Зиночка. Часть 1. Зинка умеет любить и побеждать
– Ну, ты даешь, Шурка. Откуда ты всё это знаешь в свои тридцать с небольшим? Опять, как будто про меня всё.
– Нравится?
– Очень! Буду дальше читать.
– Нет, ты лучше расскажи про то, когда в тебе проснулось это чувство.
– Ну, в том, что ты хорошо в этих делах разбираешься, я поняла на второй день нашего знакомства. Я же тебе уже рассказывала, какие «сексуальные университеты» прошла. Точнее, не университеты, а ликбез, освоив книжку «Что должна знать каждая женщина». Других тогда просто не было. Из нее и узнала, что такое половой акт. А про месячные узнала только тогда, когда они впервые пришли. Я, конечно, перепугалась, сразу побежала к маме, и только тогда она мне кое-что объяснила. Всё, продолжаю читать.
«Как раз в этом же году, зимой, я долго болела, горло мое хрипело и сипело так, что я надорвала связки, и мой голос, высокий и звонкий, стал похож на мужской. И это впоследствии очень помогло мне в жизни.
Как-то в жаркий солнечный день, проходя через центральную площадь селения, я увидела юношу, который в тени раскидистого кедра что-то строгал. Легкий ветерок подхватывал длинную стружку и закручивал у его ног. Она, словно морская пена, покрывала его стопы. Длинные волосы на его голове перетягивал плетеный шнурок, голубые глаза отражали спокойствие и увлеченность трудом. Одно золотистое колечко стружки запуталось в его волосах и как живое существо, покачивалось на ветру. От физической работы его острый с небольшой горбинкой нос покрылся капельками пота. Я стояла в тени и зачарованно смотрела на то, как красиво и размеренно двигались его руки, как напрягались и расслаблялись мышцы под тонкой золотистой кожей, как кузнечные меха, раздувалась и опадала грудь. Закончив работу, он ловко приладил доску к какой-то раме, вручил готовое изделие хозяину, получил плату за работу, собрал в сумку свой инструмент и, заметив, что я смотрю на него, по-доброму улыбнулся мне. Уже уходя вверх по дороге, ведущей в Кфар-Наум, он оглянулся, встретился со мною взглядом и опять улыбнулся, а я стояла в тени под кедром и смотрела ему вослед. До сих пор я жалею, что не побежала за ним, не попросила его взять меня с собой. Как обласканный щенок, я была готова бежать за ним хоть на край света. Когда он уже спустился в долину, закатное солнце, словно нимбом, осветило его голову, и он скрылся из вида. А я стояла как зачарованная, и слезы медленно стекали по моим щекам и губам, соленый вкус их волновал меня не меньше прикосновений к своей груди. Девственной груди! Эта стружка в его волосах долго не забывалась и, как заноза, застряла в моей голове. Милый и любимый, ласковый и нежный, единственный и неповторимый! Каждое утро приходила я к тому кедру и ждала, что ОН вновь поднимется из долины по дороге из Кфар-Наума! Я ждала его год, но так и не дождалась.
Несмотря на запрет, читала песнь песней Шлома и как Шуламит ждала часа, когда встречу своего любимого.
На постели ночами искала того,
Кого я люблю всей душою,
Искала и не нашла.
Поднимусь, обойду-ка город,
По улицам, по площадям
Буду искать того,
Кого я люблю всей душою,
Искала и не нашла».
– Скажи, Шурка, она встретила его?
3
Увидев, что вся дежурная смена потянулась в сторону курилки, я незаметно занял своё излюбленное место за шкафом со швабрами и прочей хренью.
Вот, ввинчивая в пространство своё большое тело, заполнив треть помещения, плюхается сразу на два хилых продавленных стула Людмила. За ней следом, как на «автопилоте», не отрывая глаз от бумаг, подтягивается Виктор. Элегантно, как мышка, проскакивает в приоткрытую дверь Светка.
Светка классно «ставит уколы», под лопатку, в трицепс ли, да хоть в попу. Просто виртуоз! Наблюдаю за её руками через стекло процедурного, и любуюсь, как это здорово у неё получается. Как не успеваешь проследить за руками фокусника, так и за её движениями не уследить. Она зажимает шприц между указательным и средним пальцами иглою вверх, потом делает молниеносное движение кистью, переворачивает ладонь, и игла уже в мягких тканях. Пациент ещё только собирается напрячь мышцу, не успевает открыть рот, чтобы ойкнуть, а всё уже позади. Она родилась процедурной сестрой.
Внешне она – полная противоположность Людки. Высокая и стройная, всё при всем, красивая грудь, и бедра округлые, и талия, стянутая резинкой костюма, на своем месте. Если Юдашкин соберется «кроить» одежду для медиков, советую ему снимать мерки со Светки. Внутривенные инъекции тоже у Светки идут «на ура».
И курит она так же элегантно, как и инъекции делает. Сигареты предпочитает длинные и тонкие, пепел сбивает указательным пальцем в ладошку ухоженной руки, затягивается медленно и так же медленно выпускает аккуратную и ровную струйку дыма.
Не то, что Людка, которая курит смачно, и, когда затягивается, создается впечатление, что дым сигареты доходит до самых дальних уголков её шикарного тела. И выдавливает она дым тоже шикарно – запрокинув голову назад. Через её ноздри до самого потолка вырываются вверх две расширяющиеся конусно струи табачного дыма. Голова у Людки при выдохе закинута назад, рука с сигаретой откинута под прямым углом к телу, веки прикрыты, но не до конца.
Именно в «смолилке», как её прозывает Людка, можно узнать все новости отделения. Кого куда перевели, кого подключили или отключили от «трубы», сколько кубиков кому влили или собираются влить. Только ради того, чтобы хоть что-то узнать про Зину, я глотаю вместе с ними сигаретный дым.
Людка на отделении – самая главная. От её воли и желания зависит, кого из больных куда переведут, как лечить и куда отвезти. Заведующий не может принять никакого решения без нее.
– Люда, – робко спрашивает он, просунув голову в кабинет старшей сестры, – куда мы переводим Семенова из реабилитации?
– В морг!
– Как в морг, – не поняв шутки, переспрашивает тот, – он же ещё не умер!
– Ну, тогда в третью, там как раз Диденко, что вчера умер, место ему освободил.
– А флаконы с физраствором у нас еще не закончились?
– Я вчера сама весь склад перешерстила, но нашла, еще и пистон кладовщице вставила. Никакого учета! Бардак!
Прикурив от зажигалки Виктора, Людка смачно затянулась и, как паровоз выпустила в потолок густую струю табачного дыма. Я, было, подумал, что «спустив пары» она тут же даст гудок к отправлению, но, вместо этого Людмила обратилась с вопросом к Виктору:
– Когда уже это все кончится? На нашем отделении трое за неделю умерло, все пожилые. Молодежь как-то легко отделывается. Люди мрут, как мухи, лекарств нет, средств защиты нет, за надбавки, что Путин обещал, постоянные бои с главврачом. Он говорит: "Вы же лечили пациента от пневмонии, значит, доплат не положено".
– Как не положено, включается в разговор только что вошедший Баранов, – по четыреста пятнадцатому постановлению правительства они обязаны выделить…
– Всё сказал? – презрительно смерив взглядом, перебивает его Людка, – ещё четыреста пятнадцать постановлений выпустят, а как работали за гроши, так и будем продолжать. Единственный плюс от этой пандемии, что я почти дома не бываю, отдыхаю от семьи. Мой сидит на самоизоляции и доволен, дочь на удаленке, тоже рада. Для нее ничего не изменилось: как сидела целый день в Сети, так и сейчас сидит, еще и в школу не нужно каждый день таскаться.
– Говорят немцы уже взялись за разработку вакцины, – разгоняя выпущенный Людкой дым, сказал Виктор.
– А что им, у них денег куры не клюют, – опять встрял в разговор Баранов, – да и вообще, у них фармацевтические компании мощные. Берлин-хеми одна чего стоит.
Людка скривила физиономию, услышав реплику Баранова, и снова зло наехала на доктора:
– Небось, одну эту компанию и знаешь, потому что рекламу каждый день слышишь.
– Почему только эту? Вот еще крупная фирма, как её, – он сморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить, – Дермофарм.
– Ты не путай короновирус с дерматитом, – записав что-то в очередную историю болезни, заметил Виктор.
– Вспомнил:Файзер, Файзер.
– Это другое дело, только это не – немцы, а америкосы.
Заметив меня, Людмила кивнула, сделала затяжку и сказала:
– Твоя скоро выйдет из комы, уж поверь моему опыту. Я утром заметила, как у неё уши стали подергиваться. Уж не знаю, как это объяснить, но это – верный признак.
– А я вам сейчас объясню всё без всякой мистики, с научной точки зрения. Просто тройничный нерв проходит рядом со слуховым. Ставим капельницу, возбуждаем тройничный, и на слуховой импульс иррадиирует.
– Ну-ну, – ехидно замечает Людка, – а дальше он еще огибает матку, потому, наверное, и говорят, что бабы ушами любят.
Давно уже на отделении ходит эта байка. Когда еще только окончив интернатуру Баранов вышел на первое самостоятельное дежурство, в приемный покой привезли женщину, которую сожитель отмутузил ногами. Когда её привезли в приемное, она всё за пах держалась. Баранов стал осматривать, увидел окровавленную промежность, тампон, торчащий из вагины, и поставил диагноз: «выпадение матки».
Теперь вот эту матку Людмила ему и припомнила.
– А можно мне на неё посмотреть, Людмила, – я слегка замялся, вспоминая её отчество.
– Ты же у нас в «красной зоне» работаешь, так что можно. Только не советую тебе просто так у кровати торчать: делай вид, что по делам в реанимацию зашел.
4
– Зиночка, я не понимаю, почему ты, такая симпатичная и общительная женщина, жила много лет одна, без мужа? Ведь мужики «липнут» к тебе, будто ты медом намазана.
– Ну, почему ты считаешь, что я жила одна? Пробовала «создать семью» и не раз. Был у меня горе-любовник. Сорок лет, а от маминого подола не мог оторваться. Только и слышала от него: «Мама сказала, чтобы я в десять был дома. Маме не нравится, что… Тьфу! Надоел со своей мамой. Я ей сразу не понравилась. Точнее, ей ни одна невестка не понравилась бы, потому, что пришлось бы с ней делить любимого сыночка-мужа.
– Ну вот, опять есть повод вспомнить Фрейда.
– Ну, специалист по Фрейду у нас ты, Шурка, а я скажу одно – женщине нужен мужчина сильный, которому можно отдаться и душой и телом. Нет, человек он был сам по себе неплохой, специалист, наверное, хороший. Доцент кафедры, в галстуке всегда ходил. А в постели никакой. И это его, сразу после контакта: «Мама просила меня сегодня не задерживаться…» Ты, Шурка, уж извини меня за такие откровения.
– Зина, неужели ты еще стесняешься говорить со мной на эти темы. Ну, а муж?
– Который?
– Ну, Тамаркин отец.
– О, этот, наоборот, был деспотом. Требовал, чтобы только его слушали, только по нему всё было. Тамарка характером вся в него пошла. Бить он меня, конечно, не бил, да я бы и не позволила, но если хватал за руку – месяц синяки не сходили.
– Зачем же ты за него замуж-то вышла? Неужели сразу не видно было, что он за «фрукт». Хотя, я тоже в первый раз вляпался, и долго потом давился этой «похлебкой».
– Вот видишь, не только слабые женщины ошибаются в выборе супруга, но и такие умненькие мальчики, филосОфы, вроде тебя!
– Я понимаю, Зиночка, твою иронию. Мне даже приятно, как ты подтруниваешь надо мной. Какой я филосОф? Так, недоучка! И в жизни я ничего не понимаю, и в женщинах не разбираюсь.
– А говоришь, что меня сразу полюбил, как только увидел. Может – тоже ошибся?
– С тобой всё по-другому! Твой характер как на ладони, сразу виден.
– Подожди делать выводы, мы с тобой ещё пуд соли не съели. А соль в моем возрасте врачи рекомендуют ограничивать.
– Ну, тогда, я буду есть её за двоих.
– И этого тоже делать не надо. Будем просто жить. Так что ты хотел мне рассказать о бывшей супруге?
– Хотел? Ох и хитрунья же ты! Я хотел? Это ты хотела удовлетворить своё женское любопытство. Я-то расскажу, только при условии, что ты не будешь меня ревновать.
– Не буду, не буду! Разве что чуть-чуть.
– А что тебя интересует в первую очередь?
– Ну, где и как вы познакомились? – Зинка лукаво заулыбалась.
– На вечеринке! Она с моим приятелем пришла, точнее, он её на скамейке у Смольного увидел и стал приставать: «Девушка, пойдемте со мной на день рождения к приятелю. Там все будут с девочками, а я не хочу идти один». А она в колледже училась, ей к утру нужно было сочинение сдавать. «Ой, умоляю вас! Я вам это сочинение за полчаса напишу, вы только перепишите своим почерком». Так и уломал пойти с ним. И ведь, действительно, написал. Ну не за полчаса, до утра писал, а мы в это время обнимались и целовались с Танькой в соседней комнате. А утром она забрала исписанную тетрадку, и мы пошли к ней домой.
– И не стыдно тебе было у приятеля подругу отбивать? – удивленно спросила Зинка.
– Ну, во-первых, она не подруга ему была, он с ней на десять минут раньше меня познакомился. И, потом, какого черта он её бросил одну и поперся писать это дурацкое сочинение? Да он на меня и не обиделся совсем, мы так и остались приятелями. Потом уже, когда узнал её характер, признался мне: «Слушай, Санек, как хорошо, что ты её тогда «охмурил», а так бы мне пришлось с ней мучиться.
– Мучиться? Неужели из-за её характера тебе пришлось мучиться? Что у неё было не так?
– Да всё не так! Во-первых, ревнивая была, ну прямо как моя мамаша. Не зря говорят, что мужики выбирают себе жен по образу и подобию матери. Во-вторых – такая гордая, себялюбивая.
– Она была красивой?
– Ну, как тебе сказать, тогда я считал, что она самая красивая на свете.
– А теперь ты так не считаешь?
– Я давно её не видел, но, три года назад, когда она уезжала с новым мужем в Германию, мне показалось, что она сильно подурнела. Может быть, она перебрала с импортной косметикой, или пластику сделала?
– Значит, ты передал её в надежные руки? – пошутила Зинка.
– Выходит, что так, но, думаю, этот немец ещё получит своё, вспомнит рассказы своего деда о Сталинградской битве. Да что говорить, ты лучше почитай эту легенду. Можно сказать, что с натуры писано.
Я протянул Зинке несколько листов бумаги. Она взяла их, и как всегда, стала читать вслух:
Вступление к «Легенде о бревне»
«Несколько лет назад довелось мне попасть в библиотеку Тюбингенского университета. Город расположен в самом сердце Швабии, а история университета насчитывает немало веков, ибо основан он был на заре европейской цивилизации. Его библиотека и архив хранят несметные богатства, естественно, не в буквальном понимании этого слова, хотя отдельные инкунабулы, в серебряных переплетах, украшенных драгоценными камнями, тянут на тысячи и тысячи нынешних твердых валют. В основном все эти сокровища касаются богословия, а меня интересовали материалы по медицине и, конкретно, документы, относящиеся к жизни и творчеству Эрнста Кречмера».
– Шурка, ты опять мне мозги компостируешь? – прочитав первые строки, обратилась ко мне Зинка, – Когда это ты был в Тюбингенском университете?
– Ну, был, или не был, не важно. Ты читай, читай, улавливай суть дела, «зри в корень», как учил Козьма Прутков.
– Ну, хорошо! Если ты считаешь, что я всё пойму про твою Танечку, то почитаю дальше, – согласилась она и продолжила:
Продолжение вступления к «Легенде о бревне»
«Копаясь в каталогах и картотеках, я случайно наткнулся на одну странную притчу. Называлась она «Ивушка и бревно». Точнее, не бревно, а подпорка, но на швабском диалекте эти понятия сходны. Я предпочел употреблять слово «бревно», ибо по смыслу оно более точно отражает суть притчи. Записал её еще в XIII веке студент-теолог по имени AlexisvonderKramuschkeld. Вначале меня заинтересовала не сама притча, а иллюстрации к ней, точнее, одна, самая первая.
На ней была изображена женщина божественной красоты, у которой, если всмотреться, вместо волос были густые ивовые ветки. Та же красавица, но уже размером поменьше, фигурировала и на остальных листах. Перед отъездом директор архива Франк Койфер подарил мне копию этого «чуда», и я привез его домой. Естественно, в повседневной суете я забыл о её существовании, пока случайно не наткнулся на знакомую папку. На редкость тогда у меня было свободное время, и я, обложившись словарями и воспользовавшись возможностями интернета, стал лист за листом толмачить текст, именно толмачить, а не переводить.
Несмотря на все трудности, связанные с пониманием средневековой немецкой орфографии, мне удалось хотя бы приблизительно изложить эту притчу по-русски. Грешен – у меня получился не перевод, а вольное переложение, но это не означает, что оно искажает суть притчи. Я отталкивался от оригинала и домысливал, как я это понимал, глубинный смысл притчи.
Итак, слов достаточно, читайте.
«Легенда о бревне»
У кромки леса, наклонясь к самой воде небольшой речушки, росла Ивушка-красавица. Ни ветры, раскидывающие и рвущие ее ветви, ни палящее солнце, ни морозы и пурга не сломили ее. С годами еще стройнее и красивее она становилась. Знай только, льнет поближе к водному зеркалу, смотрит на отражающееся днем небо и облака, ночью – на желтую луну и яркие звезды, ну и собой, знамо дело, любуется.
– Все-таки я стройная! Я–красивая!
Держится бедняжка, сопротивляется стихиям, не ломается, не прогибается, только стройнее и краше становится. Ропщет, правда, в сильные морозы и метели:
– За что мне такая судьба досталась? Почему я такая одинокая, всеми забытая?
Здесь же, по берегу, другие ивушки выросли, может, только не такие стройные. Растут себе, на судьбу не ропщут, тянутся к свету, к солнцу. И наша тоже солнышку рада. Но, чем дальше, тем тяжелее Ивушке сопротивляться ветрам и снегопадам.
– За что мне в жизни такое наказание, отчего я страдаю? Другие вон рядом растут, ни ветер их не гнет, ни солнце не палит, я одна страдаю. Того и гляди рухну в воду. Хоть кто-нибудь помог, подставил плечо.
Услышал ее стенания «хозяин» леса и подставил под «бедную» Ивушку подпорку – старое, слегка отёсанное бревно.
– Как мне легко с тобой стало, – Ивушка ему своей листвой шепчет,– сколько лет я все одна да одна. Ни от кого ласкового слова не слышала, одни обиды и упреки от соседей доносятся. Вон и сейчас, слышишь, соседка все бурчит!
Бревно хоть и бесчувственное, да не совсем. Вслушалось в шелест ветвей соседней ивы, вроде не разобрать бурчания, весело песенку поет солнцу и ветерку радуется.
Влюбилось бревно в Ивушку, не нарадуется, что судьба сблизила его с такой красавицей. Ведь помнило, что еще в юности своей, когда было оно не бревном, а подрастающим дубком, влюблено было в эту Ивушку. Она же его не привечала, на другие стройные дубы заглядывалась.
Хоть веток и листьев бревно давно лишилось (жизнь его пообтесала), а какими-то внутренними «фибрами» души затрепетало:
– Красивая ты, Чаровница! Краше тебя нет деревьев на всем белом свете!
– Я бы и без тебя, конечно, прожила, я сильная! Но, раз судьба нас вместе столкнула, зачем же мне тебя отталкивать. И веселее вдвоем время коротать и теплее.
«Двоим легче, нежели одному!», слышала я где-то.
Бревно и не нарадуется тому, что стало опорой такой красавице. И Ивушка в него влюбилась, тоже не нарадуется.И так хорошо им вместе жить стало. Казалось, живи да радуйся, но Ивушка все не унимается, все жалуется.
– Солнце печет, ветры ветки гнут, метель по плечи заметает снегом. Какая я несчастная!
– Так ведь и остальные деревья, что рядом растут, да и те, что на косогоре, тоже солнце палит, ветры гнут, метель заметает, мороз до самой сердцевины «забирает»!
– И что ты можешь об этом знать, бревно ты неотесанное? У тебя же, почитай, и души-то нет. Ветки тебе все пообрубали, корня своего давно лишился. Носят тебя по жизни туда-сюда, к своему месту не приткнутся тебе. Ты сегодня со мной, а завтра придет «хозяин» и подставит тебя под какую-нибудь другую иву–уродину. Чем больше смотрю я на тебя, тем меньше ты мне нравишься. И червоточина, я вижу, у тебя внутри. Я-то, простушка, сразу и не заметила. Да ты и кривое вдобавок, и горбатое!
– У каждого свой изъян. Просто внимания не надо на него обращать, ты найди что хорошее. У тебя тоже кора не совсем гладкая, есть и задиры и шрамы. Да и ивы все слегка кривоваты да сгорблены.
– Да как ты смеешь обсуждать меня, мою красоту и красоту родственников моих? Хоть они и не красавцы, а все ж родня. А ты–бревно бесчувственное, и гниль внутри тебя! Да к чему мне такая поддержка, если не от солнца палящего, ни от ветра, ни от метели с морозом не можешь меня защитить? Где тебе, бревну, меня понять?
– Ну вот, опять ты старую песню затянула! Так и другие деревья, что вокруг тебя, терпят то же самое, а не слышу я, чтобы они роптали на судьбу. Многие даже, несмотря на тяготы жизни, «полнеют» да вверх тянутся.
– Нет, не хочешь ты меня понять, какая от тебя мне польза. Я думала, что будешь мне опорой во всем, а вижу, что не оправдались мои надежды, и пользы от тебя ни на грош.
Случайно проходя мимо, услышал роптание Ивушки «хозяин» и решил ее испытать. Убрал он из-под нее бревно со словами:
– Зря я его сюда поставил, совсем никуда не годится это бревно: вишь, гнилое внутри, того и гляди обломится. А бедная Ивушка понадеется на него, расслабится, глядь и упадет в воду, да надломится. Подыщу-ка я ей опору понадежнее.
Но бревно не унес с собой, а положил здесь же, на бережку.
– Ты меня обмануло, гадкое бревно! Я так на тебя надеялась, думала, что ты будешь мне опорой во всем, на всю оставшуюся жизнь. Небось, лежишь там, в траве и радуешься, что никто на тебя не давит. Живешь в свое удовольствие, а я тут мучайся, загибайся!
Не слышит бревно новые стенания Ивушки, только легкий шелест до него доносятся.
– Га..кое бр..но, .ы ..ману.. м.ня а я ..била те.я, а ты об..нул меня!
Поднатужилось бревно, слышит, как стала Ивушка его звать:
– Сил нет терпеть этот гнет! Хоть какая-то подпорка была, хоть не так тяжело мне было с тобой. Не права я была. Прости меня, бревнышко ты мое ласковое!
Через три дня пришел «хозяин», послушал Ивушку и как бы раздумывает вслух:
– Да, искал я для бедной Ивушки надежную подпорку, все перебрал, да остальные ещё хуже. Мало того, что с изъяном, так еще и с запашком гнилостным.
Подставил он прежнее бревно вновь под плакучую Ивушку и скрылся, только не ушел, а спрятался в соседних кустах.
Обрадовалась Ивушка, стала прощения у бревна просить:
– Уж ты прости меня, бревнышко милое, лучше тебя нет никого на всем белом свете! Только лишившись опоры, поняла я, как ты мне нужен!
– Да не за что тебе у меня прощении просить, не обидела ты меня ничем. Я же бревно бесчувственное, меня нельзя обидеть.
Так жили они опять вместе неделю в мире и согласии, в ладу друг с другом. А там Ивушка опять свою прежнюю песню завела:
– Не понимаешь ты меня. Я такая несчастная!
– Да какая же ты несчастная?
– Ты должен каждый день меня утешать!
– Да в чем утешать? Все живут так, у всех те же заботы, а у многих ещё круче судьба. Вон взгляни – на гору́шке со́сенка. Вишь, как она скрючилась бедная, эк у нее все ветки ветром вывернуло, сама она кривая. А не ропщет на свою судьбу. Вона как корнями своими в косогор уперлась, ветру сопротивляется, да от зноя еще сильнее кудри свои распустила.
– Вот и иди от меня, стройной и красивой, к своей сосеночке, к раскоряке этой бесформенной!
– Да не собираюсь я от тебя никуда уходить, и не в моей это воле! Я при тебе как часовой на посту, не могу бросить, да и не хочу. Люблю я тебя такую, какая ты есть, вижу все только хорошее и не замечаю изъян
…
…
К сожалению, на этом текст обрывается, но, смею я предположить, что и на утраченных страницах продолжались упреки и раскаяния Ивушки – красавицы!
– Выдумал ты всё сам, Шурка, признавайся.
– Ну, даже если и выдумал, суть то ты уловила? Поняла, какой у неё был характер? Это в легенде всё так гладко выходило, а у нас «хозяина леса» не было, она меня просто доводила до того, что я уходил к себе. Недели не проходило, как она начинала опять звонить, просить прощения, клясться и божиться, что она всё поняла, что теперь всё будет по-другому.
– Ну, хорошо, что у вас детей не было, можно было сходиться-разводиться. А я-то своего семь лет терпела из-за Тамарки. Да, правда, он её любил, на руках носил, но не баловал, воспитывал в строгости. Чтобы игрушки все были на своих местах.