– Хочешь пасту?
– Да. Если тебе не сложно.
– Конечно, нет.
– Ты сегодня такой странный, – шепчу я так, чтобы не услышала наша гостья.
– Ничего подобного. – Он пожимает плечами и подходит ближе ко мне.
Он наклоняется, и мое сердце бешено стучит. Я отхожу в сторону, а он протягивает руку, чтобы открыть морозилку.
Я думала, он собирается поцеловать меня. Да что, блин, со мной такое?
Мы готовим ужин практически в полной тишине, потому что оба не знаем, что говорить. Я все время наблюдаю за ним, смотрю, как он держит нож своими изящными пальцами и нарезает курицу и овощи, как он закрывает глаза, когда пар из кастрюли попадает ему в лицо, как он облизывает губы, когда пробует соус. Я знаю, что это не самый лучший способ сохранять спокойствие и здравый смысл, – но ничего не могу с собой поделать.
– Я накрою на стол, а ты пока сходи скажи маме, что все готово, – говорю я, когда он заканчивает кулинарить.
– Зачем? Я просто позову ее.
– Нет, это некрасиво. Сходи за ней, – говорю.
Он раздраженно закатывает глаза, но все же соглашается, хотя тут же приходит назад – один.
– Она спит.
Я все расслышала, но все равно удивленно переспрашиваю:
– Что?
– Ага, вырубилась прямо на диване. Разбудить?
– Не надо… у нее был долгий день. Я отложу ее порцию, чтобы она могла поесть, когда проснется. Все равно уже поздно.
– Всего восемь.
– Да… и это поздно.
– Наверное. – В его голосе никаких эмоций.
– Да что с тобой? Я знаю, что нам сейчас неловко и все такое, но ты ведешь себя очень странно, – говорю я, одновременно раскладывая пасту на две тарелки.
– Спасибо, – благодарит он и выхватывает тарелку, не успев сесть за стол.
Я достаю вилку и ем стоя, опершись на столешницу.
– Ну так ты расскажешь мне?
– Про что? – Он цепляет курицу вилкой и с жадностью начинает есть.
– Почему ты ведешь себя так… тихо и… мило. Это странно.
Он молча прожевывает и глотает и только потом отвечает:
– Просто не хочу ляпнуть что-нибудь не то.
– Понятно. – Другого ответа я не придумала. Ну, такое я от него точно не ожидала услышать.
Тогда он переводит стрелки на меня.
– А ты почему такая милая и странная?
– Потому что здесь твоя мама и сделанного не вернешь. Теперь ничего не изменить. Я не могу вечно держать в себе гнев. – Я опираюсь локтем на стол.
– Что это значит?
– Ничего. Я просто говорю, что хочу вести себя вежливо и не ругаться. Между нами это ничего не меняет. – Я прикусываю щеку изнутри, чтобы не дать себе заплакать.
Но вместо того, чтобы что-то сказать, Хардин встает и бросает тарелку в раковину. Фарфор раскалывается с таким грохотом, что я даже подпрыгиваю. Хардин даже не вздрагивает и, не обернувшись, уходит в спальню.
Я заглядываю в гостиную, чтобы проверить, не разбудил ли он выплеском ярости свою мать. К счастью, она по-прежнему спит, слегка приоткрыв рот, отчего ее сходство с сыном становится все более заметным.
Как обычно, мне приходится убирать за Хардином. Я загружаю тарелки в посудомойку, убираю остатки еды, а потом протираю стол. Я совершенно измучена – скорее психологически, чем физически, – но перед сном мне надо сходить в душ. А где я, блин, буду спать? Хардин на кровати в спальне, Триш – на диване. Наверное, мне лучше поехать назад в мотель.
Я переключаю отопление на более высокую температуру и выключаю свет в гостиной. Когда я захожу в спальню, чтобы взять пижаму, то вижу, что Хардин сидит на кровати, упершись локтями в колени и закрыв лицо руками. Он не поднимает взгляд, поэтому я быстро достаю из сумки шорты, майку и белье и иду к двери. Уже собираясь закрыть за собой дверь, я слышу что-то, похожее на приглушенный всхлип.
Хардин что, плачет?
Нет. Не может быть.
Но если да, я не могу просто взять и выйти из комнаты. Я подхожу к кровати и останавливаюсь перед ним.
– Хардин? – спокойно говорю я и пытаюсь убрать его руки от лица. Он сопротивляется, но я с силой тяну его за руку. – Посмотри на меня, – прошу я.
Он все же открывает лицо, и его вид меня потрясает. Покрасневшие глаза, мокрые от слез щеки. Я пытаюсь взять его за руку, но он убирает свою ладонь.
– Просто уходи, Тесса, – говорит он.
Я слишком часто слышала от него эти слова.
– Нет, – настаиваю я и опускаюсь на колени рядом с ним.
Он вытирает глаза тыльной стороной ладоней.
– Это была плохая идея. Утром я все расскажу матери.
– Тебе необязательно это делать. – Я и раньше видела слезы в его глазах, но подобных несдержанных рыданий с дрожащими руками – никогда.
– Нет, я должен. Ты так близко, но в то же время так далеко – и это для меня настоящее мучение. Это худшее наказание. Конечно, я его заслуживаю, я это знаю, но выдержать это просто невозможно, – всхлипывает он. – Даже мне. – Он делает глубокий резкий вдох. – Когда ты согласилась остаться… я думал, что, возможно… возможно, я все еще дорог тебе так же, как ты дорога мне. Но я все вижу, Тесс, я вижу, как ты смотришь на меня теперь. Я вижу боль, которую причинил тебе. Я вижу, как ты изменилась из-за меня. Я знаю, что сам виноват в этом, но мне безумно больно видеть, что я теряю тебя. – Слезы текут все сильнее, капая на его черную футболку.
