В дебрях урманы
– Какую одежду вы приготовили сыну?
Я ответил, что, кроме куртки из шинельного сукна, есть еще штормовка, спортивный костюм, два свитера, «теплое» и «холодное» белье, две пары шерстяных носков, шапка и лыжная шапочка, две пары рукавиц и многое другое, что приготовила жена.
– Константин Ефимович, как у вас с продуктами на лабазе?
– Продуктов забросили много. На этот счет проблем нет.
– Лекарства вы с собой берете?
– Все самое необходимое, – ответил Константин.
– Хорошо. Я понял, что Владимир Иванович решил преподнести сыну урок мужского воспитания. Так ведь?
Я кивнул.
– Тогда, пожалуйста, напишите мне расписку. В ней укажите, что сына в тайгу берете по собственной воле в целях воспитания в нем мужественных черт характера, что вы полностью отвечаете за его жизнь и здоровье. Думаю, что только так вы снимете камень с души Константина Ефимовича.
Я подготовил расписку, председатель внимательно прочитал и написал в уголке: «С распиской ознакомлены». Поставил свою подпись, дал подписаться Константину и вложил документ в толстый рабочий журнал.
Если таким образом свалился камень с души родственника, то с моей души свалилась невероятно тяжелая глыба.
Весь оставшийся день мы посвятили окончательной подгонке одежды. Закончив с ней, разложили на полу вещи, которые должны были взять с собой, и по длинному списку, составленному опытным охотником, аккуратно вложили их в рюкзаки.
Собрали маленький рюкзачок и для Сашульки. В него вошло все самое необходимое: пара теплого белья, пара шерстяных носков, пять маленьких плиток шоколада, банка говяжьей тушенки, кусочек сливочного масла, банка сгущенного молока, кулек белых сухарей, коробок спичек в целлофановом пакете, перочинный нож и несколько рыболовных крючков с лесками.
Все продукты питания мы разделили пополам. Половина пошла в мой рюкзак, а другая половина – в рюкзак Константина.
– Это на случай, если с одним из рюкзаков случится что-нибудь непредвиденное, – пояснил Константин, – свалится в реку, сгорит в костре или растерзают хищные звери.
В кармашки распухших рюкзаков затолкали два электрических фонарика с набором батареек, ракетницу и десятка два патронов к ней, более десятка взрывпакетов, бикфордов шнур, компас, спички, медикаменты в целлофановых пакетах, запасные пули, другую мелочь – иголки, нитки, лески, крючки, блокнот, карты, перочинные ножи. Сбоку каждого рюкзака в чехле надежно привязали по топору, а сверху закрепили наши спальные мешки. Котелки и кружки прицепили сбоку рюкзаков. Поклажу взвесили на весах. Мой рюкзак потянул сорок девять килограммов, у товарища – на килограмм легче, а рюкзачок моего сына весил около трех килограммов.
Эти громадные вьюки высотой почти в половину человеческого роста вызывали у меня панический страх. Ведь кроме этой громадины мне еще предстояло нести свое ружье шестнадцатого калибра, патронташ на поясе, большой охотничий нож в ножнах и фотоаппарат «Зенит», который я решил взять вместо радиоприемника.
Константин поспешил обрадовать меня: с каждым днем наша ноша будет становиться легче на полтора-два килограмма, так как мы и собаки будем съедать часть продуктов.
Сашульке он подарил настоящий охотничий нож, чему сын очень обрадовался. Из двух полосок кожи я сделал ножны и петлю, чтобы нож можно было носить на поясе.
К вечеру Константин поехал на мотоцикле за город. Часа через три он появился с каким-то мужчиной. Они привели с собой худую, как щепка, лайку. Впечатление было такое, будто хозяин не кормил ее вовсе. По мрачному лицу Константина я понял, что он был чем-то очень недоволен.
Они заперлись на кухне и минут десять громко разговаривали. Когда незнакомец ушел, охотник объяснил, что они договаривались о цене «заботы» о собаке. Так как незнакомец чуть не уморил знаменитую соболятницу, то платить пришлось по минимуму: пол-литра спирта и два соболя после возвращения с охоты.
– Вот негодяй! – возмущался Константин. – Мало того что я каждую неделю возил ему вермишель, кости и мясо для собаки, так он еще выторговал двух соболей! Но ничего не поделаешь: в квартире она бы совсем обленилась, а жирок наберет, есть еще время. Боньку, щенка от нее, я запер в гараже – пусть знакомится с собаками, а вот Дору подкормить надо.
Услышав свое имя, Дора подошла к хозяину, уткнулась ему в колени и закрыла глаза. Он гладил ее по голове и ласково говорил:
– Самая умная собака у меня. Все понимает. Без нее я бы давно разорился. Идет только на соболя. Таким собакам цены нет. Это знает и негодяй, что выпросил у меня двух соболей.
Дора, обласканная хозяином, дремала. Изредка по ее спине пробегала дрожь.
– Она очень скучала по мне. Теперь буду подкармливать ее, это наша надежда. Таких собак охотники берегут пуще глаза.
Он пошел на кухню, вылил остатки борща из кастрюли в большую банку, размял в руках пару котлет, несколько картофелин, два куска ржаного хлеба, перемешал все в банке и поставил перед Дорой. Та ласково махнула хвостом и с жадностью набросилась на еду.
До сих пор я видел, как жрут собаки: языком, не торопясь, лакают они жижу, а потом принимаются за все остальное. Дора всей пастью поглощала все, что находилось в большой банке.
Видя мое удивление, Константин рассмеялся.
– Так жрут все таежные собаки. Торопятся, спешат, потому что знают: кто первый опорожнит свою посудину, может отогнать от еды более слабого. Вот и приходится во время кормежки не отходить от них. Увидишь сам: собаки будут твоей заботой.
Поздно вечером Константин опять куда-то исчез. Вернулся он быстро и с порога радостно закричал:
– Старик, нам сильно повезло! Завтра идет попутная машина до станции Хребтовой. Если позволит дорога, машина пойдет аж до самых бараков! А это, Володя, день напряженного пути! Понимаешь, сэкономим целый день! А это, брат, в тайге очень много!
Тогда я еще не понимал, что такое день напряженного пути, и радостную весть охотника принял довольно равнодушно. До бараков, так до бараков. Мне казалось, что сэкономленный день не стоит такой радости, и только гораздо позже понял, как глубоко ошибался.
Глава шестая. Первый день пути. Застреваем в болоте. Наука разжечь костер. Пищухина перина. Первая ночевка в зимовье
На следующий день мы поднялись, когда еще не было и пяти утра. Сын так рано никогда не вставал, и Неля с Люсей одевали его полусонного. Он не сопротивлялся и не задавал никаких вопросов.
От его покорности у женщин на глазах выступили слезы, и я рад был, что они хоть не плакали и не настраивали сына на плачевный лад.
Бедняга, если бы он знал, в какую дальнюю дорогу отправляется!
Ровно в шесть подъехала машина. Не без труда погрузили мы в кузов, обтянутый брезентом, пухлые тяжеленные рюкзаки, ружья, собак и уселись на деревянные скамейки.
При прощании у Нели на глазах появились слезы. Она всхлипнула и убежала в дом.
Водитель все почему-то не трогался с места. Наконец, он вышел из кабины, подошел к борту и ласково произнес:
– Ну, малец, прощайся с папкой, пора ехать!
Константин серьезно ответил:
– Он с нами, давай жми!
Водитель странно посмотрел на нас, буркнул что-то под нос, забрался в кабину и в сердцах резко нажал на газ.
Минут через двадцать город скрылся за сопками. Со всех сторон дорогу обступил лес из сосен, берез и кедра. Гулко хлопал брезент над головой. Нас нещадно подбрасывало на ухабах. Собакам эта поездка очень не нравилась. Расставив широко лапы, они недовольно крутили головами и вопрошающе смотрели на нас. Бонька все время искал защиты у своей мамы. После каждой встряски он мячиком катился к борту, возвращался к Доре, скулил и тыкался мордочкой в ее худой живот.
Голубые глазенки Сашульки рыскали по сторонам, радостно впитывая картины незнакомого мира.
– Пап, а что это за огромное дерево? – спрашивал он, указывая на раскидистый кедр.
Неожиданно пара глухарей, шумно хлопая крыльями, взлетела метрах в двадцати от дороги.
– А это кто? – тут же задал очередной вопрос сын.
Я терпеливо отвечал ему на все вопросы. Сын внимательно слушал, в глазах его появилось какое-то восторженное удивление, чему я был очень рад.
До станции Хребтовой мы ехали часа полтора. Сделали остановку. Незнакомые нам люди погрузили в кузов два больших мятых термоса с едой для лесорубов и полный мешок выпеченного хлеба, от которого исходил аромат.
От невзрачной железнодорожной станции дорога круто устремилась на юг. Вскоре асфальт кончился, и мы покатили по грунтовке. Чем дальше отъезжали от станции, тем плотнее становилась тайга и все хуже и хуже дорога.
С трудом разминулись с «газиком». С удивлением успел рассмотреть, что в них ехали люди в белых рубашках с галстуками.
– Местное начальство охотилось на глухарей, – пояснил Константин, – места здесь привольные.
За бортом все чаще появлялись болотистые места. Дорога с каждой минутой становилась все ненадежней. Двигатель ЗИЛа натужно ревел, преодолевая очередную топь, и, наконец, колеса увязли в грязи так, что, как ни дергал водитель машину, она не двигалась ни вперед, ни назад.
– Все, загорайте, мужики, а я потопал за трактором, – спокойно сказал водитель, чему я очень удивился, и зашагал вперед, обходя залитую водой колею.
Вынужденной остановке обрадовались все. Собаки бросились в тайгу, и скоро все вокруг наполнилось их радостным визгом и лаем.
Мы с удовольствием разминаем затекшие ноги. Сашулька бегает по траве, собирает кедровые шишки и с азартом запускает их в стволы вековых кедров.
– Сколько придется ждать? – спросил я у Константина.
– Все зависит от того, где находится трактор. Если у бараков, то часа через два будет здесь, а если в тайге, – он почесал затылок, – то придется ждать часа три-четыре. В любом случае нам дергаться не надо: мы проедем еще километров восемь, и это здорово сэкономит наши силы.
Я не возражал – даже радовался, что машина застряла в грязи. Вынужденная остановка давала сыну возможность осмотреться. И славно было на душе. Может, оттого что выдался теплый солнечный день и у ребенка было хорошее настроение. Мы видели, как он метал охотничий нож в деревья, слышали его радостные крики, когда лезвие послушно вонзалось в толстую кору сосны или кедра.
Константин отошел метров сто от дороги, и до нас донесся его голос:
– Братва, налетай! Тут черники полным-полно!
Чернику собирал Сашулька впервые. Он набирал целую горсть темно-синих ягод и отправлял в рот.
Сладкие, слегка горьковатые ягоды были очень вкусными. Когда через полчаса мы посмотрели друг на друга, то смеялись до упаду: наши губы, щеки, языки и даже носы были выпачканы темным соком черники.
Собрали полный котелок ягод про запас и блаженно растянулись на теплой траве. По небу бежали легкие облака, верхушки огромных деревьев плавно качались из стороны в сторону, щебетали птицы. От этого покоя мы даже задремали.
Послышался рокот двигателя. Мы вскочили и увидели вдали медленно приближавшийся к нам трактор, весь облепленный грязью.
Тракторист вместе с водителем ЗИЛа засмеялись от души, увидев наши физиономии. Они быстро подцепили трос за крюк под днищем двигателя, и трактор без труда вытащил машину из топкого месива.
Заняв места в кузове, мы продолжили путь.
У бараков дорога закончилась. Спрыгнули на землю обалдевшие от радости псы. Мы осторожно выгрузили на землю рюкзаки, ружья, фотоаппарат. Тепло попрощались с водителем и трактористом, Константин налил им по полстакана спирта. Те выпили, крякнули от удовольствия, достали из карманов по кусочку хлеба, понюхали его.
– Закусим у братков кашей из термоса, – сказал тракторист, забрался в кабину вместе с водителем грузовика, и трактор, громыхая гусеницами, двинулся в тайгу к лесорубам.
Осматриваемся. Прямо перед нами три одноэтажных, почерневших от непогоды деревянных здания. Вид запущенный и неопрятный. Почти во всех окнах выбиты стекла.
– В бараках давно уже никто не живет. Как лесорубам дали делянки подальше – так они и опустели, – пояснил Константин. – Изредка кто-нибудь из охотников ночует здесь.
Он неторопливо достал из рюкзака топорик.
– Пойдемте, вырубим для себя рогульки – с ними удобнее идти по бездорожью: как-никак, а третья точка опоры, – сказал он с улыбкой, и мы двинулись к густому кустарнику.
Он выбрал две прямые ветви более двух метров длиной и толщиной в два пальца и ловко срубил их. На верхнем конце палки Константин оставил разветвление в виде рогатки.
– А это для чего такая рогатка? – спросил я у него.
– Во-первых, из рук не будет выскальзывать, если топкое место попадется, во-вторых, удобно доставать стреляную белку, если она зависнет на нижних ветках кедра, в-третьих, на привалах такой рогулькой удобно подпирать рюкзак и, в-четвертых, рука с рогулькой – хорошая дополнительная точка опоры, вы в этом скоро убедитесь.
Сашульке он сделал рогульку длиной около метра.
– А теперь давайте ножами хорошо ошкурим рогульки, – посоветовал Константин. – Без кожуры она высохнет быстрее, будет легче и удобнее.
Мы достали свои охотничьи ножи и впервые испробовали их в деле.
Константин посмотрел на часы и сказал:
– Мужики, может, перекусим, два часа уже. Начнем потихоньку уничтожать продукты, рюкзаки легче станут. Ты, Володя, разводи с сыном костер, а я поищу воду.
Вот когда сын должен был получить первый урок. Развести огонь в тайге иногда очень сложно. Хорошо, если стоит солнечная, безветренная погода, когда вокруг полно сушняка. А если дождь, снег, сырость вокруг, когда каждая веточка наполнена влагой? Как быть тогда?
– Сынок, – начал я, – чтобы развести костер в тайге в дождь, снег, в ветер, нужно всегда сначала поискать бересты.
– А что такое береста, папа?
– Это верхний слой коры березы. Вот смотри: видишь белые стволы?
– Да.
Мы подошли к большой и толстой березе.
– Видишь: на стволе разрывы коры и какие-то лохмотья висят? Это береста. Она пропитана смолой и горит, как порох, в любую погоду. Теперь давай вместе сдирать ее.
Через пять минут наши карманы были полны бересты.
– А теперь обломаем с деревьев сухие тонкие веточки. Если идет дождь или снег, лучше всего собирать их под каким-либо пнем или упавшим деревом. Там суше, чем на открытом месте.
Когда веточек в наших руках была уже хорошая охапка, мы подошли к небольшому возвышению, где и продолжили урок.
– Старайся разводить костер не в низинах, где скапливается вода и сырость, а на пригорках: там всегда суше. А теперь смотри сюда. Палочки и веточки укладывай на землю в виде шалашика.
Я нагнулся и стал укладывать первые сухие палочки шалашиком.
– Папа, дай мне попробовать, – попросил сын.
Я с удовольствием отодвинулся.
Сын кряхтел, смеялся, но терпеливо делал шалашик все больше и больше.
– Чтобы костер загорелся сразу, нужно горстку бересты поместить внутрь шалашика, – продолжал я.
Сашулька достал из своего кармана горсть бересты и осторожно стал заталкивать ее внутрь шалашика.
– А теперь определи: откуда дует ветер?
Сын повертел головой, подставляя лицо под струи воздуха, и сказал:
– Наверно, со стороны домиков?
– Да, правильно. Сегодня ветер слабый, развести огонь проще, а если он сильный, порывистый, то надо обязательно стать к нему спиной и закрыть телом шалашик. Понял?
– Да, папа, – весело ответил сын и повернулся спиной к баракам.
– Молодец. Теперь возьми в левую руку коробок спичек. Достань правой рукой две-три спички.
– А почему две-три, а не одну? – удивился сын.
– Две спички всегда надежнее одной. А в холодную, влажную погоду лучше всего брать даже три-четыре спички. Тогда пламя будет мощнее и ветру не удастся задуть его.
Я смотрел, как сын неловко достает спички из коробка, как соединяет две спички вместе, оставив коробок полуоткрытым.
– Коробок сразу закрывай, чтобы туда не проникла сырость. Теперь наклонись как можно ниже к бересте и поджигай ее.
Сашулька с детской неловкостью ткнул спички о ребро коробка, и они сломались пополам.
– Ничего, ничего! – успокоил я сына. – У всех сначала бывает так. Удар о коробок был слишком сильный. Действуй чуть-чуть нежнее.
Сашулька достал еще пару спичек и сразу плотно закрыл коробок.
– Молодец! – похвалил я его. – Теперь поднеси руки как можно ближе к бересте и подожги спички.
В маленьких ладонях сына появилось пламя, которое он тут же поднес к бересте. Она моментально вспыхнула, веточки весело затрещали, и уже через минуту настоящий костер пылал вовсю.
Должно быть, рождение огня вызвало у маленького человечка какие-то сложные чувства. Он не отрываясь смотрел на костер широко открытыми, удивленными глазами. Наверное, каждый человек носит в душе особое чувство при виде разведенного им огня. Это чувство живет в нас еще с того времени, когда мы жили в пещерах и огонь был надежным другом, защищал от непогоды и врагов.
– Что, нравится разжигать костер?
– Да, папа. Очень нравится. Можно я буду разводить его всегда?
На обед мы съели две банки говяжьей тушенки, по большому ломтю хлеба с маслом и сыром и выпили по кружке сладкого чаю. Блаженно растянулись на траве.
Было тихо и жутко. Жутко оттого, что через несколько минут начнутся серьезные испытания, суровая жизнь. Больше месяца мы будем жить вдали от людей, затерянные среди дикой природы. Я взвалил на себя большую ответственность за жизнь и здоровье сына, его безопасность.
Еще можно было отказаться от затеи и вернуться назад на той машине, которая привезла нас сюда. Стоит только сказать охотнику, что я возвращаюсь, и все станет на прежние места. Но разве можно было отступать, когда план мой начал воплощаться в жизнь? И я твердо решил: что бы со мной ни случилось, как бы мне ни было тяжело – не поддаваться искушению, а пройти этот путь до конца.
Часть вторая. В дебрях урманы
Глава первая. «Сюрпризы» первого дня ходки
По команде Константина поднимаемся с травы и подходим к рюкзакам. Они стоят, подпертые рогульками, на стволах упавших деревьев. Вот моя поклажа уже на спине. Широкие лямки врезаются в плечи и сдавливают грудь. Тяжесть пригибает к земле, и позвоночник напрягается, как струна. Вешаю на шею ружье и фотоаппарат.
Медленно трогаемся в путь. Охотник идет впереди, за ним – Сашулька, я – замыкающий.
Первые шаги даются с трудом. Ноги то и дело застревают во мху, траве и валежнике. Каждую минуту теряешь равновесие. Вот когда начинаешь понимать пользу третьей опоры. Рогулька изгибается тугим луком, вонзаясь во влажную землю, упруго вибрирует под тяжестью тела. Если бы не эта удивительная палка в руке, я давным-давно был бы уже на земле.
Ружье и фотоаппарат болтаются на шее, иногда больно ударяют в грудь. Теперь мне лучше приходится понимать, что такое каждый лишний грамм груза.
Поминутно смотрю на часы. Как медленно тянется время! Вот-вот хочется крикнуть Константину, чтобы сделал привал. Прошло уже десять минут, двенадцать, четырнадцать…
– Володя, – слышу долгожданный голос охотника, – у поваленного дерева делаем привал.
– Наконец-то, – радуюсь я.
Теперь все мое внимание сосредоточено на поваленном дереве. До него еще сто метров, пятьдесят, десять. Вот оно, дерево, поваленное бурей. Поворачиваюсь к нему спиной и опускаю на его твердь свой проклятый груз. Снимаю с шеи ружье и фотоаппарат и опускаю на землю. Освобождаю плечи от лямок и рогулькой подпираю рюкзак, чтобы не упал. Вижу, как Константин валится на траву, – и делаю то же самое.
Мокрая от пота рубашка прилипла к телу, за воротник куртки попали иголки от кедра, кусочки веточек и щекочут шею. Но никаких движений делать не хочется, одно желание – неподвижно лежать на земле и наслаждаться покоем и прохладой травы.
На отдых уходит столько же времени, сколько и на ходьбу. Поднимаемся, взваливаем на себя рюкзаки и идем дальше.
Первые километры пути – величайшее испытание моральных и физических сил. В голову начинают приходить разные мысли. Что привело меня сюда? Воспитание сына? Да. А не дурость ли это? Зачем такие испытания? Разве нельзя было найти на месте подходящие методы? Разве нужно было ехать в такую даль, чтобы ломать свой хребет?
Порой приходили в голову самые несуразные мысли. Хотелось без разговоров повернуть назад, добраться до бараков, дождаться попутки, махнуть на все рукой и ехать отсюда без оглядки. Но мне было стыдно перед столькими людьми, которым я рассказывал о цели моей поездки, стыдно перед сыном показать свою слабость. Раз я уже прошел три-четыре перехода по пятнадцать минут, то неужели не выдержу остальной путь? Я утешал себя мыслью, что с каждым днем, после каждого завтрака, обеда и ужина, рюкзаки будут становиться легче. Огромным усилием воли я подавлял в себе слабость духа.
Затемно добрались до первого зимовья. С каким наслаждением я сбросил с плеч режущую тяжесть! Впереди – десять-двенадцать часов отдыха!
Сашулька обежал вокруг зимовья и с тревогой закричал:
– Тут все окна разбиты!
– Медведь хозяйничал, – пояснил Константин. – Видите банки в траве? Они все измятые и с дырками. Это его работа.
Обошли вокруг зимовья, сладостно расправляя уставшие плечи. Зимовье – маленький низенький домик, три на три метра, с единственным маленьким оконцем без стекол. Сорванная с петель узенькая дверь лежала в стороне. Метрах в пяти от зимовья валялись с полсотни уже заржавевших консервных банок из-под тушенки, сгущенного молока, рыбы. Каждая банка была сплюснута могучими лапами зверя, в ржавом тонком железе зияли дыры от клыков и мощных когтей.
– Вот беды-то наделал хозяину, – с огорчением произнес Константин, – тут ведь продуктов было на целый сезон.
– Что ж теперь хозяин будет делать? – спросил я.
– Трудно сказать. Если бы Гриша пришел пораньше, то он мог бы еще забросить продукты на машине, что изредка приезжает к лесорубам. А если придет поздно, то считай, что сезон пропал.
Зашли внутрь зимовья. Справа, в углу, маленькая плита, сложенная из камней. Рядом с ней – горка сухих дров. В левом углу висел шкаф с алюминиевой посудой на полках. Рядом с плитой, во всю стену, просторные голые нары. У разбитого окна стоял стол, на котором валялись осколки стекла. У стола – пара грубо сколоченных табурета. Над нарами висела пожелтевшая от старости карта СССР.
Медведь прилагал большие усилия, чтобы забраться внутрь: сорвал окно, дверь, исцарапал когтями и клыками притолоку. Но в узкие дверь и окно он не влез, а вековые бревна кедра, почти по полметра толщиной, перегрызть он не смог. Он запускал лапы в окно и дверь и загребал ими все, что попадалось. Но каким образом он наткнулся на консервы – догадаться было трудно.
– Вот такая пакость может случиться с каждым из нас, – угрюмо проговорил Константин, – за это медведей мы и не любим. А этот где-нибудь шастает поблизости. Если Гриша обозлится и у него нет в запасе продуктов, то медведя придется отстреливать: он может напакостить и другим охотникам.
Нехорошее чувство шевельнулось в душе. Если мы обнаружим вот такой же разбой в зимовье Константина, то все наши планы будут разрушены. Поэтому жалости к медведю, которого могут отстрелять охотники, не было.
Константин распределил обязанности: мы с сыном будем заниматься приготовлением обеда, а сам он будет готовить постели.
Наколоть дрова и разжечь их внутри плиты казалось мне делом простым. Я вытащил из бокового кармана рюкзака топор, взял несколько поленьев, положил один конец на пенек, а другой на землю, размахнулся топором и… В тот же миг что-то тяжелое ударило меня в лоб. Помутилось в глазах, топор выпал из рук, и я без сил опустился на землю, обхватив голову руками.
Сашулька испугался и закричал:
– Дядя Костя, папка голову разбил!
Услышал озабоченный голос товарища:
– Вот беда мне с вами, городскими. Даже дров не умеете нарубить!
Он обследовал мою голову, обработал ушиб спиртом и туго забинтовал голову полотенцем.
– Ну, кто ж так рубит дрова! – сокрушался он. – Лезвие топора нужно направлять не поперек полена, а наискосок. И рубить несильно, иначе дрова будут разлетаться в стороны и могут покалечить. Кроме того, под поленом должна быть какая-нибудь опора. Тонкие чурки можно ломать легким ударом обуха. Ясно?
Охотник взял полено, уложил на колодину и, размахнувшись, нанес удар топором. Острое лезвие наискосок вошло в древесину, на одну треть толщины полена. Перевернув его, Константин нанес еще один удар. Затем прислонил полено к колодине и легко ударил обухом топора в середину. С сухим треском полено развалилось пополам.
– Ну как, сможешь нарубить дров? – спросил он меня и улыбнулся.