Камуфлет

Родион Георгиевич опять поклонился без тени раболепства:

– Благодарю, вафе высокопревосходительство. Я доволен своим положением. Но в качестве награды позвольте просить об одном…

– Извольте.

– Мне нужно попасть в особую картотеку министерства.

– Любопытство замучило? – ласково спросил Фредерикс.

– Остались мелкие детали, которые требуют уточнения. Иной возможности нет.

– Когда желаете?

– Немедленно.

Пристально, ох как пристально посмотрел барон Фредерикс в глаза проворного чиновника, словно взвешивая, насколько можно доверять ему на самом деле. Наконец принял решение, крутанул ручку вызова станции и попросил барышню соединить с директором Департамента полиции.

9-е число, ближе к десяти, приятная прохлада.

Министерство внутренних дел, набережная реки Фонтанки, 57

Гарин самолично встретил у дверей кабинета и выказал излишние знаки внимания, переходящие в холуйство. Все-таки коллежский советник был его подчиненным, а не наоборот. Хватило одного телефонирования, чтобы чиновники поменялись ступеньками служебной лестницы. Вернее, Николай Павлович сам приложил усилия, чтобы на всякий случай спуститься ниже. Даже согнулся, провожая нового любимчика власти к заветной портьере.

За ней скрывалась гладкая, без ручки, дверь, оклеенная обоями в цвет стен. Ключ, хранившийся в кармане директора департамента, вошел в замочную скважину и повернулся три раза. Открылась крохотная комнатка, и не каморка, а чулан даже. Без окон, всегда темная и затхлая. Из мебели – шкафы-картотеки, рабочий столик с лампой и скрипучий стул. Ни сейфа, ни тайника.

Николай Павлович предложил чувствовать себя как дома, сам же целомудренно удалился.

Первым был извлечен картотечный ящик на букву «О». Дело, заведенное на князя, имело фотографическую карточку, подробный список любовников, даты и места встреч, так же с канцелярской прямотой сообщались интимные пристрастия его светлости. Ни Меншикова, ни Выгодского в досье не было. Впрочем, как и господина с инициалами В.В.П. Зато нашлась фамилия, какую меньше всего следовало ожидать. В числе бывших любовников присутствовал не кто иной, как… Берс! Судя по записям, они состояли в интимной связи года три назад, после чего Одоленский сменил еще четырех протеже. Выходит, Николай Карлович не просто врал, а врал художественно!

Ящик на букву «Б» неожиданно запутал: личной карточки Берса не оказалось. Берятов был, Берсаков тоже, но между ними зияла пустота. Но если верить словам Антонины о пристрастиях дяди – тогда все объясняется просто: карточку удалили. Стоит ли сомневаться, чьих рук дело.

Проверка ящиков на букву «М» не дала ничего нового. Господин штабс-ротмистр дворцовой стражи не имел никакого отношения к мирку мужеложцев. Во всяком случае, карточка отсутствовала.

Настал черед ящика на букву «В». Судя по всему, жадноватого стряпчего можно было подозревать в чем угодно, но только не в извращении. А вот кандидатуру, подходящую буквам В.В.П., найти нигде не удалось.

Приличное время вышло. Гарин вежливо кашлянул.

– Что происходит с карточкой умерфего лица? – поинтересовался Ванзаров. – Изымается?

– Ни в коем случае. Эти документы хранятся сто лет. Таково правило, – любезно заверил радушный директор.

У парадных дверей тихонько дремал швейцар. Стараясь не разбудить старика, Ванзаров уже взялся за медную ручку, как вдруг заметил сводчатую дверку с табличкой «Типография». Пришлось поддаться искушению.

Даже в неурочный час в министерской печатне кипела работа. Шел тираж плаката с высочайшим указом о созыве Государственной Думы, как видно, для необозримых провинций империи, куда не доходят столичные газеты.

Коллежский советник нашел заведующего в крохотной конторе, спасавшей от грохота станков тонкой перегородкой. Извинившись за причиняемое беспокойство, предъявил уголовный романчик. Евграфий Пустырин, жилистый старичок с красными от бессонницы глазами, только взял книжицу и немедленно подтвердил: их работа, само собой. Буквально сам печатал недели три назад, еще удивился, с каких это пор государственная типография занимается подобной ерундой.

– Кто разместил заказ? – спросил Ванзаров, несколько озадаченный открывшимся обстоятельством.

Пустырин полез в конторскую книгу, поводил пальцем по строчкам и нашел:

– Модль какой-то записан.

– Он приказал поставить адрес типографии?

– Это мы сами! – Евграф гордо ухмыльнулся. – Разве ж можно, чтоб книга вышла без адреса! Никуда не годится. И так с ней намаялись.

– А что такое?

– Да и то сказать, тираж – десять штук, смех один. Так ведь еще на печати какой-то жандармский сидел, высматривал да вынюхивал. Как сшили, все забрал и лично рассыпал набор. Виданное дело?!

Что спасало и спасать будет эту страну? Только две силы, если не считать Божьего провидения: непредсказуемая глупость или бессмысленная честность. Верь и радуйся!

9-е число, около одиннадцати, прохладно.

Управление сыскной полиции Петербурга, Офицерская улица, 28

– Рады приветствовать ваше высокое и объемное благородие! Не прогоните? – Аполлон Григорьевич с грохотом отодвинул стулья, выбрал жертву и уселся с размаху так, что ножки застонали. – Говорят, большим человеком становитесь? Уж не забудьте старых друзей, сыщите теплое местечко…

Поразительно, как разлетаются слухи. Разрастаются, множатся, приобретают совершенно фантастические размеры, и вот уже письмоводитель, которому намечено скромное повышение, объявлен трепетными коллегами новым вице-королем Индии. Но как жить, если б не было сплетен? Скука царила б в коридорах департаментов и присутственных мест. Не приведи господь, еще бы и трудиться пришлось!

Счастливчик немедленно заверил, что как только получит назначение – не позднее дождичка в четверг, – закажет из Северо-Американских Штатов наисовременнейшее криминалистическое оборудование, и вернулся к скучным реалиям:

– Что раскопали про Одоленских?

– Во-первых, одна из древнейших фамилий, – Лебедев старательно загнул мизинец. – Но этого добра пол-Петербурга, да. Что действительно любопытно: Одоленские прямая ветвь от Рюрика и Владимира Святого, причем никогда не прерывавшаяся. Настоящая княжеская кровь старой закваски, что отражено на их гербе. Девиз «Lux in tenebris» – это евангельское «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Что же касается птички – то, без всякого сомнения, имеем изображение легендарной птицы феникс. Как вам известно, феникс присутствует на гербе нашей империи в виде двуглавого орла таким, каким был перенят у Византии…

– Что сказали? – В голосе Ванзарова послышалось нервное напряжение.

– Про феникса?

– Кровь старой закваски… Иными словами, «старая кровь». Не так ли?

Криминалист немедленно согласился и добавил:

– Помните на записке латинское название общества?

– «Primus sanguinis».

– Мы с вами перевели: «Первая кровь», но я сверился со словарем. Смысл может быть иным: «Первый наследник». Странное название для содалов-мужеложцев.

Тут Родион Георгиевич вскочил как ошпаренный, подскочил к бюсту Сократа, чмокнул каменную лысину и ласково добавил:

– Спасибо, старик, что бы без тебя делал!

Греческий философ остался мраморно-равнодушен к проявлению чувств. А вот Аполлон Григорьевич предложил выбор между бромом и коньячком. Но Ванзаров уже совершенно спокойно сказал:

– Зря брезгуете классической древностью. Не будь старины Сократа, не знал бы правильного вопроса. А без правильного вопроса нет и правильного ответа.

– И какой вопрос?

– Самый главный в логике сыска: зачем!

– Ну и зачем это «зачем»? – скаламбурил Лебедев.

– К примеру, зачем Менфиков перед смертью что-то хотел сказать?

– Мне, как всегда, достался хладный труп.

– Успел сказать «он нас убьет». Но вот зачем? Зачем Выгодский рисовал в крови букву V? Зачем князя убили взрывом? Зачем «чурка»?

– Да объясните же, в чем дело!

– Дело, дорогой коллега, в том, что впервые в истории сыскной полиции преступник не скрывал, а всячески помогал распутывать преступление.

– И зачем ему голову в петлю совать?

– Камуфлет произвести. За которым скрыта особая цель.

– Ну да, наследство Одоленского…

– Новая заря России, – удивительно серьезно сказал Ванзаров. – Объединить старую и новую кровь. Вот ради чего умирали Менфиков, Выгодский и сам князь. Да и Берс тоже. А кража наследства – это чуфь… Все удивительно просто. Как карточка пациента у доктора Звягинцева. Но я бы и теперь ходил по веревочке, если бы с вафим талантом не разыскал птичку.

В кабинете распахнулась дверь, как обычно, решительно вошел Джуранский. Судя по хмурому виду и шевелению усиков, Мечислав Николаевич был чем-то озабочен.

Оказалось, он блестяще решил загадку воскресшего князя. Городовые, дежурившие на Литейном и Бассейной, заметили, куда двигался мотор. А сам механизм обнаружили с выключенным двигателем на Надеждинской. На сиденье лежала кожаная куртка, шлем с очками и перчатки с крагами. Водитель попросту скинул одежку и ушел проходными дворами. Простой, но ловкий обман.

Джуранский с брезгливой миной разложил вещественные улики. Даже беглого осмотра хватило, чтобы установить: вещи принадлежали, без сомнения, Одоленскому. Их всего лишь одолжили. Вот зачем модный костюм пропал из особняка!

– Прекрасно, Мечислав Николаевич, результат великолепный, – подбодрил Ванзаров. – Отчего мрачны?

– Филеры у мастерской Кортмана прислали донесение: птичка упорхнула.

– Упустили?!

– Никак нет, провели до конца.

– Так что тревожит?

– Я проверил донесение… Двое агентов вели… Ошибки быть не может…

– Ротмистр, позвольте угадать… – Родион Георгиевич погладил череп Сократа. – Филеры видели, как птичку привезли… в охранку. Ведь так?

Джуранский уставился на начальника с плохо скрываемым удивлением:

– Нет! – решительно отрезал он.

Коллежский советник оставил бюст древнего грека, призадумался и с некоторым сомнением спросил:

– Неужто в Министерство Императорского двора?

– Никак нет!

– Могу ли знать…

– В приют.

– Куда?!

– В Никольский женский сиротский институт! – отчеканил Джуранский. – Один филер на Обводном канале остался, присматривает за главным входом. Так я еще двоих послал.

Вот это действительно сюрприз. Серебряный феникс прилетел вечером туда, где еще днем томились дочурки. Какая, однако, неожиданная, но любопытная случайность!

Из походного саквояжа явилась фляжка шустовского.

– За логику Сократа! – провозгласил Аполлон Григорьевич, изрядным глотком облегчив емкость, и добавил с ехидной ухмылкой: – Верю в нее даже в минуту горестных поражений, да!

Ванзаров отказался поддержать и захлопнул створки окна.

– Пора! – решительно заявил он.

– Да, к актрисам поздно, пойду упаду на подушку, – Лебедев со вкусом потянулся.

Внезапно Родион Георгиевич выхватил из брючного кармана браунинг, лихо отщелкнул обойму, проверил, заткнул оружие за пояс, как заядлый революционный боевик или тать с большой дороги, и скомандовал:

– Ротмистр, за мной.

– Куда еще? – поразился Лебедев. – Сирот пугать на ночь глядя?

– Восстановим попранную честь Сократовой логики.

– Это пистолетом-то?!

– Когда главное оружие чиновника сыскной полиции дает сбой… – Ванзаров выразительно постучал по лбу, – …на выручку приходит иное.

9-е число, ближе к полуночи, прохладно, ветер.

Ресторан «Донон», набережная реки Мойки, 24

Иному чиновнику не позволено явиться в министерском сюртуке в место публичных развлечений. На это имеются строгие распорядки: для частного визита, не означенного официальным приемом, извольте надеть фрак. Никаких отговорок. А старомодный силуэт костюма в роскошном заведении – вовсе моветон. Однако метрдотель был кое-чем обязан господину Ванзарову и потому взялся лично проводить господ.

Идя по роскошному залу одного из лучших ресторанов империи, Родион Георгиевич старался не замечать косые взгляды и наглые смешки. Главное, чтоб Джуранский не потерял душевного спокойствия по причине неподобающей одежды.

Мэтр приблизился к столику рядом с портьерой, отделявшей другой зал, и с поклоном испросил разрешения побеспокоить. Господин в отменном фраке быстро обернулся:

– Что вы тут делаете? – резко спросил он.

– Позвольте составить компанию, – скорее приказал Ванзаров.

Господин во фраке указал на стул, рядом с которым свисала портьера:

– Как нашли?

– У вас разговорчивый денфик, господин полковник.

– А это кто?

Родион Георгиевич представил своего помощника и освободил мэтра от повинности раскрывать меню.

– Советую быть осторожным, – хозяин стола особо громко обозначил неприязнь. – Я вас слушаю.

– Нет, Иван Алексеевич, теперь слуфаю я, – мягко поправил Ванзаров.

– Извольте, – Ягужинский налил рюмку водки. – Отстранен от должности. Не допущен во дворец. В отставку не подам из принципа. Посему ожидаю перевода в глухомань. Благодарить могу вас. Заодно примите поздравления. Клубок распутали. Убийца найден. Империя спасена. Стали фаворитом Фредерикса. Карьера идет резко ввысь. Мы в вас не ошиблись. Достаточно?

И полковник залил горе чистейшей «Смирновской». Ванзаров понимающе выждал и сказал:

– Благодарностей вафих не принимаю никак. К тому же убийца не найден. Знаете не хуже меня.

Ягужинский усмехнулся:

– Неужто самого Старика провели?

– Опять не про меня честь… Автор опасных посланий и мифического обфества действительно найден. Но он мелкая пефка, марионетка. Настояфий талант, им руководивфий, до сих пор в тени. Имею полное право заявить: убийца не разоблачен. Но уже известен. Я даже знаю, где он сейчас находится.

– Да? – полковник во фраке снова наполнил рюмку. – И где же?

– Передо мной.

Рука с хрусталем замерла, не достигнув вожделенной цели, Ягужинский уставился на коллежского советника:

– С ума сошли? Успех в голову ударил?

– Никак нет, господин начальник дворцовой стражи. – Родион Георгиевич жестом предложил отпустить беленькую с миром. – Готов доказать в считаные минуты.

Иван Алексеевич глотнул обжигающий напиток, как воду, не закусывая, возбудив тень удивления у ротмистра, и громким голосом сказал:

– Попробуйте. Только торопитесь.

– В понедельник утром кто-то наведался в особняк князя, чтобы подобрать все бумаги. Обыск провели тфательно. Но вот незадача – на полу оставили дневник Одоленского. И не просто какие-то записки для дуфи, а календарь визитов. Записей за год всего две, да и те с детским фифром. Одна про день «Х», а вторая – анаграмма стряпчего. Стоило дернуть за эту ниточку, как выискался некто Выгодский, составивфий новое завефание князя и случайно взорвавфийся от сигары.

– И что?

– Так ведь обыск вы делали. Дом – опечатан, на улице – вафи филеры. А печать на двери не сорвана. Вернее, новая. Значит, подбросили улику намеренно. Простейфая логика. Далее – Менфиков. Вы, конечно, гневались, когда увидали тело помофника, сверкали праведным гневом. Но что в итоге? А то, что всех слуг выгнали из особняка. Зачем такая строгость? А чтоб доступ был свободный к мотору Одоленского. Сарай, где чудо техники хранится, на улицу выходит. Открывай да забирай. Никто не помефает. Одежку водителя при обыске позаимствовали. Для чего мотор? А чтоб в маскарадном костюме переехать несчастного Берса.

Ягужинский поправил бабочку и громко сказал:

– Вам пора уходить.

За портьерой произошло легкое движение, словно кто-то аккуратно встал. Но внезапно грянувший оркестр заглушил шорох.

– Остались суфие мелочи, – Ванзаров покосился на ротмистра: помощник изготовился к прыжку тигра. – Первая: смерть князя произвела на вас куда меньфее впечатление, чем могла. Почему? Логика такова: знали про нее значительно раньфе меня. Вторая: «живая картина». Как увидели фото, так по-настояфему испугались, даже скрыть не могли. Почему? А потому что появилась она без вафего ведома. Но с ней другая незадача выфла. Сначала отказались рассказывать, что за юнофа предстал в неглиже, а вчера эдак спокойно узнали, что он в морге. Теперь третья. Увольте, но не могу поверить, что начальник дворцовой стражи не сравнил простые факты: дежурства Менфикова и появление писем. Все-таки помофник, доверенное лицо. Исходя из посылок, получаем настояфего убийцу. Остался последний вопрос: зачем весь этот камуфлет?

Господин полковник преспокойно открыл коробку дорогих сигарок, не торопясь надкусил, прикурил от редкостной игрушки – бензиновой зажигалки, и выпустил облако дыма:

– Это все? – осведомился он.

Родион Георгиевич выждал, пока сигарка прогорит опасный срок, и с исключительным доброжелательством спросил:

– Значит, не желаете откровенно?

– Зачем?

– Чтобы предотвратить больфие жертвы.

– Что-то знаете достоверно?

– Только то, что завтра объединится старая и новая кровь, взойдет заря новой России, как очевидно, кровавая. Слышал про это уж раза три, приходится верить.

– Одни домыслы. Фактов нет.

Ротмистр ожидал, что сейчас будет выложен главный козырь. Но по какой-то неведомой причине начальник его и не думал раскрывать карты, а лишь с интересом наблюдал за полковником и вежливо предложил:

– Если изволите поехать с нами, предъявлю неоспоримую улику.

– И не подумаю.

– В таком случае…

– На арест – руки коротки. Даже у полицейского выскочки. Прощайте.

Иван Алексеевич как ни в чем не бывало принялся за фрикасе.

По первому знаку Джуранский готов был исполнить любой приказ, даже немыслимый: например, надеть на жандармского полковника цепочки. Но Родион Георгиевич вдруг подскочил к портьере и отдернул плотную материю. За ней прятался столик, накрытый на одну персону, со следами ужина. На блюдечке остались щедрые чаевые.

Швейцар у входа подтвердил, что ресторан действительно только что покинул молодой человек во фраке, однако не из постоянных посетителей, видел его впервые, лицо ничем не запомнилось: среднего роста, средних лет. А набережная Мойки оказалась пустынна в обе стороны, насколько хватало глаз. Тот, кто незримо слушал разговор за портьерой, растворился бесследно.

– Мечислав Николаевич, на сегодня все, идите отсыпаться. Завтра, то есть уже сегодня, будет трудный день, – Ванзаров протянул руку для прощания.

Ротмистр хоть и пожал крепко, но в сомнении спросил:

– Может, мне с вами?

Помощник прекрасно разбирался в интонациях своего «командира». И намного лучше, чем тот мог себе представить. Но коллежский советник, изобразив совершенно невинное лицо, отмахнулся:

– С чего взяли? Просто прогуляюсь перед сном.

Уже 10 августа, глубоко за полночь, зябко.

Гостиница «Европейская», на углу Невского проспекта и Михайловской улицы

Почивать никто и не думал. Из-за двери слышались обрывки арии Ленского, напеваемой отменно фальшивым баритоном. Гость отпустил коридорного с заслуженным рублем и объявил свое присутствие вежливым стуком. Ария оборвалась на полуслове, но тот же голос торжественно прокричал:

– Кто б ни был ты, в тиши ночной, взойди, калитка на отпоре!

Пьеса французской классической драмы смешалась в голове певца невероятным винегретом.

Родион Георгиевич толкнул дверь. Предстала картина не столько редкостная, сколь ожидаемая. Посреди номера высшего класса располагался стол со следами обильного, но утомительного ужина. Потребовалось много сил и здоровья, чтобы опустошить эдакое количество бутылок. Героев было двое. Один из них полулежал на диванчике, широко распахнув жилет и нацепив на голову галстук а-ля «ухо зайчика». Гостя он приветствовал нечленораздельным лепетом под слабое помахивание ладошки. Только самый внимательный взгляд узнал бы в нем доктора Звягинцева собственной персоной.

Зато другой участник вечеринки был полон сил, хоть в разодранной сорочке до пупа, и гостя наградил сивушным амбре.

– А, дуся Ванзаров! – победно закричал он и бросился обниматься.

Родион Георгиевич кое-как стерпел изъявление чувств подданного республики. Да, все европейские привычки месье Жарко́ слетели вмиг, открыв до боли родную физиономию. Сколько ни переиначивай фамилию, ни меняй паспорт, ни живи за границей, а нутро русского человека не переделаешь, не спрячешь, все одно – вылезет наружу в самый неподходящий момент. От долгого терпения и сдерживания лишь сильнее рванет.

– А ведь ты, друг Ванзаров, обманул меня! – с неподражаемой ноздревской интонацией провозгласил гипнотизер, причем усы его встали торчком. – Но я не сержусь, так и знай! Славный ты человечище! Правда, докторишка?

Аристарх Петрович выразил согласие томным мычанием.

– Андрей Иванович, у меня дело… – начал Ванзаров, но был немедленно схвачен в охапку и препровожден к столу. Сила у Жарко́ оказалась просто какой-то бурлацкой.

– А вот выпей с нами за науку и прогресс! – с мрачной решимостью потребовал русский мсье и немедленно наполнил бокал бордовой жидкостью.

Имея солидный опыт подобных коллизий, Родион Георгиевич отнекиваться не стал, а приготовился нести свой крест, лишь потребовал рюмку водки, сославшись на изжогу от вина. Рюмок не нашлось, использовали бокал, все равно доверху.

Обжигающая жидкость растворилась в голодном теле коллежского советника бесследно.

– Вот за это люблю! – крикнул Жарко́ и полез целоваться в губы.

Тут уж Ванзаров увернулся как мог и только спросил:

– Могу ли знать… – но был нахально оборван.

– Да знаю, что тебе надо! На вот… – и Андрей Иванович протянул смятую бумажку.

Клочок оказался чеком Азовско-Донского банка. Двадцать пять рублей заверены подписью, читаемой без труда. Росчерк показывал натуру решительную, волевую и способную на поступок, как сказала бы графология. Ценность банковского документа трудно переоценить: убийца руку приложил. Но возник простой вопрос: это неоспоримое доказательство того, что Берс, и никто иной, приходил вместе с Морозовым. Выходит, он – гений гипноза? Верится с трудом. Какой же вывод? В логической цепочке изъян. Только где слабое звено?

– Не вспомнили того серба или болгарина, который подавал больфие надежды в гипнозе? – спросил Ванзаров.

– А вот выпей со мной за психологию! – заявил Жарко́.

Пришлось подчиниться. Андрей Иванович отер губы и сообщил:

– Фамилия у него, кажется, Пе́трович… Нет, постой, Ива́нович… Вот ведь, видел же, а не могу вспомнить!

– Кого видели? – осторожно переспросил коллежский советник, ощутив приятность во всем теле от второго бокала водки.

– Да Пе́тровича этого…

– Могу ли знать, где?

– Утром в «Польской кофейне». Пошел позавтракать, вот в дверях и разминулись. Ну, поначалу не обратил внимания, думаю, просто лицо знакомое, а уж после вспомнил – точно Пе́трович… Или Ива́нович?

– Точно он был?

– А вот не скажу, пока третью не изволишь! – глазки Жарко́ шаловливо сожмурились.

Родион Георгиевич выхватил помятую «живую картину» и ткнул в Мемнона:

– Похож?

Гипнотизер сощурился и вдруг совершенно трезво заявил:

– Да ведь это ж Пе́трович…

А доктор Звягинцев отчаянно махнул рукой, чуть не свалившись с дивана, и заявил:

– Был, да исчез!

10 августа, половина десятого утра, +16 °C.

Дворцовая площадь

Появился легкий ветерок, еще теплый и милый, поиграл дамскими шляпками, тронул полы сюртуков и скрылся. А вот господина, плотно закутанного в летнее пальто, несколько передернуло. Им заметно владело нервное возбуждение. Глубже вжался он в диванчик пролетки, впрочем, не обычной, а с дюжим молодцем на козлах. Экипаж стоял у Александровского сада так, чтобы Зимний дворец просматривался с ладони.

Как водится в ранний час, на главной площади империи пусто. Проскачут гвардейцы-кавалергарды, проедет экипаж, пробежит нарочный, и снова над брусчаткой царит тишина.

Но в это утро наметанный глаз приметил бы странную коллизию. На прилегающих к площади улицах неторопливо кружили конные жандармские патрули. Особых событий в столице не намечалось, так что повышенная плотность голубых мундиров вызывала интерес. Впрочем, кто посмеет задавать вопросы! Положено, и все тут. Вот потому и некому спросить, отчего это полкам петербургского гарнизона приказано оставаться в казармах, как и ротам полиции, непременно в этот ничем не примечательный день.

Возможно, ответы знал господин, зябнувший в пролетке, но и он молчаливо озирал расстилавшееся пространство. Вдруг ему привиделось нечто любопытное в дальнем конце площади. Расстегнув пальто, наблюдатель извлек полевой бинокль, пристроил зрительные трубы за спину возницы и прошептал:

– Молодец, тоже терпения не хватило.