Свободный усмехается:
– Ну и глупо. Зови меня Захария, мне нравится это имя. Давай посмотрим, что здесь интересного.
– Я уже посмотрел. Здесь есть взлетная полоса, моя вещь сможет взлететь, когда просохнет. Нужен небольшой ремонт, но мы справимся. Нужен экипаж, но они, наверняка, найдут, если им нужен самолет. Я доволен.
Захария поднимается вверх, он парит надо мной, он принял форму того человечка, что привел мою вещь сюда, он в белой рубашке, на груди галстук, брюки со стрелками, но почему-то он босой, интересничает, наверное. Я поднимаюсь к нему.
Лодки плывут к берегу, пассажиров выгоняют на белый песочный пляж, потом вереницей ведут вглубь острова под пальмы, там есть большой эллинг – это для самолета, и ангар из гофрированной жести – это для пассажиров. Дверь ангара открыта настежь, люди с автоматами загоняют пассажиров внутрь. Это не интересно. Я уже собирался вернуться к самолету, но тут девушка, она шла в самом конце колонны этих несчастных, я узнал ее – одна из стюардесс – бросилась бежать в сторону. Она бежала очень быстро, хотя была босой. Один из охранников рванул с плеча автомат, он хотел застрелить девчонку, но она скрылась между стволами деревьев, пропала из виду. Тогда он, крикнув что-то остальным, бросился за ней.
– Ух-ху! – завопил Захария, – начинается потеха! Я возьму ее, она моя! А ты останови этого!
Захария умчался вслед за беглянкой. Что значит «останови»? Я никогда не имел дела с людьми. Я полетел за тем типом с автоматом. Он еле двигался, спотыкаясь на песочных кочках, отставал. Девушка теперь не неслась, как раньше, не разбирая дороги, ведомая только страхом за собственную жизнь. Теперь она бежала целенаправленно, вдоль взлетной полосы. Дальше, примерно в километре был лагерь этих с оружием, сколоченные из досок хижины, кухня, склад провианта и склад горючего. Сейчас в лагере не было никого. Девушка этого не знала, она не знала, куда бежит. Ее вел Захария.
Охранник уже хотел повернуть назад к своим; не догнал, ну и черт с ней, с этой дурой, куда она с острова денется, не сегодня, завтра объявится. Но тут он увидел мальчика. Мальчик играл на морчанге. Такой маленький музыкальный инструмент, крохотная металлическая загогулина, ее нужно прижать к зубам – на нем играли все народы на заре своей юности: комус, варган, морчанг. Мальчик лет тринадцати сидел на поваленном стволе, на нем были только белые штаны, торс голый, под левой ключицей маленький круглый шрам, длинные черные волосы падали на лицо. Именно таким был Иша, брат человека с автоматом, когда тот видел его последний раз восемь лет назад в своей родной деревне Чем-Чем далеко, очень далеко от забытого богом и незнаемого людьми острова. Мальчик пропал в джунглях. Считалось, что его съел тигр. Все это я взял из памяти бандита. Я впервые увидел человеческую память изнутри, меня поразило как мало люди знают, и с каким трудом получают эти знания. Они умеют узнавать новое только друг от друга, только рассказывая друг другу истории. Но как много лишнего, ненужного и ложного хранят они в своих воспоминаниях. Их память похожа на спутанный клубок разноцветных оборванных ниток.
– Иша?! – человек с автоматом остановился перед мальчиком.
Мальчик продолжал наигрывать бесконечную заунывную мелодию на одной ноте.
– Иша, это я, Сумати, твой брат.
Мальчик сидел неподвижно, только указательный палец левой руки ударял и ударял по язычку морчанга. Черные волосы заслоняли его лицо, они чуть шевелились от дувшего с берега ветерка.
– Посмотри на меня, Иша! – человек перекинул свой автомат в левую руку, а правой взял мальчика за плечо.
Мальчик опустил свой морчанг и левой ладонью откинул волосы со лба, Сумати прекрасно помнил этот жест, малец постоянно так делал. Снизу вверх он посмотрел прямо в лицо старшему брату. У него были оранжевые круглые глаза с вертикальными кошачьими зрачками. А потом он улыбнулся, и Сумати увидел белые острые тигриные клыки.
Мальчик протянул ему свой морчанг.
И тогда человек закричал. Закричал от ужаса, непередаваемого, дикого первобытного ужаса – ужаса встречи с другой, чужой и враждебной сущностью. Отшатнувшись, он ударил прикладом мальчика в голову, тот упал навзничь на песок. Сумати наклонился над телом. Мальчик был мертв. Кровь стекала тонким ручейком со лба через висок, растеклась глянцевой лужицей. Но песок быстро и жадно поглощал ее. Глаза ребенка были открыты, простые темно-карие человечьи глаза. И это точно был Иша, его брат. Сумати подобрал морчанг, выпавший их детской ладони, и сунул его в карман. А потом он закинул автомат на плечо и пошел назад к берегу. Его качало. Он уходил, не оборачиваясь, он не видел, что тело его брата исчезло, растворилось в воздухе, не осталось даже багровых пятен на песке. Песок снова был чистым и белым, сквозь него пробивались мелкие розовые цветочки.
Ветер с берега щекотал их, и они смеялись.
Я полетел к Захарии. Он позаботился о своей новой игрушке, девчонка посетила лагерь бандитов, прибрала к рукам пару ножей, топорик, спички, консервы, бутылки воды, канистру бензина, и даже какие-то штаны и ботинки, в общем, массу нужных для своей непрочной жизни вещей. А потом он отвел ее к побережью в самом конце взлетной полосы. Там среди пальм прятался небольшой грот с ручейком внутри, этот ручей и проел здесь коралловую твердь. Конечно, девчонка не могла об этом знать, мы знали.
11
Уже три дня прошло. Три раза солнце выныривало из океана, раскаленным белым шаром повисало в пустом безоблачном небе. Три раза оно, разбрызгивая капли жара, багровой тушей валилось обратно в океан. Дела шли. Мою вещь бережно поместили в эллинг, на катере привезли инженера и рабочих, они занялись ремонтом. Моя вещь функционировала, она была жива.
Три дня я играл с человечками. Оказалось, это весело. Я смеялся. В первую ночь я играл с Сумати.
После ужина он выносил ведро с помоями. На улице в темноте, когда он уже вернулся к дверям кухни, сзади к нему подошел Иша:
– Отдай мой морчанг, Сумати.
Тот аж подпрыгнул на месте и уронил ведро. Обернувшись он замахал руками, будто хотел отогнать морок, лицо его побледнело и стало каким-то серым, пыльным, линялым. Он пытался сказать что-то, но не мог выговорить ничего членораздельного и лишь открывал, и закрывал рот, искривив губы. Иша протянул к нему руку:
– Отдай мой морчанг. Почему ты убил меня, Сумати? Разве я плохой?
Глаза мальчика, разделенные вертикальными полосками зрачков, светились оранжевым светом. Сумати бросился к двери хижины и начал толкать ее, стучать, колотиться в эту дверь. Он забыл, что она открывается наружу. Дверь распахнулась, оттуда вывалило четверо бандитов, они заорали:
– Что тут у тебя, чего колотишь, уррака перебрал?
Никого, кроме Сумати, на улице нет.
100
Утром пришел черед Ду Гоуданя, маленького тощего китайца из провинции Фуцзянь. Дома он входил в одну из банд «Змеиных голов», переправлял морем незаконных эмигрантов за родные рубежи. У него была молодая красивая жена, Сюин, он очень ее любил. Сюин думала, ее муж рыбак. Соседи нашептывали Ду Гоуданю, что жена ему изменяет. Может, они врали, а может, им так казалось; она улыбается хозяину утиной лавки, а продавец пирожков шаобин всегда дает ей один лишний, это все неспроста. Он бесился, изводил жену подозрениями, порой бил. А однажды он вернулся с моря и зарезал ее. Он бежал, бежал из Китая, бежал от себя. Но от себя убежать труднее, чем от полиции. Ду Гоудань не мог забыть свою Сюин.
Солнце только высунуло нос из-за резных верхушек пальм, китаец вышел из хижины, был его черед охранять пленников, а заодно принести им воды. Сдохнут, не дай бог, а люди – это деньги, девок можно продать в бордели, мужиков, что покрепче – в рабы, кого-то – на органы, люди – дорогой товар. Если товар пропадет, от босса достанется всем, церемонится он не будет, может и самого тебя продать, чтоб покрыть убыток. Он взял на складе две огромных бутыли воды, одну взвалил себе на спину, придерживая левой рукой, в правую попытался взять одновременно автомат за ремень и вторую бутыль. Не получилось. Бросил автомат на песок, стал двумя руками спускать с плеча тяжелую пластиковую баклагу.
– Тебе помочь? – за спиной прозвучал женский голос.
Ду Гоудань резко выпрямился, бутыль сорвалась со спины.
– Давай, ты возьмешь одну бутылку, а вторую мы понесем вместе.
Это была она, Сюин, в легком шелковом халатике, серебристом с большими красными розами, перетянутом узким пояском. Ее черные длинные волосы рассыпались по плечам. Она шла к нему босиком, песок поскрипывал под ногами. Она улыбалась. При каждом шаге халатик слегка распахивался, обнажая круглые коленки. В этом халатике, новом, купленном специально для него, она встретила его последний раз. Она ждала его, а он убил ее, наслушавшись змеиного шепота этих чертовых соседей, лучше бы он зарезал их. Ду Гоудань попятился, споткнулся о бутылку, рухнул на задницу и продолжал пятиться на четвереньках.
– Куда ты, Гоудань?
Как он любил слушать ее голос, звонкий как колокольчик, звенящий в праздник Чуньцзе. Но сейчас от этих звуков все внутри у него схлопывалось, сворачивалось в тугой узел, и развернуть, развязать его он был не в силах. Женщина наклонилась и подняла автомат:
– Возьми, Гоудань, это твое. Или тебе нужно это?
Она вытащила откуда-то, казалось, просто из воздуха нож гудао, кухонный топорик для рубки мяса, стальное широкое лезвие, деревянная рифленая ручка. Тот самый… Которым он убил ее. Лезвие было покрыто грязно-коричневыми пятнами. Запекшаяся кровь? Или ржавчина? Вдруг она швырнула и автомат, и нож к его ногам. Лицо ее исказилось, вытянулось лисьей мордой, она оскалила мелкие белые зубы.
– Хули цзин, ведьма! Сдохни! – закричал Ду Гоудань, в груди его лопнул горячий тугой узел.
Вскочив, он схватил автомат и длинной очередью практически перерезал пополам кинувшуюся на него женщину (?), лисицу (?). Тело упало, и его тут же поглотил песок, засосал как трясина.
– Желтомордый, чего палишь? – к нему бежали с автоматами наперевес трое его товарищей.
Не узнавая, не видя никого, Ду Гоудань стрелял и кричал, кричал и стрелял, поливая очередями пустоту перед собой. Первый бегущий к нему, высокий немец, весь покрытый татуировками, споткнулся, напоровшись животом на пулю, и тогда двое остальных в упор расстреляли маленького китайца.
Легким облачком я завис в воздухе. Мне было весело. Игра получилась даже интереснее, чем я рассчитывал.
101
Забавно, человечки так боятся мертвых. Тех, кого любили, боятся. Может быть, это потому, что они встречали их один на один? А если человечков будет несколько, и к ним навстречу выйдут их покойники, они испугаются? Я посмотрю.
Двое тащили тело бедолаги Ду Гоуданя за руки по песку. Сбросить его в море, пусть им займутся акулы, мурены или крабы. За ними тянулся извилистый широкий след, будто ползла толстая сытая змея.
– Нет! Я не пойду туда! Отпусти меня, глупая бабка, – звонкий мальчишеский возглас заставил их обернуться.
Позади, пересекая прочерченную трупом борозду, шли держась за руки старуха и ребенок лет шести. Вернее, старуха тащила мальчонку за собой, а он упирался, старался вырвать свою руку из бабкиной сжатой ладони, но не мог, она держала его крепко. Да и как бы она могла его отпустить, если и старуха, и мальчик были единым целым, единым фантомом, они оба – я.
– Эй, отпусти его, старая ведьма, – один из бандитов двинулся в их сторону, бросив правую руку мертвеца, за которую только что волок его.
