Быть осьминогом

Спасибо, что прочитали. Может, еще что-нибудь напишу. Пожалуйста, никому не показывайте эту работу и просто оставьте у себя. Не знаю почему, но вы вызываете доверие.

Вот такое сочинение я прочитал после нескольких абсолютно одинаковых размышлений, списанных с первого попавшегося сайта. Да, я просил об искренности, но не все меня услышали; в эпоху умных часов и микронаушников сложно сосредоточиться и начать мыслить. Когда я думаю о том, что поколение Z давно одержало победу над нашей, учительской, наивностью, мне хочется бежать из школы. Что я могу сделать с детьми, которые не хотят мыслить, считают это постыдным, зато успешно занимаются копирайтингом? Могу давить двойками, но это не лучший выход, да и зачем, поможет ли это пробудить их совесть? Едва ли. Найдут другие лазейки, и я один останусь виноватым. Не представляю, как должен себя вести, но чтение списанных с интернета работ вызывает тошноту, мне не по себе, я иду на кухню, чтобы налить воды, и ощущаю, как подрагивают пальцы. Похоже, плохо одному мне, ученики об этом даже не догадываются. Я ведь не просил писать образцовый анализ стихотворения Заболоцкого с определением стихотворного размера, способа рифмовки и прочего; я всего лишь попросил подумать: какого человека вы, дорогие мои восьмиклассники, считаете красивым. Вы, а не Петя из интернета и не составитель сборника с готовыми домашними заданиями. И вот почти написал заявление на увольнение, как вдруг прочел нечто совершенно замечательное – искреннее, как и хотел, сильное, глубокое.

«Счастливым я считаю того, кто принимает своего внутреннего ребёнка, даже если общество хочет его затоптать». Да, эта строчка бросила меня в дрожь. Откуда такие мысли в голове пятнадцатилетнего человечка? Что он уже успел пережить и что – понять? И я сам весь как-то съежился, стал невесомым – вот-вот и исчезну; может быть, пора уступать место…

…Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,

у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.[1]

[1]И. Бродский «Август».

Спасибо Бродскому за строки, которые я побоялся бы сложить сам (да и не смог бы).

Но между тем мой ученик не пытался продемонстрировать свой интеллект – он решил остаться инкогнито, да и меня вроде бы уважает. Значит, хотел быть услышанным тем, кто поймет. Я тебя понял, прекрасный, но мне все-таки хочется узнать твое имя. Пытаюсь вычислить, отмечая тех, кто не сдал. Громов (надо к нему присмотреться, может быть, его поведение – это маска), Белякова (какая-то незаметная девочка, не могу даже вспомнить ее лицо), Антипов (безумно влюблен в Громова и перед ним раболепствует. Не думаю, что у него есть свое мнение), Скворцов (мальчик, которого учителя считают аутистом. Странный. Иногда смотрит в окно, слушает музыку и ничего не записывает, а иногда задает мне какие-то односложные вопросы), Павлюк (отпадает, он сказал, что не успел написать работу и принесет позже), Кирюшина… Вика (может быть, все-таки она?).

С этой девчонкой очень странная ситуация. Учителя жалуются, что она ничего не делает на уроках, а когда ее спрашивают, даже не отвечает, к доске выходить отказывается. В дневнике не осталось свободного места для записи домашних заданий – от красного цвета и восклицательных знаков рябит в глазах. Вика из очень интеллигентной семьи, отец работает кем-то в департаменте образования, а у мамы – собственный салон красоты. Говорят, что только поэтому директор все время идет им на уступки и не отчисляет нерадивую ученицу. Но я не вижу в этих внимательных и печальных глазах ни тени наглости, не нахожу в ней сходства с бунтовщицей, не принимающей школьные правила, а просто… она мне нравится, и я хочу помочь ей раскрыться. Не из-за того, что она дала мне свои очки. Эта девочка опоздала на урок, потому что кто-то нуждался в ее помощи. Вика вполне могла бы написать такое сочинение: «… это первое домашнее задание по литературе, которое я сдаю». Да, определенно, это она, я почему-то больше не сомневаюсь. Но что делать теперь? Виктория попросила оставить работу себе и никак не оценивать.

Налил кофе и решил ничего не предпринимать. Она же обещала написать что-нибудь еще. Подумал, что надо подготовиться к завтрашнему уроку и первому родительскому собранию. Встреча с родителями приводит меня в ужас хотя бы потому, что я не успеваю заполнять электронный журнал (надо исправляться) и все еще не познакомился с новой учительницей русского языка, на которую уже получил много жалоб: несовременная, советской закалки, угрожает детям ремнем, задает слишком много упражнений, проводит слишком много диктантов, ставит слишком много двоек и т. д. и т. п. Раньше оба предмета вела Прасковья Ивановна, но я взялся только за литературу, это моя непосредственная специализация.

В общем, лучше сначала набросать план урока, а изучаем мы гоголевского «Ревизора». Как же мне выглядеть современным и в то же время сохранить дистанцию? Сейчас все любят составлять профили литературных героев в социальных сетях. Но Гоголь же написал «Замечания для господ актеров», ученики их прочитают и выполнят задание с блеском, а пьеса так и останется непонятой… А пусть попробуют создать виртуальную страничку Тряпичкина, тогда точно придется читать до конца, чтобы узнать, кто это такой. Задание получается непростое, ведь Тряпичкин – это внесценический персонаж, кто же знает, как он там выглядел и о чем думал. А все же вот этот адрес, куда посылает письмо Хлестаков: «Санкт-Петербург, Почтамтская улица, дом под нумером девяносто седьмым…» – это ведь адрес самого Гоголя! Вот и выходит такая штука, что Иван Васильевич и Николай Васильевич (оба литераторы) – братья-близнецы.

Я спросила у Вероники, знает ли она стихотворение Заболоцкого. Разумеется, в школе моя прекрасная тетя считала себя прототипом «некрасивой девочки». Поверить не могу!

На родительское собрание снова пойдет она, потому что мама и папа работают. Почему их совершенно не волнует моя провальная учеба в этой школе, похожей на тюрьму? Евгений Леонидович – так зовут моего литератора. Сегодня мы столкнулись в одной маршрутке, потому что у Вероники не получилось меня отвезти. Я постараюсь воспроизвести этот диалог по памяти, мне очень хочется его записать. Когда я стану писателем, обязательно включу наш разговор в какую-нибудь главу.

– Здравствуйте, – я покраснела, потому что встреча произошла слишком неожиданно.

– Здравствуй, Вика, – он улыбнулся и отложил «Ревизора». Надо же, мы все читаем впервые, а учителя перечитывают несколько раз, потому что одного недостаточно.

– Извините, что я так учусь. Вам, наверное, из-за меня достается. Прасковья Ивановна говорила, что всегда краснеет, когда директор упоминает мое имя, – мне просто хотелось начать разговор.

– Все в твоих руках, – как-то загадочно подмигнул мой учитель. – Знаешь, что однажды сказал Томас Эдисон? «Гений – это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота».

– Хорошо так говорить, когда ты родился гением, – пробурчала я.

– Родился гением? Милая Виктория, так ведь его выгнали из школы, потому что он почти не умел читать и писать!

Я невольно вздрогнула. Маршрутка остановилась у школы.

– Вообще-то я живу близко и чаще всего хожу пешком, но сегодня был рад с тобой побеседовать, – он поправил новые очки, которые опять слезли на самый кончик носа, и стремительной походкой направился к входу.

– Почему вы не купите линзы? – зачем-то крикнула ему вдогонку.

– Мне в них неудобно, – отозвался мой Евгений Леонидович, махнув рукой.

На уроке математики я незаметно толкнула Скворцова вбок.

– Егор, ты знаешь, кто такой Томас Эдисон?

– Гений, – отрешенно отозвался тот.

– Это понятно. Но ведь он стал гением не только из-за лампочки.

– Он изобрел много чего. – Тормозок вдруг повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза. У меня даже мурашки побежали по коже: этот мальчик совсем не выглядел тупым. – Например, фонограф. Знаешь, его использовали для записи звука. – и он опять принялся решать самостоятельную за меня.

– Скворцов, я больше никогда не буду называть тебя Тормозком, – сказала ему это на перемене, потому что он самый добрый человек на земле.

– Я тоже не считаю тебя Тупицей, – улыбнулся Тормо… тьфу ты!.. Егор.

Сегодня я была ему благодарна. Не за самостоятельную (я не просила его помогать, но он по собственной воле спасает меня от ругани математички), а за фонограф. Да, я была благодарна Скворцову больше, чем Эдисону, который этот фонограф изобрел. Кстати, что, если гений когда-то чувствовал себя таким же одиноким и выброшенным из жизни, как я?..

Получилась длинная запись, надо скинуть ее на компьютер.