Архат

I

Стрелка часов ритмично приближалась к пяти вечера. Сосредоточенный взгляд Луки медленно передвигался вниз по строчкам книги Жан Поль Сартра «Тошнота». Чтение быстро утомляло его и, откладывая книгу в сторону, он ходил в задумчивости из одного конца комнаты в другой.

В комнате полностью отсутствовал уют. Она вся была загромождена старой мебелью. В замкнутом и безвкусно обставленном пространстве преобладало давящее ощущение тесноты. Обстановка в квартире как будто застыла во временах Советского Союза: обои с красными цветочками, ковры на стенах и хрустальная посуда в обветшалом коричневом серванте, загородившим собой окно. Только в углу большой комнаты вместо портрета Ильича, печальный взгляд с иконы Богоматери сострадательно взирал на жильцов.

В этой двухкомнатной квартире старого панельного дома Лука жил вместе с матерью.

Однажды в своей тускло освещенной комнате Лука попытался убрать с полок серванта посуду из хрусталя в ящики, выставив на их место книги. Разразился большой скандал, из которого он вынес: «Не трогай! Твоего здесь ничего нет». После этого случая ему пришлось оставить все попытки хоть как-то облагородить свою комнату.

С виду двадцатилетний Лука был высокий, худощавого телосложения. Седые волосы рано появились на темно-русой голове.

Имел склонность часто предаваться размышлениям, погружаясь глубоко в себя, и раздражался всякий раз, если что-то внешнее прерывало поток мысли. Задумчивое выражение лица и узкие карие глаза с тяжелыми веками сразу же давали понять окружающим, что он находится где-то в другом месте.

Лука жил, в своем собственном мире, проявляя мало интереса к происходившим событиям вокруг. Никогда не тратил времени на просмотр новостей и чтение журналов. Ни разу в жизни не ходил на выборы. И когда мать упрекала за это, с его тонких, плотно сжатых губ соскальзывала легкая и едва заметная улыбка.

– Мне от них ничего не нужно, пусть и они ничего не просят у меня, – обобщал он свои общественно-политические взгляды.

Его речь была тихой и медленной. Даже когда смеялся, то почти не издавал при этом никакого звука. В движениях тела прослеживалась зажатость и неуверенность. Его застенчивость уживалась одновременно с чрезмерной гордостью. Особой скромностью Лука отличался при общении с девушками. Он не считал себя сколько-нибудь привлекательным. Некоторые из них находили вполне симпатичным его смуглое лицо, но отчужденность Луки и неизжитые подростковые комплексы оставляли мало шансов, отыскать точки соприкосновения.

Перелистывая пожелтевшую страницу книги, Лука поймал себя на мысли, что за весь день еще ничего не съел, а только утолял голод сладким чаем.

На кухне он аккуратно нарезал тонкими ломтиками белый хлеб, масло, сыр и вскипятил чайник. За столом он принялся с жадностью поглощать бутерброды, запивая душистым кофе. Резкий звук поворотов ключа в дверном замке нарушил трапезу. Дверь распахнулась и в прихожую влетела тощая женщина, с короткими медно-рыжими волосами. Когда она переступала порог, у одного из пакетов оборвалась ручка. С шумом он грохнулся на пол, под выкрики отборной матерщины. Даже когда она говорила спокойно, ее дрожащий голос звучал на надрыве, словно она вот-вот заревет. Он резал и раздражал слух любого собеседника.

Движения ее тела были резки и суетливы, в них не проскальзывало и намека на женственность. Суетливость была неотъемлемой чертой ее характера, и она привносила ее всюду, где оказывалась.

При виде Луки выражение ее лица сделалось недовольным, и глаза навыкате осуждающе впилась в него. Она возвращалась с работы в шесть вечера, и обычно Лука за полчаса до ее прихода уходил из дома к друзьям.

Ему показалось, что в тот день она специально вернулась на час раньше, что бы застать его дома и разжечь очередной скандал. В скандалах она получала разрядку и подпитку необходимую ей для жизни и никогда не упускала случая устроить шумную ссору. Точно на автопилоте она искала конфликтов, цепляясь буквально ко всему.

Она была одной из множества вечно сварливых, всем недовольных и бранелюбивых женщин заеденных неудавшейся жизнью. Настоящая бочка с порохом готовая рвануть в любую секунду.

Его мать не всегда была такой. В молодости она вела себя тише Луки. Случай в детской поликлинике разом вычеркнул скромность из ее характера. Когда на ее глазах равнодушные и обнаглевшие от безнаказанности медсестры жестоко обращались с маленькими детьми, а все вокруг молчали. В тот момент внутри у нее что-то надломилось, и произошел срыв. Она привела их в оцепенение, набросившись в бешенстве с осуждающими криками. А когда заметила страх в их лицах, то усилила напор. Мысль, что ее боятся, доставила ей удовольствие. Одним из самых приятных воспоминаний ее молодости был их испуг и то, как они «поджали хвостики и засуетились».

После этого случая она сделала вывод, что люди – это тупые животные, которые ничего не поймут, если на них как следует не наорать. Орать стало ее привычкой, а с годами укоренившаяся привычка переросла в потребность.

– Все кушаем? – спросила она с фальшивой лаской в голосе, скидывая обувь.

Лука не отвечал. Скрупулезными движениями он убирал остатки еды, в холодильник, понимая, к чему все идет.

Его мать в свою очередь, приметив беспокойство в движениях Луки, только больше распалялась:

– Все жрем? Работать не хотим, только жрать нам подавай, да?! – неистовствовала она лихорадочным голосом. – В старину лентяи считались самыми погаными людьми в народе.

В желании избежать нападок не обронив, ни слова Лука быстро ушел в свою комнату. Он закрыл дверь и попытался продолжить чтение, но дверь с треском ударилась об стену.

– Позакрывай мне тут двери еще, тварь! – кричала она, прожигая его осуждающим взглядом.

С тяжелым вздохом Лука отложил книгу и уставился на нее тусклыми глазами. Его выражения лица было как у человека, которого собираются принести в жертву.

– Чего тебе? – пробубнил он почти шепотом.

– Япона мать! Ты работать собираешься?!

– Я уже устал тебе объяснять. Как только найду, то чем хочу заняться так сразу же. Я не хочу делать, что попало и быть каким-то рабом.

– А я, по-твоему, хочу?! Жрать – то вон ты каждый день хочешь!

– Я еще от предыдущей работы не отошел. Дай мне немного времени найти себя.

– Долго ли ты за мой счет искать себя собираешься?! Вон Марк-то не сильно ищет себя – зарабатывает, – причитала она, пытаясь пристыдить сына.

Мать Луки имела склонность заниматься постоянным сравнением его и себя с другими. Для нее было жизненно необходимо, чтобы все было как у всех или хотя бы не хуже.

– Я как лошадь должна пахать за двоих?! Пока здоровый кобелина дома за книжечками высиживает. Рабом, видите ли, он не хочет становиться! Себя он, падла, ищет! Жрать надо?! Счета оплачивать надо?! А им скотам еще и любовь к работе подавай!

– Ты понимаешь, насколько коротка жизнь, чтобы горбатится на кого-то за кусок хлеба? – спросил Лука, сдерживая раздражение от ее выкриков.

– Ешь свой кусок! Долго ли на шее моей сидеть будешь? Присосался! Посмотри хотя бы на друзей своих: кто высшее образование получает, кто бизнесом занимается, семье помогает. А ты что за бестолочь такая?! – ядовито выкрикивала она.

В сердцевине грозной натуры его матери глубоко сидел страх – оказаться в чем-то хуже других. В порыве обиды Лука попытался уколоть им, по опыту зная, что это ни к чему не приведет. Так как своего сына она воспринимала не как человека, а как личную собственность.

– А ты получила высшее образование? Или ты делаешь бизнес? Может, помогаешь семье?

Она молчала не в состоянии подобрать слов из-за нарастающего приступа гнева.

– Пойми, что это твоя жизнь! – продолжал он, возвысив голос. – И ты сделала свой выбор, не делай мой выбор за меня. Ты двадцать лет так поступала. Хватит! Услышь меня хотя бы раз! Я не хочу, работать на кого попало и кем попало. Работать ради желудка – это не жизнь, а я хочу жить!

– Ну и живи за свой счет, тварь неблагодарная! – ответила она, обиженным тоном сжав зубы, и громко хлопнула дверью.

Почти все их ссоры заканчивались этим предложением. Лука всегда беспрекословно принимал и соблюдал ее условия. Он находил быстрые подработки и скудно кормился сам. И каждый раз примерно через неделю его мать готовила сытный обед, уговаривая Луку отведать результат ее кулинарного труда. В приливе доброты она предлагала все забыть, и помириться как будто ничего и не было, а затем все повторялось по новой. Она продолжала попрекать его куском хлеба, и если Лука ел хлеб, то совесть ела его.

В глубине души, ей было страшно, что однажды Лука станет самостоятельным и полностью независимым от нее. Она боялась потерять постоянный источник, дающий подпитку в скандалах, необходимых ей как воздух.

Даже когда Лука работал и не давал поводов для придирок, она все равно находила причины быть недовольной. Ей был важен сам факт подчинения, чтобы все было, так как она сказала. Чувство контроля, что она может при желании, на что-то влиять, наполняло смыслом ее существование.

В двадцать лет она переехала в город из небольшой деревеньки, с мечтами о хорошем образовании и достойной карьере. Поступила в институт, где повстречала отца Луки. Из-за беременности ей пришлось отложить свои амбиции до лучших времен, которые так никогда и не наступили. Они поженились. Вскоре у молодой семьи родилась дочь, но через три месяца из-за ошибки врачей умерла.

Трагедия потрясла семью. После этого случая, желая хоть как-то убежать от жестокой реальности, она чрезмерно воцерковилась. Но вся ее фанатичная вера сводилась к зажиганиям свечей, покраске яиц на пасху и трепетным почтением внешних церковных ритуалов. При этом она не утруждала себя чтением Евангелие и не обременяла себя любовью к ближним. У нее было свое понимание любви: «если ближний делает то, что я велю ему, значит – он любит». И чем больше человек проявлял покорность, тем сильнее она наступала ему на горло.

Она полагала, что счастье заключается во внешнем комфорте, поэтому и мечты ее были скромны и непритязательны. Все ее грезы сводились к хорошему ремонту в квартире «как по телевизору». С этой целью она копила деньги, работая по несколько смен подряд. Ее всегда интересовало как у кого дома. Она находила в этом, какое-то соревнование. В часть ее планов входило, чтобы Лука непременно работал где угодно и кем угодно лишь бы помогал ей своей зарплатой копить на ремонт.

Луку же в свою очередь раздражало, что ему предлагают разменять свою жизнь на чужие цели. В то время как на свою жизнь у него были другие планы. И весь последний год он тщетно пытался провести разделяющую черту между жизнью матери и своей.

По окончанию учебы Лука долгое время провел в поисках работы. Все окружающие усиленно внушали ему, что без работы человек неполноценный и ее отсутствие делало Луку несчастным. Он устроился в крупную производственную компанию. Компания занималась оптовыми продажами текстиля. Одна из тех, где к работникам относятся как к неодушевленным предметам.

В его задачу входило обзванивать потенциальных клиентов по спискам и продавать, используя НЛП техники, которым еженедельно обучали на тренингах компании. От Луки требовалось влезть человеку в мозги, подобрав нужный шифр, чтобы превратить его в клиента и заставить сказать «да, мы покупаем». Он видел, как политика фирмы вынуждает его превращаться в настоящую пиявку и ему становилось противно от роли прилипалы.

Лука не хотел быть винтиком этой системы и с каждым днем становился напряженнее. Он ненавидел своего начальника. Один только его вид вызывал у Луки прилив злобы. Маленький брюхач использовал жизнь Луки и ему подобных как инструмент для осуществления своих целей. Хриплым фальцетом жизнерадостный толстяк шутил с людьми и лгал им. Он вечно дрожал от ответственности и полностью скидывал ее на своих подчиненных. Время от времени любил поучить жизни, поднимая вверх пухлый палец, он говорил, понизив голос, очевидные истины с видом, будто выдает сакральные тайны. Луку удивляло, то, с каким раболепием все в компании заискивающе выслушивали пустой и самодовольный треп босса.

Он непонимающе смотрел на людей работавших вместе с ним. Их поникший взгляд, съеженная осанка, лишний вес, пустые разговоры – все кричало, что они сдались в игре под названием жизнь. С внешней стороны они выглядели успешными, но если всмотреться за их маски, то можно было разглядеть сборище аутсайдеров. Кредитами за дома и машины они были привязаны к повседневной определенности и стабильности. День за днем угнетенные духом разлагали остатки сознания в уютном комфорте рабства.

Луку раздражало ущербное чувство юмора коллег. Ему казалось, что заезженными шутками они пытались компенсировать неудачи в своей жизни. И стремились заполнить тишину пустой болтовней. Тишина вызывала у них тревогу и когда она наступала, глубоко внутри каждый из них слышал плаксивый шепот: «не так… не так должен я жить». С помощью радио они рассеивали тишину на работе, а дома их спасал телевизор. Его коллеги редко вникали в смысл услышанного. Им было просто необходимо, что бы кто-то рядом постоянно говорил и неважно, что именно. Только слыша, чей-то голос они могли знать, что существуют.

С особым усердием тихие голоса в офисе желчно распускали слухи. Лука понимал, что в их списке слухов его имя лидирует. Изначальную обиду со временем заменило понимание; – Если человек не уважает себя, тогда как он может уважать, кого либо – рассудил Лука. Он не искал их расположения, и не желал ввязываться с ними в какие либо диалоги. Все разговоры с ними ограничивал темами, связанными напрямую с работой. На их вопросы отвечал коротко и никогда не задавал встречных в желании разузнать, что-либо про них, разрывая таким способом все диалоги. Из-за нежелания сближаться его считали зажатым и нелюдимым. Они никак не могли или попросту не хотели понять, что он считал их не интересными и пустыми людьми. В глубине души Лука презирал их за то, что они сдались.

Но больше своих рабочих обязанностей, начальства и коллег Лука ненавидел звук будильника по утрам. Это был сигнал делать то, что он не хотел. Идти туда, куда он не хотел, чтобы считать минуты, когда можно будет вернуться домой, и удобно развалившись на диване, продолжить чтение книг. Сигнал, поработивший его жизнь, запускал одну и ту же бесконечную цепочку офисного дежавю.

«Меня точит безысходность», – думал Лука, сидя за своим столом, разглядывая только что написанное им заявление на увольнение. – «Я чувствую, как с каждым днем постепенно деградирую здесь. Самое страшное, что со временем мне предстоит стать таким же, как они. Полюбить свои кандалы раба, быть в восторге от похвалы трусливого карапуза с его нескончаемым потоком ограниченных шуток про гаишников, автопром и тещу. Надежды всей жизни сведены к ожиданию выходных и зарплаты. А единственная радость – дождавшись выходных напиться до беспамятства, чтобы перестать чувствовать. Здесь не к чему стремиться, не о чем мечтать и не на что надеяться. Каждый день мне хочется забыться и стереть все из памяти, будто то, что происходит это не со мной, а с каким-то героем унылого фильма.

Интересно люди вокруг понимают, что умрут?“ – продолжал он, посмотрев по сторонам на окружающих – „Как долго получится убегать от понимания, что ты всего лишь батарейка? Которую выкинут и закопают в землю, сразу же, как только она перестанет генерировать энергию.

Что я делаю среди них? Ведь я не закабален кредитами как они… Скорее всего, меня держит в тисках страх смерти от голода.

Как долго я буду разменивать себя на эту суету? Еще год уйдет безвозвратно? Или десять? А может вся жизнь? Всю жизнь выполнять, чьи-то глупые приказы и пожелания. Должен же быть у этой жизни, хоть какой– то смысл?! Я чувствую, что должно быть нечто большее, чем нескончаемая борьба за существование. Когда изменяешь себе – платишь собой, а для меня это слишком большая цена», – решил взволнованный Лука, подписывая свое заявление.

С тех пор прошло несколько месяцев. И все эти месяцы мать неустанно осуждала Луку за увольнение. Она требовала от него повторного обмена его свободы на зарплату. Лука в свою очередь противился ее принуждениям и в их семье скандалы загремели с новой силой.

– Присосался ко мне! – выкрикнула она с кухни страдальческим голосом.

Напряжение в квартире нарастало. Казалось, что воздух стал твердым и его можно резать. Лука начинал терять над собой контроль. Он чувствовал, что еще немного давления и эмоции взорвутся. В преддверии нервного срыва он быстро выбежал в подъезд, захлопнув дверь.

В такие моменты он лучше понимал своего отца, который не смог выдержать деспотичного характера жены и ушел, когда Луке было пять лет. После его ухода из семьи, Лука полностью остался без родительской заботы и внимания. У матери он не находил необходимой поддержки. Ее постоянные придирки и нервные вспышки отдаляли их друг от друга, делая посторонними людьми.

Луке заменили семью двое его лучших друзей. С детских лет друзья неразрывно держались друг друга, и если с кем-то из них случалась неприятность, то они в секунду бросали все свои заботы, чтобы помочь другу. Рядом с ними Лука чувствовал, что его полностью принимают, любят как родного брата, и он без стеснения может быть собой. Поэтому когда нареченные братья находились рядом, ему становилось легче дышать. Они были его опорой, и только им он мог всецело доверять. Но даже с ними Лука старался избегать разговоров о своих наболевших чувствах, предпочитая отмалчиваться. За маской равнодушия он мастерски прятал эмоции, считая, что выставлять их напоказ – признак слабости.

II

Лука бежал вниз по грязным ступенькам от нарастающего крика матери, стараясь не думать о случившемся. Перед глазами мелькали незамысловатые рисунки и надписи на стенах подъезда. На некоторых этажах разбитые окна были заклеены картоном вместо стекла, а подоконники заставлены пустыми бутылками и упаковками от чипсов. Лука пробегал мимо нескольких дверей, и слышал, как пьяные, громкие крики просачиваются в подъезд из их тесных комнат, в которых тоже кипели скандалы.

На втором этаже разместилась компания с гитарой и горячительными напитками. Потолок над ними от прилепленных сгоревших спичек превратился в одно большое черное пятно. Под кроссовками слышался хруст кожуры от семечек. Компания занимала весь пролет и когда видела перед собой чужака, то никто не спешил расступиться чтобы дать пройти незнакомцу. В их не самом престижном районе все подъезды как один были похожи друг на друга. Лука пожал всей компании руку, вежливо отказав на предложение выпить, и поспешил на улицу.

На улице стоял конец апреля, пахло весной. По мнению Луки, самая лучшая пора года, когда можно снять шапку с курткой и гулять в футболке получая удовольствие от того как обдувает теплый ветер. С каждым днем все сильнее ощущалось приближение лета.

В любую погоду у подъезда собирались старушки и жаловались друг другу на несправедливую жизнь, оценивая прохожих, которых рассматривали со щепетильностью жюри конкурса красоты. Луке было неприятно каждый раз попадать под их оценочные взгляды. Он проскочил мимо как можно быстрее, не получив ответа на свое брошенное «Здрасте».

Все дворы в районе имели форму квадратов. Не смотря на то, что по дворам с регулярностью дежурили полицейские патрули, район получил репутацию одного из самых неспокойных. Но Лука никогда не замечал этого, в отличие от чужаков случайно оказавшихся там ночью.

Двор был похож на грязную пустыню: под окнами у подъездов валялись пустые пластиковые бутылки и презервативы, а под ногами часто попадались шприцы с кровью. Лука помнил, что в детстве двор выглядел совсем по-другому. Качели и горки все, куда-то исчезло, только в центре двора сохранилась единственная лавочка, почерневшая от времени. На ней Лука приметил своего друга Яна, разговаривающего с кем-то.

На овальной голове Яна росли ярко рыжие постоянно взъерошенные волосы. Его длинный нос напоминал утиный клюв, а зеленые глазки, хитро бегали, глядя на все с усмешкой. По самому незначительному поводу маленькие толстые губы расплывались в широкую улыбку. В целом у него было глупое выражение лица, мягкое и рыхлое тело. Одежда его хоть и была дорогой и модной, но смотрелась на нем нелепо и неряшливо. Его нелепость и неряшливость проявлялись не только в одежде, но и в движениях, словах, поступках.

Ян был обидчив, но никогда не мог подолгу злиться на обидчика. Все проблемы и обиды он быстро забывал, заливаясь искренним хохотом над шутками собственного сочинения. Зачастую его шутки отличались пошлостью и грубостью. В тоже время он излучал радость и доброжелательность, как преданный щенок, писающийся от восторга при виде хозяина. У него была душа ребенка, в которой Лука ясно видел светлое начало. Для него Ян был синонимом слова «добро». Он полюбил его с детства, как родного брата за его смешную детскую непосредственность.

Компанейский балагур, чей образ жизни напоминал постоянный праздник. Если Ян говорил с человеком пятнадцать минут, то уже искренне считал его своим другом. У него быстро появлялись толпы новых друзей и увлечений, которые затем так же быстро исчезали.

Ян не переносил одиночества. Шумные и многолюдные сборища были его постоянной средой обитания. К ним он испытывал настоящую страсть, от всего остального его ограждала праздная лень.

Отчасти в этом прослеживалась вина его матери, любившей Яна больше жизни и с готовностью прощавшей любую его выходку. Ей нравилось, что он всегда оставался большим ребенком, постоянно нуждающимся в маме.

Она работала деканом в университете, где учился Ян. Хотя слово учился, будет неуместным, скорее, куда время от времени заходил Ян пообщаться со знакомыми, пошутить на парах и, развеселив всех, лишний раз искупаться во всеобщем внимании. Неудачи Яна в учебе не слишком беспокоили мать. Ее больше волновало, чтобы Ян хорошо кушал по три, а лучше четыре раза в день и не застудил ноги.

Многие преподаватели мечтали об отчислении Яна, но из-за его матери не могли порадовать себя. Те из них, кто относился ко всему проще, сами смеялись вместе со студентами над шутками Яна, понимая, что не стоит воспринимать его всерьез.

Мать Яна давно планировала переезд в центр города, но три раза он откладывался из-за нежелания Яна покидать родной район.

Его собеседник был длинным и костлявым со смуглой, точно грязной кожей и подглазинам в пол лица. На голове засалено блестели короткие жесткие волосы черного цвета похожие на колючки.

Лука нахмурился, когда узнал в собеседнике Яна бывшего одноклассника, которого еще с детства все прозвали Бесом. За годы кличка так приросла к нему, что никто уже не помнил его настоящего имени.

На восьмом классе школы образование Беса закончилось; Его выгнали за продажу таблеток на переменах. Беса это не слишком расстроило, так как смысла учебы он все равно не понимал.

– Зачем время зря тратить, когда можно поднять бабла на улицах? – рассудил он для себя.

Спустя несколько лет после отчисления возле квартиры Беса постоянно крутились тощие и бледные люди с мутными глазами. Бес продавал героин.

Он трудился неутомимо, по двадцать четыре часа в сутки был тут и там. У его знакомых складывалось впечатление, что он никогда не спит и все время кружится как волчок.

Больше всего Бес не любил тратить деньги, он был экономен до маразма. Если что-то покупал – всегда торговался с продавцами, требуя скидок. Не зависимо от размера покупки всегда брал чек и аккуратно вклеивал в блокнот. В конце месяца подсчитывал, сколько потратил и сколько заработал, стремясь в следующем месяце уменьшить сумму трат и увеличить заработок.

По его затасканной одежде, купленной на базаре и распространявшей запах пота было трудно предположить, что Бес – долларовый миллионер. Из атрибутов миллионеров Бес владел большим черным внедорожником. Он мог бы отойти от дел и не работать, живя на проценты от накоплений, но продолжал торговлю с удвоенной энергией. Он как будто мстил людям за пережитую в детстве нищету.

Его отношение к деньгам сформировалось из зависти к преуспевающим людям. По его мнению, именно они являлись истинными хозяевами жизни и могли позволить себе купить все и всех. Навязчивая идея стать одним из них превратилась в миссию. Каждый его вдох работал на эту идею, устремившись к ней с диким рвением, он не выбирал средств достижения.