Чужое тело

Глава первая

20 октября.

До моей смерти оставалось двенадцать минут. Я допил коньяк, порылся в кармане, бросил купюру на барную стойку. Бармен кивнул мне как старому знакомому, сочувственно улыбнулся: утопил в вине скребущую на душе кошку? Эти бармены – такие психологи. Я впервые его видел. И бар, где по дороге домой я осушил две стопки, открылся лишь на прошлой неделе.

Я вышел из полупустого заведения. Одиннадцать вечера, на Красном проспекте в окрестностях дома быта горели фонари, проносились редкие машины. Обещанный синоптиками порывистый ветер переходил в полноценный ураган. По тротуару носились пластиковые пакеты, обрывки рекламного творчества, пронзительный ветер гнул деревья, ломал ветки. Начиналось очередное светопреставление. Нечто подобное уже случалось в прошлом месяце. Тогда по городу навалило массу деревьев – пробки были убийственные. Массивные рекламные конструкции падали как подкошенные. Ветер уносил автобусные остановки и всех, кто в них находился. Жертв удалось избежать, но пострадавших по городу набралась не одна сотня, травмпункты ломились от наплыва посетителей. Сегодня назревало что-то подобное. Стихия буйствовала уже час.

Начинался дождь. Струи воды летели почти горизонтально. Я натянул капюшон, ушел с Красного проспекта в ближайшую подворотню и сделал остановку под козырьком заднего крыльца. Там располагалась фирма по ремонту компьютеров, лестница вела к стальной решетке. Я спустился на несколько ступеней, курил под защитой навеса. На душе было пакостно, погодные условия только усугубляли мое состояние.

Машина сломалась полчаса назад – потекла стойка, – передвигалась скачками, как кенгуру. Пришлось оставить ее у Центрального парка, дальше идти пешком. И так удачно подвернулся этот недавно открывшийся бар…

Зря я туда зашел, надо было сразу бежать домой. Уже бы добежал. А теперь на улице творилось сумасшествие. Я угрюмо смотрел, как качаются кроны деревьев, как прогремела по дорожке оторвавшаяся доска объявлений. Ветер крепчал – это был уже не ураган, а какой-то торнадо. В трехэтажном здании в глубине двора погас свет во всех окнах – отломившейся веткой березы порвало провода. Но дождь, как ни странно, стихал. Только ветер продолжал беситься.

Я собирался выйти, когда в кармане ожил телефон.

– Ну, ты где? – полюбопытствовала Варвара.

– Уже недалеко, – отозвался я, – минуты за три добегу. Все в порядке, Варюша.

– Добежишь? – насторожилась девушка. – Ты же вроде на колесах…

– Был на колесах, – уточнил я и кратко описал постигшее мой «Террано» несчастье. В принципе не страшно, пусть хоть месяц там стоит, если ураганом не унесет.

– Ты выпил? – заподозрила недоброе Варвара. – Я чувствую по голосу…

– Ерунда, – отмахнулся я, – в бар на Красном заскочил, грешен. Уже выскочил, скоро буду.

– Не слышу уверенности в твоем голосе. Что с тобой происходит, Никита?

– Ума не приложу, – признался я. – Назови это безотчетной тревогой, не знаю, кто из нас психолог? Не могу объяснить, Варюша, как-то все плохо…

– Но жизнь не так ужасна, как кажется, – с сомнением заметила девушка.

– Но и не так прекрасна, как хочется, – вздохнул я. – Все в порядке, не парься, скоро появлюсь.

– Хотелось бы еще скорее, – хмыкнула Варвара. – Ты в курсе, что происходит на улице?

– Конечно, я же на улице.

Мы снова жили вместе в моей квартире на Советской улице, по соседству с перестроенными Федоровскими банями. Месяц назад Варвара перебралась с вещами, и это была уже третья попытка. Вместе было трудно, а порознь – невозможно, какая-то патовая складывалась ситуация. Но пока мы держались, у нее не было оснований послать меня подальше и вернуться в свою квартиру на Нижегородской. Я уже научился ставить швабру к стене так, чтобы она не падала. А на прошлой неделе назло Варваре навел порядок в квартире. Она два дня искала свой любимый бюстгальтер.

Состояние было омерзительное, и я не мог понять, с чем это связано. Спиртное не действовало. Начинался озноб. Я выбросил сигарету, покинул укрытие и решительно зашагал по внутридомовой территории – мимо детского садика, каких-то бойлерных, трансформаторных будок, без просвета припаркованных машин. До родимого дома оставалась пара дворов.

Ветер бушевал наверху, сдирая последнюю листву, среди домов и деревьев было еще терпимо. Над городом неслись кудлатые тучи. Ни одной живой души в округе – словно я один во всем городе.

Я обогнул несколько домов, перебежал переулок, по которому ползла одинокая машина с мельтешащими «дворниками», и вскоре вошел в свой двор. Здесь тоже было пусто. Завывал ветер. На детской площадке валялась оторвавшаяся от тополя ветка. Еще одна придавила запаркованную «Калину» – сигнализация почему-то не работала.

Я двинулся напрямую – по «народной тропе», проложенной жильцами между тополями. И быстро пожалел об этом – грязь липла к подошвам. Мой подъезд находился в центре изогнутого здания. Подъездная дорожка была свободной, за исключением пары сломанных веток. Электричество не отключали – в окнах горел свет. Но какие-то провода оборвались и болтались на ветру. В правой части здания что-то искрило в полуподвальных окнах. Так и до пожара недалеко…

В моей квартире за задернутыми шторами горел свет, проступали очертания балкона. Блуждала тень по кухне – Варвара ждала меня. Пространство у подъездной двери освещала мутная лампочка под козырьком. Мне почудилось, будто что-то шевельнулось за машинами, припаркованными у фасада. Нет, показалось. На всякий случай я расстегнул нижнюю пуговицу куртки, чтобы облегчить доступ к травматическому «ПМ», а когда перебежал дорожку, глянул за машины. Нет, паранойя. Теперь повсюду мерещится этот тип – тот, что преследовал меня на «Субару». Кто на кого открыл охоту?

Я нырнул под козырек, стал выуживать ключи, отмечая машинально две вещи. Первое: здесь тоже болтались провода. Второе: кончился дождь, и стихал ветер. Домофон недавно отремонтировали, и теперь по одному желанию стальная дверь не открывалась. Я вставил узкий ключ в щелевидное отверстие, вынул и, пока не оборвался писк, взялся за ручку…

Удар был настолько силен, что меня отбросило на несколько метров. Сознание захлопнулось еще до того, как я что-то понял…

Весьма странно, но я очнулся и поднялся – в отличие от того парня, что остался лежать на асфальтированной дорожке. В теле царила легкость. Я словно сбросил с себя одежды. Или эти одежды и были… телом? Я не чувствовал никакого тела! Я ничего не чувствовал – ни холода, ни измороси, оставшейся после дождя. Легкая паника, что нет возможности дышать. Но она сразу прошла – вроде и нет необходимости это делать…

Метались мысли, я испытывал какую-то нелепую двойственность. Словно очнулся не совсем я. Звучала назойливая музыка – тоскливая, однообразная, было непонятно, то ли это скрипка, то ли клавишные, то ли гитара. Я четко знал: меня ударило током, но как, почему и с какой стати? Я все видел и слышал, сознание работало, хотя в его работе что-то настораживало.

Я стоял над этим парнем, тупо смотрел на него. Он лежал на спине, раскинув конечности. В левой руке сжимал такие знакомые ключи от домофона и квартиры. Физиономия небритая, глаза закрыты, рот оскален – словно собирался закричать, но не стал. Капюшон сорвало при падении, волосы торчали, как колючки у ежа…

Осознание приходило не сразу. Каждое утро я вынужден любоваться этой физиономией – когда зубы чищу. Еще когда бреюсь, но это реже…

Не было ни горя, ни радости – только легкость. Еще немного удивления – значит, вот как оно происходит? Почему тогда я живой, все понимаю? Почему я здесь? Это был мой мир, но что-то в нем уже деформировалось, предметы искажались, темнели, принимали коричневый оттенок.

Мысли путались, двоилось сознание. Лились какие-то странные воспоминания. Раннее детство, начало жизненного пути – отчаянно скрипит треснувшая педаль трехколесного велосипеда, вот-вот отвалится… Это было со мной? Разве у меня был трехколесный велосипед? Почему я раньше этого не помнил? Кто та молодая женщина в берете, что оттаскивает велосипедиста с дорожки, когда во двор въезжает машина?

Я просматривал прозрачные слайды из детства, они менялись, я словно находился в нескольких мирах одновременно. Девчонка, с которой я иду из школы и что-то радостно рассказываю, у нее родинка на подбородке. Это было так давно, я не помню, кто она, тем более не помню эту родинку, и почему я такой довольный? Майор в военкомате перелистывает мое дело, у него пустые глаза, он думает про обед, а я упрашиваю, чтобы меня записали в десант – иначе какой смысл идти в армию? Это реально было? Странно, я не помнил…

Но все же мой мир превалировал – искаженный, выцветший. Я все осознавал, невзирая на сумятицу в сознании.

Послышался шум, во двор въехала машина, втиснулась где-то справа на последнее свободное место. Вышел водитель… и бросился к распростертому телу, забыв закрыть дверь! На меня он не смотрел – только на того парня. Сосед Виталька из 34-й квартиры – нормальный мужик, экспедитор в крупной фирме, отец двоих детей и хороший семьянин.

Освещения от лампы хватало. Он опустился на колени, стал трясти того парня. Потом оставил его в покое, схватился за телефон, стал звонить, кричал: «Скорая!», «Скорая!» С Виталькой нас связывали неплохие отношения, однажды я оказал ему услугу, отвадив от его телефона мелкого шантажиста.

Колыхнулась занавеска в окне первого этажа, и через минуту выбежала женщина в наброшенном плаще – Клавдия Ивановна, успевшая в этом году безнаказанно выйти на пенсию в 55 лет. Она скатилась с крыльца, кинулась к Витальке, который устроил скачки вокруг моего тела. Слабая мысль шевельнулась: а Клавдию Ивановну-то почему не шибануло? Она нагнулась над телом, стала ахать, причитать, прижимать руки к груди. Приятно, что не всем ты безразличен. Она что-то спрашивала у Витальки, тот отрывисто отвечал.

Ураган закончился – как кстати! Запищала дверь соседнего подъезда, еще кто-то вышел, заскользил бочком к месту происшествия. Тоже лицо знакомое, и этот мужик меня тоже в упор не замечал…

Я плавно отходил от всего этого, картинку затягивала муть. Покосился на открытую дверь Виталькиной машины – может, залезть, погреться? Нет, бессмысленно – холода я не чувствовал, как и всего остального…

«Скорая помощь» прибыла через пять минут – рекорд для этого города! Очевидно, находилась где-то рядом, когда поступил вызов. Микроавтобус характерной расцветки с включенными маячками протискивался через припаркованный автотранспорт.

Он подъехал к телу, высадил десант медиков. Врач склонился над лежащим. Санитар выволакивал носилки из недр машины. Я отвернулся – не больно-то интересно. Людей во дворе прибыло. Дождь прекратился, ветер стих – почему не погулять?

Медики колдовали над телом, пытались его реанимировать. Работал переносной дефибриллятор. Дергались ноги потерпевшего, группа граждан сочувственно вздыхала. Я слышал, как переговаривались медики: «Бесполезно, Петрович, типичный симптом Белоглазова, да и роговица мутная – поплыла «льдинка». Я не был таким уж несведущим. Ранние признаки биологической смерти: помутнение и высыхание роговицы – «симптом плавающей льдинки»; тот же «кошачий глаз» (симптом Белоглазова) – когда при боковом сдавливании глазного яблока зрачок превращается в вертикальную щель…

Мне было до лампочки. Я протек мимо этих людей, когда они уже решили мою судьбу (и вердикт был неутешительный). Из машины вышел водитель, чтобы помочь загрузить тело. Меня несло к подъездной двери. Туловище было как мое, но немного другое – оно вытягивалось, пропадала нога, словно ластиком стерли! Где Варвара? Почему такое важное событие происходит без ее участия? Клавдия Ивановна, трагически вздыхая, поспешила обратно в подъезд. Возможно, утюг не выключила или на плите что-то подгорало.

Ключ от домофона она не забыла – вставила куда следует, вошла в подъезд. Я просочился вслед за ней, пока доводчик медленно тащил закрывающуюся дверь. Постоял, дожидаясь, пока она уйдет к себе в квартиру.

Поднимался, словно плыл, сомневаюсь, что вообще касался пола. Возможно, был иной способ попасть в квартиру, но я пока не разобрался. Время и пространство еще имели значение, но явно ненадолго. Сверху донесся топот, я успел прижаться к стене. Мимо меня с тоскливым воем, брызгая слезами, пролетела Варвара в домашних тапках. Выглянула наконец в окно! Меня она, естественно, не заметила – конечно, я ведь такой незаметный! Она потеряла тапок, но не стала его искать, распахнула настежь входную дверь и выскочила наружу. Дверь закрывалась плавно, я видел, как она бежала к машине «Скорой помощи», куда грузили мое бездыханное тело, что-то кричала.

Ничего доброго ей не сообщили, разразилась истерика. Она надрывно кричала: «Это неправда, вы бездельники! Попробуйте еще раз, он жив! Сделайте хоть что-нибудь! Никита, очнись!»

И даже когда закрылась дверь, я слышал ее крики – они стали глухими и непереводимыми. Возможно, медики вняли ее мольбам, снова стали проводить реанимацию. Легко сказать «не умирай», можно подумать, я тут распоряжаюсь. В состоянии ничего не менялось – значит, успехов они не добились. Я скользил наверх. Мысли и воспоминания продолжали бег. Дым, автоматные очереди, крики на арабском – видение последнего боя, когда я получил обширную контузию, а после лечения убыл на гражданку… Собственный подъезд расплывался вглубь и вширь, терялась четкость – его словно заволакивало паром от лопнувшей трубы.

На втором этаже опять пришлось посторониться – спускалась девушка в серой куртке и тонкой шапочке из валяной шерсти. Она прошла мимо и буркнула под нос:

– Привет.

– Привет, – машинально отозвался я, прошел еще немного и встал как вкопанный. – Эй, минуточку… Ты меня видишь?

– Вижу, – вздохнула девушка, – Как не видеть, Никита, я сама такая… А вот твоя зазноба меня не видела – выскочила как ошпаренная… Любит она тебя, Никита. Вернее, любила… Любовь к таким, как мы с тобой, – понятие сложное, относительное и что-то из разряда духовных категорий.

– Подожди, – дошло до меня. – Ты же Катя Саульская с верхнего этажа? Пропала осенью прошлого года. Из Пашина от знакомых возвращалась – и с концами. Тебя искали целый месяц – никаких следов, ты как в воду канула. Жених твой убивался, затеял активные поиски, привлек поисковиков-добровольцев – такую кипучую деятельность развил, что первым под подозрение попал. Потом, впрочем, эту версию исключили…

– И правильно сделали, – кивнула Катя, – Эдик был совершенно ни при чем, ему от моей смерти ничего не выгорало, он только терял – хорошую квартиру, не старый еще «Ровер», приличную дачку в Нижней Ельцовке. Он так горевал, что от горя даже женился полгода назад, подонок… Я приходила на его свадьбу – в невесте ничего особенного, в меру страшненькая, дура дурой. Так хотелось Эдику по роже съездить, но как? Таксист на меня напал у переезда за Жуковкой, в ста метрах за автобусной остановкой. Я когда в гостях была, вызвала машину от фирмы «Лидер». Этот нормальный был – приехал точно в срок, до переезда довез, а там сломался… Эвакуатор ждал, предложил посидеть в его компании, а я решила до остановки дойти – может, автобус полуночный появится… Телефон разрядился, я только на остановке это обнаружила. Там вообще никого в этот час. Единственная машина из Жуковки шла, остановилась, шофер спросил, куда ехать. Он точно таксист, компания «Автодом» на борту написано. Смешливый такой, с двойным подбородком, глазки масленые. Номер 520 – я машинально запомнила. «Рено», кажется. Ну и села. Сто метров провез, встал у обочины, из баллончика в лицо брызнул, а когда я очнулась, мы уже в лесу были. Изнасиловал, потом задушил. Еще урчал, что ненавидит проституток… Это я-то проститутка? Совсем дурак, что ли? У него лопатка в машине была, оттащил в канаву, закопал. Там земля мягкая, податливая, камнями завалил, листьями присыпал… Меня так и не нашли, преступник не наказан… – Катя сокрушенно вздохнула. – Вот и маюсь, по городу блуждаю, иногда домой прихожу, рядом с мамой сижу, она совсем больная стала. Тебя периодически вижу – ты всегда такой занятой… А с тобой-то что приключилось, Никита? Вроде не больной был…

– Током шибануло, – объяснил я.

– А-а, – протянула Катя, – это бывает. Я тоже с электричеством не дружила… Ладно, сосед, увидимся еще. У нас теперь вагон времени. Надеюсь, твоя Варвара не выскочит с горя за первого встречного.

Екатерина растворялась в дымке. Я продолжал движение, потом томился на площадке третьего этажа, рассматривал собственную дверь. Зачем мне туда? Дело прошлое. Варвара все равно на улице. Поколебавшись, я отправился обратно. Как там наши реанимационные мероприятия? Я ловил себя на мысли, что по крупному счету мне все равно. Опутывало странное чувство спокойствия. Картинки из прошлого уже не беспокоили – кончилась фильмотека.

Я осваивался в новой ипостаси – совершенно не к чему мяться под дверью и ждать, пока кто-нибудь тебе откроет. Я сам не понял, как оказался на улице – просто прошел насквозь. То самое свойство сверхтекучести, которое приписывают душе?

Ураган закончился, моросил дождик. «Скорая» еще не уехала. Тело, укрытое простыней, заталкивали на носилках в машину. Рыдающую Варвару тактично отстранили. Она истошно восклицала: «Куда вы его везете?!» – «В морг, гражданочка, куда же еще? – урчал плечистый медработник. – В морг судебной медэкспертизы, утром будут вскрытие делать. Так положено, такая процедура – законы читайте. Утром подъезжайте, все оформите, ближе к вечеру сможете забрать тело. Да вы не сомневайтесь, он мертв. Уж если врач сказал в морг – значит, в морг…»

«Скорая» отъезжала, теряясь за припаркованными машинами. Варвара стояла посреди дорожки в одном тапке, потрясенно смотрела вслед. Сосед Виталька что-то сочувственно говорил, потом взял ее под руку, повлек к подъезду – она шла, как робот. Рассосались остальные зрители – ни живых ни мертвых. Остался только я. Снова шевельнулась интересная мысль: почему же только меня шибануло? Впрочем, хорошо, что другие не пострадали…

Я свыкался с новым состоянием, не находил в нем ничего ужасного или сверхъестественного. Звучала въедливая музыка – то отдаляясь, то нарастая. Я мог перемещаться по пространству, не шевеля ногами. Но куда податься – и зачем? Я обладал суперсилой: мог летать и проходить сквозь стены. Я понимал, что умер, но эмоции были приятные: меня окружали спокойствие и умиротворение. Рассасывалась легкая досада, что доставил неудобство Варваре (но это пройдет, мы знакомы всего полгода); что мама узнает – а это страшно, когда хоронишь собственных детей. Римма Казаченко, моя секретарша в офисе детективного агентства «ЧП Ветров», возможно, всплакнет, кое-кто еще по мелочам. Не говоря уж о том, что российский частный сыск понес такую тяжелую утрату…

Музыка в ушах делалась громче, торжественнее. Я уже не обладал свободой передвижений – «казачья вольница» оказалась недолгой. Я отрывался от земли, всасывался в бледно освещенный тоннель. Пространство и время деформировались, я находился вне физических категорий. Материальный мир пропадал, оставался за кадром – темный двор родного дома на улице Советской, наваленные бурей ветки, оборванные провода, поблескивающие от дождя крыши машин. Я уходил от всего этого, втягивался во что-то мерцающее, извилистое.

Невозможно описать, что я делал – падал, поднимался, летел или плыл. Это было не совсем то, что описывают люди, пережившие клиническую смерть. Не было широкого прямолинейного тоннеля, залитого светом и устланного ковровой дорожкой. На освещении здесь экономили. И создавалось впечатление, что меня отправили на тот свет через заднюю дверь. Не было сопровождающего – ни демона, ни Святого Духа. Все ужасно заняты? Оборвалась слабо освещенная извилистая шахта. Я находился в субстанции, которую невозможно описать, совершал медленные поступательные движения. Впереди был свет, но очень далеко. Я был уже не одинок, попадались личности – аморфные, невразумительные. Они представали, как за оболочкой мыльного пузыря. Встречались конкретные лица – во всяком случае, в моем восприятии они ассоциировались с лицами. Я видел своего отца, скончавшегося несколько лет назад. Он совсем не изменился, такой же морщинистый, седой – смотрел с печалью и сожалением. Он что-то говорил, но я плохо понимал, улавливал лишь одну мысль: огорчительно, сын, но теперь мы будем вместе, у нас целая вечность в запасе! Я видел свою покойную бабушку Алевтину Максимовну – она скончалась, когда я был ребенком, но хорошо запомнил ее лицо. Удивление, белые одежды, седые волосы, заколотые гребенкой. «Ох, рано ты к нам попал, Никитушка, пожить бы тебе еще немного…»

Я им что-то отвечал, парил в светлеющем пространстве – бездонном, без краев. Свет был близко – яркий, но не слепил. Все вокруг теперь было пронизано светом – мягким, золотисто-желтым, я никогда не видел на земле такого света. Он колебался, менял переливы. Страха смерти не было – ни отчаяния, ни обиды, ни жалости, что покинул еще вполне пригодное к употреблению тело. Все становилось ровно, покойно.

Со мной разговаривали духи без лиц, в них не было чего-то зловещего или угрожающего. Я путешествовал по тонкому миру, в который, если верить некоторым людям, убывает душа после смерти, чтобы занять предписанное ей место. А еще это своеобразный «жесткий диск», служит накопителем и хранителем информации из материальной Вселенной. Все нормально. Жизнь не удалась – может, смерть удастся? Как странно, я еще сохранялся как индивид, но личность уже распылялась, я становился частью чего-то большого, и это нисколько не огорчало…

И вдруг я уткнулся в незримую преграду. Словно натянули поводок, привязанный к лодыжке, завершилось путешествие по неизведанному миру. Меня не пускали, крепко держали. Путешествие прекратилось, свет не приближался.

Я начал волноваться – почему меня не пускают? Я хочу туда – дальше. Я не хотел обратно в тело! Здесь хорошо, спокойно, а там что? Меня поволокло обратно, я был расстроен, возмущен. Что за агрессивное вторжение в чужое личное пространство!

Свет становился блеклым, меня по-прежнему окружали существа, мелькали в обратном порядке лица – они словно улыбались! Меня засасывало в знакомую шахту, я бился об острые углы и чуть не физически ощущал боль. Отчаяние, бессилие что-то исправить. Я хочу обратно в рай!

С чего я взял, что там был рай? Структура тонких миров куда сложнее банальных представлений верующих. Я испытывал дискомфорт, меня окружало что-то темное, недружественное. Я снова слышал голоса – теперь ехидные, вкрадчивые. Они нашептывали, вгрызались в меня. Я различал слова, понимал смысл. «Не время еще, Никита Андреевич, вам нужно вернуться – так повелели свыше. Успеете еще, всему свой час… Впрочем, у вас есть свобода выбора… – Мне казалось, что надо мной решили подшутить, – хотите, возвращайтесь к себе, на обжитую, так сказать, жилплощадь. Хотите – в новое тело – можем устроить. Скажем, вот в эту симпатичную женщину, что лежит рядом с вами, – она умерла, но что не сделаешь для хорошего человека? Вполне такой сносный бюджетный вариант…»

Надо мной определенно издевались!

«А вы еще что за личность? – хрипел я. Возможно, и не хрипел, даже рта не раскрывал, но казалось, что делаю именно это. – Что вы хотите? Отстаньте от меня…»

«Не личность, а сущность, Никита Андреевич, – въедалось в мозг. – Скажем так – высокого порядка. Впрочем, вам это знать необязательно – только мозги себе свернете. Всему свой час, как говорится… Хорошо, не будем подвергать вашу душу пошлым экспериментам. Удачи вам, Никита Андреевич…»

Жадный вдох, рывок… Я очнулся в темноте, на чем-то жестком и неудобном. Голова была пуста, как дырявый молочный бидон. Что это было – я запрыгнул в свое тело, как в брюки? Меня трясло, было холодно, зубы выбивали морзянку. Никакой какофонии в ушах – сплошная тишина. Я дышал! Прерывисто, хрипло, с пробуксовками, но – дышал! Я чувствовал запахи в помещении – прямо скажем, не очень приятные…

Где-то далеко угадывался тусклый прямоугольник света – дверь с окном из мутного рифленого стекла. Я сел, свесил ноги – упала простыня. Я лежал на какой-то каталке. Рядом аналогичная, справа через проход – таких целый ряд.

Я стал себя ощупывать. Очень мило, меня раздели. То есть совсем. Я отдышался, постарался взять себя в руки. Я точно был жив – дышал и все чувствовал. На голове все дыбом. Я все-таки вернулся. Пока это было единственное, что закрепилось в сознании. Со мной недавно разговаривали? Я не личность, я сущность… Безумный сон? Или у существ, населяющих тонкий мир, тоже есть чувство юмора? Машина «Скорой помощи» во дворе, Варвара, заламывающая руки, пропавшая год назад Катя Саульская в подъезде…

Воспоминания загружались неторопливо, с пробелами. Душа металась, рвалась с вещами на выход. Я физически чувствовал, как шевелятся волосы на голове. Глаза привыкали к полумраку. Просторное помещение, высокий потолок. Больничные каталки (или что-то другое) в несколько рядов с узкими проходами – но достаточными, чтобы выкатить их с «парковки» и развернуться.