно купить надо, какие лекарства, с каким доктором договориться…

Если Денис обеспокоится ее исчезновением, то он сам позвонит.

…Первую зиму в Дербенево Мария еще ждала, что брат позвонит. Ну хотя бы узнать, куда пропала его родная сестра. Просто для того, чтобы услышать – жива ли.

Но, похоже, даже этот вопрос Дениса не интересовал.

Он не позвонил ни разу.

Мария мучилась, переживала, злилась, ненавидела всех и вся, плакала иногда… А потом успокоилась. Потому что глупо ждать от Дениса того, что он дать ей не может. И от матери тоже было глупо всю жизнь ожидать любви… И глупо тратить свои нервы и время на пустые переживания – ах, почему с ней так поступили самые родные, близкие люди. Эти переживания ничего не исправят. Близкие люди, вернее, единственный близкий человек теперь Денис не изменится, не раскается в том, что практически выгнал сестру из дома. Чуда не случится.

Поэтому надо только на себя и надеяться.

И Мария выживала, и даже счастлива была временами, особенно летом, когда почти каждый день радовал теплом и солнцем. Лишь иногда молодая женщина мечтала о надежном человеке рядом. На которого можно было бы положиться. Нет, не все свои проблемы на него свалить, а просто – хоть чуть-чуть самой расслабиться, передохнуть рядом с ним. Не с тревогой смотреть в будущее (вдруг что случится, как я справлюсь тогда, одна?), а с радостью. Подобное было бы, наверное, возможно, если бы Костик стал ее мужем.

…И вот в один из таких чудесных июльских дней, омраченных лишь долгим отсутствием Костика, Мария неожиданно получила от судьбы очередной удар.

А начался тот день обычно. Она проснулась – за окном, над горизонтом, переливается белое марево, высоко летают стрижи, и все прочие приметы тоже намекают на то, что после полудня начнется самый настоящий зной.

Поэтому Мария решила не завтракать, а сразу идти на реку.

По дороге собралась проверить почтовый ящик – тот, что висел на заборе, – просто потому, что давно в него не заглядывала. Открыла скрипнувшую железную дверцу, и ей на руки из недр старого, но аккуратно покрашенного в голубой цвет ящика выпало письмо. Официальное. Плотный большой конверт, сверху крупными буквами – «Департамент образования».

Марии стало немного не по себе. Она вернулась в дом, быстро распечатала конверт…

Прочитала письмо несколько раз, закрыла глаза, чувствуя, как колотится сердце и неприятно холодеют руки.

В письме сообщалось, что школа в Дербенево будет закрыта в связи с реструктуризацией, которую проводят на местах, учащиеся из Дербенево переведены в областной город, где имеется образовательный центр с интернатом, и посему весь школьный персонал из Дербенево будет скоро официально уволен, с обязательной выплатой выходного пособия, разумеется.

«Уволена. Я уволена. И школу закроют…» – несколько раз мысленно повторила Мария, не в силах поверить в происходящее.

Та жизнь, к которой она привыкла, пусть и не самая легкая, закончилась. Обещание департамента выплатить выходное пособие, конечно, не давало окончательно пасть духом, но все же утешало мало. Рано или поздно и эти деньги закончатся. То есть в любом случае надо искать здесь работу. И уж точно не по специальности учителя – другой-то школы рядом нет.

Где в Дербенево можно устроиться на работу? Тут есть почта, магазин, слесарная мастерская.

Что еще? Да все, пожалуй.

В слесарную мастерскую Марию не возьмут, это очевидно, на почте работают две женщины из старожилов и за свои места держатся крепко (да и совесть надо иметь, чтобы их с этого места выталкивать), магазин принадлежит товарищу с юга, и товаром там торгует все его семейство, от тещи с женой до внуков.

Половина деревни – дачники, другая – в основном старики – живет на пенсию и кормится за счет подсобного хозяйства. Молодых мало, детей и десятка на всю деревню не наберется… А то и меньше – говорят, пара «детных» семей в начале лета уехала куда-то. В общем, неудивительно, что школу закрыли, этого следовало ожидать.

Есть ферма, где коров разводят, но очень далеко отсюда, неудобно добираться. Можно на ферму устроиться. Очень подходящая работа для выпускницы МГУ… А что поделать.

Молоко с этой фермы поставляют на сыродельный завод, что на той стороне реки…