Горбуны1.Калашниковы
Аманду и Джона я плохо запомнила. Я была только на паре их встреч: они быстро уехали рожать в Америку – лечиться американцы предпочитали на родине. Боялись, что в России их будут не лечить, а заражать – сказывались годы «холодной» войны и вечное противостояние между Америкой и СССР.
Как они и говорили, в октябре приехали новые американцы из Колорадо, замужняя пар Эдам и Морген Хейсонд, две девушки-протестантки, уже закончившие университет Шерил и Дженнифер. В центре также оставался высокий парень в очках Майкл, который жил в России второй год. Майкл в начале лета собирался уезжать в Новую Зеландию продолжать религиозную миссию, а Дженнифер и Шерил оставались до конца года, дальнейшие планы они не разглашали.
Эдам Хейсонд – американец среднего роста под тридцать, относительно худой, только начинающий лысеть, красивый, с тонким прямым носом, серо-синими глазами и большим тонким «безгубым» ртом. Его жена Морген, натуральная блондинка, была выше и толще его, шире его в костях. Уголки ее синих светлых глаз были опущены вниз. У нее был маленький аккуратный нос и широкий рот. Сейчас у нее был ровный пробор и волосы по плечи. Думаю, до этого у нее была челка и ровные распущенные волосы. Улыбка не сходила с ее лица. У нее был очень широкий таз – такой широкий таз я редко видела в жизни – узкие плечи и маленькая грудь. Она постоянно носила черные или темные брюки или джинсы, визуально делающие таз меньше. Ее фигура скорее напоминала грушу. Она тоже чем-то напоминала мышку из американского мультика. Эдам и Морген говорили, что поженились несколько лет назад, но у них пока не было детей.
На встречах с американцами мы разбивались на кучки – малые группы. И всегда начинали со знакомства, вкратце рассказывали о себе, произносили свое имя, место учебы и хобби. Например, я – Арина Симоненко, факультет информатики, люблю изучать английский. – И одно и то же мы повторяли из встречи во встречу, из раза в раз. И говорили это скорее для себя, чем для других. Я как будто приучалась к звучанию своему имени: – My name is Arina 2…
Обычно в большом зале стояло несколько столов, и студенты были разбиты по группам, в которых шло обсуждение разных животрепещущих тем, от кинематографа и музыки до книг. Иногда играли в игры. Мы обсуждали музыку, которую тут же слушали. Эдам ставил разные песни, особенно его трогала песня о человеке, потерявшем ребенка. Исполнитель этой песни был тезкой Эдама. Этот факт Эдам с песней просто сроднил.
Иногда на встречу с американцами заходили и плохоговорящие по-английски русские с физики, химии или филологии. Они тупо улыбались и больше не приходили. Задерживались все-таки русские, говорящие по-английски.
По средам мы смотрели фильмы на английском иногда с субтитрами, иногда без, чаще с субтитрами. Эдаму очень нравился американский фильм о мечтах. Именно тогда я увидела несколько известных блокбастеров, фильмов о жизни после смерти и путешествии по аду и раю. Американцы затрагивали темы, о которых я раньше даже не задумывалась. Эти американцы-миссионеры всегда смотрели вглубь, если в каком-то фильме я следила в основном за сюжетом, то они рассказывали о скрытых смыслах, как будто все видели эти скрытые значения, и русские, и американцы. Все кроме меня. Эдам часто ставил рок, ему нравился этот стиль в музыке. Он сам немного играл на гитаре, как и Майкл.
Эдам всегда был на позитиве, в приподнятом настроении и постоянно улыбался.
Эдам старался запомнить имена всех новых знакомых русских, что было непросто, потому что познакомился он с двадцатью сразу, не меньше, всеми кто в этом году ходил в Американский центр. Все в первый раз представились Эдаму, что-то типа: Маша, Даша, Коля, Катя, Ваня, Витя, Илья, Арина… и еще десять разных и повторяющихся имен. Эдам тут же повторил все имена в том же порядке. Чем очень удивил меня. И он ни разу не назвал меня чужим именем.
Как говорил Эдам, русские отличались от американцев гостеприимством:
– Если у русского спросить, когда он может увидеться, посидеть в кафешке, то русский обычно отвечал, что он круглосуточно свободен. Он может в любое или почти в любое время… – Эдам говорил это эмоционально и воодушевленно и невольно заряжал энергией нас. Я думала, что священник как раз и должен быть таким! – А если зад ать этот же вопрос американцу, то он обычно заглядывает в свой блокнотик с расписанием и отвечает, что он свободен только в пятницу с шести до семи. А все остальное время он занят. Американцы круглосуточно заняты. А русские все время свободны. Просто у русских есть время для дружбы! – такой вывод делал сам Эдам.
Хотели ли американцы казаться лучше, чем они есть на самом деле? Этого требовала их миссия.
В клубе
Американцы вели себя, как будто всю жизнь дружили с одними и теми же людьми и оставались друг у друга навсегда. Мне это показалось тогда странно и почему-то страшно. Русские друг у друга не оставались, дружеские связи чаще всего рвались, люди расходились. И почему-то мне показалось, что дружить всю жизнь с одними и теми же людьми – это хорошо… У меня возникало именно такое чувство.
По понедельникам во время обсуждений стулья стояли кружочками. В центре каждого круга стоял маленький столик или табуретка с буклетами. Буклеты американцы печатали на цветном принтере. Иногда даже их заказывали в типографии. На буклетах писали тему и вопросы для обсуждения. Иногда столик отсутствовал, просто стулья в кружочек. А буклеты можно было взять самим при входе в американский центр. В американском центре также стояли кулер с холодной и горячей водой, лежали пакетики недешевого чая, черного и зеленого, и галетные печенья, чего не было в других аудиториях, разве что на кафедрах и в деканатах.
Каждый раз мы по-разному разбивались на группы. Сами выбирали себе стулья и соответственно попадали к разным людям, так мы знакомились с большим количеством англоговорящих посетителей клуба, расширяли круг общения. Эдам говорил стараться попасть к разным ведущим-американцам. Друзья садились вместе, рядом на стульчиках, но друзьями в американском клубе я еще не обзавелась.
На некоторых просмотрах фильмов я засыпала – просто сидела и спала…
Эдам сказал на одной из встреч: – Надо встретить свою пару и прожить с ней до конца дней. Вместе всю жизнь. Это следующий шаг эволюции. – Он, наверное, свою уже встретил. Эдам говорил, что у него было два младших брата, Эдам был старшим в семье.
Эдам говорил, что американцы-миссионеры выбирали одного партнера на всю жизнь. Всю жизнь жили с одним человеком – это следующий уровень цивилизации.
– Don’t worry, Adam! Be happy!3 – сказал Эдаму недавно приехавший миссионер, его старый знакомый. Он сидел на первом ряду, седоватый с бородой. Он не собирался надолго задерживаться в России.
На одну из первых встреч я одела короткий топ под жакет, и был виден голый живот. У меня было круглое родимое пятно около пупка, диаметром в сантиметр, с двумя немного скошенными краями. Эдам увидел это мое родимое пятно.
– Oh, Arina! You have this birthmark!..4 У одного моего друга у жены будет такое же родимое пятно… Он сейчас ее как раз ищет! Я ему сообщу! Может быть, он даже приедет этим летом!
Эдам мне сказал мимоходом:
– Сейчас находят талантливых детей и убивают. Много предателей… Владик о тебе уже знает…
Тогда предатели носили кольца на больших пальцах или вязали платки на предплечьях. Американцы любили предателей…
Я знала племянницу Владика, ее звали Ханна, она рассказывала, что ее дедушка, отец Владика, называл Владика Славой, от Владислав. Все называют Владом, а отец Славой. Владик – как двуликий Янис.
В то время убивали талантливых детей, растворяли в их телах раковые опухоли. Потом решили, еще неизвестно, насколько талантлив ребенок – может, необязательно его убивать. Слишком многих детей покосили тогда.
На одной из встреч к нам по очереди подводили Морген, и мы желали ей скорейшей беременности. Говорили, что среди нас есть сильная «бабка» и теперь Морген могла забеременеть. В компании американцев было очень интересно.
Дженнифер – натуральная блондинка невысокого роста и немного полная, с приятным красивым лицом, небольшими светлыми глазами, аккуратными носом и ртом. Ей было двадцать четыре, когда она приехала в Россию. У нее на подбородке и щеках росли светлые волосы, и все руки и лицо были в веснушках. У нее был очень узкий пологий лоб и низкая линия роста волос на лбу, при этом она лысела со лба. Дженнифер была ниже меня. Натуральная блондинка, Дженни не красилась, и цвет ее волос был пшеничный. У нее была маленькая грудь, впалая грудная клетка, и она немного горбилась.
Вечно улыбающаяся Джен, с вечно горящим гейзером за спиной, как говорил о ней Эдам, вела себя, как маленькая девочка, чья-то любимая дочка. Она наигранно стеснялась, улыбалась и немного прятала голову в плечи. Ей нравилось казаться маленькой девочкой. Дженнифер всем рассказывала, что она из семьи серьезных потомственных юристов.
Шерил Блэк тоже была блондинкой, немного выше меня ростом. С выпуклыми синими глазами, и своей лупоглазостью напоминала лягушку. У нее тоже лысина росла со лба. У нее был большой минус, примерно минус шесть, и она практически всегда носила линзы. У Дженнифер тоже был большой минус – я заметила, у многих американцев было плохое зрение, больше минус шести. Шерил была худенькой, спортивной, увлекалась бегом, у нее была очень маленькая грудь, и грудная клетка казалась вогнутой, хотя позвоночник был ровный. Она красила волосы в светлый «выжженный» блонд, обесцвечивала волосы краской с перекисью, ее цвет волос выглядел ненатуральным. Она, как мне казалось, часто глупо и бессмысленно улыбалась. Но говорила всегда достаточно умные вещи. Ей было тоже двадцать четыре, как и Дженнифер.
Шерил в университете, как и я, учила математику, любила читать, при этом она еще хорошо говорила на португальском и немецком, и активно учила русский, занималась бегом, спортсменка. «Какая разностороння личность», – думала я, глядя на Шерил.
Шерил, из семьи потомственных баптистов, не любила говорить о своей семье, но потом призналась, что ее мать изменял отцу, ее соблазнил какой-то парень намного младше нее, ровесник Шерил, из их церкви… Она считала свою мать очень слабой. А отца наоборот, очень сильным мужчиной…Что он смог жену простить и принять обратно… Но отец, узнав об измене, не ушел из семьи, остался с женой, сказал, что он его бремя… После этого каждый день ложиться с ней в кровать… После измены ее мать сильно поправилась и подурнела – ее посадили на гормоны, врачи сказали, что разыгралась щитовидка. Состарили, изуродовали руками отца Шерил. У Шерил был младший брат… Он собирался в скорости жениться… Невеста брата очень нравилась Шерил. Отец Шерил напоил свою неверную жену таблеткой с раковой опухолью. Он не мог с ней просто развестись, он предпочел ее убить.… Баптисты не разводятся – они убивают!
Говорили, что отец Шерил «чернокнижник», увлекался черной магией и «продал» все за науки, поэтому Шерил была такая умная. Она бегло говорила на португальском, активно начала учить русский, как и Эдам, и хорошо знала высшую математику…
Про Шерил говорили, что через пару лет в России она ослепит великого писателя будущего. Тогда я не обратила на это никакого внимания.
В группе американцев было видно сразу – по одежде. Они носили рубашки, майки, мешковатые прямые джинсы и всегда кроссовки. Они никогда не гладили одежду. Их носки были немного синего цвета от синьки… Девушки никогда не красились. Были неопрятными. Я как-то видела, как Эдам ходил в грязной футболке. Американцы бегали по утрам, всегда Шерил и Эдам – старались вести здоровый образ жизни. Американцы всегда улыбались – улыбка просто никогда не сходила с их лиц!
Белозубая улыбка была частью американской культуры. Все американцы стандартно улыбались во весь рот. Они носили виниры, выравнивали зубы бректами, вставляли себе искусственные зубы и пользовались отбеливающими пастами, не думая о вреде для здоровья.
Эти американцы приехали на целый год, а дальше решали. Обе девушки не говорили, собираются ли они остаться в России больше года или уехать. Но никто из них не говорил, что они вскорости, через год или два уедут. Никто не утверждал этого и не опровергал.
Майкл был высоким и относительно худым, черноволосым, кучерявым, немного заросший, с волосами, намазанными гелем, в плоских очках в тонкой металлической оправе. Он увлекался музыкой и часто на американских встречах за последними столами сидел за синтезатором, подключенным к ноутбуку, ставил нам музыку. Сам писал электронную музыку. Он умел играть на гитаре. Я ни разу не попадала в группы, которые он вел, и мало с ним общалась.
На Рождество и Новый год американцы уезжали. Я заметила, что они достаточно часто уезжали на родину, хотя билеты были дорогие – каждый раз лететь через океан – в клубе говорили, что их кто-то спонсировал, кто-то из богатых верующих, занимающихся благотворительностью.
Многие русские в американском клубе носили на больших пальцах кольца или завязывали на предплечьях ленточки – первый признак «предателя», кто во всем действовал в интересах Америки, а не России… Вообще, было сложно общаться с американцами и не помогать им. Не помогать разрушать нашу страну изнутри.
Я тоже однажды надела тонкое серебряное кольцо на большой палец. – Ты тоже? – спросила меня радостная Дженнифер. – Я нет, просто так одела… – Дженнифер была явно разочарована.
Среди американцев в первый год я больше всего сдружилась именно с Дженнифер. Если американцы распределяли русских, с которыми хотели подружиться и привести их к Богу, то Джен взяла шефство именно надо мной…
Прогулка с Дженнифер
Американцы приглашали русских прогуляться. Гуляли один на один и все разговоры в итоге сводили к смене религии. Меня пригласила прогуляться Дженнифер, тогда моя главная американская подруга. Была зима. Она носила теплую серую непродуваемую куртку, даже слишком теплую для Краснодара со средней температурой зимы плюс десять. И синюю шапку машинной вязки с голубым бумбончиком. Дженни была в вязаных варежках, а не перчатках – их часто носили американцы.
Мы с Дженнифер гуляли между озер-Карасунов, шли по заасфальтированной дорожке в метр вокруг одного из озер, по обе стороны которой стояли засохшие, замерзшие желтые камыши на метр выше меня. Это место считалось опасным после девяти: нет фонарей, здесь часто грабили. Но днем нормально – экзотика.
Место прогулки было недалеко от элитных общежитий университета. Может, именно поэтому Дженнифер выбрала именно это место для прогулки недалеко от места своего обитания. Тогда я мало общалась с Шерил, больше с Дженнифер и «тащилась» от Эдама.
Увидев Дженнифер сразу обняла меня. Все американцы любили обниматься, что для более «закрытых» русских было непривычно. Мужчины-американцы всегда обнимались даже с девушками, как, например, Эдам.
Все приезжие американцы были баптистами и исповедовали «любовь к Христу».
По понедельникам и средам американцы учили русский – у них было по две пары, русского языка и литературы. За месяцы проживания в России Дженни русский выучила плохо, а Шерил и Эдам делали заметные успехи. Морген тоже училась плохо – считала, что уже слишком взрослая для этого, и у нее откровенно не получалось.
С Дженнифер мы гуляли после пар. Она сразу угостила меня бананом. Я заметила, что Джен чистила бананы с другой стороны, с хвостика. Все мои знакомые, и я в том числе, чистили бананы с противоположной стороны. Американцы делали иначе.
После стандартных объятий и ответов на вопрос «как дела?» и «что нового?» Дженнифер задала вопрос, к которому я была в принципе готова, но который все равно поверг меня в шок. В американском центре меня предупреждали, что американцы будут говорить о Боге:
– А ты веришь в Бога? Ты читаешь Библию? – спросила она. Я неуверенно кивнула, впервые задумалась, верующая я или нет, и если да, то насколько. После неуверенного кивания, внутренних сомнений, я вспомнила, что накрытый стол седьмого января и крашеные яйца на Пасху тоже по сути приравнивались к относительному верованию, а несколько икон дома – это уже вера потомственная… А вера вообще-то передается из поколения в поколение. И если бабушка верующая, то я, по сути, тоже. И крестик на шее все же что-то значит. И православие – это приятный атрибут. На крашеных яйцах, жареной утки на рождество и чисто символического крещения в детстве вера большинства моих знакомых заканчивалась. И моя в том числе… Я относила себя к слабоверующим или верующим в сложные жизненные моменты.
Я опять неуверенно кивнула, а Дженнифер, видевшая мои внутренние метания, с довольной улыбкой добродушно продолжала:
– По сути, мы верим в одно и тоже. И неважно, как называется наша вера, протестантство или православие!
– Да! – выдохнула с облегчением я.
Потом Дженнифер стала рассказывать, что Иисус занимает важное место в ее жизни. Для нее Иисус Христос был как человек, с которым она общается, практически дружит, только руку протяни. Она спрашивает у него совета, и он ей всегда отвечает. Иногда через Библию или других людей. Для меня это звучало как откровение, по меньшей мере, странно. У Дженнифер с Христом были налажены дружеские отношения. Для нее Христос – как член семьи… с которым она в любой момент могла поговорить по душам.
Религия Дженнифер досталась от родителей. Хотя ее родители пришли в протестантскую церковь «с улицы», то есть их родители были неверующие или несильно верующие, и они сами пришли к Иисусу Христу во взрослом возрасте. Начальник отца Дженнифер был протестантом, он-то впервые и пригласил подчиненного в баптистскую церковь. Отец Дженни привел жену. Они стали вместе читать Библию и говорить о Боге. Джен рассказывала мне, пока мы шли вдоль озер, свою историю «прихода» к Богу:
– Родители куда-то уходили каждую субботу все время, сколько себя помню. Сначала я не знала, куда. Когда я подросла, я стала спрашивать, куда они уходят. Они стали отвечать, что в церковь. Они приглашали к себе друзей по субботним или воскресным вечерам, говорили с ними о Боге и вместе читали Библию. Они закрывались в зале и сидели там часами. Я не могла заходить. Мне не разрешали. Но родители никогда не заставляли меня идти с ними в церковь и молиться, хотя сами молились перед каждой едой и по вечерам. После моего восемнадцатилетия (у американцев совершеннолетие наступает в двадцать один год) они только спросили, хочу ли я пойти в церковь с ними – я согласилась… Они впервые пригласили меня в субботу. Но мне почему-то в церкви не понравилось в первый раз, – Дженни покачала головой и рукой в варежке сделала неопределенный жест около головы, слегка покрутив кистью, показывающий ее сумасбродность и странность в тот момент… – Я даже как-то закрылась в себе. Стала менее разговорчивой. Ушла в себя, что ли… продолжала ходить в школу, но внутренне поменялась…
– Родители не стали больше приглашать меня в церковь, если я не хочу. Они не настаивали. Не навязывали мне свою религию… Я продолжала жить, как и до этого… Но через несколько месяцев я захотела опять пойти с ними в церковь и сказала им об этом… Помню, как они обрадовались тогда! Это был настоящий праздник дома. Мы накрыли стол, папа подарил мне золотую цепочку… Я ношу ее до сих пор! С тех пор я стала ходить с родителями в церковь по воскресеньям и через три года меня крестили – я приняла Христа…
– Я благодарна, что родители не заставляли меня… Они хотели, чтобы это было взрослое, взвешенное решение. Чтобы я сама пришла к Богу и впустила Бога в свою жизнь! Я благодарна родителям, что я в итоге пришла к Богу сама, что они не давили на меня. Я сама выбрала свой путь! Это было взрослое осознанное решение! – Дженнифер говорила все более и более одухотворенно. А меня смущали слова «впустить Бога в жизнь» и «принять Христа».
И вообще меня смущала ее такая «открытая» религии, баптистскую религию уже сделали во всех смыслах приятной – и хоровое пение последователей, и личное общение с Богом. Меня смущало панибратское общение Дженнифер с Христом, ее исписанная карандашом и «исчитанная» Библия, как будто целая религия может уместиться в одной книге. Баптистские церкви как амбары со скамейками, их песни про Христа под попсу, их ор в церквях – религия стала повседневным стилем жизни, а не ярким праздничным дополнением к ней. То ли дело наши елейные церкви все в иконах, загробное высокое пение священнослужителей, запах ладана и просфора при причастии. В наших церквях есть что-то успокаивающее и примиряющее «сохранительное»… Как успокоительная таблетка, на время останавливающая жизнь… Православные редко меняют веру. Но и редко становятся «глубоковерующими». Среди моих знакомых нет никого. Сами церкви предполагают вечную долгую веру… Это не просто зал со скамейками. Каждая церковь – как маленький художественный музей, как произведение искусства как внутри, так и снаружи, округлые церкви, разноцветные купала как шлемовидные или луковичные шапочки-крыши на многочисленных тонких башенках.
Есть в этом что-то высокое – ходить в ту же церковь, в которую ходил твой прадед, поклоняться то же иконе… Такая вера глубоко укореняется в сердцах, врастает в сознание, не заменяя при этом жизнь и не становясь ей. Она, как сторонний наблюдатель, тихо смотрит в сторонке и никогда не вмешивается в жизнь… такие религии, незаметные, обычно самые крепкие, а их последователи – самые верующие. В таких религиях никогда не разочаруешься, потому что никогда и не очаровывался. Такие религии ничего не требуют взамен, а просто украшают твою жизнь…
Православие в России для большинства – это приятный красивый атрибут. Как золотистый бантик на моральном облике страны.
Вообще, как я всегда думала, религия – способ управления нацией. Сейчас менее заметный.
После своих откровений Дженнифер ждала от меня ответных исповедей, как я пришла к Богу и своей вере, как я «впустила Христа в свою жизнь». Но мне было нечего ей сказать, никого в жизнь я еще не впустила и впускать не собиралась. Для меня, выросшей в сдержанном православии, тет-а-тет с Христом был диким и противоестественным.
Дженнифер внутренне расстроилась, не услышав моих признаний, и показала мне свое расстройство… Но потом как будто встрепенулась, как бы сказала себе, что у меня еще впереди, что еще не все потеряно, я еще не так безнадежна, поэтому она и здесь – наставить меня на пусть истинный, спасти от ада, забрать из моей «неправильной» веры и привести к своей, правильной. Единственно правильной. То есть ее миссия – привести меня к Богу, к своему «правильному» Богу и к своей «правильной» баптистской вере.
Поэтому-то миссионеры и ездили по миру – они несли флаг своей веры как когда-то крестоносцы… И жгли души своими рассказами и исподволь насаждали свою религию…
Я рассказала Дженни, что меня крестили, когда мне было пять лет. Тогда в Советском Союзе отрицали веру, крестить детей было нельзя. Меня крестила прабабушка Люда в тайне от родителей в церкви недалеко от дома, в церкви Святого Георгия Победоносца. И что я крещеная, прабабка призналась дедушке с бабушкой еще спустя четыре года…
Для американцев вообще был важный ключевой момент – крещения, принятия новой веры. И на каждом важном мероприятии, будь то религиозный лагерь или летний клуб, они обязательно крестили кого-нибудь, если летом, то в воде. Я даже думала, что они могли крестить уже крещеных, лишь бы «привести» кого-либо нового к Христу, показать, что кто-то постоянно перенимает их веру. И показать это еще некрещеным.
Пока Дженнифер говорила, мы гуляли вокруг озер и немного продрогли. Дженнифер сама предложила пойти в кафе около университета – согреться.
Среди бедных студентов дешевые пиццерии были популярны.
В кафе мы заказали горячего чаю. И грели о белые низкие керамические чашки без ручек руки. Дженнифер говорила также увлеченно, в кафе достала свою Библию и прочитала пару строчек, в которых нашла ответы на свои вопросы. Сегодня она открыла мне свое сердце. Ее Библия была все «исчитана», вся исписана карандашом и даже ручкой и вся была в маленьких закладочках. Я не удивилась бы, если бы такие закладочки были почти на каждой странице или через две-три. И такие «исчитанные», практически заученные наизусть Библии были у каждого американца из группы. Эдам однажды сказал: – Всю жизнь читать одну книгу, всю жизнь любить одну женщину. – Американцы так и делали. Всю жизнь читали одну книгу – зачитывали ее до дыр!
Когда американцы приглашали на встречи кого-то побогаче, чем я, они их вели их в заведения их уровня – то есть бедную меня вели в дешевую пиццерию, а богатую неверующую вели бы в дорогие рестораны… куда эти неверующие обычно сами ходили с друзьями… Все было продумано. Миссионеры подстраивались под наш материальный уровень.
Дженни прочитала еще пару своих любимых мест. Она ждала от меня обратной реакции, но моя реакция никак не наступала… Я тактично отвечала молчанием, пожиманием плечами, легким киванием и незнанием, что можно сказать и надо ли что-то говорить!