Колибри
Дело в том, что Дуччо часто выигрывал. Он был смекалистый малый. В играх в покер с друзьями не было спортивного азарта (невинные партии субботними вечерами, где можно было выиграть максимум двадцать тысяч лир), и поэтому вскоре, с учетом репутации, превратившей его в Неназываемого, он был изгнан из компании. Марко оставили, и какое-то время тот продолжал играть и тоже выигрывал, пока сам не бросил, чтобы последовать за другом по профессиональной стезе. Сперва это были скачки. Будучи несовершеннолетним, Дуччо Киллери не мог попасть в подпольные тотализаторы и тем более в казино, но на ипподроме Ле-Молины[5] не требовали документов. Он был талантлив во всем, заранее все просчитывал. И вот он начинает прогуливать уроки, проводит каждое утро на ипподроме, наблюдает за выездкой верховых лошадей в компании старых берейторов, обучавших его секретам царства скачек. А вот рядом с ним и Марко, на утренних тренировках, в манеже после обеда или на вечерних бегах в Ле-Молине, где они ставят на облюбованных лошадей или на тех, которым, как им шепнули, обеспечена победа в групповых заездах. И друзья снова выигрывали – больше, чем проигрывали.
Но в отличие от Марко, не забросившего ни друзей, ни спорт, ни девушек и не посвящавшего родителей в свои увлечения – он дорожил открывавшимися перед ним возможностями блестящей жизни, которую все ему предрекали, – Дуччо Киллери воспользовался игрой, чтобы оборвать связи со своим буржуазным будущим. Вначале он сильно обиделся, что его прозвали Неназываемым, но в дальнейшем обернул ситуацию в свою пользу. Несмотря на то что друзья избегали его как чумы, он каждый божий день виделся с ними в школе, а поскольку Флоренция – не Лос-Анджелес, сталкивался с ними то в центре города, то в кинотеатрах, то в барах. Скоро он понял, что любое его высказывание обладает магической силой анафемы, и, поскольку со всеми время от времени происходит что-то неладное, его замечания типа «Ты в хорошей форме» или «Какой-то ты невеселый» оказывались в равной степени убийственными для его собеседника, сражая того наповал в мгновение ока. Пусть это покажется невероятным, но парни и девушки конца семидесятых годов ХХ века верили, что Дуччо Киллери мог их сглазить. Не верил, естественно, только Марко, которому задавали один и тот же вопрос: «Ну как ты можешь с ним водиться?» Но и ответ, естественно, всегда был один и тот же: «Потому что он мой друг».
И все же, хотя Марко никогда бы не сознался, были две другие, не столь невинные причины, по которым он общался с Дуччо Киллери. Одной, как мы сказали, была игра: с Дуччо он испытывал невероятный выброс адреналина, выигрывал деньги и открывал для себя потаенный мир, который ни его утонченная мама, ни покладистый отец, ни сестра – сестра Ирена, старше его на четыре года, вся в своих личных проблемах, ни младший брат Джакомо, умиравший от детской ревности, – не могли себе даже представить. Другой причиной был откровенный нарциссизм: ему прощали дружбу с парией, в нем ценили интеллигентность, прекрасный характер и щедрость – какой бы ни была причина, Марко, не опасаясь негативных последствий, мог выступить против диктата стаи, и он любовался собой в зеркале этой власти. Более того, говоря по правде, существовали только две эти причины, по которым в последующие годы он продолжал общаться с Дуччо Киллери, все остальные, на которых взросла их дружба, мало-помалу отмирали. Действительно, Дуччо очень изменился, а так как Марко только тогда стал что-то понимать в жизненных переменах, – ему показалось, что в худшую сторону. Физически Дуччо сделался малоприятным: когда он говорил, в уголках рта у него собирались сгустки белой слюны; в сальных, черных как смоль волосах появилась перхоть; он редко вставал под душ, и от него несло немытым телом. Постепенно он перестал интересоваться музыкой: Англия в то время возродилась – The Clash, The Cure, Graham Parker & The Rumour и сверкающий мир Элвиса Костелло, – но ему все это уже было до фонаря, он не покупал дисков и не слушал кассет, которые ему записывал Марко. Перестал читать книги и газеты, кроме «Скачек и жокеев». В его речи появились старомодные словечки и выражения, совершенно чуждые его поколению: «потрясающий и обильный», «окей-хоккей», «часто и охотно», «мораль сей басни такова», «всякая всячина», «в этом смысле», «непременно». На девушек он не засматривался, все, что ему было нужно, получал от проституток в парке Кашине.
Нет, Марко его по-прежнему любил, но теперь общаться с Дуччо по-дружески было трудно, и не потому, что тот пользовался дурной славой Неназываемого. Напротив, уверенный в своей безнаказанности, Марко упорно сражался с этой славой, иногда поистине героически, особенно в присутствии девушки, которая ему нравилась: вы все чокнулись, говорил он, как вы можете в это верить. А когда ему оглашали список всех искалеченных и погибших в местах появления Дуччо Киллери, он повторял свое обвинение и с гневом выдвигал окончательный довод: о господи, да посмотрите на меня. Я с ним общаюсь. Ничего дурного со мной не происходит. Вы общаетесь со мной – с вами тоже ничего не происходит. Так о чем мы говорим?
Однако переубедить друзей было невозможно, и поэтому в поддержку доводов Марко возникла теория глаза циклона. Она гласила: подобно тому, как нельзя испытать губительных последствий, оказавшись в центре циклона, разрушающего города и села, точно так же, если войти в тесный контакт с Неназываемым, как в случае с Марко, риск гибели сводится к нулю; однако шаг в сторону – случайно с ним пересечься, подбросить его на машине, издалека увидеть, как он машет рукой, – и конец городам и селам, по которым проносятся эти циклоны. Это решало все: давало возможность приятелям Марко посмеиваться и в то же время серьезно верить в силу сглаза Барона Самди́[6] (еще одно прозвище Дуччо Киллери, наряду с Лоа, Бокор, Мефисто и Ипсо[7]), а самому Марко – общаться с ними и порицать их за суеверие. Это было единственное возможное равновесие. Теория глаза циклона.
Это (1999)
Марко Каррере
с/о Аделино Вьесполи
ул. Каталани, 21
00199 Рим
Италия
Париж, 16.12.1999
Наконец-то оно пришло, мама родная, пришло, никто не видел. Наглое донельзя, Марко, как всегда не знаю, что ответить.
Ты верно пишешь, что я несчастна, но послушай, в этом никто не виноват, вся проблема во мне. Впрочем, я ошибаюсь, я должна была сказать не проблема, а «это».
Я родилась с «этим», мыкаюсь с ним тридцать лет, и это ни от кого, кроме меня, не зависит, ведь если ты не рождаешься дрянью, то, значит, рождаешься с «этим».
Что еще сказать? Отвечу, да, сейчас тебе может представиться случай проверить, правда ли то, о чем ты думаешь и пишешь, для этого не надо быть богатым красавцем. Ты сейчас кристально чист, не испытываешь чувства вины, можешь начать все с нуля, можешь даже совершить ошибку, если очень захочешь, но потом ты ее исправишь и вернешься в исходную точку.
А я, Марко, не могу, у меня другая ситуация, я, конечно, вольна ее изменить, но тогда я определенно рехнусь. Я знаю, ты меня понимаешь, ты такой же, как я, ты и любишь как я, нам обоим до ужаса страшно приносить страдания близким.
Я думаю, что ты лучшая часть моей жизни, жизни без обманов, без подлости, без лжи (ты сейчас позвонил, и теперь я теряюсь), та ее часть, о которой можно только мечтать, даже по ночам, по ночам ты мне часто снишься.
Останется ли это сном? Или все сбудется? Или хоть что-нибудь сбудется? Я сижу и терпеливо жду, ничегошеньки не хочется делать, пусть все происходит само по себе. Знаю, эта позиция выеденного яйца не стоит, потому что со мной ничего никогда не происходит, но решений по этому поводу я сейчас принимать не могу.
За все эти годы у меня выработалась привычка ничего не предпринимать, может, для того, чтобы это сбылось. Что «это»? Понятия не имею. Кажется, я начинаю бредить, поэтому закругляюсь.
Луиза.Счастливый ребенок (1960–1970)
Будучи ребенком, Марко Каррера ничего не заметил. Не заметил разногласий между матерью и отцом, ее враждебную непримиримость, его нестерпимое молчание целыми днями, их ночные скандалы приглушенными голосами, чтобы не услышали дети, но его сестра Ирена, старше его на четыре года, внимательно прислушивалась и удерживала каждое слово в своей маленькой мазохистской головке; он не заметил ни причин их разлада, ни причин непримиримости и скандалов, столь понятных его сестре, то есть он не заметил, что его родители, несмотря на то что оба были dйracinйs[8] (мать, Летиция[9], – имя-антифраза[10] – была уроженкой Салентины[11] в Апулии, отец, Пробо[12] – nomen-omen[13] – был выходцем из Сондрио[14]), не были созданы друг для друга, между ними не было ничего общего, мало того, двух более разных людей свет белый не видывал: она – архитектор, вся исполненная революционными мыслями, он – инженер, весь в расчетах и кропотливой работе руками, она поглощена головокружительными идеями радикальной архитектуры, он увлечен созданием масштабных макетов, лучший мастер в Центральной Италии, – и поэтому Марко не заметил, что под ватным одеялом благополучия, в котором воспитывались дети, родительский брак распался и порождал только досаду, взаимные упреки, провокации, унижения, чувства вины, обиды, смирение, – иными словами, он не заметил, что его родители не любили друг друга, в общепринятом понимании слова «любить», предполагающем взаимность; да, в их брачном союзе прослеживалась и любовь, но она была как дорога с односторонним движением по направлению к матери, исхоженная его отцом, а значит, это была горькая, собачья, героическая, непоколебимая, неизъяснимая, саморазрушительная любовь, которую его мать никогда не могла ни принять, ни разделить, но от которой в то же время не могла отказаться, поскольку было понятно, что ни один мужчина на свете не мог бы ее так полюбить. И это стало злокачественной опухолью с метастазами, разъедавшими их семью изнутри, обрекавшими ее на несчастье, в котором Марко Каррера вырос, ничего не заметив. Нет, он ничего не заметил, хотя несчастье так и сочилось из стен их дома. Он не заметил, что в этих стенах не было секса. Не заметил, что лихорадочные занятия матери: архитектура, дизайн, фотография, йога, психоанализ, были поисками точки равновесия, и что эти занятия включали даже измены отцу, на редкость неуклюжие, с любовниками-интеллектуалами, которые в те годы, возможно, последний раз в истории, поднимали Флоренцию на мировой уровень, этакие «пастухи чудовищ» из «Суперстудии»[15] и студии «Архизум»[16], их последователи, к которым она себя относила, хотя была старше их, но происходила из достаточно состоятельной семьи, чтобы позволить себе проводить время, поддерживая молодых кумиров, не зарабатывая при этом ни лиры. Нет, он не заметил, что отец был осведомлен о ее изменах. В детстве Марко Каррера ничего подобного не заметил, и только поэтому его детство оказалось счастливым. Более того, в отличие от сестры, он не сомневался в своих родителях, и, в отличие от нее, он не понял, что они не являются идеальными личностями, и поэтому воспринимал обоих как образец для подражания, выхватывая что-то из уродливой мешанины личностных качеств то одного, то другой – тех самых качеств, которые в их стремлении сжиться показали полную несовместимость. Что он взял от матери в детстве, до того, как что-то заметил? И что от отца? И от чего потом отказался, когда ему стало все про них понятно? От матери он взял беспокойство, но не радикализм; любознательность, но не тоску по переменам. От отца – терпение, но не предусмотрительность; склонность смиряться, но не молчать. От нее – талант все подмечать, особенно через глазок фотоаппарата; от него – страсть что-то делать своими руками. Помимо того, непреодолимая дистанция между родителями незамедлительно сокращалась, когда речь заходила о покупке новых вещей, и тот факт, что он вырос в этом доме (то есть сидел от рождения на этих стульях, засыпал в этих креслах и на этих диванах, ел за этими столами, занимался под этими настольными лампами в окружении сборных стеллажей и так далее), наделил его неоправданно заносчивым чувством превосходства, свойственным буржуазным семьям шестидесятых-семидесятых годов, сознанием, что живет он если не в лучшем из миров, то наверняка в самом красивом, – доказательством этого преимущества были вещи, накопленные его родителями. По этой причине, а вовсе не из чувства ностальгии – даже когда он заметил, что в семье у них нелады, даже когда семьи уже практически не было, – Марко Каррера с трудом расставался с вещами, среди которых прошла их жизнь: они были красивыми, остаются красивыми и будут вечно красивыми, – и эта красота была тем плевком, который надежно склеивал его мать с его отцом. После их смерти он даже займется инвентаризацией вещей, тщательно пересматривая предмет за предметом, с ужасом думая о перспективе их продажи (о необходимости «избавиться» сказал ему по телефону брат, заявивший, что и не подумает возвращаться в Италию) вместе с домом на площади Савонаролы, но, как окажется в результате, не избавится от них до конца своих дней.
С другой стороны, идеальный порядок, в котором отец содержал свои вещи – правда, надо заметить, не требуя подобного от других, но все равно абсолютный, пугающий и в конечном счете садистский, – сделал из Марко человека, пренебрегавшего своим внешним видом, тогда как мать несла ответственность за то, что он стал непримиримым противником психоанализа, а ведь именно учение Фрейда сыграет решающую роль в его отношениях с женщинами, поскольку судьба распорядится, чтобы всеми женщинами в его жизни, начиная с матери и сестры и заканчивая подругами, невестами, коллегами, женами, дочерями, каждой из них и всеми вместе заправляли различные школы психотерапии, дав ему как сыну, брату, другу, жениху, коллеге, мужу и отцу доказательство правоты его ранней догадки, а именно что «пассивный анализ», как он его называл, чрезвычайно опасен. Но ни одну из его многочисленных женщин это не волновало, даже когда он принимался роптать. Ему отвечали, что любая семья, любой тип отношений представляют опасность для человека; считать, что психоанализ более вреден, чем, предположим, шахматы, – предвзятость. Возможно, они были правы, но цена, которую Марко Каррера заплатил, постоянно сталкиваясь с этой опасностью, давала ему право думать по-своему: психоанализ подобен курению – мало не курить самому, надо спасаться и от курильщиков. Вот только единственный способ спасения от психоанализа – просто отправиться к психоаналитику, но тут Марко не собирался сдаваться.
Впрочем, ему не понадобился психоаналитик, чтобы задать самому себе пару дельных вопросов: почему при таком количестве женщин в мире, которым не нужен психоанализ, сам он был привязан исключительно к женщинам, которые не могли без него обойтись? И почему свою теорию пассивного психоанализа он предпочитал излагать именно им, а не тем особам, которым не нужен психоанализ и у которых его мог ожидать легко предсказуемый успех?
Инвентарная опись (2008)
Кому: Джакомо – jackcarr62@yahoo.com
Отправлено – Gmail – 19 сентября 2008 г. 16.39
Тема: Инвентаризация, площадь Савонаролы
От: Марко Карреры
Привет, Джакомо!
Я упорно тебе пишу, а ты упорно не отвечаешь. Хочу сообщить о проделанной работе по продаже дома на площади Савонаролы, и в данном случае твои игры в молчанку меня не колышут. У меня хорошие новости, по моей просьбе приходил Пьеро Браки (Помнишь его? Хозяин магазина «СТУДИЯ В», где в последние двадцать лет мы купили всю нашу мебель), ему уже далеко за семьдесят, но он до сих пор торгует, управляет сайтом аукционов, специализирующимся на дизайнерской мебели шестидесятых-семидесятых годов, я вызвал его примерно оценить вещи, хранящиеся в доме. Как я и предполагал, многие из них представляют большую ценность, и в результате получилась впечатляющая сумма, поскольку, даже с учетом известных событий, приведших к краху семьи и опустошению дома, речь идет о вещах, находящихся за редким исключением в прекрасном состоянии. Браки говорит, такие, как наши, экспонируются в МоМА[17]. Поэтому надо решить, что с ними делать, ведь если продавать их вместе с домом, нам дополнительно ничего не обломится. Можем отдать их Браки, он потихоньку распродаст все у себя на сайте, а еще можем поделить по принципу: кому что нравится – кому что дорого. Прошу тебя отнестись к этому серьезно, Джакомо, речь не о деньгах, а о том, что осталось от прежней жизни, от нашей несуществующей семьи, в которой мы с тобой как-никак прожили больше двадцати лет, и пусть все случилось так, как случилось, я не вижу причин, по которым от них нужно «избавляться», как ты сказал мне по телефону, когда в последний раз соизволил ответить, ругаясь на чем свет стоит и посылая все к чертовой матери. Короче, если даже Браки опешил, когда увидел наши прекрасные вещи, которые сам же нам продал, мне трудно поверить, чтобы у тебя не было собственного мнения насчет их дальнейшей участи. Гарантирую, что разногласий не будет, разделим, как ты захочешь, от тебя нужно только согласие, что разбазаривать мы их не будем. Вещи, Джакомо, ни в чем не виноваты.
Ладно, в приложении высылаю инвентарную опись с оценочной стоимостью, которую составил Браки. В ней все по делу, без лишних слов, именно такой я и хотел ее видеть, однако даже Браки помнит об этих предметах множество мельчайших подробностей – что для кого было куплено, что в какой комнате стояло, ну и так далее.
Инвентарь и оценочная стоимость предметов мебели в доме на площади Савонаролы:
кол-во 2 диваны двухместные «Куклы», металл, обивка серая, кожа, полиуретан, дизайн Марио Беллини, производитель B&B, 1972 (20 000 €)
кол-во 4 кресла «Аманта»*, стекловолокно, обивка черная, кожа, дизайн Марио Беллини, производитель B&B, 1966 (4400 €)
кол-во 1 кресло «Зельда», дерево, окраска под палисандр, обивка кожа натурального цвета, дизайн Серджо Асти, Серджо Фавр, производитель Poltronova, 1962 (2200 €)
кол-во 1 кресло «Сориана», сталь, кожа, цвет темно-каштановый, окраска анилиновая, дизайн Тобия и Афра Скарпа, производитель Cassina, 1970 (4000 €)
кол-во 1 кресло «Мешок»*, полистирол, кожа, цвет темно-каштановый, дизайн Гатти, Паолини и Теодоро, производитель Zanotta, 1969 (450 €)
кол-во 1 кресло Woodline, дерево гнутое, обивка черная, кожа, дизайн Марко Дзанузо, производитель Arflex, 1965 (1000 €)
кол-во 1 кофейный столик «Аманта», черное стекловолокно, дизайн Марио Беллини, производитель B&B, 1966 (450 €)
кол-во 1 журнальный столик «748», тик светло-каштановый, дизайн Ико Паризи, производитель Cassina, 1961 (1100 €)
кол-во 1 журнальный столик «Дмитрий-70», пластмасса, цвет темно-оранжевый, дизайн Вико Маджистретти, производитель Artemide, 1966 (150 €)
кол-во 1 столик «Ротонда», вишня, хрусталь, дизайн Марио Беллини, производитель Cassina, 1976 (4000 €)
кол-во 1 сборный стеллаж «Додона-300», черный пластик, дизайн Эрнесто Джизмонди, производитель Artemide, 1970 (4500 €)
кол-во 2 сборные стеллажи «Серджесто», белый пластик, дизайн Серджо Моцца, производитель Artemide, 1973 (1500 €)
кол-во 1 люстра OLook, алюминий, дизайн Superstudio, производитель Poltronova, 1967 (4400 €)
кол-во 1 настольная лампа «Пассифлора», органическое стекло, цвет желто-опаловый, дизайн Superstudio, производитель Poltronova, 1968 (1900 €)
кол-во 1 настольная лампа «Сапфо», алюминий, цвет серебристо-стеклянный, дизайн Анджело Манджаротти, производитель Artemide, 1967 (1650 €)
кол-во 1 настольная лампа «Баобаб», пластмасса белая, дизайн Харви Гуццини, производитель Guzzini, 1971 (525 €)
кол-во 1 настольная лампа «Эклипс», металлическая, цвет красный, дизайн Вико Маджистретти, производитель Artemide, 1967 (125 €)
кол-во 1 настольная лампа Gherpe, пластинки из красного оргстекла и хромированной стали, дизайн Superstudio, производитель Poltronova, 1967 (4000 €)
кол-во 1 настольная лампа «Полухимера», белое оргстекло, дизайн Вико Маджистретти, производитель Artemide, 1970 (450 €)
кол-во 3 потолочные лампы «Скобки», металл и пластмасса, дизайн Акилле Кастильони и Пио Манцу, производитель Flos, 1971 (750 €)
кол-во 12 плафоны и бра «Фетида», белая пластмасса, дизайн Вико Маджистретти, производитель Artemide, 1974 (1000 €)
кол-во 1 ночник для чтения Hebi, металл и белая гофрированная пластмасса, дизайн Исао Хосое, производитель Valenti, 1972 (350 €)
кол-во 3 настольные лампы «Телегон», красная пластмасса, дизайн Вико Маджистретти, производитель Artemide 1968 (1800 €)
кол-во 3 письменные столы Graphis, дерево и белый лакированный металл, дизайн Освальд Борсани, производитель Tecno, с выдвижными ящиками, 1968 (3000 €)
кол-во 1 стол TL 58, ламинированный ДСП и орех, дизайн Марко Дзанусо, производитель Carlo Poggi, 1979 (8500 €)
кол-во 3 настенные контейнеры Uten.Silo 1, красная, зеленая, желтая пластмасса, дизайн Дороти Бекер, производитель Ingo Maurer, 1965 (1800 €)
кол-во 4 канцелярские тумбы на колесиках Boby, полипропилен, акрилонитрил-бутадиен-стирол, белый, зеленый, красный, желтый, дизайн Джо Коломбо, производитель Bieffeplast, 1970 (1000 €)
кол-во 7 стулья на колесиках Modus, металл, пластмасса, цвета разные, дизайн Освальдо Борсани, производитель Tecno, 1973 (700 €)
кол-во 4 офисные стулья, хромированная сталь и кожа, дизайн Джованни Карини, производитель Planula, 1967 (800 €)
кол-во 7 стулья Plia, алюминий и прозрачный плексиглас, дизайн Джанкарло Пиретти, производитель Castelli, 1967 (1050 €)
кол-во 4 стулья Loop, ивовые, плетеные, Франция, 1960-е гг. (1200 €)
кол-во 4 стулья «Селена», бежевый полиэстер, дизайн Вико Маджистретти, производитель Artemide, 1969 (600 €)
кол-во 4 стулья Basket*, сталь и светлый ратанг, дизайн Франко Кампо и Карло Граффи, производитель Home, 1956 (1000 €)
кол-во 1 стул «Василий. Модель B3», кожа, цвет спелого каштана, хромированная сталь, дизайн Марсель Брейер, производитель Gavina, 1963 (1800 €)
кол-во 1 чертежный прибор на пружинах, дерево, металлические рейки, дизайн инженера М. Сакки, производитель Ing. M. Sacchi srl, 1922 (4500 €)
кол-во 2 ночные столики, винтаж, тик, цвет спелого каштана, дизайн Аксель Кьерсгаард, производитель Kjersgaard, 1956 (1200 €)
кол-во 1 вешалка «Шанхай», натуральный бук, дизайн Де Пас, Д’Урбино eи Ломацци, производитель Zanotta, 1974 (400 €)
кол-во 1 корзина для зонтов «Дедал», темно-оранжевая, пластмасса, дизайн Эмма Джизмонди-Швейнбергер, производитель Artemide, 1966 (300 €)
кол-во 1 пишущая машинка Valentine, металл, красный пластик, дизайн Этторе Соттсасс и Перри A. Кинг, производитель Olivetti, 1968 (500 €)
кол-во 3 телефонные аппараты «Сверчок», дизайн Марко Дзанузо и Ричард Саппер, производитель Siemens, 1965 (210 €)
кол-во 1 радио Cubo ts522, хромированная сталь, пластик красный, дизайн Марко Дзанузо и Ричард Саппер, производитель Brionvega, 1966 (360 €)
кол-во 1 стереоустановка Hi-Fi Totem*, дизайн Марко Беллини, производитель Brionvega, 1970 (700 €)
кол-во 2 радиоприемник FD1102 n. 5, дизайн Марко Дзанузо, производитель Brionvega, 1969 (300 €)
кол-во 1 проигрыватель RR126 MidCentury*, с усилителем и колонками, бакелит, светлое дерево, плексиглас, дизайн Пьер Джакомо e Акиле Кастильони, производитель Brionvega, 1967 (2000 €)
кол-во 1 плеер Penny, производитель Musicalsound, 1975 (180 €)
Предметы, помеченные значком *, оценены в половину их стоимости, поскольку сломаны или находятся в плохом состоянии.
Общая оценочная стоимость: 92 800 €.
Джакомо, ты это понимаешь? Это дом-музей. Честно, напиши мне, что ты думаешь делать, и я поступлю, как ты скажешь. Только, бога ради, не говори, что от всего этого нужно избавиться.
Кстати, ты, надеюсь, помнишь, что мы оба виноваты в появлении этих «звездочек» – так по-дурацки сломали тогда проигрыватель…
Обнимаю.
Марко.Самолеты (2008)
В 1959 году, в год его рождения, объем воздушных пассажирских перевозок превысил объем морских. Этой информацией Марко Каррера владел с пеленок, потому что его отец повторял это снова и снова, несмотря на то что ребенок его возраста еще не улавливал смысла. Это было эпохальным событием, по мнению отца, большого любителя научной фантастики, которая предрекала будущее в небесах, а не на море или на суше. Как бывает со всем, что запомнилось с малолетства, Марко Каррера недооценил важность этой информации и заархивировал ее среди прочих безобидных идефиксов своего покойного отца, не усмотрев в ней семени, из которого произрастет его кармическая вязь. А между тем…