Как убивали СССР. Кто стал миллиардером
Выдержки из документов хорошо иллюстрируют нервную обстановку в первый день «переворота». Писавшие эти тексты явно не знали обстановки и рассчитывали напугать оппонентов. При этом ни у ГКЧП, ни у ельцинистов никакой позитивной программы не было. Они не знали, что произойдет завтра или даже через полчаса.
События развивались как бы сами собой, без участия высших должностных лиц государства, обязанных держать ситуацию под контролем. Государство куда-то исчезло, а истосковавшаяся по прямому действию стихийная оппозиция выплеснулась на улицы, не имея ни лидеров, ни понимания, что же делать.
Политизированная прослойка столичной публики рванулась на митинги, которые некому было организовывать. Их активность подхлестнули бронетранспортеры и танки, появление которых вызвало бурю негодования еще до того, как прояснились намерения военных и поставленные им задачи. Военная техника ожидалась только в составе карательной экспедиции против демократии. Интеллигенция мечтала пострадать. Но все же бдительно следила за настроениями военных. Чуть что – и толпа бы бросилась врассыпную. Но военные сами были растеряны, вовсе не собираясь давить людей бронетехникой.
19 августа в 11.30 у здания ТАСС уже стояли десять БТР, а офицер сказал журналисту, что при получении приказа придется стрелять. Ко всему прочему, не вышли газеты, а телевидение непрерывно передавало лишь «Лебединое озеро» и постановления ГКЧП. Типографии отказались принять в набор «Московские новости», «Московский комсомолец», «Российскую газету», «Куранты», «Независимую газету». Это подтверждало догадку: дело закручивается всерьез. В нарастание истерии внесли огромный вклад эмоциональные до вздорности заявления руководства России. Еще никто не знал, болен или здоров Горбачев, а действия ГКЧП уже именовались военным переворотом. Ближайшие соратники Ельцина нутром почувствовали, что надо играть ва-банк, не оглядываясь, не рассуждая.
Сначала даже здравый очевидец мог не заметить, что военная техника не имела задачи пройти там, где ее встретит людская масса. Всех обуяли эмоции – до полной неспособности критически взглянуть на происходящее. Страх диктатуры или просто истерическое состояние на время ослепили людей, бросившихся, чтобы любой ценой остановить эту технику, идущую через город посреди потоков гражданского транспорта. Стремление решить здесь и сейчас конкретную задачу отключило у политизированных москвичей способность задать себе вопросы: почему техника пошла не ночью, почему нужно было проводить ее через центр города, почему военные так легко послушались и развернули своим колонны от Манежной площади? Позднее можно было бы спросить и о причинах бесперебойной работы всех основных систем связи и электропитания у противников путча, о полном провале объявленного комендантского часа.
В 12.00 стихийный митинг у здания Моссовета остановил колонну БТР, пытавшуюся пройти в сторону Кремля. Военные не знали, что им делать, и через полчаса развернули свои машины. Примерно в то же время начался немногочисленный митинг на Манежной площади. Мегафоны были слабыми, никто ничего не слышал. Да и выступать было не о чем – никто не имел достоверной информации о происходящем. Выступающие толкались на импровизированной трибуне, торопясь войти в историю. Но это им не удалось. Они так и остались людьми толпы, которую не знали, куда вести и к чему призывать.
Толпы московской интеллигенции искали себе применения, чувствуя значимость момента. Они кричали: «Фашизм не пройдет!», – и призывали отдать под суд членов ГКЧП. Увидев лидера ЛДП (еще «советской» организации – единственной разрешенной тогда партии помимо КПСС) Жириновского, по слухам поддержавшего ГКЧП, демонстранты обратили его в бегство с криками: «Фашист!».
С утра никто еще не успел устать, и кипящая кровь требовала действия.
Примерно в 12.30 со стороны Большого театра появилась бронетехника. Весь митинг, собравший на Манежной площади несколько тысяч человек, побежал ее останавливать. Поскольку движение транспорта до этого никто не прекращал, нашлось немало водителей, пожелавших запереть въезд на площадь. Техника давить людей и машины приказа не имела и встала намертво. С полчаса командиры думали, что предпринять и, как и в других случаях, решили отступить. После того, как удалось пресечь проход БТР еще и вдоль Александровского Сада, большая часть разросшегося митинга с чувством выполненного долга ушла к Белому Дому. С этого момента Манежная площадь была плотно взята под контроль военными, перекрывшими все подъезды броней и оцеплением. Остановки колонн оказались совершенно бессмысленными, действия митингующих – безумными.
Толпа же, ушедшая к Белому Дому, кружила без дела и оживилась только при появлении колонны военной техники на Новом Арбате. Эта колонна тоже выглядела совершенно беспомощной. Ее остановила вызывающе декоративная баррикада. За баррикадой стояли люди, и головная машина остановилась, словно натолкнувшись на стену. Толпа тут же обтекла несколько машин и попыталась вступить в диалог с военными. Ее сначала отгоняли страшным ревом двигателей, но потом моторы заглушили. Измотанные ночным переходом командиры экипажей в растерянности сидели на броне. По их словам, колонна должна была взять под защиту Белый Дом на набережной, и буйное негодование со стороны толпы воспринималось военными с недоумением.
То же самое творилось и со стороны Кутузовского проспекта. Оттуда чуть раньше подошли несколько танков. В то время как танкисты пытались понять, что делать дальше, ретивые молодые люди заталкивали в гусеницы длинные пруты арматуры. Ощущение игры особенно явно было видно на некотором удалении. Одни делали вид, что наступают, другие – что способны им в этом помешать. Причем игра со стороны «защищавшихся» происходила с искренним вдохновением. «Ребята, – кричали молодые мужчины, перетаскивающие на баррикаду садовую скамейку, – помогайте, а то перед детьми будет стыдно!»
До вечера было еще далеко. К 16.00 «баррикадники» стали разбирать мостовую, но только местами расковыряли ее.
Пронаблюдав все эти события лично, я несколько раз в тот день забегал в Моссовет, чтобы определиться: есть еще в столице советская власть или лидеры ее уже разбежались. Московские депутаты бродили по коридорам и сбивались в кучку в состоянии полной растерянности. Так же, как и уличная толпа, они совершенно не знали, что им делать. Противника как такового не было, сессию созвать было невозможно (большая часть депутатов была в отпусках далеко от столицы), никаких планов на случай чрезвычайных ситуаций не существовало, и даже отдавать приказы было некому.
Собрание депутатов было организовано уже в 11.00, но оно было малолюдным: дело было не только в отсутствии отпускников, но и в том, что особо приближенная к руководству Моссовета часть народных избранников сразу бросилась в Белый Дом, не думая о городе, своих избирателях и своих коллегах. В Моссовете взять руководство на себя было некому. Поэтому депутаты не смогли ни заняться организаторской работой, ни принять какого-либо обращения против ГКЧП. Одно хорошо: кто-то додумался собирать подписи против переворота. Вот только дорого бы это обошлось, если бы «путчисты» играли всерьез и до конца. Если бы они победили, то списки так ничего и не сделавших активистов сопротивления были бы готовы для «компетентных органов». Кстати, в эти дни погибли в огне многие архивы общественных организаций и частных лиц. В страхе за себя и за других люди уничтожали потенциальный компромат: одни боялись ГКЧП, другие – «демократов».
Вместо сессии собрался расширенный Президиум Моссовета, председатель которого застрял в Форосе где-то рядом с заблокированным там Горбачевым. Осторожные члены Президиума принимать решения не хотели, кроме одного: Президиум решил, что ему нужно собираться в узком кругу без остальных депутатов. Лишь к 21.00 появилось заявление Президиума в поддержку обращения Ельцина к гражданам России и призывом содействовать избранным народом органам власти. Впрочем, в информационные агентства оно почему-то не попало. А на следующий день к полудню вышло странное по стилю обращение к военным: «Братья! Старая партийная верхушка делает последнюю отчаянную попытку сохранить свою власть и привилегии. Те, кто роскошно жил за счет нищего народа в своих особняках и дачах, снова хотят утопить в крови тех, кто борется за право на землю, за право жить по-человечески. <…> Каждый из вас даст ответ перед Богом и людьми за то, как он поступил сегодня. Не убий!» Чувствовалось, что текст авторский и принят второпях. У органа власти такой интонации быть не должно. Президиум как бы расписался в том, что он – не орган власти.
Подвига депутатов не произошло, потому что советской власти действительно уже не существовало. Лидеры победивших в Москве «демократов» тайно сговорились с той частью коммунистической номенклатуры, которая готовила переворот и разрушение страны. Полномочия депутатов были узурпированы узкой группой лиц во главе с Гавриилом Поповым, который поставил Москву в фарватер ельцинской политики – изменнической и убийственной для государства.
С тех пор во всех видеоматериалах о «путче» неизменно присутствует сюжет: Ельцин залезает на танк и, вытащив бумажку, читает какой-то указ. Ощущение такое, что вокруг стоит громадная толпа. Однако соответствующие видеокадры обычно просто монтируют к этому выступлению. Хотя, в самом деле, в 13.00 Борис Ельцин взобрался на танк и обратился к москвичам. Ничего особенного не сказал. Только потребовал вернуться к нормальному конституционному развитию. Но впечатление у присутствующих вызвал огромное. (По-видимому, так в свое время потряс толпу Ленин, взобравшийся на броневик.) Правда, присутствующих было от силы пара сотен. Вокруг было полное безлюдье, по набережной транспорт продолжал свое привычное движение: политики боролись за власть, любители митингов митинговали, а город жил своей жизнью.
На исходе дня появился еще один указ Ельцина о том, что до созыва внеочередного Съезда депутатов СССР все союзные органы исполнительной власти переходят в непосредственное подчинение Президенту РСФСР. Отчаянность и нелепость этого Указа пугала. «Коль скоро Ельцин подписывает такие истеричные Указы, – подумал я, – дело действительно дрянь». Потому что такую нелепость, лишенную каких бы то ни было признаков законности, можно было городить только от отчаяния. Выходит, положение было отчаянным? Тогда мне подумалось именно так. Но последующие события показали, что это ошибка. ГКЧП не собирался брать власть, страхи, что наступят тяжелые времена политических репрессий, были напрасными. Наступили другие времена, куда более тяжелые, чем можно было ожидать в те дни.
В 20.00 Ельцин выступил с балкона Белого Дома. Опять в его речи был минимум новизны, зато у массы было много эмоций. Заработало радио, расположенное внутри Белого Дома. Успевшим пройти внутрь энтузиастам раздавали автоматы, а потом распределяли их по многочисленным подъездам. Москвичей призывали на защиту российского парламента в мегафоны и по радио. Хотя защищать здание с огромными окнами было просто невозможно. То есть призывали людей на убой. В случае заварушки пространство было бы усыпано трупами. Так и произошло в 1993 году. Но в 1991-м о возможности такого исхода мало кто думал. Всем хотелось быть героями, многие даже делали вид, что готовятся к смерти. Но реально никто и не думал, что оружие будет применено.
Десять танков Таманской дивизии (как потом выяснилось, без боекомплекта) охраняли «танкоопасные» направления у резиденции российских властей. Командир этой группы впоследствии сгинул где-то в лабиринтах армейской бюрократической машины. Может быть, сослуживцы ему не простили его причастности к разрушению державы. А может быть, он сам понял, в какую историю вляпался, и предпочел больше никак в ней не фигурировать.
К 23.00 к танкистам прибавилась рота десантников во главе с заместителем командующего ВДВ генерал-майором Лебедем. Сам командующий ВДВ генерал Грачев, по всей видимости, уже согласился на пост министра обороны в будущем правительстве и начал выполнять распоряжения Ельцина. Роль Лебедя до сих пор остается неясной. Сам он впоследствии писал, что «путч» был опереточный, но тогда на него вполне могли возложить какую-нибудь кровавую задачу.
Итоги первого дня большого политического спектакля поддержали у людей высокий уровень страха и ожиданий исторических событий. «Путчистами» были захвачены средства массовой информации, изданы грозные распоряжения с далеко идущими последствиями, объявлен комендантский час в Москве. Слухи доносили, что вблизи кольцевой дороги наблюдается массовое перемещение войск. В ночь у Белого Дома горели костры. Пикетчиков подбадривал И. Силаев, пообещавший через громкую связь зачесть дежурство у костров как полный рабочий день и оплатить его в двойном размере.
Второй акт спектакля: «Народное восстание»Первыми восставшими с утра 20 августа оказались брокеры – гордое племя, посчитавшее уже тогда, что именно они и есть вершители судеб, новая элита, побросавшая свои профессии ради того, чтобы посвятить себя деньгам. Брокер в те дни казался каким-то «сверхдемократом». И вот эти «сверхчеловеки» вышли на демонстрацию. Человеческая начинка Российской товарно-сырьевой биржи выдавилась колонной, покрытой триколором длиной 120 метров. Этот флаг вызвал восторг у мелкорозничной толкучки близ Детского Мира, которая собралась, невзирая на «путч». Брокеры, двигаясь к Белому Дому, скандировали: «Долой хунту (КГБ, КПСС)! Ельцин! Россия! Свобода! Победа! Моссовет!»
Моссовет-то тут причем? Скорее всего, о Моссовете вспомнили по заказу Гавриила Попова, который имел свои виды на брокеров, а те – на него.
Всего через несколько дней те же брокеры удивили Москву полотнищем вдвое большей величины. На сей раз причина их выступления была куда прозаичнее. Они требовали освобождения арестованного собрата и провели митинг перед Белым Домом, исполнив наспех состряпанный «Гимн свободе». На этом митинге (30 августа) брокерский лидер Константин Боровой уже заявил: «Никакой революции не произошло: коммунисты-демократы победили руками народа коммунистов-фашистов».
Прошло еще немного времени, и в мае 1992 года Боровой остановил торги на РТСБ: «Партию экономической свободы должны учредить вы, которые остановили путч, которые не побоялись пожертвовать собой ради свободы, которые спасли Россию». Партию учредили брокеры – спасители Отечества! Потом злые языки называли ее Российской товарно-сырьевой партией. А еще чуть погодя отпала необходимость и в партии, и в Боровом. Потому что «сверхдемократам» никакой свободы, кроме «экономической», не было нужно. Слишком уж много стало этой золотоносной «свободы», чтобы терять время на митинги и партсобрания. А еще через год повторить свой маршрут с флагом длиной в 400 метров оставшимся верным партийному проекту брокерам не позволил Лужков. Они плакали от обиды. Но плакали недолго.
В то время мы – малая группа депутатов Моссовета и ближайших друзей – устроили в созданном нами же Общественном центре (убогие помещения в переулках близ Тверской, 13) нечто вроде штаба. Все партийные группки знали, что сюда можно прийти и получить информацию. Так и получилось: партийные гонцы, ранее толкавшиеся здесь в изобилии, теперь с горящими глазами убегали куда-то в пространство. И все же несколько человек остались, не соблазнившись опереточным статусом «баррикадника», и работали, собирая и распространяя информацию. Сведения о действиях «путчистов» и противостоящих им силах в республиках и областях в Белый Дом и Моссовет прорывались с трудом, и Общественный центр образовывал альтернативный канал информации. Передавались сообщения об Указах Ельцина и обстановке в Москве, зачитывались в телефонную трубку документы. Поскольку мы, тогда еще очень молодые люди, думали, что все происходящее надо воспринимать всерьез, то наша работа предусматривала также организацию с 22 августа всемосковской забастовки. Правда, главными противниками этой идеи стали «поповско-лужковские» кадры. Они-то точно знали, что никакого сопротивления «перевороту» создавать не нужно, потому что никакого переворота просто не существует.
Сцена была переполнена декорациями и героическими персонажами.
Утренняя картина массового народного гулянья вдоль баррикад перед Белым Домом с фотографиями на память около танков на фоне голубого неба говорила: совершеннейший спектакль! Но, очевидно, это было видно только со стороны. Участники массовки фальши не замечали, они наслаждались призраком свободы!
С 12.00 здесь начался непрекращающийся многочасовой митинг. Большой праздник требовал большого шума. Снова выступил Ельцин, потом появился вернувшийся из дальних мест отдыха Гавриил Попов. Позднее раскалившийся микрофон радио российского парламента плотно занял Сергей Станкевич. Он же первым объявил, что в ближайшее время может быть предпринята попытка штурма Белого Дома.
Станкевич умел в нужный момент оказаться в нужном месте при микрофоне и информации. Во время путча 1991 года он стал глоткой сопротивления ГКЧП. Победа была добыта горлом: у ГКЧП не было ни слов, ни дел, а у ельцинистов было много словоохотливых сторонников. Вся информация на пространство вокруг Дома Советов транслировалась узнаваемым голосом, Станкевич через усилители проникал в души защитников Белого Дома. Любая поступавшая информация и дезинформация принималась сначала с голоса Станкевича.
Человек работал в поте лица, понимая, что такой возможности для набора политического веса у него больше может не быть. Станкевич просчитался: не подкрепил недолговечную любовь толпы солидным административным весом. Но он не справился и с управлением толпой. Когда Боровой со своими брокерами, отмечая провал августовского «путча», принял решение снести памятник Дзержинскому на Лубянской площади, Станкевич пытался остановить толпу. Он кричал, что «железный Феликс» может свалиться и пробить своды метро. В его распоряжении были мощные динамики, но толпа не хотела слушать своего вчерашнего кумира. Под покровом ночи обстановку разрядили те, кто действительно выиграл в августе: «железного Феликса» демонтировали с помощью мощной строительной техники номенклатурные хозяйственники – на тот момент криминально-мафиозные, а всего через несколько месяцев – олигархические круги.
Станкевич назвал «хунвейбинских специалистов по сносу памятников» случайными людьми (телебеседа 27.08.91). Но случайным в этом спектакле оказался все-таки сам Станкевич, получивший от Ельцина за свои микрофонные страдания лишь пост советника. И выше этого невнятного статуса он уже никогда не поднимался.
Телеведущий (кто-то из легких фигур номенклатуры) в передаче об августовских событиях заискивающе напомнил, что 20 августа господин Станкевич лучился уверенностью в победе. И Станкевич разыграл предложенную комбинацию, кокетливо отрицая такой примитивный образ. За внешней уверенностью, как оказалось, скрывался глубоко переживающий человек. Он, как выяснялось на глазах телезрителей, был уверен в установлении полувоенного режима на 5–7 лет. То есть принял спектакль всерьез. Зрители жаждали на политической сцене именно таких героев, и им было неинтересно, что творится за кулисами. А для Станкевича закулисная игра оказалась, в конечном счете, слишком сложной.
К вечеру 20 августа Ельцин, поговорив по телефону с президентом США Дж. Бушем и премьером Великобритании Мейджором, стал звонить председателю ВС СССР А. Лукьянову (через двое суток тот будет объявлен «главным идеологом переворота»). Лукьянов, сославшись на министра обороны Язова и шефа КГБ Крючкова, сказал, что ни о каких планах штурма Белого Дома ему неизвестно. Тут же с Ельциным связался и глава ГКЧП Г. Янаев, заявивший, что ему тоже неизвестно о каких-либо планах штурма и что он готов отменить такой приказ, если он где-либо существует. Все эти переговоры тогда никому известны не были, и ГКЧП клеймили с невероятным усердием, ожидая штурма, многократно обещанного Станкевичем.
Совсем уж погружаясь в бред, информационные агентства сообщили, что руководящий «обороной» Белого Дома генерал-полковник К. Кобец направил невесть откуда взявшегося «верховноглавнокомандующего казачьими силами России» в конный полк киностудии «Мосфильм» для получения лошадей и оружия, «необходимых казакам для защиты Президента России».
Информационная истерия нарастала. Всюду искали танки. А между тем, начался вывод войск из столицы. Мне довелось в ночь с 20 на 21 августа пройти маршрутом от Моссовета до Белого Дома. Я опасался, что нарвусь на патрули и буду арестован. Проходя по безлюдным улицам, я заглядывал за угол на каждом повороте. И с изумлением обнаруживал, что на улицах нет никого: подступы к Белому Дому были совершенно свободны. Жертвенная толпа мокла перед зданием парламента под обильным дождем совершенно впустую. За нарушение комендантского часа никого не преследовали, Москва мирно смотрела августовские сны, а военные контингенты тихо покидали столицу.
Ожидая штурма, защитники парламента выстроились вокруг здания плотными рядами и наладили жесткую пропускную систему. По радио голосом Станкевича транслировались сообщения – одно страшнее другого. Люди изматывали себя в крайне взвинченном состоянии, считая, что совершают подвиг и в любой момент могут погибнуть. Я смотрел на этих стоящих «живым кольцом» людей, недоумевая: зачем все это? Если оборонять парламент, то зачем же превращаться в пушечное мясо? Если не от кого оборонять, зачем тут мокнуть?
Я обошел все эти «живые баррикады», все время предъявляя удостоверение депутата Моссовета. На меня смотрели с недоверием, но запретить проход не решались. Однако меня все-таки настойчиво пригласили к какому-то человеку в военной форме, который стоял на каком-то ящике и озирал людей вокруг с видом Наполеона. Изучив мое удостоверение, он не нашел в нем ничего подозрительного, но подозрения насчет меня у него, видимо, остались. Тем не менее, повода для каких-то распоряжений на мой счет у него не было, и я был отпущен свободно бродить среди странных композиций из человеческого материала.
Увидев у парламента только коллективный психоз, я отправился обратно в Моссовет. По пустынным улицам, уже никого не боясь и в полной уверенности, что народ просто обдурили.
В Моссовете в тот день энергично заработал штаб по чрезвычайному положению, собиравший сведения о перемещениях военной техники по городу и занимавший значительную группу депутатов разговорами на эту тему. Три человека беспрерывно отвечали на телефонные звонки, пытались связываться то с Белым Домом, то с командующим Московским военным округом, то с военным комендантом. Еще человек тридцать напряженно слушали радио, обсуждали слухи, переполнявшие эфир, и анализировали прогнозы, переполнявшие головы. Организовывать полезную деятельность было некому, и немногочисленные депутаты просто ждали появления вооруженных людей, безотчетно желая пострадать и прославить себя участием в сопротивлении.
Героизм в депутатские сердца нагнетался потоками дезинформации, поступающей по радио из Белого Дома. Целые дивизии входили в город и бесследно исчезали в нем, колонны танков то и дело готовились к штурму, со всех сторон надвигался ОМОН. Пугая друг друга этими слухами, депутаты и разные «специалисты» по военным делам переполнялись гордостью за собственную стойкость.
Многие московские депутаты пытались работать в индивидуальном порядке на баррикадах, в штабе обороны Белого Дома, в районах. Но оказалось, что «родная мэрия» не собирается делиться славой подавления «путча» с депутатами. Этот подвиг должен был совершить аппарат и только аппарат. Черновая работа активистов-энтузиастов должна была потонуть в общем торжестве демократии. Так и получилось: славы на всех не хватило, и многим из тех, кто тогда думал, что защищает демократию, через очень короткое время был присвоен титул «красно-коричневых».
Бюрократия свое дело знала. Она не терпела праздношатающихся масс. А потому замещающий мэра Лужков поторопился издать распоряжение о прекращении допуска в Моссовет кого-либо, кроме депутатов. Добровольные помощники, решавшие, к примеру, задачу доставки бетонных блоков к Белому Дому, проникали в Моссовет только после напряженных разговоров депутатов с начальником охраны. Впрочем, эти бетонные блоки не пригодились. Зачем городить настоящие укрепления, чтобы через пару дней тратиться на их разборку?
Своеобразно действовал и сам мэр Г. Попов, на небольшом совещании предложивший депутатам не подставлять лбы под пули и идти спать домой. Сам же Гавриил Харитонович обещал оставаться в Моссовете с небольшой группой до конца (то ли дня, то ли дней своих), но после депутатского собрания тут же уехал в Белый Дом. Тоже за славой и подальше от беззащитного и полупустого Моссовета. Охрана Моссовета, присланная Грачевым, которую все приняли за войска ГКЧП, была снята. Несколько милиционеров могли защитить Моссовет только от случайных посетителей. Зато начальник ГУВД Мыриков предупредил работников мэрии о готовящемся штурме красного здания на Тверской, и чиновники ретировались столь быстро, что даже не известили об опасности депутатов. Только спасающийся бегством любимец Попова, ныряя в автомобиль, случайно привлек к себе внимание воплями: «Сейчас здесь такое будет!» Так и сидели то ли испуганные, то ли обрадованные депутаты в своем штабе и готовились принять мученическую судьбу. Депутат-журналист, отправляясь к Белому Дому, надевал бронежилет, и на его лице появлялась грустная решимость пойти на смерть. У тех, кто бронежилета не имел, лица были более спокойными.