Берлинская рулетка
Весь исторический центр города лежал в руинах. Но тротуары уже были расчищены, по ним спешили люди. Мелькала советская форма, грязно-зеленые гимнастерки англичан и американцев. Все смешалось в германской столице. Формально существовали три оккупационные зоны: восточная половина города, от Бранденбургских ворот – советская, юго-западная – американская, северо-западная – британская. Французский сектор еще не был оформлен. В него должны были войти районы Веддинг и Райникендорф.
Военнослужащим не возбранялось посещать чужие зоны. Впрочем, патруль мог проверить документы и развернуть. Порядок отсутствовал. Каждая сторона тянула одеяло на себя. Еще не были сформированы Контрольный совет и межсоюзническая комендатура, имелись только планы на бумаге. Шла подготовка к проведению Потсдамской конференции, чтобы раз и навсегда определить статус Берлина и полномочия стран-победительниц. Но все это было в будущем, а пока в разрушенном городе царила неразбериха.
Хотя попытки навести порядок все же предпринимались. Приказом номер один советского коменданта запрещалась НСДАП и все подчиненные ей организации. Всем чиновникам и военным надлежало явиться для регистрации. Возобновлялась работа пекарен, продуктовых магазинов, лечебных учреждений, коммунальных предприятий. Чинились электростанции, водопровод, канализация, запускался общественный транспорт. Рабочие и служащие обязаны были оставаться на местах и выполнять свои обязанности. Работали полевые кухни, постоянно подвозилось горячее питание.
Были введены продуктовые карточки пяти категорий. Каждому берлинцу полагалось в день по четыреста пятьдесят граммов хлеба, горстка крупы, мяса, какое-то количество жиров, сахара, кофе. Перепадали овощи, молочные продукты. Семнадцатого мая советским комендантом был назначен обер-бургомистр Берлина, который сформировал магистрат из числа членов Коммунистической партии. Городским главой, к всеобщему удивлению, стал шестидесятивосьмилетний инженер Артур Вернер, известный тем, что в конце тридцатых состоял в нацистской партии и имел двух сыновей, находящихся в советском плену.
Здание Арсенала, возведенное в семнадцатом веке в барочном стиле, имело жалкий вид. Вдоль бульвара выстроились дворцы бывших королей, кронпринцев и прочих наследников прусского престола. От зданий уцелело немного, но былая помпезность сохранилась. Башни католического собора казались обглоданными какими-то гигантскими хищниками. Арочная анфилада, уходящая в глубь квартала, на высоту человеческого роста была завалена мусором.
Здесь оперативникам пришлось задержаться. В затор попали несколько советских полуторок, водители недовольно сигналили. Рухнул изрядный кусок стены, и военнопленные дружно, под лай овчарок, расчищали проезжую часть. Кто-то кричал, что под завалами вскрылись разложившиеся трупы советских воинов.
Градов поморщился. Сколько тысяч еще найдут, сколько жен и матерей обольются слезами в далеком Советском Союзе.
Потери при штурме Берлина были ужасные. Цифры никто не озвучивал, но майор мог представить себе их, тем более что сам в этом участвовал.
Советские офицеры иной раз спорили о том, зачем понадобился штурм Берлина. Дескать, окружить город, и через пару недель все выйдут с поднятыми лапками. Столица Германии была разрушена полностью, погибли сотни тысяч мирного населения и столько же советских солдат. Это цвет нации, здоровые, сильные мужчины, коммунисты, комсомольцы. Могли бы жить, отстраивать страну, вести людей к сияющим высотам социализма.
Один договорился, слишком яро высказывал свое мнение, против которого никто и не возражал. Приехали на «газике» люди из особого отдела, увезли в неизвестном направлении боевого капитана, прошедшего со своей разведротой долгий путь от Орла до Берлина. Больше его никто не видел.
Люди тысячами возвращались в Берлин, а жить им было негде. Уцелевшие здания были переполнены, народ наводнял бомбоубежища. К концу правления фюрера в столице проживали три миллиона населения плюс триста тысяч восточных рабочих, насильно угнанных в рабство. Их в убежища не пускали, и они массово гибли под обстрелами и бомбежками. Теперь эти люди проходили через фильтрационные лагеря.
На полпути офицерам опять пришлось остановиться. Работали пожарные, тушили вспыхнувшее здание. Видимо, огонь несколько дней тлел в подвалах, добрался до горючих конструкций и охватил все здание. Пожарная машина перегородила проезд, борцы с огнем разматывали шланги. Воды им хватило на пять минут работы, но основное пламя они сбили. Из сгоревшего строения валили клубы черного дыма.
Оперативники бродили по взорванному тротуару. Градов нетерпеливо посматривал на часы. Столпились зеваки, молча смотрели на все это.
Нагорный поддел ногой валяющуюся в грязи табличку, счистил подошвой слой копоти и заявил:
– Все нормально, мужики, сгорело общество по страхованию от пожаров.
Пожарная машина освободила проезд, движение возобновилось. Но через двести метров снова все встало и началась суматоха! На этом участке разрушения носили тотальный характер, имелся лишь узкий проезд в грудах мусора. Остальное пространство занимали переломанные орудия, остовы сгоревших грузовиков, битый кирпич и бетон. В разрушенных зданиях зияли провалы, сквозь них просматривалась параллельная Беренштрассе.
Началась стрельба, в дыму под колоннами метались люди. Прибыли две полуторки с автоматчиками. Они посыпались с бортов, стали разбегаться.
Для военного человека не произошло ничего неординарного. Подобные инциденты порой случались. Мирные берлинцы спасались бегством, улица мгновенно опустела.
Грамарь включил заднюю передачу. «Газик» пятился, тыкался в обломки металлического лома.
Вскоре все стало ясно. Группа эсэсовцев попала в ловушку еще в апреле, когда их батальон оборонял восточные пригороды, а с тыла зашли советские танки. Многие погибли, но части солдат и офицеров удалось спуститься в подземный коллектор и сохранить жизнь. Их было человек сорок. В тамошней неразберихе советские солдаты потеряли их из вида. Группа ушла в катакомбы, намереваясь отсидеться и с триумфом выйти оттуда, когда их товарищи погонят Красную армию обратно.
Но как-то не сбылось. Эсэсовцы нашли укромное местечко по соседству с продуктовым складом, затаились. Несколько раз по ночам они устраивали вылазки, убивали русских.
Эти люди четыре недели просидели под землей! Подземные облавы обходили их стороной, группу не засекли. В какой-то момент они узнали, что русские захватили весь Берлин. Смертников в группе не было, и кончать с собой никто не собирался.
Руководство приняло решение пробиваться на запад, к союзникам. За сутки эсэсовцы прошли по подземным переходам километра четыре. Люди обессилели, превратились в призраков.
В районе Александерплац они были замечены. Под землю спустился взвод полковой разведки, и началось преследование. Эсэсовцы уходили от погони, отстреливались, увязали в канализации. Ходы переплетались, беглецы сбились с пути. Дорогу перекрыл завал, на хвосте висели русские и методично отстреливали отстающих.
Погибать под землей эсэсовцы не хотели, сдача в плен тоже не входила в их планы. Они пробились наверх через колодец, оказались в гараже какого-то административного здания, наполовину разрушенного.
У красноармейцев имелась рация, и в самый интересный момент эсэсовцев уже ждали их товарищи. Бой был недолгим. Прорваться фрицам не удалось, они ушли обратно в гараж. Да и куда подевались бы эти дети подземелья, не имеющие представления о том, что происходит в городе?
Красноармейцы окружили гараж, ради предупреждения бросили туда гранату и на ломаном немецком пояснили, что через пять минут полетят другие. Мол, стоит ли овчинка выделки?
– Подъезжай поближе, – бросил Градов. – Полюбуемся.
Грамарь согласно крякнул, переключил передачу. «ГАЗ-67» проехал двести метров и снова встал. Два бойца бросились наперерез с протестующими возгласами, но смутились, обнаружив под носом красные удостоверения. Оперативники вышли из машины, чтобы размять ноги, закурили.
Стрельба оборвалась, гранаты больше не понадобились. Бойцы рассредоточились вдоль единственного выхода из гаража, ждали появления призраков.
Те какое-то время тоскливо помалкивали, потом оттуда кто-то хрипло выкрикнул:
– Не стрелять! Мы сдаваться!
– Кто бы сомневаться! – прозвучало в ответ.
Первым на свет божий вышел гауптштурмфюрер в оборванном кителе. Вид у него был крайне жалкий. Истрепанная униформа висела мешком, человек превратился в ходячий скелет. Щеки ввалились, глаза запали. Бледная кожа истончилась настолько, что ее можно было проткнуть пальцем. Он потерял фуражку. Со лба спадали безжизненные редкие волосы.
Гауптштурмфюрер чуть помедлил, выбросил автомат, стащил с себя ремень с портупеей, тоже швырнул в сторону, поднял руки и, спотыкаясь, побрел дальше. Он смотрел прямо перед собой невидящими глазами.
Следом вышел молодой оберштурмфюрер с крючковатым носом. Он избавился от оружия, стиснул кисти рук на затылке.
Третьим образовался целый штурмбаннфюрер, невысокий, какой-то кривоногий, с квадратной челюстью. Он снял с себя кобуру, помедлил. Дескать, правильно ли я поступаю? Прозвучал грозный окрик, эсэсовец вздрогнул, избавился от оружия.
За ними потянулся прочий сброд. Низшие чины выходили по одному, подслеповато щурились, бросали автоматы. Это были вылитые привидения, истощенные, бледные, с воспаленными глазами. Они брели друг за дружкой, шатались как пьяные.
– А что, мне нравится, – подметил кто-то из бойцов. – Хорошо идут, любо-дорого посмотреть.
– Последние ласточки, – сказал его товарищ и хохотнул.
Красноармейцы прикладами согнали пленных в кучу. Прежде с эсэсовцами они особо не церемонились, даже в плен их брали нечасто. Но сегодня решили взять, уж больно жалко выглядели эти доходяги.
Капитан с пластырем на щеке пересчитал добычу по головам и громко объявил:
– Двадцать девять! Это все?
Один из бойцов вприпрыжку бросился к гаражной двери, забросил внутрь гранату. Вздрогнуло внутреннее пространство, что-то осыпалось.
– Все, товарищ капитан!
Градов подошел поближе.
Красноармейцы обыскивали эсэсовцев. Эти фанатики запросто могли припасти гранату и привести ее в действие. Осмотренных пленных они пинками отправляли в кучу.
Недовольно зашипел белобрысый эсэсовец в оборванном кителе, сжал кулаки.
– Что ты сказал, дружище? – осведомился накачанный сержант и с удовольствием зарядил пленнику в глаз.
Тот отшатнулся, закрыл лицо ладонями.
– Вахновский, давай без самоуправства, – недовольно бросил капитан.
– Так это разве самоуправство? – спросил сержант и закончил под дружный гогот: – Я же его по-дружески!
Гауптштурмфюреру тоже не понравилось, когда его схватили за плечи. Он резко вырвался, бросил что-то с презрением, тут же получил под дых и согнулся.
– У нас все равны, дружище, привыкай, – заявил красноармеец, схватил его за шиворот и пинком отправил куда следует.
Советские бойцы наслаждались ситуацией. Они еще не утолили жажду мести.
Штурмбаннфюрер не стал нарываться, опустил голову, терпеливо сносил унижения.
Градов показал капитану удостоверение. Тот покосился на красные корочки и вздохнул. Дескать, как же без вас. Вы всегда появляетесь в тот момент, когда вам очень рады.
– Штурмбаннфюрера заберем, не возражаешь, капитан?
– Да берите, товарищ майор, – сказал тот и пожал плечами. – Немец не водка, у нас еще есть.
Пленный уловил беззвучный посыл – мол, шагай своими ногами – и потащился к машине, застывшей на дороге. Улизнуть он даже не пытался, понимал, что случай не тот.
– Это мудро, товарищ майор, – поддержал инициативу командира Романовский. – Лучше уж так возвратиться, чем с пустыми руками. Распишем полковнику Троицкому, как с боем брали этого упыря.
– Пусть разведка радуется, давненько ей такого не перепадало, – поддержал товарища Нагорный.
– Сажайте его в машину, – сказал Влад и подтолкнул эсэсовца к «газику».
Тот молчал и обреченно закатил глаза, прямо как библейский персонаж со средневековой картинки.
– Нет уж, не так быстро. – Грамарь схватил пленника за шиворот, бросил на капот и стал его обыскивать.
Штурмбаннфюрер сдавленно кряхтел.
Документы из кармана перешли к майору. Субъекта звали Отто Нойманн. Служил этот парень в полку СС, приказавшем долго жить одновременно с великой Германией. В карманах не нашлось ничего интересного, кроме засморканного носового платка. Этот тип даже не курил, вел здоровый образ жизни. Его швырнули в машину, подперли с двух сторон, и группа снова пустилась в путь.
Глава вторая
На улице Якобиштрассе в районе Кенигштадт произрастали дубы и липы. Разрушения здесь носили умеренный характер. В этом районе фашисты не задержались, сдали его практически без боя. Тут находились жилые дома, всевозможные конторы и мелкие фирмы. В тени деревьев пряталось двухэтажное учебное заведение, облюбованное квартирмейстерами под штаб.
В двух шагах гудела оживленная Александерплац, самая крупная городская площадь. А здесь, в глубине аллей и боковых улочек, все было тихо.
Охрану штаба нес целый батальон. Людей для этого теперь хватало. Со скрипом поднимались и опускались шлагбаумы. Караульные с любопытством поглядывали на пленного эсэсовца, отвыкли уже.
Контрразведка размещалась в восточном крыле здания, подальше от штабной суеты.
– Кого взяли? – поинтересовалась Ольга Ефимовна Догужинская, одна из немногих женщин, проходивших службу в ведомстве. Она дослужилась до капитана, занимала должность заместителя начальника шифровального отдела, имела статную фигуру, приятное лицо, обрамленное стянутыми на затылке пепельными волосами.
Характер у Ольги Ефимовны, невзирая на внешнюю доброжелательность, был непростой. Мужчин, желающих, культурно говоря, познакомиться с ней, она отшивала одним щелчком. А если отдельные самцы настаивали, то эта дама могла врезать по морде, после чего все вопросы отпадали.
К начальнику оперативного отдела Ольга Ефимовна относилась ровно, с некоторой долей иронии. Но иногда в ее карих глазах, направленных на майора, поселялась задумчивость, некая необъяснимая дымка. Впрочем, она быстро рассеивалась.
В данный момент женщина курила на крыльце и смотрела, как пленный эсэсовец выгружался из машины. Причин не любить подобную публику у Ольги Ефимовны хватало. В сорок третьем она потеряла мужа, через год умер от тифа маленький ребенок, проживавший с бабушкой на Урале. Беды и потрясения Ольга Ефимовна сносила стоически, жила дальше, и никто не знал, что творится у нее на душе. Плакаться в жилетку в ее привычки не входило.
– Кого надо, того и взяли, Ольга Ефимовна, – с любезной улыбкой отозвался Градов. – Прекращали бы вы курить. Женщинам в мирное время это не идет.
– Спасибо, что просветили, Владислав Сергеевич, – язвительно отозвалась дама. – Едва настанет мирное время, я сразу брошу и не забуду, разумеется, вам отчитаться. Посмотрите, какой орел! – Женщина с прищуром обозрела понурого эсэсовца. – Ощипанный, побитый, но все равно та еще птица. Где взяли, товарищ майор?
– Где взяли, там уже нет, – ответил на это Нагорный, толкая пленника к крыльцу. – А ну, двигай булками, герр хороший, пока не прилетело!
– Тьфу, какая гадость, – пробормотала Ольга Ефимовна. – И откуда они берутся?
Никто не возражал.
В отделе по работе с военнопленными штурмбаннфюрер Нойманн был встречен с распростертыми объятиями. Влад втолкнул его в комнату, и тот запнулся о порожек.
Эффект внезапности сработал. Подавился бутербродом майор Метлицкий, резко вскочил, схватился за кобуру. Остолбенел сидящий за соседним столом майор Гаусс Яков Семенович. Недоуменно заблестели круглые стекла очков. В отличие от коллеги, он был фактически лыс, имел круглую физиономию. Мода на образ Лаврентия Павловича Берии решительно не проходила. Улыбчивое лицо майора Градова за спиной немца было замечено офицерами только во вторую очередь.
– Вот черт! – пробормотал майор Метлицкий, пряча в кобуру пистолет. – Ладно, Градов, сочтемся.
– Проверка боеготовности, – сказал Влад. – Нельзя расслабляться, товарищи. Враг не дремлет, и всякое может случиться. Брать будете? Сегодня недорого. Группа эсэсовцев месяц просидела в канализации, а нынче сделала попытку пробиться к союзникам. Чем она закончилась, можете представить. Не уверен, что герр Нойманн – кладезь полезных сведений, но может поведать кое-что интересное. Рации при них не было, видимо, избавились они от нее. Не исключаю, что в подземельях могут обитать и другие подобные группы. Это несколько неуютно, согласитесь. Особенно для тех людей, которые будут восстанавливать канализацию с водопроводом.
– Оставляйте фрица, Владислав Сергеевич, – великодушно разрешил Гаусс. – Поговорим с человеком за жизнь.
– А потом его куда? – спросил Метлицкий.
– Тоже мне, проблема, – заявил Гаусс.
– Ну да, не подумал, – сказал Метлицкий. – Эй, конвой, увести задержанного!
Нойманн вздрогнул, зябко повел плечами. За последние полчаса он не сказал ни слова и вряд ли мог стать общительным собеседником. Но офицеры контрразведки Смерш раскалывали и не таких молчунов, полезный опыт наработали.
В помещение вошел автоматчик с суровым лицом, выразительно уставился на пленного. Нойманн втянул голову в плечи и поплелся к выходу.
– Расслабились, майор, размякли, потеряли хватку, – раздраженно выговаривал полковник Троицкий, снуя по кабинету. – Переполошили своей стрельбой весь район, а толк где? За штурмбаннфюрера, конечно, спасибо, хотя ума не приложу, что мы из него вытянем. Человек месяц просидел под землей. Источник сведений, конечно, бесценный. Признайся, ты специально его приволок, чтобы я не так громко на тебя орал? – Начальник контрразведки корпуса прервал бессмысленные метания и исподлобья воззрился на подчиненного.
Подобные взгляды заставляли людей трепетать. Градов не был исключением. Да и внешность у полковника была соответствующая. Рослый, с избыточной мышечной массой, с хорошо развитой нижней челюстью. Однако Влад хорошо знал все сильные и слабые места своего начальника.
– Но ведь сработало, товарищ полковник, – смущенно пробормотал Градов. – Вы не очень громко кричите. Виноват, оконфузились. Лазутчики засекли в окне красноармейцев, сделали попытку вырваться, вели себя глупо, сопротивлялись, а один и вовсе с собой покончил. Подозреваю, это власовцы, завербованные британской или американской разведкой. Шли с документами советского начсостава. Квартира действительно конспиративная, они прибыли на встречу. Сомневаюсь, что к ним теперь кто-то придет. Мы подняли много шума. Да и оцепление вокруг дома, которое мы выставили согласно инструкциям, наверняка было замечено. Разрешите исправить ошибку, товарищ полковник. – Майор непроизвольно вытянулся. – Уверен, мы действовали правильно, но вмешались обстоятельства. Этого не повторится. Но если вы решите передать это дело другим, а нас подвергнуть заслуженному наказанию… – Градов не закончил, принял сокрушенный вид.
– Ты еще глаза как у коровы сделай, – заявил полковник. – Чтобы растопить мое ледяное сердце. Честно говоря, не ожидал от тебя такого провала. Ну, хорошо, лазутчики заметили посторонних. Но взять их живыми вы хотя бы могли?
– Не уверен, что это принесло бы пользу. Эти люди – всего лишь курьеры, они не имеют ценности. Если подобным персонам известна личность «крота», то мне искренне жаль западную разведку. Она стремительно деградирует. Их задача – получить сведения и уйти обратно.
– Почему же двое? – язвительно спросил полковник. – Чтобы не страшно было? Эти люди знали пароль, который мы могли использовать. Эти люди могли доставить инструкции для «крота», были в курсе, кто их послал. Имена, должности, явочные квартиры в западном секторе. Да что я тебе говорю? – Полковник досадливо махнул рукой и вновь забегал по кабинету.
– Вы убеждены, что в штабе корпуса есть «крот», сливающий союзникам военную информацию, товарищ полковник?
– В этом убеждена наша разведка, имеющая своего человека в штабе британских оккупационных сил. Это не какой-нибудь двойной агент, его сведения заслуживают доверия. Уходят данные военного характера – количество наших войск в Берлине и его окрестностях, сведения обо всех прибывающих и убывающих частях, местоположение арсеналов, дислокации военнослужащих и тому подобное. Источник нашей разведки близок к британскому шифровальному отделу. Он один из тех, кто обрабатывает полученные сведения. Ему известен сам факт, но он не знает, кто этот человек, где и когда его завербовали. Что-то происходит, майор, и черт меня подери, если я понимаю, что именно. Но секретные данные отправляются регулярно, и самое мерзкое состоит в том, что они правдивы.
– Не так уж много людей, имеющих доступ к подобным материалам, – проговорил Влад. – Кстати, что вас настораживает, товарищ полковник? Фашистской Германии больше нет, она втоптана в грязь. С западными странами мы были временными союзниками. Теперь они наши противники, как бы ни улыбались и ни клялись в дружбе. Да, они собирают сведения о наших частях. Это нормально, для того и существует разведка. Она должна подтверждать, что не зря ест свой хлеб. Не собираются же они напасть на нас. Это полный абсурд. Теракты и диверсии тоже не станут устраивать. Ни к чему им крупные международные скандалы. Но это не значит, что мы должны пустить ситуацию на самотек. «Крот», если он есть, должен быть разоблачен.
– «Крот» есть, – сказал полковник и скрипнул зубами. – Его деятельность наносит нам колоссальный вред. Я чувствую, здесь что-то не так. – Взгляд Троицкого уперся в стену и застыл. – Это не простое человеческое любопытство, и англичане действуют не из спортивного интереса. Ладно, за провал на Беренштрассе получишь выговор, работай дальше. Есть еще одна наколка. Я получил ее сегодня утром из разведуправления, пока твои люди доказывали свою несостоятельность на Беренштрассе. Запасной вариант британской разведки – блошиный рынок на Потсдамской площади. Если по какой-либо причине не сработает основной вариант, то через три-четыре часа используется запасной. Если «крот» не является, то же самое повторяется через сутки. Если через двадцать четыре часа шпион снова не появляется, то боссы автоматически списывают его со счетов, и все блага, обещанные ему, автоматически аннулируются. Так что у «крота» есть серьезные основания не пропускать эти встречи. – Полковник посмотрел на часы. – Действуй, майор, реабилитируй себя. Известно только место и примерное время встречи. Понимаю, что задачка непростая, но кому сейчас легко?
Это была не просто сложная, а невыполнимая задача! Текли часы, над Берлином собрались тучи, закапал дождь.
Потсдамская площадь находилась к югу от Бранденбургских ворот, в том месте, где смыкались три зоны – советская, американская и британская. Она имела долгую историю, в семнадцатом столетии она являлась городской окраиной, перекрестком пяти дорог у Потсдамских ворот. В девятнадцатом веке здесь был возведен железнодорожный вокзал, и площадь стала крупным пересадочным пунктом. Тут всегда бурлила жизнь, сновали люди. На площади появилась станция подземки, росли отели, увеселительные заведения, предприятия общественного питания.
Сейчас практически вся площадь лежала в руинах, была завалена мусором.
Как ни странно, в вечернее время продолжали работать рестораны, кабаре и варьете. Там гремела музыка, танцевали и развлекались люди. Район считался средоточием местной проституции.
Но днем тут все выглядело уныло. Царил неубиваемый запах копоти и гниения трупов. Люди к нему уже привыкли.
Восточная часть площади использовалась как склад для хранения стройматериалов. Там гремели самосвалы, рычали бульдозеры.
В западной части Потсдамерплац работал стихийный блошиный рынок. Не сказать что власти приветствовали его появление, но особо работе не препятствовали. Сюда заглядывали не только советские патрули, но и британские, американские. До них никому не было дела. На рынке всегда было людно. Среди военных сновали подозрительные личности, в кулуарах заключались сомнительные сделки.
Сюда поступали продукты, украденные с армейских складов, и продавались по сумасшедшим ценам. В армиях союзников отмечалось такое же воровство. В этом советские интенданты и снабженцы были неоригинальны.
На рынке постоянно терлись американские и британские военные, мелькала советская форма. Но в основном сюда приходили простые берлинцы в надежде приобрести продукты, обменивали на еду припрятанные ценности.
В северном конце площади выстроилась очередь к советской полевой кухне. Посуду немцы приносили с собой. Розовощекий крепыш в поварском колпаке ловко орудовал поварешкой, вываливал кашу в протянутые миски. Но удовлетворить потребности всего района он не мог.
– Граждане, каша капут! – объявил боец, скрестив руки над головой.